Текст книги "Земля под ее ногами"

Автор книги: Ахмед Салман Рушди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 45 страниц)

Так, шаг за шагом, нужно все сделать настоящим, говорит он себе. Этот мираж, этот призрачный мир становится настоящим только под нашим волшебным прикосновением, под нашими шагами, бережными, как поцелуй влюбленного. Нам приходится восстанавливать его силой нашего воображения, начиная с самой земли.

Но для начала он окажется в море, там, где земля будет для него недосягаема, хоть и видна; а она будет жадно ловить его голос, исполненный соблазна и мечты.

За ограждением их ждут Уильям Месволд и Малл Стэндиш, там два больших пальца розовеют над шумной толпой индийцев. Дети земли бегут со всех ног встречать своих двоюродных братьев и сестер, спустившихся с неба; вслед им несутся зычные окрики пожилых женщин в очках с массивной оправой и бордовых пальто поверх ярких сари и нагоняй от пожилых мужчин с оттопыренной нижней губой, поигрывающих ключами зажигания. Молодые женщины, на самом деле ничуть не застенчивые, изображая застенчивость, жмутся друг к другу; они не поднимают глаз, шепчутся, делано хихикают. Молодые люди, и вполовину не такие развязные и озорные, какими кажутся, тоже собираются группками, хлопают друг друга по спине, кричат, шутят, подталкивают друг друга локтями. Очутившемуся в Англии Ормусу на какое-то мгновение кажется, что он снова в Индии, от эха родного дома у него кружится голова. Он поддается ностальгии, но через миг стряхивает ее с себя. В воздухе слышна новая музыка.

Среди этого сборища эмигрантов – новый способ стать британцами – двое белых мужчин возвышаются, подобно Альпам. Месволд – ходячая развалина; испещренная пятнами кожа обтягивает голый, не прикрытый париком череп, делая его похожим на карту лунной поверхности с ее морями недвижных теней, ее кратерами и подобными венам линиями. Кожа висит складками над воротничком рубашки, слишком свободным нынче для его шеи. Он ходит с палочкой и, как радостно отмечает, увидев (а точнее, узнав) его, Спента, испытывает не меньшее, чем она, удовольствие от этой встречи. Что же до Малла Стэндиша, ареста он на этот раз явно избежал. Может быть, налоговая полиция не так уж рьяно за ним охотится, а что касается его пиратских кораблей – формально они не нарушают закон, хотя правительственные юристы и лезут вон из кожи, чтобы найти предлог их запретить.

Кама останавливаются. Они на перепутье. Их судьбы влекут каждого из них в свою сторону.

Ну ладно, говорит Ормус матери.

Ладно, отвечает она приглушенно.

Ладно, Ормус хлопает по плечу Вайруса.

Вайрус чуть поводит головой в сторону.

Ладно, еще увидимся, повторяет Ормус. Никто не держит его, и все же он чувствует – что-то его не отпускает. Он пытается вырваться из этого силового поля, разворачивается плечом и тянет на себя.

Ладно, увидимся: Спента, кажется, способна лишь вторить ему, как эхо; она уже только один из бесчисленных голосов, что перекликаются под гулкими сводами, постепенно слабея.

Ормус направляется к Стэндишу, он уходит не оглядываясь. Хотя последнее, что он видит, – ее дрожащие губы и прижатый к уголку глаза кружевной платок, в зеркальце заднего вида своей души он читает на ее лице облегчение. Будущее бриллиантом сверкает на ее челе: огромная усадьба, серебряная нить реки, приятный зеленый ландшафт. Хотя он терпеть не может сельскую местность, он рад за нее. Она дала ему, что смогла, хоть так его и не полюбила. По обычным меркам недостаточно, но он готов принять и это. В каком-то смысле именно этот недостаток эмоционального накала, отсутствие безоговорочной любви подготовили его к его великому будущему, вывели, так сказать, на взлетную полосу, как готовый взмыть в воздух реактивный самолет. А она сейчас ищет мужа, являя собой рыболовную флотилию в составе одного корабля. В ее интересах прибыть сюда как можно менее обремененной. Стоящий рядом со Спентой Вайрус беззвучно ухмыляется приближающемуся к ним английскому милорду, а Ормус предпочитает испариться. У Спенты, уже приготовившей улыбку для Месволда, нет времени на сентиментальное прощание. Мать и сын отправляются каждый своей дорогой: она – в объятия старой Англии, он – в новую страну, еще только зарождающуюся. Судьба призывает их обоих, разрывая кровные узы.

