Текст книги "Исполни волю мою"
Автор книги: Аглая Оболенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Во-вторых, рак – это боль. Мучительная и долгая. В онкологию посторонних не пускали, но окна этого отделения располагались напротив детского и я изредка видел в них тамошних пациентов. Тогда я считал их особенными, не такими, как все остальные. Люди-тени, живущие между небом и землёй. Я боялся смотреть в ту сторону, словно мог заразиться взглядом. И теперь сам должен оказаться среди них.
После тихого часа медсестра Галя отвела меня в кабинет нашего доктора Андрея Валентиновича. То, что он сам не пришёл в палату, свидетельствовало о конфиденциальности предстоящего разговора. "Конфиденциальность" – любимое словечко моего папашки, нет чтоб просто по-человечески говорил: "наедине". Или как Лилечка, по-французски: "тет-а-тет". Я поймал себя на мысли, что не хочу говорить с Андрвалом, здесь его все так называли. Не готов. Боюсь.
– Садись, Роман, – приветлив, как всегда, – я уже имел беседу с твоими родителями. Теперь должен кое-что обсудить с тобой.
Я сажусь, нет, валюсь на стул. К его ногам. К тому, что он скажет. Между нами пустой чистый стол. Телефон и истории болезни сложены на соседнем, сбоку. Андрвал берёт чистый лист и карандаш, придвигается поближе:
– Хорошо ли ты знаком с биологией, Роман?
– Не знаю. Мы только недавно начали её изучать. До неё было природоведение.
Он покрутил карандаш между ладонями:
– Я хотел поговорить с тобой о твоей крови. Есть такое выражение в медицине – картина крови или гемограмма. В капельке крови под микроскопом можно увидеть эту картину. Она живая. На ней как на полянке резвятся кровяные клетки… – Андрвал принялся рисовать, а я, словно загипнотизированный, приклеился глазами к его руке. – Каждая из них выполняет свою часть работы в общем деле. Но есть наиболее важные, я наделю их погонами.
Он явно увлёкся, полез в стол за цветными карандашами. Одному из шариков присобачил красные крылышки, другому – желтые, третьему – коричневые.
– Не совсем правильная цветовая гамма, и по форме они разнятся, но для нашего с тобой удобства сойдет. Вот эта клетка с красными погонами – эритроцит. Та, у которой они желтые – лейкоцит, оставшаяся – тромбоцит. Эритроциты очень важны: они содержат гемоглобин, который делает кровь красной, и отвечают за доставку кислорода от наших лёгких к тканям, – Андрвал посмотрел мне в глаза и поставил жирную точку рядом с краснопогонным шариком. – С эритроцитами дела у тебя более или менее. Гораздо меньше, чем требуется, но явной паталогии мы не нашли. Идём дальше – тромбоциты. По размерам эти клетки меньше других, но роль их невозможно недооценить: они отвечают за свертываемость крови. Тебе интересно?
Я активно закивал, потому что ничего зловещего пока не прозвучало. Подольше бы так.
– Допустим, ты порезался. Что происходит?
Он держит меня за идиота? Попробую подыграть:
– Начинает течь кровь.
– Да, но постепенно этот процесс заканчивается. Тромбоциты устремляются к месту деформации стенок кровеносных сосудов и слипаются между собой, образуя плотину. Затор, если угодно. Тем самым, они как бы восстанавливают целостность сосудов. Недостаток тромбоцитов может привести к невосполнимым кровопотерям. Наверное, ты никогда не слышал о проклятьи королей – гемофилии. Это как раз о недостаточной свёртываемости крови. Болезнь чисто мужская, женщины ей не подвержены. Зато они являются носителями её гена и передают его своим сыновьям. У последнего русского царя Николая Второго сын Алёша страдал гемофилией. Он истекал кровью от малейшей травмы…
Интересная получалась лекция. Программа "Здоровье".
– Избыток тромбоцитов – тоже плохо. Он ведет к закупорке сосудов. Без нормальной циркуляции крови начинается кислородное и питательное голодание. Ткани постепенно отмирают. Природа любит равновесие, Роман. С тромбоцитами у тебя порядок.
