Текст книги "Земля под ее ногами"

Автор книги: Ахмед Салман Рушди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)

У него хорошая память, но он ее не помнит. Она называет гостиницу и номер, в котором они были, и он понимает, что она врет. Он не забыл – разве мог он забыть – себя в костюме Санта-Клауса, во «Вселенском танцоре» на Марин-драйв; но он никогда не брал номер в этом отеле, ни с видом на море, ни без. Женщина садится на подлокотник кресла и предается воспоминаниям: я любовалась тобою спящим, и даже твое дыхание было музыкой, я наклонялась к тебе, мое нагое тело в одном такте от твоего, и т. д., чувствовала кожей мелодию твоего прикосновения, и т. п. Я вдыхала твой аромат и упивалась ритмами твоих снов. И далее в том же духе. Как-то раз, когда ты спал, я приставила нож к твоему горлу…

Спента, которая слышит каждое слово – все пассажиры на шесть рядов вокруг слышат каждое слово, – чувствует себя не в своей тарелке; на ее бульдожьем лице застыла гримаса негодования. Ормус спокоен, он начинает осторожно вразумлять незнакомку: это явно какая-то ошибка.

К ним торопливо подходит другая женщина, постарше, в очках, одетая в сари, и строго выговаривает девушке: Мария, как тебе не стыдно приставать к джентльмену? Ты достаточно умна, ты прекрасно всё понимаешь. Сейчас же возвращайся на свое место! Да, мисс, послушно отвечает девушка-битник. Затем она быстро целует потрясенного Ормуса в губы, просовывая между ними проворный и длинный язык. Я буду всеми женщинами, которых ты когда-либо пожелаешь, шепчет она, женщинами всех рас и цветов кожи, самых неожиданных наклонностей и предпочтений. Буду тайными и невыразимыми желаниями, спрятанными в самом дальнем уголке твоего сердца, и т. д. Иду, мисс, добавляет она совсем другим, умиротворяющим, тоном и уходит. Уже в проходе она без тени смущения бросает через плечо: ищи меня в своих снах, и т. д. И позови меня, когда настанет час.

Пассажиры начинают роптать. Помахав ему рукой, она уходит.

Вторая женщина задерживается. Она обращается к Ормусу застенчиво, но решительно: господин Кама, извините за бесцеремонность, но вы позволите задать вам пару личных вопросов?

Она представляется как бывшая учительница молодой девушки из София-колледжа. Моя самая талантливая ученица, говорит она, это так досадно. Такой экспрессивный ребенок, вы просто не представляете. Но у девочки проблемы с психикой, какая трагедия, это просто сводит меня с ума… Она говорит, что везет свою протеже в Лондон, походить по музеям и театрам. Такое сильное творческое начало в этом ребенке, вздыхает она, но, увы, она живет фантазиями.

Набравшись смелости, она задает вопрос: господин Кама, она была на вашем выступлении и теперь только о вас и говорит. Но ее любовная история… Для меня важно кое-что выяснить. Вы были знакомы с ней там, дома? На нашей родине?

Она говорит так, словно ее Бомбей, ее Индия как-то отличаются от моих, думает Ормус, но вслух этого не произносит. Возможно, она была на том выступлении, отвечает он, но ее лицо мне совершенно незнакомо.

Такое случается, говорит он леди в сари. Он только начал карьеру, он только слабенькая лампочка на фоне ослепительных огней настоящей славы, но даже у него это не первый подобный случай. Была еще русская девушка, дочь аккредитованного в Бомбее чиновника русского консульства. Она прислала ему семнадцать пронумерованных писем, написанных по-английски, и в каждом было по стихотворению на русском языке. Каждый день по письму, а на восемнадцатый день стихотворения не оказалось, наступило грустное прозрение. Я поняла, что ты не любишь меня, поэтому мои девственные порывы я буду посылать отныне великому поэту А. Вознесенскому.В самолете, следующем в Лондон, одетая в сари учительница понимающе кивает; мне просто надо было это выяснить. Я не знала, что думать. Такая одержимость! С таким обилием подробностей, что я засомневалась: может быть, за этими фантазиями что-то стоит, но, разумеется, это не так. Не сердитесь. Вы, должно быть, в бешенстве. Просто пожалейте ее. Когда такое одаренное дитя не в себе, это потеря для всех, не правда ли? Впрочем, не обращайте внимания, к вам это не имеет отношения. Мы не вашего круга. И все равно – большое вам спасибо.