Звучит музыка; она доносится из потрескивающего транзисторного приемника. Мягко и вкрадчиво шепчет барабан, слышны приглушенные басы, визжит, надрываясь, невидимый кларнет. Все, что требуется от певицы, – подхватить какую-то из этих нот и не жалеть своих сил. Вот она, ее блюзовая колоратура спиралью обвивает джазовые ритмы. Вина! Похоже, это ее голос, тонущий в хрипах приемника и гвалте зала прибытия аэропорта, но высокий и сильный, – так кто же это может быть, кроме нее? Как она в один прекрасный день услышит его по радио в Бомбее, так сегодня, в самом начале его пути назад, в ее сердце, ему кажется, что он слышит ее, и даже когда после их воссоединения она поклянется ему, что этого не могло быть – тогда, в шестьдесят пятом, ее еще никто не записывал, – он откажется признать свою ошибку. Терминал дальних рейсов в тот день стал комнатой шепотов, и среди них он различил ее голос – эхо, возвратившееся из будущего, чтобы воззвать к его любви.

Он ставит перед собой ясную цель: приложить все усилия, чтобы снова стать достойным ее. И когда он будет готов, он найдет ее; его прикосновения, ласки и поцелуи сделают ее реальной, а она сделает то же самое для него. Вина, я стану землей под твоими ногами, а ты, в этом счастливом финале, станешь моей единственной планетой.

Он идет к ней, удаляясь от матери, идет в музыку.

Скорое разочарование Ормуса Камы в созданном его воображением Западе, которое сформировало его как художника и едва не погубило как человека, начинается в тот момент, когда он впервые видит «Радио Фредди» – эту ржавую посудину водоизмещением в семьсот тонн, неуверенно оседлавшую морские волны, словно престарелый участник родео – мустанга. Сердце у него падает. В его мысленном путешествии от периферии к центру не было ни этих холодных и сырых равнин Северного Линкольншира, ни этой поездки в открытое море под пронизывающим юго-западным ветром. Он чувствует себя «выброшенным с земли»: сухопутной версией выброшенной из воды рыбы. На какой-то миг у него возникает желание повернуть обратно, но ему больше некуда податься, иного пути для него нет. Завербованные на Маврикий рабочие-индийцы, навсегда изымавшие из своего словаря такие слова, как «возвращение» и «надежда», чувствовали бы себя на месте Ормуса ничуть не менее порабощенными.

Стэндиш, напротив, застыл с гордо поднятой головой на носу моторной лодки, несущей его в его владения; лицо с орлиным носом и летящими по ветру седыми волосами, кажется, излучает сияние. Человек, обремененный миссией, опасен, думает Ормус, впервые за время их краткого знакомства испытывая нечто вроде страха. Стэндиш поворачивается к нему; он сияет, он указывает вперед.

– Вон они! – кричит он. – Хук и Сми [152]152
  Капитан Хук и его помощник Сми – персонажи мультфильма.


[Закрыть]. Двое Твидлов [153]153
  Персонажи «Алисы в Зазеркалье» Л. Кэрролла (Tweedledum и Tweedledee).


[Закрыть]. Разумеется, они меня ненавидят; впрочем, вы скоро сами увидите. – В голосе странная смесь печали и гордости. – Мистер Натаниэль Готорн Кроссли и мистер Уолдо Эмерсон Кроссли, – заключает он, приветственным жестом поднимая руку, – ваши новые коллеги. Мои сыновья.

Молодые люди, стоящие у поручней «Фредерики», не отвечают на его приветствие.

Готорн Кроссли – он в пальто и вельветовых джинсах, на шее длинный шелковый шарф, одна подметка отваливается – унаследовал внешность отца и его непринужденность. Он носит фамилию матери, но он Стэндиш, переведенный на английский, полный алкоголя и желчи; ему года двадцать три – двадцать четыре.

– Приветствую тебя, Стэндиш, – издевательски говорит он, когда Ормус вслед за Маллом поднимается на борт «Радио Фредди», – герой-первопроходец, открыватель новых земель, покоритель народов. Так, должно быть, выглядели строители империи во дни своей славы, а, Уолдорф? Мой младший братишка, – поясняет он Ормусу. – Назван не в честь великого философа, как пытается внушить всем мистер Стэндиш, а в честь гребаного салата, съеденного его ныне разведенными родителями в ночь его зачатия.

Уолдо, со слезящимися глазами, ростом пониже брата, с лохматой головой, в кожаном пиджаке, маменькин сынок в очках а-ля Леннон, ухмыляется, кивает, чихает. В его личной вселенной Готорн – ярчайшая звезда.