Кажется я понял, дошёл методом исключения: на концовку остался бо-ольшой непорядок. И проблема у меня с лейкоцитами. Почти с ненавистью я уставился на амёбу в желтых погонах. В ту же точку смотрел Андрвал.
– Лейкоциты в нашем организме выполняют роль солдат, охраняющих вверенную им территорию. Войско лейкоцитов делится на несколько типов: лимфоциты, моноциты, нейтрофилы и другие. Не будем углубляться в терминологию. Скажу лишь, что у каждого типа своя функция и все действуют слаженно. А дело у них общее – вырабатывать антитела и поглощать бактерии. Пример нужен? – я кивнул и он продолжил: – Возьмём хотя бы мусорщиков-нейтрофилов. Они обнаружили бактерию-чужестранку. Что происходит дальше? Нейтрофилы окружают её и захватывают в плен. Затем самое интересное: они выделяют специфические ферменты и начинают переваривать нарушительницу, как какие-нибудь мухи. После чего гибнут. Кстати, основная составляющая гноя – их трупики.
Однажды я услышал фразу, которую постарался запомнить на всю жизнь: "Сон разума рождает чудовищ". Обдумывая её в то время, я не связывал смысл с маньяками, напрочь съехавшими с катушек, а перевёл для себя так: не зная истинных причин проблемы, мы воображаем ужасные последствия и начинаем их бояться. Мне надоело прятаться от правды и сражаться с невидимыми монстрами.
– Что у меня с лейкоцитами, Андрей Валентинович?
Он устало улыбнулся:
– Совсем не то, что мы предполагали, Роман. С младенчества наблюдали твою анемию – обедненную эритроцитарную массу. А тут при более тщательном анализе крови выплыло кое-что ещё…
Он слегка замялся, плечи опустились. Полы белого халата, под которым скрывалась футболка с портретом Димы Маликова, сомкнулись на груди. Димина физиономия перекосилась, лишенная скулы и половины рта, а правый глаз сощурился в складке. Ну вот, эти взрослые вечно в своём репертуаре: как сказки рассказывать – не остановишь, а по делу говорить – слова кончаются.
Со старой квартиры Варя привезла целый чемодан книжек. Большая часть из них принадлежала покойному отцу и была недоступна её пониманию. Она хранила их в память о нём, потому что сам он превратился в смутную тень без лица. Часто перелистывала, гладила пальчиком пометки на страницах. Иногда казалось, что отец стоит за спиной и любуется ею. Девочка тихонько оборачивалась, чтоб не спугнуть его, но там никого не было…
Варя хорошо относилась к новому мужу своей матери. Считала его человеком добрым, неназойливым и достойным быть рядом с ними. Но отцом назвать не могла. У неё уже был отец и защитник. Господь Бог. Каждый вечер она доставала иконку с ликом Божиим и делилась впечатлениями, накопленными за день, обидами и радостями. Затем горячо молилась и целовала изображение. Без этого никак не могла заснуть. Икона вместе с библией и молитвенником досталась ей от бабушки Ули.
После смерти родного отца соседи и воспитатели стали относиться к Варе по-новому. Называли сиротинушкой и жалостливо гладили по головке. А баба Уля уводила малышку в свою комнатку и беседовала, как со взрослой: "Не может человек быть сирым, Боженька берёт его под свою защиту, – говорила она, шамкая беззубым ртом. – Я научу тебя как говорить с ним, чтобы Он услышал. Научу жить по божьим заповедям." Варя внимательно слушала тихий старушечий шепот, не пропуская ни слова. И был меж ними уговор: хранить отца небесного в сердце своём тайно, потому что вера в стране поменялась. Ныняшняя власть, отвергнув Господа, воздвигла мавзолей и поклонялась мощам человека, обратившего сознание народа вспять. И путь этот гибельный уводит людей от света истины божией. Ведет к разрухе, смертям и алчности. За три года Варя полюбила Боженьку и свято уверовала, что высшее её предназначение в служении ему. Привыкнув держать эту тайну в себе, она старалась меньше общаться с другими людьми. Боялась случайно обмолвиться. Баба Уля, единственный свидетель её веры, вскоре умерла. Теперь ни одна живая душа не узнает Варенькины мысли, пока не встретится на пути единоверец и не откроется ей сам, первый.