Ормус задерживает ее, чтобы в свою очередь задать вопросы.

Учительница отвечает уклончиво. Да, к сожалению, это продолжается уже довольно долго, подтверждает она. Из ее слов явствует, что у вас любовное гнездышко в Ворли, что, разумеется, неправда. И она утверждает, что вы хотите жениться на ней, но она не хочет связывать себя никакими узами, несмотря на то что между вами существует гораздо более глубокая связь, непостижимая для обычных людей, это брак на мифологическом уровне, и когда вы умрете, то обретете покой среди звезд, и тому подобное. Но, конечно, вас все это не касается, она оказалась в вашей сумеречной зоне, которая стала для нее более реальной, чем ее собственная. Но она не реальна. Я хочу сказать, что она реальна для вас, но не для нее.

Опять-таки, как странно она это формулирует. Здесь какая-то тайна.

Она сочиняет стихи, продолжает учительница, пишет картины, знает все слова ваших песен. Ее комната стала храмом вашей несуществующей любви. При этом следует учесть, картины хороши, стихи тоже отмечены талантом, у нее сильный голос, который может звучать обворожительно. Может быть, как-то после своего выступления вы бросили ей ласковое слово. Может быть, вы улыбнулись ей и коснулись ее руки. А когда мы садились в самолет, вы сказали: добро пожаловать на «Мэйфлауэр». Это было опрометчиво, лучше бы вы не говорили этих слов. И этот самолет называется не «Мэйфлауэр». Он называется «Вайнганга». Впрочем, какая разница, как он называется.

Так ее зовут Мария, спрашивает Ормус. Он вертится в своем кресле, пытаясь увидеть, где она сидит. Учительница качает головой. Лучше обойтись без имен, говорит она уходя. Больная незнакомка и ее подруга, этого достаточно. К чему имена? Вы нас больше никогда не увидите.

Но, глядя вслед поспешно удаляющейся учительнице, Ормус слышит, как Гайомарт шепчет ему на ухо: имя одержимой тобою женщины вовсе не ненужная подробность. Она не из прошлого. Она – будущее.

– Мистер Джон Малленз Стэндиш XII, известный под именем Малл, радиопират, – рассказывает мне Ормус Кама годы спустя, в то время, которое мы с ним про себя называли P. V., то есть эпохой «пост-Вины», – был первым по-настоящему влиятельным человеком, взявшим меня под свое крыло. Предприниматель с железной хваткой, с редкими качествами лидера, своеобразным жестоким шармом, глубокий мыслитель, первый настоящий джентльмен, встреченный мною по пути на Запад, – и кто же он был? Обыкновенный разбойник, сорвиголова, человек, которого через пару часов после нашей встречи вполне могли арестовать прямо в аэропорту Хитроу. Это, однако, ничуть меня не останавливало. Совсем наоборот. С детства моя голова была забита морскими бандитами. Капитан Блад, капитан Морган, Черная Борода, корсары Барберри, капитан Кидд. Великий Бриннер, с волосами и усами, в роли Жана Лафита в фильме Куина и Де Милля о битве при Новом Орлеане. Романы Рафаэля Сабатини, похождения елизаветинских каперов. В моем детстве тоже не было недостатка в этих историях. Ты, Рай, со своим мрачным взглядом на мир, в котором слишком много вселенского ужаса, – тебе этого не понять. Как можно находить привлекательность в гангстерах морского побережья, на котором мы выросли. А они были там все время, занимались своим ремеслом прямо у нас под носом. Глядя на море с Кафф-парейд или Аполло-бандер, мы – ты и я! – мы видели арабские дау, грязные рыбацкие моторные суденышки. Их силуэты на горизонте, красные паруса в закатном огне. Перевозившие бог знает какое добро бог знает куда…

– Оставь эту чепуху для журналов, – перебиваю я его. На самом деле контрабанда наркотиков – не такое уж романтическое занятие. Та же мафия.

Он не слышит меня, погрузившись в свою риторику.

– Что, если б Дрейк не разгромил Армаду и испанцы, а не англичане завоевали бы Индию? Небось тебе бы это понравилось.

В такие моменты, когда англофильская ксенофобия сэра Дария Ксеркса Камы звучит из уст его сына, мне всегда становится жутковато. Я нарочно его завожу:

– Британцы, испанцы, какая разница?