– Приветствую тебя, Стэндиш, – с готовностью подхватывает Уолдо.

– Вспомните отважного Кортеса из поэмы Китса – хотя на самом деле это был Бальбоа, – узревшего воды Тихого океана, – продолжает Готорн. – Представьте себе Клайва Индийского на поле боя у Плесси, капитана Кука, заходящего в сиднейскую гавань. Исламских завоевателей из Аравии, рвущихся помериться силами с непобедимой Персией и обнаруживших некогда могущественную сверхдержаву в упадке и разложении. Они смели ее, как кучку песка. Именно это Стэндиш собирается сделать с программой легкой музыки на Би-би-си.

– Почему один из вас не в студии? – ласково перебивает его Малл Стэндиш.

– Мы решили проиграть весь гребаный флойдов альбом, – отвечает Готорн, – всё до последнего бульканья и визга. Так что на несколько часов мы свободны. Ино доверено перевернуть диск, пока мы будем здороваться с нашим стариком.

Он достает из кармана пальто початую бутылку бурбона. Малл Стэндиш берет ее, обтирает горлышко и подносит ко рту.

– Роберт Джонсон был отравлен владельцем театра, подозревавшим, что он трахает его цыпочку, – задумчиво произносит Готорн. – Сонни Бой Уильямсон, пытаясь спасти его, вырвал у него из рук бутылку. «Никогда не пей из открытой бутылки, – сказал он. – Откуда ты знаешь, чт о в ней». Джонсону это не понравилось. «Никогда не вырывай у меня из рук бутылку виски», – ответил он и выпил из другой открытой бутылки и – о-па! Конец истории.

Малл Стэндиш пьет, возвращает бутылку, представляет Ормуса.

– А, тот самый индийский соловей, – говорит Готорн. (Пошел дождь – мелкая ледяная морось проникает между телом и одеждой, между Ормусом и его счастьем, между отцом и сыновьями.) – Золотой голос Бомбея! Значит, он все-таки тебя отыскал. Давно пора. И теперь ты бриллиант Кохинор, его гребаный алмаз в заднице. Немного староват для этого, на мой взгляд. Все, что могу сказать, – надеюсь, ты вымоешь рот перед тем, как поднести его к моему гребаному микрофону.

– Готорн, ради Христа! – Низкий голос Стэндиша звучит угрожающе, и молодой человек прикусывает язык. Слишком поздно, слово не воробей. На вопрос Ормуса, почему именно он, Стэндиш ответил: «Можете назвать это вдохновением». Но, конечно, вдохновение здесь ни при чем. Это любовь.

Стоящий под дождем с непокрытой головой Малл Стэндиш, изобличенный, пристыженный, извиняется перед Ормусом Камой и признаётся:

– Я был не совсем откровенен. Я уже говорил, что наводил о вас справки. Мне следовало признать, что здесь не обошлось и без моих личных чувств. Рвение. Рвение, с которым я это делал. Об этом я умолчал, я виноват перед вами. Однако я могу дать вам тысячепроцентную гарантию, что это не создаст вам проблем…

Готорн фыркает невеселым смешком. Уолдо со своим насморком, стараясь ни в чем не отстать от брата, фыркает вслед за ним. Из носа у него вылетают сопли, наподобие клейкого флага. Он вытирает их тыльной стороной покрытой цыпками ладони.

Ормус снова слышит отголоски. В Готорне Кроссли он видит воскресшую Вину, Вину времен Нисси По, чья семейная история так похожа на историю этого дерзкого, обозленного мальчика из разрушенной семьи. Он также понимает, что пространные воспоминания Малла Стэндиша о своем любовнике Сэме Тропикана, который охотился за ним много месяцев, наконец нашел и разом изменил его жизнь, были притчей, смысл которой заключался в следующем: Это то, что я могу сделать для тебя. Это правда: я преследовал тебя, я был одержим любовью к тебе. Но сейчас я могу изменить твою жизнь, настал мой черед дать что-то другому, одарить, как когда-то одарили меня. Я ничего у тебя не прошу, только разреши мне быть для тебя Санта-Клаусом.

– Я ничего у вас не прошу, – произносит раздавленный Малл Стэндиш. – Но я очень многого хочу для вас.

– Выпустите меня отсюда, – требует Ормус, и Малл Стэндиш, уже не находя больше слов, лишь мокнет под дождем, умоляюще протянув к нему дрожащие руки. Его пустые ладони смотрят вверх.