Переступая порог своей комнаты, Варя снимала со школьного фартука октябрятскую звёздочку с портретом кудрявого ирода, вставала на колени и просила у Господа прощения за то, что носила ненавистный значок у сердца целый день. Сложнее стало скрывать набожность в третьем классе, когда пришло время из октябрятской хартии перебираться в пионеры. Мало того, что в школе зубрили всем классом пионерские клятвы – дома это дело мать взяла на контроль по одной простой причине: высокопоставленный отчим. Она изо дня в день убеждала дочь в важности предстоящего шага и обязательств, которые накладывает звание "пионер". Варя молча слушала и думала о Боженьке. Нет рядом бабушки Ульяны Тихомировны, она бы растолковала непонятные вопросы, скопившиеся в маленькой головке. Почему, недоумевала девочка, эти самые пионеры, помогающие старым и немощным, честные и дружные, вырастают во взрослых коммунистов и рушат храмы, отдают на поругание церковную литературу и утварь, запрещают молиться? Что плохого сделал Господь октябрятскому звену, пионерской организации, комсомольскому союзу или коммунистической партии? Разве может принадлежность к ним давать право чинить самосуд, именуемый репрессиями? Вопросы недетские. Варя не решалась задать их матери или отчиму. Боялась, что не поймут, потому что не услышат. "Я горжусь тобой!" – приветствовал отчим, крепко пожимая руку новоиспеченной пионерке. Красная петля галстука сдавила горло. Варя твёрдо знала, когда прийдёт время вступать в комсомол, она будет отстаивать свою веру. И выдержит это испытание – ей поможет Бог.
Борис Егорович чувствовал, что вина в отлучении Варвары от дома лежит и на нём. Ребенком, невольно, он выдал Эмме её страшную тайну. В пять с небольшим он мечтал стать главным разведчиком во дворе. Сестра общалась с ним лишь по мере необходимости: кормила обедом, меняла испачкавшуюся одёжку. И всё молчком. Отец с мамой в сыне души не чаяли, а Варька смотрела, как на постылую стенку. Заметил как-то раз Бориска, что она каждый вечер прячет под матрас странную вещицу. Достал тихонько и к начальству. Из Верховного Главнокомандования дома была Эмма Эрнестовна. Она сначала не поверила, что вражеский трофей захвачен в штаб-квартире старшей дочери. Дождалась её прихода из школы и просто спросила: «Твоё?» Варвара вырвала у матери свою драгоценность, обеими руками прижала к груди. Бориска, прежде чем отдать, хорошенько разглядел картинку в резной рамочке. Это был портрет бородатого дяденьки с крестом в руках и желтой радугой над головой.
– Как ты могла, Варвара? – Эмма всё поняла без слов. Догадывалась ведь, что в отчуждённости дочери кроется что-то запретное. Вот только спросить не смела – пугала правда, которая означала конец семейному благополучию. – Ты же знаешь, это убьёт твоего отца…
Варя глаз не опустила:
– Он не отец мне.
Егор Борисович недавно перенёс второй инфаркт, напоминали о себе война и возраст. Да и смещение Хрущёва с поста главы государства не прошло для него бесследно. Новая метла, как известно, метёт по-новому, а перестраиваться в его годы и корректировать сложившиеся убеждения было ох как нелегко. Чтобы не съели "молодые партийные пираньи", дышащие в затылок, приходилось себя ломать, лукавить и отмалчиваться. Бывшие комсомольские вожаки-переростки рвались к власти, не брезгуя грозными разоблачениями твоего, в горячах обронённого слова, факта биографии, оставшегося в тени. Варина подножка пришлась бы им кстати… Эмме Эрнестовне было хорошо известно, что членство в партии и религия – вещи несовместимые. Взаимоисключающие. – Отрекись, Варя, одумайся. Пожалей Егора! – умоляла.
– Нет. Тебе, мама, надо выбрать – или я, или он.
Сердце матери разрывалось от невозможности выбора. Варваре было шестнадцать лет, когда она ушла из дома навсегда. Пропала без вести. Эмма страдала молча, смиренно приняв волю дочери посвятить жизнь Богу. Борис её тоже никогда больше не видел. Разве что во сне она являлась ему юной девушкой с толстой русой косой, прижимающей к груди икону с Ликом Божиим.