– Ну знаешь, – глотает он наживку, – если б ты… – потом понимает мою игру и ухмыляется. – В любом случае, – пожимает он плечами, – когда Стэндиш предложил мне работать на него, это было как если бы сам Ясон пригласил меня на борт своего «Арго», чтобы отправиться вместе за золотым руном. И все, что от меня требовалось, – это моя музыка.

Они уже в воздушном пространстве Германии, когда появляется стюардесса – Ормус, что вполне простительно, учитывая время, когда это происходит, и его бомбейский английский, по-прежнему про себя называет ее бортпроводницей – и приглашает мистера Каму в салон первого класса. Малл Стэндиш поднимается, чтобы приветствовать его: высокий бостонец, в свои неполные пятьдесят уже с благородной сединой, сановитый; от него разит не сегодня и не вчера нажитыми деньгами; на нем шелковый костюм с Севил-роу и кожаные туфли от Лобба.

– Пусть вас не обманывает моя наружность, – первым делом говорит он Ормусу и одновременно, не спрашивая, протягивает ему скотч с содовой. – Это всё липа. Вы убедитесь, что я самый настоящий жулик.

– Я видел, какой номер вы откололи тогда, в наряде Санты, – продолжает он, и глаза его поблескивают. – В мой прошлый приезд. Это было бесподобно.

Ормус пожимает плечами, ему не по душе эти совпадения: снова отель «Вселенский танцор». Словно Натараджа, древний бог танца [139]139
  Натараджа(«царь танцоров») – один из эпитетов бога Шивы: в результате танца Шивы-Натараджи гибнут и рождаются миры.


[Закрыть], и впрямь существует, являясь хореографом его ничтожной человеческой судьбы.

– У меня был трудный период, – отрезает он. – Теперь я выправился.

Он не добавляет, что предвкушение Англии, по мере того как она приближается, переполняет его, словно он – бомбейская улица с перекрытыми водостоками во время сезона дождей. Впрочем, Стэндиш, человек искушенный, видит это и сам: возбуждение Ормуса, его готовность ко всему. Его, так сказать, протагонизм.

– Вы жизнелюб, – отмечает он. – Это хорошо. В этом, как минимум, мы с вами схожи.

Жизненная энергия самого Стэндиша так велика, что, кажется, он вот-вот вырвется из костюма и туфель, как попавший в город Тарзан. Это человек, который не оставляет мир в покое, который ждет, что события будут развиваться согласно его планам. Актер и творец. Его руки с безупречным маникюром и не менее безупречная прическа говорят о некотором amour propre [140]140
  Самолюбование ( франц.).


[Закрыть]. В конце длительного перелета он свеж как огурчик. Это не дается просто так. Это требует напряжения воли.

– Что вы хотите мне предложить?

Вопрос Ормуса вызывает у Стэндиша аплодисменты.

– Вы спешите даже больше, чем я предполагал, – делает он комплимент молодому человеку. – А я-то думал, что на Востоке время отсутствует, это мы, заатлантические крысы, курсируем безостановочно с земли в преисподнюю и обратно.

– Нет, – отвечает Ормус, – вся экзотика, все необыкновенное и невероятное – на Западе. Мы живем в Подземном мире… – Но тут он понимает, что Стэндиш его не слушает.

– Мистер Кама, – сухо, почти скучающе говорит американец, – не исключено, что какое-то время мы будем работать вместе, и нам предстоит научиться откровенно высказывать то, что на душе. Даже на пирата распространяются права, гарантированные Первой поправкой [141]141
  Первая поправка– первая статья «Билля о правах». Запрещает Конгрессу заниматься вопросами, связанными со свободой вероисповедания, слова, собраний и прессы.


[Закрыть], с чем, надеюсь вы согласитесь. – В его глазах снова пляшут искорки.

Он окончил Кембридж, Кембридж в Англии, два года пробыл в аспирантуре. Тогда он был блестящим синологом, мечтал после окончания учебы учредить свой собственный научный центр. Все сложилось не так, как он думал. Сперва ранний неудачный брак с женщиной из мира моды; впрочем, прежде чем он распался, она успела родить ему двоих сыновей; они остались в Англии вместе с его озлобленной и затаившей обиду бывшей женой, когда он пересек Атлантику в обратном направлении. Некоторое время он преподавал китайский язык в Амхерст-колледже. Затем, недовольный тем, что его академическая карьера застопорилась, он принял странное и неординарное решение. Он будет несколько лет водить фуры через всю Америку, будет работать как вол, скопит денег и откроет китайскую школу, о которой мечтал. Из преподавателей – в дальнобойщики: эта метаморфоза отразила первую стадию его становления как личности, его американского пути. Он ушел без иллюзий и сожалений.