Готорн Кроссли смягчается.

– Да оставайся ты. Окажи такую гребаную любезность. Хотя бы ради того, из-за чего мы тут сидим. Тут есть выпивка и музыка; нет дури – увы! – представители закона нас время от времени навещают, надеются найти хоть какой-то предлог, чтобы нас поиметь; но единственное, что нам тут действительно угрожает, это что однажды бог морских пучин распахнет громадную пасть и проглотит нас. Тогда как там, – он показывает быстро пустеющей бутылкой виски в сторону берега, – там до того страшно, что нет никаких гребаных слов.

– Там, – поясняет Уолдо, – епископы-извращенцы и протухшие яйца по-шотландски, «чоп сьюи» [154]154
  Китайское блюдо, популярное в Англии и США: кусочки овощей с мясом или курицей; подается с рисом.


[Закрыть]навынос и продажные копы, куклы вуду и напалм. Там анаболики, коровы и противопехотные мины к северу от ДМЗ [155]155
  ДМЗ– демилитаризованная зона.


[Закрыть]. А также Байд-форд-Парва, и Пиддлетрентайд, и Эшби-де-ля-Зук, и фермеры в резиновых сапогах, и дельта Меконга, где не спасают никакие резиновые сапоги, и Тет [156]156
  Тет– праздник Нового года во Вьетнаме.


[Закрыть]– не место, а дата, как Рождество, – это все тоже там. Там клуб «Арсенал», и Ринго женится на своей парикмахерше, и Гарольд Уилсон, и русские гуляют в космосе. И убийцы с топорами, и насильники матерей и отцов.

– А также призыв, – рыгнув, вносит свою лепту Готорн. – Вот что нам несет этот ветер. Остается надеяться, что, если мы не отступим и будем продолжать в том же духе, понемножку подливая масла в огонь и создавая им проблемы, они решат, что мы не достойны быть призванными в армию, слишком аморальны для этого. Так что если нам повезет, нам не доверят взрывать женщин и детей. Возможно даже, что наш моральный облик не позволит послать нас на смерть.

– Как Арло Гатри, – качнувшись, объясняет Уолдо. (Они прикончили бутылку «Бима».) – А тем временем совсем не те люди избегают пули. Проваливается покушение на короля Бутана Джигме Вангчука. Автоматная очередь, выпущенная в иранского шаха, не достигает цели. Президент Сукарно переживает коммунистический путч.

– Расовые волнения в Уоттсе, – подхватывает Готорн, – Эдвард Хит избран лидером тори. Арестованы двое подозреваемых в муарских убийствах [157]157
  Муарские убийстваполучили свое название по месту их совершения (Англия, Saddleworth Moor; с 1963 по 1965 г. убиты четверо детей).


[Закрыть]. Умер Черчилль. Умер Альберт Швейцер. Умерли Т. С. Элиот и Стэн Лорел. Британцы верят в бога, но предпочитают телевизор, как показывают результаты социологических опросов. Китай создал атомную бомбу. Индия и Пакистан на грани войны. А Англия раскачивается, как чертов маятник. Это пугает меня до гребаной смерти и обратно.

– Оставайся, – повторяет Уолдо, оскалившись в улыбке и протягивая Ормусу бутылку шерри «Харвиз Бристол Крим». – Лучшее, что у нас есть на сегодняшний день. Добро пожаловать на волну 199.

Ормус берет бутылку.

– А кто такой Ино? – спрашивает он. – Еще один шут гороховый?

– Насчет Ино можешь быть спокоен, – пожимает плечами Готорн. – Таких как Ино – один на миллион. Иголка в стоге сена. Ино парень что надо.

Дождь усиливается. Малл Стэндиш собирается уходить. Сыновья не обращают на него ни малейшего внимания.

– Его настоящее имя Инок, – объясняет Готорн, поворачиваясь вымокшей спиной к отцу. – Последнюю букву он отбросил, чтобы звучало не так по-расистски [158]158
  Имеется в виду реакционный английский политик Инок Пауэлл, заявивший, что «любой негр может стать британским гражданином, но никогда не станет англичанином».


[Закрыть]. Как цветного, его можно понять. Представь себе, что еврея случайно назвали Гитлером, и он решил, что будет называть себя Гитом. Или, если тебе не повезло и тебе на твою беду дали имя Сталин, а ты сократил его до Стар.

– Мао – тоже ничего себе имечко, – поддакивает Уолдо. – Но можно отзываться на Дуна.