У женщины, возвышающейся сейчас на крыльце бревенчатой подклети, ничего общего со сновидением не было. Скорбно стянутые в нитку губы, темное одеяние, а о цвете волос можно только гадать: голова наглухо скрыта платком, ни единой прядке не удастся пробиться наружу. Незнакомое лицо в чёрной рамке, изборождённое сетью морщин, застыло в ожидании. "Не простила. Столько лет прошло, а не простила," – думалось Борису.
– Здравствуй, Варя!
– Здравствуй и ты. С чем пожаловал? – объятий не раскрыла. Но Борис Егорович оставил дела и семью, преодолев тысячи километров не для того, чтоб обижаться: – Приехал с просьбою к тебе, сестра.
– Тут я всем сестра, – откликнулась Варвара, но смягчилась. – Проходи в избу, раз уж приехал.
В избе было чисто и светло. Самодельная мебель, самовар на столе, в красном углу – икона с дымящейся лампадкою.
– Садись к столу. Чай как раз поспел.
С досчатой полки на стене она достала кружки и тарелки. Пока возилась с ухватом у печи, брат тайком перевернул кружку и посмотрел на донышко, горя желанием узнать – чьё производство. Так и есть: полное отсутствие заводского штампа, всяких там "made in". Неужели сами отшельники так ювелирно научились делать посуду? Хотя, если подумать – чем им тут ещё заниматься?
– Как ты жила всё это время, Варя?
Она воодрузила на стол бурлящий чугунок с варевом и протянула ложку. Деревянную. – Накладывай. Небось оголодал с дороги. Такой свет проделал! Тут я не Варвара. Мирское имя вам оставила…
– Как же звать тебя?
– Ульяной кличут. Да ты ешь, не бойся. Не отравлю. Ни одна божья тварь не сгинула по моей милости.
"Но скоро может, – хотелось сказать Борису, – если не уговорю тебя." Вслух он этого произнести не осмелился. Ел молча, обжигаясь и захлёбываясь, чувствуя себя героем старинного фильма с реальными декорациями. Сестра села чуть поодаль. Сложила руки на коленях и пристально его разглядывала.
– Что мать? – спросила, когда доел. – Читала письмо твоё. Всё ли так, как отписал или приукрасил для пущей жалости?
– Всё так, – он подавил в себе желание облизать тарелку. Что это с ним? Варвара, ставшая теперь Ульяной, поднялась и занялась самоваром.
– Ждёт она тебя, сестра! Хочет увидеть перед смертью. Врачи говорят, недолго поживёт. Помоги ей уйти прощенной, Ульяна.
Она едва уловимо вздрогнула. То ли от мысли о матери, то ли от того, как он назвал её. Фальшиво и несмело, не в силах смирить гордыню.
– Господь простит. А я давно простила. Вы, миряне, привязаны к благам больше, чем к Богу. Хватаетесь за них, как за былинку, не желая лишаться. А ведь все мы в божьей власти.
Сестра была права по сути. Эмма любила жизнь, красивые вещи и комфорт. Чисто человеческие слабости. Не всякий сможет осознать бренность своего существования, уйти и молиться о спасении души, как это сделала Варя, отрекшись от всего, чем дорожили они с матерью. Но разве грех проститься с близким человеком? Неужели Борис Егорович не прав, считая большим грехом отказать в этом матери?