Он цитирует наизусть Сэла Парадиза [142]142
  Герой романа Дж. Керуака «В дороге» (см. примеч. 73).


[Закрыть]: Так началась та часть моей жизни, которую можно назвать жизнью в дороге. До этого я часто мечтал о том, чтобы отправиться на Запад, повидать страну, всегда строил неопределенные планы, но так и оставался на месте.

– Два, а может, три года – время тогда было какое-то растяжимое – я колесил по Америке, доставляя ее продукцию тем, кто нуждался в ней, кто не мог жить без нее, как какой-нибудь наркоман; кому так долго внушали, что он в ней нуждается, что он уже не мог жить без этого внушения. Смертельно усталый лихач, ненасытный до расстояний, музыки и жестокой, голодной свободы. Разумеется, никаких денег я не скопил, тратил их сразу же на женщин и дурь, а б о льшую их часть я оставлял в Вегасе, куда меня неизменно привозили мои колеса – крутящиеся рулетки моих громадных фур.

Стэндиш весь ушел в свои воспоминания. Ормус, потягивая скотч, понимает, что его собеседник, в доказательство честности своих намерений, полностью разоблачается перед ним, что он намерен быть откровенным до конца. Слушая его, Ормус на миг закрывает глаза и видит собственный Вегас, тот слепящий свет, сквозь который мелькает его умерший брат. Стало быть, у них еще есть общее – Лас-Вегас.

Подобно Байрону, Талейрану… (Я не побоюсь, говорит мне Ормус P. V., сравнить с ними Малла Стэндиша; он сам себя с ними сравнивал, а в наше время то, как человек называет себя, моментально подхватывается всеми: Принц-клоун, Сестра Милосердия, Честный Джон – зачем же отказывать Стэндишу в его любимых сравнениях…) Подобно джойсовской Навсикае, Герти Макдауэл, американец хромает. Обувь от Лобба, сшитая по индивидуальному заказу, призвана обеспечить хромой ноге максимальный комфорт. Что же касается сексуальной привлекательности, всем известно, что ни Талейрану, ни Байрону их хромота нисколько не мешала одерживать победы над женщинами. Однако в те далекие годы, о которых Малл Стэндиш решил поведать Ормусу, молодой Малл больше походил на Герти: хромота подрывала его уверенность в себе. Потом, пока он проигрывал свою заначку в первом круге чемпионата мира по покеру, к нему обратился молодой человек, который выразил восхищение его физической красотой и предложил за приличную сумму провести с ним время в номере люкс отеля «Тропикана». Стэндиш, без гроша в кармане, смущенный и польщенный одновременно, согласился, и эта встреча полностью изменила его жизнь.

– Это стало началом пересечения границы, которую я считал навсегда для себя закрытой. – Его голос становится томным, тело мечтательно и лениво вытягивается, вспоминая былые радости. – Сквозь эту щель в железном занавесе между гетеросексуальностью и гомосексуальностью я увидел блеск величия. После этого я забыл о своих фурах и осел на несколько лет в Вегасе в качестве активного гея.

Проституция дала ему возможность ощутить себя красивым и желанным, она позволила ему мечтать, создать того Малла Стэндиша, который не побоялся окунуться в дух времени и дать ему хорошую встряску. Следующим предсказуемым после Лас-Вегаса шагом стала Сорок вторая улица в Нью-Йорке, и именно здесь ему привалила классическая для Америки и лишь там возможная удача. Рядом с ним остановился лимузин, стекло плавно поехало вниз, и оттуда высунулся не кто иной, как малыш из «Тропиканы», его ангел преображения. Бог мой, я разыскиваю тебя уже несколько месяцев. Господи боже!Выяснилось, что мистер Тропикана а) получил наследство и б) пришел к выводу, что Малл Стэндиш был его единственной настоящей любовью. В знак этой любви он подарил Маллу доходный дом из коричневого известняка на улице Сент-Марк. В один миг полуночный ковбой стал уважаемым представителем имущего класса, членом Большой готэмской [143]143
  Англ. Gotham – ирон. «город умников», название Нью-Йорка в комиксах и рассказах о Бэтмене.