– Дело в том, что он знает, как работает вся эта гребаная аппаратура, – доверительно сообщает Готорн, – а мы в этом ни хрена не понимаем.

– Дело в том, что он такой немногословный, – вставляет Уолдо.

– В любом случае, когда поближе с ним познакомишься, называй его Али. Ино Барбер, Али-Баба [159]159
  Так произносится англ. barber («цирюльник»).


[Закрыть]. Тебе должна понравиться эта шутка. По-моему, это шутка с культурным подтекстом, который ты сможешь уловить.

– До него не доходит, – пыхтит Уолдо. – Он слишком трезвый.

Готорн наклоняется к Ормусу, обдав его парами виски.

– Слушай, Маугли, – не без угрозы в голосе произносит он, – ты здесь, на хрен, в гостях или как? Тебе никогда не понять гребаной местной культуры, если ты собираешься предаваться воздержанию, если ты, как упрямый сукин сын, отказываешься в нее интегрироваться.

– Может, для него недостаточно хороша наша компания, – вслух размышляет Уолдо. – Недостаточно хорош «Харвиз Бристол Крим». Недостаточно хорош лучший британский шерри, какой можно купить на деньги нашего папани.

Малл Стэндиш с помощью капитана моторного катера покидает «Фредерику».

– Ну что ж, ребятки, теперь, когда вы так славно поладили, – говорит он, – станцию, вне всякого сомнения, ждет небывалый успех.

– Боже, храни королеву, – торжественно откликается Готорн Кроссли, – да и присмотреть за этой Елизаветой Виндзор ему тоже не мешало бы.

В классическом рок-н-ролльном хите Ормуса Камы «Ooh Таг Baby» [160]160
  «O-o, Липкая Малышка» (Tar baby – «смоляное чучелко» в одной из сказок о Братце Кролике Дж. Харриса, автора многочисленных сказок по мотивам негритянского фольклора).


[Закрыть]– этом зашифрованном воспоминании о годах, проведенных в Англии, исполнявшемся кислым-кислым, похабным голосом крутого парня, который еще долго потом копировали мужчины-исполнители нью-йоркского андеграунда, – «липкая малышка» – это сама Англия. Англия похищает людей, будет он говорить, когда, уже в конце своего творческого пути, окажется здесь в рамках гастрольного тура и впервые в жизни нарушит правило не встречаться с журналистами. Англия хватает тебя, говорит он, и уже не отпускает. В этом есть что-то сверхъестественное. Вы оказываетесь здесь проездом, на пути к своему будущему, но берегитесь – вы можете застрять здесь на долгие годы. Эта «липкая малышка» такая; вы с ней вежливо здороваетесь, а она и не смотрит на вас; вы рассыпаетесь в любезностях, а она грубит в ответ, пока не заведет вас настолько, что вы просто дадите ей в рожу, – и всё, вы влипли. Стоит вам поднять на нее руку, и вы оказываетесь в ее власти. Это странная любовь: вы словно увязаете в ней, но рыпаться бесполезно. Вы просто глупый кролик – и если б только у вас хватило ума из нее вырваться! А через некоторое время вам даже начинает казаться, в ней что-то есть, но потом вас посещает тревожная мысль, что где-то поблизости, в кустах, притаилась голодная лисица и сторожит свой ужин.

Ooh Tar Baby yeah you got me stuck on you. Ooh Tar Baby and I can't get loose it's true. Come on Tar Baby won't you hold me tight, we can stick together all through the night. Ooh Tar Baby and maybe I'm in love with you [161]161
  О-о, Липкая Малышка, да, я к тебе прилип. О-о, Липкая Малышка, я не могу освободиться, это так. Обними же крепче, Малышка, мы можем прилипнуть друг к другу на всю ночь. О-о, Липкая Малышка, может быть, я люблю тебя.


[Закрыть].

10. Сезон ведьмы [162]162
  « Season of the Witch»– название популярной в 60-е гг. песни Л. Донована.


[Закрыть]

Поначалу его привлекает только музыка. У Малла Стэндиша XII, лично составляющего плей-листы для всех своих кораблей, хороший слух и верное чутье. По мере знакомства с выбранными Маллом записями Ормус втайне признаётся себе, что не стоило так огульно отвергать рок, написанный по эту сторону Атлантики. Это золотой век британского рок-н-ролла. Третья революция в музыке после Синатры и Паркера.