Он так и не уговорил Варвару поехать с ним на родину, сколь ни пытался. Она отвыкла и боялась вновь окунуться в светскую жизнь. Здесь, среди отшельников, сестра чувствовала себя как рыба в воде: тут её жилище и преданные единомышленники. Звенья незримой цепи, все они трудились, чтобы выжить и сохранить привычный и правильный по их меркам уклад бытия. Варя жалела заплутавшую в потёмках души мать, потому что сама стала матерью многим детям-скитальцам, бежавшим из больших и малых окрестных городов. Ставших сиротами при живых родителях и нашедших приют и внимание здесь. Прощаясь, Борис Егорович предложил сестре помощь в любой подходящей для неё форме. От материального пожертвования она отказалась – справляются сами. Вот если бы брат хоть как-то усмирил блюстителей порядка, наезжающих сюда с частыми облавами. Кого они только не ищут: и беглых заключенных, укрывающихся от правосудия, и даже пропавших без вести людей. "Живём мы мирно. По доброй воле собралися. Но даже так кому-то мешаем. Странники-богомольцы сказывали, что власть у вас поменялась. Ближе к народу стала. А всё одно покою не даёт…"
Вернулся Борис домой ни с чем. Елена погладила отцовскую руку:
– Не вешай нос! Мы что-нибудь придумаем.
Он болезненно поморщился, услышав зов пробуждающейся Эммы:
– Что тут придумаешь, дочка? Я хотел артистку какую нанять на место сестры, да побоялся Бога. Встреча с Варей кой-чему научила. На многие вещи сейчас смотрю по-другому.
Лена прижалась лицом к его ладони и пообещала:
– Остаётся моя Анна. Девяносто девять против одного – она найдет выход из тупика.
Борис Егорович провел по волосам дочери свободной рукой:
– Мне бы твою уверенность…
Я долго переваривал тогда, шесть с половиной лет назад, наш разговор с Андрвалом. Здесь было над чем задуматься. Из сказанного получалось, что у меня есть маленькая и призрачная надежда. Страшный диагноз лейкемии может не подтвердиться, если в моём костном мозге не найдут так называемую филадельфийскую хромосому. Понятия не имею, какая связь со штатом Филадельфия, но это хромосомное нарушение ведет к постепенному образованию в крови избытка лейкоцитов. Доктор долго ходил вокруг да около, прежде чем намекнул, что речь идёт не об остром лейкозе, а о более длительном по времени – хроническом. В моей капле крови обнаружили незрелые и перезрелые лейкоциты, он назвал их бластами. В то время как зрелых было недостаточно и эта шушера мешала им нормально функционировать. Андрвал популярно растолковал мне, что при остром лейкозе страдают и лейкоциты, и эритроциты, и тромбоциты. Значит у меня не острый. И потом этих самых бластов в моей крови содержалось не так уж много. Болен ли я вообще – необходимо было выяснить. Потом начать лечение, чтобы не дать болезни войти в «фазу ускорения». Моя надежда на положительный исход либо сбудется, либо лопнет, как мыльный пузырь после пункции костного мозга. Тем, кто испытал на себе эту процедуру известно, что мероприятие малоприятное и болезненное. Но и его можно перетерпеть, пока жива надежда.
Слышали поговорку: "Беда никогда не приходит одна"? Предлагаю возвести её в ранг философской категории. Мало родителям переживаний из-за меня, тут ещё горе у Рика! Нинель приехала из-за границы неожиданно и явилась к брату на правах законной хозяйки. Словно и не уезжала никуда. Он выслушал целую повесть о её злоключениях, но вывод: "За это время я поняла, как ты мне нужен!" – застал его врасплох. Рик научился жить без неё. Не вздрагивать от окрика, не отвечать на грубость, не прятаться. Бороться за Нинель у него просто не было сил. И желания.
Она не хотела в это поверить. Или не смогла. Караулила у института, постоянно звонила, забрасывала письмами. Отчаявшись слушать отговорки брата, Нинель отправилась в больницу вербовать Лилечку в союзники. Прождав положенное время в очереди, зашла в косметологический кабинет, арендуемый Лилечкой у местной поликлиники, и села в кресло. Наша мамочка с первого взгляда определила нездоровое состояние её кожи, вызванное плохим питанием, неправильным уходом, перенесёнными болезнями. Ужаснулась тому, что один профилактический сеанс проблемы не решит. Браться за горе-невестку прийдётся всерьёз и надолго.
– Нина, мне хотелось бы узнать цель твоего визита.
– Я пришла поговорить с вами о вашем сыне.
Как профессиональный косметолог Лилечка немножко расслабилась. Но насторожилась как мать.
– Вы имеете влияние на сына и должны помочь мне!
– Почему я? Разве сами вы не можете разобраться между собой в своих отношениях? Нина удивилась:
– Сами? Он знать меня больше не хочет! А вы с ним близки… Лилия Германовна, помогите!