[Закрыть]лиги бизнесменов-геев и столпом общества. С тех пор Стэндиш выгодно вложил свою первую удачу в то, что стало основой его ошеломляющего порт-фолио недвижимости, и благодаря своей прочной связи с малышом Тропиканой – назовем его Сэм – был принят в узкий круг истинных Первых Семей Нью-Йорка – великих строительных династий, гениев застройки, определявших настоящее время высотной грамматики города.

– Мэры, банкиры, кинозвезды, известные баскетболисты, конгрессмены, – говорит Малл Стэндиш, и впервые Ормус слышит в его словах нотки хвастовства, – все эти люди частенько бывали, скажем так, в моем распоряжении.

Америка, в конечном итоге, не так уже отличается от Индии.

– Почему же вы там не остались? – Ормусу тоже не откажешь в проницательности. Тут какая-то недоговоренность, что-то утаено в этой истории. Малл Стэндиш поднимает свой стакан, отдавая должное его вопросу.

– У меня возникли трения с налоговыми органами, – признается он. – Я не был ангелом в бизнесе. Сейчас мне лучше временно пожить в Англии. В стране, где гомосексуализм все еще вне закона. А что касается Индии, там я удовлетворяю свои духовные потребности. Я вижу, вам это не по вкусу. Что тут сказать? Вы всю жизнь прожили в лесу, поэтому не видите деревьев. Чтобы обеспечить планету чистым воздухом, нам даны тропические леса Амазонки. А для удовлетворения духовных потребностей планеты существует Индия. Туда отправляешься как в банк, пополнить бумажник души. Прошу прощения за вульгарность метафоры. Внешне я весьма изыскан, но в глубине я совсем другой. Трусы из кожи леопарда под строгим костюмом. Во время полнолуния во мне пробуждается ликантропия. Своего рода loucherie [144]144
  Зд.: склонность к темным делам ( франц.).


[Закрыть]. Что не мешает мне иметь духовные потребности, испытывать духовный голод.

Стюардесса говорит, вы называли этот самолет «Мэйфлауэр», вам по душе такая шутка. Известно ли вам, что Стэндиш – фамилия одного из переселенцев со знаменитого «Мэйфлауэр»? Подозреваю, теперь уже никто не читает Лонгфелло, тем более в Бомбее. В этой поэме более тысячи строк ужасной тягомотины. Майлз Стэндиш, профессиональный солдат, страдающий присущим солдату косноязычием, хочет жениться на некой пуританской барышне, Присцилле Малленз или Молинез, и совершает то, что можно назвать ошибкой Сирано – посылает своего друга Джона Олдена, чтоб тот попросил за него ее руки, потому что сам он язык проглотил. Юный Олден, бондарь, один из тех, кто подписал Мэйфлауэрское соглашение [145]145
  Мэйфлауэрское соглашение(1620) составлено английскими колонистами на борту корабля «Мэйфлауэр» перед их высадкой на Американский континент.


[Закрыть], основатель плимутской колонии, человек, обладающий счастливой наружностью и приятными манерами, на беду влюблен без памяти в ту же самую девицу, однако во имя дружбы соглашается выполнить эту просьбу. И что же? Мистресс Молинез или Малленз выслушивает его, а затем, глядя ему прямо в глаза, задает вопрос: «Почему ты не говоришь этого от своего имени, Джон?» Несколько сотен скучных строк спустя они женятся, а угрюмому старому солдату, моему затерянному в прошлом далекому предку, остается лишь смириться. Я рассказываю вам это, потому что, хоть во мне и нет ничего пуританского, слова барышни Присциллы стали моим девизом. Я ничего не прошу ради других, но я без устали и не ведая стыда преследую свои интересы. И сейчас, сию минуту, я делаю вам предложение.

Ормус краснеет, а Стэндиш хохочет, заметив его смущение.

– Нет, нет, секс здесь ни при чем, – успокаивает он его. – Речь идет о пиратстве в бескрайних морях.