Малл навещает свои корабли раз в две недели. (Диджеи на борту «Радио Фредди» работают посменно – две недели через две.) Он появляется там с холщовой сумкой, побрякивая последними пластинками, и дает распоряжения относительно последовательности, в какой они должны быть представлены на суд публики в ближайшие две недели: вот эту запустите в первую очередь, привлеките внимание к тому диску, а эту проигрывайте время от времени, и только потому, что без нее, к сожалению, не обойтись, и, парни, обязательно прислушайтесь к этой записи, этот малыш далеко пойдет. Им явно удается создать свою аудиторию, и это действует на нервы большим шишкам там, на суше. О чем свидетельствуют полицейские рейды – все чаще и чаще на судне ищут наркотики. Во время первой рабочей смены Ормуса полиция появлялась там дважды, при этом перевернули всё вверх дном, раздели донага и обыскали всех, кто был на борту, всласть покуражились, поиздевались и в итоге убрались восвояси.

– Моя гребаная прямая кишка уже так привыкла к этим пальцам в резиновых перчатках, – заявляет Готорн, – что мне это даже начинает нравиться.

Уолдо мрачно соглашается:

– Наверное, что-то в генах.

Ормусу, однако, совсем не до смеха. Он стоит раздетый и беззащитный перед стражами закона, униженный их грубыми шутками, и его трясет от ярости и стыда. Это та Англия, о которой его отец ничего не знал, о существовании которой он даже не подозревал.

Капитан Пагвош (имя вымышленное) и команда «Фредерики» почти не общаются с ребятами, работающими на радиостанции, разве что во время обысков. Они живут отдельно, лишь изредка перекидываясь парой слов. Но полицейские рейды, как ни удивительно, способствуют возникновению своего рода дружбы между двумя лагерями. Нападки синих мундиров превращаются в некую укрепляющую единство силу. Налеты и издевательства на время стирают пропасть между мировосприятием моряков и радио-выскочек, сглаживают классовые различия между ними. После одного из рейдов сам Пагвош, угрюмый ворчун с пивным животом и соответствующими его облику пиратскими усами, смягчается до такой степени, что обращается к Готорну Кроссли с одобрительной тирадой: Так держать, парень, а? Покажи им, где раки зимуют.Потом постепенно все возвращается к неизбежному противостоянию.

Таковы ударные силы наступления Малла Стэндиша, стоящего во главе флотилии мира и музыки, которой, согласно пиратской стратегии главаря, должна неминуемо покориться вся Англия. Несмотря на восхищение, в которое его неожиданно приводит музыка, Ормус чувствует себя в Англии неуютно. Под ногами хлюпает вода. Всё зыбко. Ему говорят, что дети в восторге от «Фредди», но Англия, которую он видит на горизонте, всего лишь еле различимая темная полоска под низким серым небом, от которой веет отстраненностью и безразличием.

Кое-как, в пьяном угаре станция проживает свои дни и ночи. Погода неизменно отвратительная: дождь, ветер, снова ветер и опять дождь. «Фредерику» качает и бросает. Уолдо Кроссли часто тошнит, и не всегда за борт. С трудом, но все-таки удается поддерживать минимальный уровень гигиены, так что во время проверок санитарные инспекторы не обнаруживают никаких нарушений и, злые и разочарованные, покидают корабль ни с чем. Ормус, постигая искусство супердиджея, постепенно понимает, что Ино, цветной парень, является здесь ключевой фигурой. Он всегда в безупречно белом, на голове – кремовая фетровая шляпа «борсалино». Ино – это замкнутая вселенная, не желающая иметь ничего общего ни с диджеями, ни с командой. Кажется, что он не ест, не пьет, не спит и (назло братцам Кроссли с их голубыми шуточками) не писает и не какает. В корабельной студии он все приводит в движение, не выходя из-за своего пульта, который, с иголками рычагов и переключателей, похож на электрического ежа. Он проводит все время в застекленном углу – Али-Баба в пещере Аладдина. А на стене, за его спиной, висит табличка: «Знай свое место».

– Ино сторонник апартеида, – объясняет Готорн, – а значит, это относится и к тебе. Знаешь, в Южной Африке негры ненавидят индийцев еще больше, чем белых.

– Он что, из Южной Африки? – заключает Ормус.

Уолдо мрачно качает головой:

– Нет. Он из Стокуэлла.

Невероятная музыка. Тихие причитания гитары, старые мудрые голоса до смешного молодых блюз-рокеров, надрывное развратно-рок-н-ролльное пение женщин и нежные, неземные, хрустальные голоса девственниц, психопатическая реакция аудитории, баллады о войне и любви, галлюцинации великих трубадуров. Музыка – единственное, что связывает Ормуса с реальным миром. Музыка раскрывает уже известные ему истины. Музыка – это величественная дикая птица, взывающая к своей сестре, которая до поры до времени сокрыта, словно в яйце, у него в горле, в его адамовом яблоке, и ждет, пока не придет время вылупиться из него.