Обычно в этот кабинет людей приводит желание обновления молодости и красоты, и Лилечка решила поддержать Нинель по-своему:
– Я сейчас сделаю тебе чистку лица, подберём масочку, лечебные крема и обговорим диету. Благо осень и назрело много всякой полезной вкуснятины.
– У меня не хватит денег расплатиться с вами. Думаете я не знаю, какие у вас цены? Нинель была права. Стоимость услуг и косметика требовали от клиента немалых капиталозатрат. Но всё хорошее стоит денег, а результативность у Лилечки держалась на высшем уровне.
– Считай, что я оказываю тебе гуманитарную помощь!
– Но я не за этим сюда пришла…
– А я только этим здесь и занимаюсь. С душеспасительными беседами к психотерапевту, его резиденция прямо по коридору и направо, возле фикуса.
Она провела пальчиком по вискам и скулам девушки, оценивая правильность первоначального диагноза. Мелкие трещинки, чешуйчатые островки и разбросанные по щекам красные прыщики свидетельствовали об излишней сухости кожи. Для достижения лучшего эффекта к глубокой паровой чиске необходимо добавить пилинг-отшелушивание. Мысленно Лилечка уже выбрала основные компоненты увлажняющей питательной маски: оливковое масло, мёд и чуть-чуть ментолового экстракта, чтобы снять раздражение. Не стоит сейчас апробировать на коже Нинель лечебную косметическую линию: из-за дороговизны она не сможет себе позволить использование её в дальнейшем, а один раз существенно ничего не изменит.
– Спасибо, конечно, за труды, – невестка явно любовалась собою в зеркале, – но я и правда хотела от вас другой помощи.
Лилечка протянула ей длинный список продуктов и парочку пробников.
– Разве я не помогла тебе, девочка? Займись своей внешностью, фигурой. Откажись от алкоголя и курения. Высыпайся как следует. Обязательно покажись дантисту. И увидишь – твои старания окупятся! Он сам будет бегать за тобой.
Нинель не выдержала и двух недель. В тот день, когда мне делали люмбальную пункцию, она позвонила Рику и заявила, что если он не вернётся, будет жалеть об этом всю жизнь. Он не стал её слушать – спешил ко мне в больницу. И просто надоело. Через два дня мать Нины сообщила ему о смерти дочери. Она повесилась в своей комнате, не оставив никакой записки. Тот факт, что перед смертью дочь попыталась связаться с моим братом по телефону, заставил женщину узреть причину самоубийства в их ссоре. Помутившийся от горя рассудок теперь судил за мёртвых живых…
Мне ничего не сказали. Я чувствовал натянутость в поведении близких, но объяснял её ожиданием своего диагноза. Наши врачи уже нашли то, что искали. Требовалось дополнительное подтверждение из научно-исследовательского центра. Когда наличие проклятой филадельфийской хромосомы в моём костном мозге узаконили на официальном бланке, поставив диагноз "хронический миелобластный лейкоз", я воспринял это спокойно, не впадая в транс. Андрвал не избегал меня, всё время продолжая беседовать как с равным. Дал почитать книжку Бернхарда Кременса, которая доходчиво повествовала о лейкемии и как с ней жить и бороться. Он по-прежнему успокаивал, что чем быстрее мы начнём лечение, тем больше шансов на победу. Поскольку хроническую фазу заболевания признали ранней, мне с согласия родителей назначили курс химиотерапии.
Целый год выпал из моего уходящего детства безвозвратно. В больнице тоже есть жизнь, ограниченная режимом процедур. Но люди здесь не живут, а пережидают течение времени. Как в тюрьме, до полного освобождения. Постепенно привыкаешь сдавать по утрам кровь, шлаки, взвешиваться, и лишних двести пятдесят граммов – уже событие дня. Таблетки, капельницы, рентгены и кушетки – продолжение твоей тени, а чужие печальные судьбы – лишь часть твоей собственной. Кусочек окна в палате высвечивает другую жизнь. Потустороннюю. Глядишь, и с каждым днём всё меньше веришь, что и ты там бывал когда-то…