Англия летит к ним, она все ближе, – и вдруг останавливается. Воздушная пробка даже тогда, в 1965-м. Не имея возможности пойти на посадку, они кружат в воздухе. Внизу под ними собрался пиратский флот, вторжение идет полным ходом. Вот списанный старый пассажирский паром с развевающимся на флагштоке Веселым Роджером, пришвартованный в Северном море. Это «Фредерика». Вот еще один, «Джорджия», кинувшая якорь у берегов Эссекса, подле Фринтона. Взгляните на дельту Темзы: видите эти три крошечные точки? Это тоже часть принадлежащей головорезам флотилии. Ормус, усталый, возбужденный, пребывает в состоянии духа, типичном для долгого перелета: все вокруг призрачно, нереально, и ему трудно сосредоточиться. Малл Стэндиш совершенно невозмутим, он рассказывает теперь о своем детстве.

– У меня в спальне, на подоконнике, стоял тяжелый стеклянный шар. У отца была привычка вертеть его так, что он ловил и преломлял свет. В нем были пузырьки воздуха – словно галактики, словно мечты. Какие-то мелочи из нашего детства бесконечно трогают нас, а почему – мы никак, ну никак не можем понять. С тех пор как я завел этот пиратский флот, тот шар все время стоит у меня перед глазами. Может быть – это невинность, свобода. Трудно сказать. А может быть, это связано с прозрачностью мира: через него виден свет. А может быть, это просто стеклянный шар, но почему-то он не дает мне покоя, заставляя меня делать то, что я делаю.

Пока Стэндиш говорит, Ормусу приходит в голову, что он дает слишком много объяснений тому, что делает: приводит слишком много причин существования чисто коммерческого предприятия, молва о котором уже достигла Индии. В период расцвета британской музыки программы британского радио чудовищно скучны. Ограничение на трансляцию музыки означает, что вам хочется послушать последние хиты – «Satisfaction» Джона Леннона, «Pretty Woman» Кинксов или «Му Generation» новой супергруппы «High Numbers», называвшейся раньше «The Who» и оказавшейся на волне успеха сразу после изменения названия, – а вместо этого вы слышите Джо Лосса или Виктора Сильвестера, музыку для покойников. Но коммерческие радиостанции нельзя запретить, если они не базируются на суше, поэтому пиратские корабли дали наконец молодым ребятам то, что они хотят. Музыкальное вещание и рекламу. Привет, поклонники поп-музыки, говорит «Радио Фредди», слушайте нас на волне 199 метров… Это «Радио Гага»… Это «Биг Эм». Пираты ведут прицельный огонь по Британии, и страна сдается. А Малл Стэндиш – предводитель музыкальных разбойников.

Он продолжает множить причины. Возможно, он потому в Англии, что, честно говоря, его отношения с любовником, Сэмом Тропиканой, уже не те, что были раньше, пора расцвета миновала. А возможно, ему просто наскучил строительный бизнес, все эти каски, балки, все эти пустые комнаты, которые должны заполниться чужими жизнями. А возможно, виновато ЦРУ, поскольку было дело, с ним несколько раз беседовали; специалисты по китайскому языку там очень высоко котируются, их стараются завербовать, пока «желтая опасность» не добралась до них первой и не переманила на вражескую сторону; и когда он во второй раз отказался – человек по имени Майкл Бакстер или Бакстер Майклз предложил ему сотрудничество прямо в фойе «Шерри Недерлэнд» – его обвинили в предвзятости и пригрозили аннулировать паспорт. После этого я пересек какую-то черту, Америка стала для меня другой, и я задумался об отъезде.Ну и, разумеется, – странно, что он упоминает об этом только теперь, – идет война, Америка воюет. Избирательные урны ломятся от бюллетеней голосующих за президента Кеннеди; война всегда выгодна для действующего президента – число его сторонников выросло по сравнению с тем небольшим перевесом, который позволил ему обойти Никсона в 1960-м, он получит еще четыре года власти и приапизма на Пенсильвания-авеню; а теперь тех, кто за него голосовал – молодежь, солдат-избирателей, брошенных в болота, в джунгли, в этот непостижимый кошмар Индокитая, – в невероятных количествах запихивают в ящики и отсылают обратно по разным адресам, не столь престижным, как DFK [146]146
  Джон Фицджералд Кеннеди.


[Закрыть]. И число их все время растет.

Малл Стэндиш против войны. Но он не это хочет сказать. Он хочет сказать – сейчас его глаза сверкают, он источает энергию с устрашающей, удвоенной силой, – что война обратила его к порожденной ею музыке, потому что в эти смутные времена только рок-музыка в этой стране способна художественно осмыслить гибель ее детей: это не просто умиротворяющая музыка, некое психотропное средство – это музыка ярости, ужаса и отчаяния. И еще это музыка юности – юности, выживающей вопреки всему, вопреки крестовому походу детей, который разносит ее в клочья. (Мина, снайпер, удар ножом в темноте: горький конец детства.)