Ормус, Готорн и Уолдо спят по очереди. Они работают в тесной студии по двое: Ормус и Готорн, Готорн и Уолдо, Уолдо и Ормус. Время тянется бесконечно, земля исчезает, словно видение; в коконе дождя и алкоголя им кажется, что они разговаривают сами с собой. Между песнями в эфире звучат их внутренние монологи, изливаясь мутными потоками их больного сознания, пропитанного усталостью и виски.

В конце одной из ночных смен, на рассвете, когда всюду чудятся крадущиеся чудовища, Ормус замечает, что Уолдо заснул. Шепотом, как будто разговаривая с любимой наедине, он взывает к Вине. Ино, бесстрастно сидя в своем углу, никак не реагирует. Он весь поглощен своими электрическими датчиками и переключателями, его интересует лишь непрерывность сигнала и чистота звука. Возможно, он просто не слышит плача Ормуса, воспринимая лишь высоту и тембр его голоса; он щелкает кнопками, не спуская глаз с индикаторов, колкое мерцание которых отражается в его глазах.

«Слышишь ли ты меня, любовь моя, – шепчет Ормус. – О, моя давно утраченная любовь. Своим недоверием ты нанесла мне глубокую рану, гордыня обуяла меня, и я позволил тебе уйти. Теперь я должен доказать, что стою тебя. Я должен совершить подвиги, отправиться в странствия, принять на свои плечи все тяготы этого мира».

По корабельному радио приходит срочное сообщение от Малла Стэндиша. Первый помощник, он же радист, расшифровывает текст, и капитан Пагвош, внимавший монологу Ормуса, тронут настолько (на самом деле он жутко сентиментален), что лично передает послание Стэндиша Ино, а тот, в свою очередь, прикрепляет его к стеклу своей кабины. «Это вдохновение, – читает Ормус. – Кто она? Она действительно существует? Или ты ее выдумал? В любом случае, ее поиски не должны завершиться слишком быстро. Продолжай в том же духе. Говори с нею каждую ночь. Это привлечет внимание слушателей. Страдающий Ромео средь волн поет для своей непреклонной возлюбленной. Ты мечтаешь о карьере певца? Ты только что нашел дверь, которая к ней ведет. Это создаст тебе имидж, привлечет внимание. Это сделает тебе имя».

Вина Апсара не слышит призывов Ормуса. Она в Америке и не знает о том, что он дрейфует у берегов сырой Англии, тоскливо выкрикивая ее имя.

Никто ей об этом не скажет. Еще не пришло время.

Мучают мигрени. Они становятся всё тяжелее. Иногда он вообще не в состоянии заснуть в свободное время. Он берет в руки одну из оставленных в его каюте книг в мягкой обложке, – должно быть, их приносит на корабль Малл Стэндиш в надежде вложить хоть частичку культуры в своих сыновей; они же регулярно забрасывают их в свободную каюту, куда сами никогда не заходят, а для Ормуса она стала маленьким убежищем. Это книги известных американских писателей, оды жажде странствий Сэла Парадиза, «Карновский» Натана Цукермана, научная фантастика Килгора Траута, пьеса «Фон Тренк» Чарли Ситрина, написавшего впоследствии сценарий к блокбастеру «Кальдофреддо». Поэзия Джона Шейда. Есть и европейцы: Дедалус, Мацерат. Единственный и неповторимый «Дон Кихот» бессмертного Пьера Менара. «Заводной апельсин» Ф. Александра [163]163
  Натан Цукерман– герой Ф. Рота («Цукерман освобожденный»), автор скандального романа «Карновский»; Килгор Траут– герой К. Воннегута («Завтрак чемпиона»), автор научно-фантастических произведений; Чарли Ситрин– персонаж романа С. Беллоу «Дар Гумбольдта», автор пьесы « Фон Тренк»; Джон Шейд– герой романа В. Набокова «Бледный огонь», автор поэмы «Бледный огонь»; Стивен Дедалус– герой «Улисса» Дж. Джойса; Оскар Мацерат– герой романа Г. Грасса «Жестяной барабан»; Пьер Менар– герой рассказа Х.-Л. Борхеса «Пьер Менар, автор „Дон Кихота“»; Александр– герой романа Э. Бёрджеса «Заводной апельсин». (Следует отметить, что автор нередко прибегает к подобным «подменам» или контаминациям, предлагая читателю самому распознать, кто есть кто.)