– Вот когда я по-настоящему влюбился в рок, – Стэндиша явно понесло, – я восхищался им: тем, как человечно, как демократично, с какой духовной полнотой он откликнулся на происходящее. Это было не то же самое, что сказать: «Пошел ты, дядя Сэм», или: «Дайте миру шанс», или: «Я чувствую, что пора все это кончать». Это все равно что заниматься любовью в зоне военных действий, не давать забыть о красоте и невинности в годину смерти и преступления; он ставил жизнь выше смерти, предлагал ей брать свое: давай потанцуем, моя радость, на улице, по телефону и поймаем кайф-кайф-кайф за час до конца.

Его манера разительно меняется: из патриция-бостонца он превращается в ярого борца за мир, и Ормус, наблюдая за этой трансформацией, начинает понимать, кто он такой на самом деле. Невзирая на все его объяснения, он просто-напросто еще один из нас, хамелеонов, еще один зеркальный трансформер. Не только воплощение аргонавта Ясона, но, возможно, и Протея, изменчивого Морского Старца [147]147
  Протей– в греческой мифологии морское божество, способное принимать облик различных существ.


[Закрыть]. Научившись однажды менять кожу, мы, протейцы, иной раз просто не можем остановиться, мы мечемся между своими воплощениями, пытаясь не выскочить за ограничительную линию и не разбиться. Малл Стэндиш тоже скользит по самому краю, понимает Ормус: он тот, кто меняет обличье, кто знает, каково это – проснуться однажды гигантским жуком [148]148
  Аллюзия на рассказ Ф. Кафки «Превращение» (1916).


[Закрыть]. Вот почему он выбрал меня: он видит, что мы с ним принадлежим к одному племени, одному подвиду человеческой расы. Как инопланетяне, мы можем распознать друг друга в любой толпе. Сейчас, на этом третьем от солнца камне, мы приняли облик людей.

Стэндиш, этот новый, возвышенный, высоко парящий, как воздушный змей, Стэндиш, говорит:

– Я отправился в Англию, чтоб убраться из воюющей страны. Через месяц после моего приезда новое лейбористское правительство решило присоединиться к американцам и отправить своих детей умирать. Британских мальчиков и девочек тоже начали присылать домой бандеролями. Я не мог в это поверить; будучи американцем, я чувствовал, что я за это ответствен, словно я нарушил карантин и ввез сюда смертельную заразу. Я чувствовал себя переносчиком блох. Чумным псом. Это ломало все мои планы. Утратив почву под ногами, я улетел в Индию, как делаю всегда, когда мне необходимо восстановить душевное равновесие. Между прочим, тогда я и стал свидетелем вашей выходки во «Вселенском танцоре».

После Бомбея Стэндиш отправился в Бангалор посидеть у ног юного махагуру, потом в Дхарамсалу, чтобы провести некоторое время в буддийском храме Шагден. Еще один пример —ловлю я себя на мысли, пока Ормус мне все это рассказывает, – еще один пример одержимости гедонистического Запада аскетическим Востоком. Последователям теории линейности бытия, мифа о прогрессе нужна от Востока лишь его пресловутая неизменность, его миф о вечности.Ответ на свои вопросы Малл получил от мальчика-бога.

– В его юном теле живет душа старца, – благоговейно рассказывает Малл. – Это тантрический мастер в последней своей инкарнации. Я всё открыл этому мудрому ребенку: свою отчужденность, свою вину, отчаяние, – а он одарил меня чистейшей улыбкой и сказал: «Музыка – это стекло, это стеклянный шар. Пусть он сияет».

Я понял, что ограничение на трансляцию музыки – это и есть мой враг. Что это подручный генерала Вперед-по-выжженной-земле, шлюха генерала Хейга. Пора кончать с биг-бендами и людьми в белых смокингах с бабочками, которые притворяются, что ничего не происходит. Пора сказать им: пошли вон. Воюющий народ заслужил право слушать музыку, идущую mano a mano [149]149
  Рука об руку ( лат.).