[Закрыть].

Здесь же нашумевший фэнтези-триллер «Уотергейт», в котором будущий президент Никсон (президент Никсон! К что за дикая фантазия!) вынужден уйти в отставку после попытки установить подслушивающие устройства в офисе демократов; обвинение в конечном счете оказывается правдой, к тому же в результате совершенно невероятного поворота событий выясняется, что Никсон также прослушивал и записывал самого себя, – ха-ха-ха, чего только не придумают эти ребята, чтобы нас рассмешить.

Но каждый раз, когда он берет в руки одну из этих книг, у него начинает кружиться голова, стучит в висках, и он вынужден отложить ее, не прочитав. В голове у него полная сумятица, и когда он закрывает глаза, то видит, что поведение его умершего брата-близнеца Гайо уже изменилось. Гайомарт больше не убегает, он подходит к нему близко, пристально смотрит Ормусу прямо в глаза, словно вглядываясь в свое отражение. «Ты стал другим, – усмехается Гайомарт Кама. – Может быть, это Гайомарт там, а ты здесь, застрял в нереальном мире. Может, это я вижу тебя во сне». Ормуса охватывает ужас от сияющей враждебностью ухмылки Гайомарта. «За что ты меня ненавидишь?» – спрашивает он. «А ты как думаешь? – отвечает брат. – Ведь умер я».

Чтобы не подпускать к себе Гайо, он не должен закрывать глаза. Он настолько устал, что поднимает тяжелые веки руками. Он включает монитор в своей тесной каюте и пытается сосредоточиться на эфире, слушая, как братья Кроссли отрабатывают свою смену.

«Если ты слышишь нас, Антуанетт Коринф, ты, не знающая сна ведьма, – а я уверен, что слышишь, потому что ты всегда нас слушаешь, – то следующая песня для тебя. Ее с любовью шлет тебе Готорн. Уолдо тоже присоединился бы со своим личным приветствием, но увы, сейчас он, в некотором роде, нездоров и не расстается с ведром. Эта песня – в честь твоего гения. О королева черной магии, принцесса пентакля, баронесса Самеди [164]164
  Собственно, барон Самеди– один из могущественных духов вуду.


[Закрыть], жрица культа Викки [165]165
  Викка– магическая и религиозная практика, основанная и разработанная в XX в. англичанином Г. Гарднером.


[Закрыть], хранительница секретов Великой пирамиды, дарительница всех благ, создательница искусных одеяний, о Мать, вскормившая нас. Мы назвались твоим именем, а ты тотчас же избавилась от него, следуя благородной коринфской традиции. О Мать, прости нас за то, что мы – полные придурки. Прости нас, Мать, за то что мы взяли у него шиллинг, обидев тебя. Тебе хватило душевных сил преодолеть свои праведный гнев по отношению к нему, не выплеснуть наружу всю свою горечь, так не вноси же нас в свой черный список, если есть хоть малейшая надежда на прощение, – ведь нам так нужны были монеты, наличные, бабки, хлеб, хлеб. Прости нас, Мать, мы всего лишь солдаты Ее Величества и нашего Отца, вы слушаете волну 199, „Радио Фредди“, для всех вас, ночные совы, и для нашей милой мамы Манфред Манн поет о том, что Бог на нашей стороне».

Тирада Готорна напоминает Ормусу о хорошо известной неприязни Санджая Ганди к своей матери Индире из-за того, что она покинула Фероза, его отца. Малл Стэндиш – это метаморфоза Индиры, думает он, она была бессильна против ярости собственного сына – ярости, заполнившей всю его жизнь.

– А есть ли Бог? – задается вопросом Уолдо Кроссли между Манфредом Манном и «Сёчерз».

Серьезный вопрос. Так сразу и не ответишь.

– Если Бога нет, тогда почему у мужчин есть соски? – парирует Готорн между «Сёчерз» и «Темптейшнз».

– С другой стороны, если Бога нет, это объясняет, зачем нам нужны Петр, Павел и Мария, – убедительно рассуждает Уолдо между «Темптейшнз» и «Райтшес бразерз».

– Если Бога нет, то кто тогда оставил незакрытым кран там, наверху?! – вопит Готорн в конце «Unchained Melody» [166]166
  «Освобожденная мелодия» ( англ.).


[Закрыть], стуча кулаком по столу студии. Шах и мат. Я полагаю.

Поют «Мираклз». Дождь все идет.