[Закрыть]с военной машиной, музыкантов, засовывающих цветы в жерла пушек и подставляющих грудь ракетам. Умирая, солдаты поют эти песни. И они не могут быть похожи на те, что пели когда-то, идя в бой, обманывая себя, что бог на нашей стороне; это не патриотическая мура, призывающая дать отпор врагу. Наоборот, эти ребятки своими песнями в защиту правды и естества отрицают противоестественную ложь войны. Песни – знамя их обреченной юности. Не morituri te salutant [150]150
  Идущие на смерть приветствуют тебя ( лат.).


[Закрыть]. Но morituri видали тебя в гробу, Джек. Для этого я и купил корабли.

Он почти обессиленно откидывается на спинку кресла. Он продал приличную часть своей американской недвижимости, чтобы приобрести и оснастить эти две едва держащиеся на воде небольшие посудины и подобрать персонал. Его план – полностью окружить Англию и Шотландию, если позволят навигационные условия.

– Сейчас мы обрушиваем на них свой материал круглосуточно, – говорит он. – Хендрикс, Джоплин и Заппа, объявившие поход против войны. Ну и, конечно, лохматые симпатяги. Еще мистер Джеймс Браун, чувствующий себя секс-машиной, Карли Саймон и Гуиневир Гарфункель «feeling groovy» [151]151
  Под кайфом ( англ.); так же называлась и песня дуэта «Саймон и Гарфункель» (см. примеч. 93).


[Закрыть]и т. д. Жаль только, что мы не можем бросить якорь на Темзе, против Парламента, установить гигантские громкоговорители на палубе и смести этих преступных ублюдков с их насиженных мест. Впрочем, еще не вечер: такой проект рассматривается. Ну так как? Вы с нами или нет?

– Он совершенно сбил меня с толку, хотя бы тем, до чего сильно я был ему нужен, – рассказывает Ормус P. V. – Я созрел для приключения, и он взял меня приступом.

Пилот объявляет, что получено разрешение на посадку. Подходит стюардесса и просит Ормуса занять свое место. Ормус, поднимаясь, спрашивает Малла Стэндиша:

– Почему именно я?

– Можете считать это интуицией, – отвечает тот. – Или нет, назовем это вдохновением. Я льщу себе мыслью, что знаю людей. То, как вы сорвали тогда с себя бороду Санта-Клауса… Было в этом что-то – есть в вас что-то – э-э…

– Пиратское? – подсказывает ему Ормус.

– Эмблематичное, – находит нужное слово Малл Стэндиш, и его шея над полужестким воротничком рубашки от Тернбэлла и Ассера, похоже, розовеет. – Я, признаться, навел о вас справки. Вы способны привлекать последователей. Люди пойдут за вами. Может быть, вам удастся заставить их слушать нас.

– Но я собираюсь стать певцом, а не диджеем на сыром и холодном корабле, – отчаянно пытается удержать свои позиции Ормус. Открывающаяся перспектива уже захватила его воображение, и Стэндиш знает это.

– Вы им станете, – обещает Стэндиш. – На самом деле – уже стали, и, смею заметить, хорошим певцом. Да, сэр. Даже сейчас, в эту минуту – если прислушаться, – даже сейчас, клянусь, вы поете. Я слышу вашу песню.

Когда самолет касается земли, голова у Ормуса уже раскалывается от боли. Что-то такое есть в этой Англии, куда он только что прибыл. Что-то, не внушающее доверия. Вновь на поверхности видимого мира появляется прореха. Неуверенность обрушивается на него, ее темное свечение открывает ему глаза. Как только нога его ступает на землю Хитроу, он отдается во власть иллюзии, что все ненадежно, ничего не существует, кроме того места на бетонной дорожке, куда ступает его нога. Возвратившиеся домой пассажиры ничего не замечают – они уверенно направляются куда-то, снова попав в рутинную колею, но новоприбывшие с опаской смотрят на разжижающуюся под ногами землю. Они переходят сушу словно реку. По мере того как сам он осторожно продвигается вперед, он чувствует, как кусочки Англии затвердевают под его шагами. Его следы – единственное, что есть твердого в его вселенной. Он ищет глазами Вайруса: тот невозмутим, безмятежен. Что касается Спенты Кама, то она вглядывается в приветственно машущую толпу встречающих высоко над ними, пытаясь отыскать там знакомое лицо, и ей некогда смотреть под ноги. Никогда не смотри под ноги, думает Ормус. Тогда не увидишь опасность, не провалишься сквозь обманчивую пелену очевидного в пылающую бездну под ней.