Текст книги "Исполни волю мою"

Автор книги: Аглая Оболенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Ангел!!! Ты споришь с самим Овидием!

Таков был Макс во всём. И очень сильно на формирование его личности повлияла дружба с Лениным дедом, третьим мужем Эммы – Ильёй Яковлевичем Гольштейном.

Известный нейрохирург познакомился с Эммой Эрнестовной во время отпуска в загородном санатории. Он приехал туда инкогнито, прихватив лишь скромный гардероб и незаконченную рукопись. Сосновый бор, маленькие добротные домики и родник с настоящей ключевой водой показались ему настоящим раем. Самое главное, никто не кланялся подобострасно при встрече и не нарывался на «консультацию». По-соседству отдыхала симпатичная женщина средних лет. Однажды она попросила Илью Яковлевича поменять лампочку в плафоне – дело в общем-то нехитрое. Напоила чаем со свежим брусничным вареньем. Сговорились утречком пойти вместе по грибы. Впервые он забросил научные труды от переизбытка покоя и гармонии с окружающим миром.

Уезжая домой на специально присланной служебной машине, Илья Яковлевич договорился с новой знакомой о встрече, боясь, что потом не хватит ни времени, ни силы духа. Операции, консилиумы, лекции в медицинской академии – обычная и привычная его жизнь. Она согласилась, скромно протянув тетрадный листик со своим телефоном. Седовласый мужчина пришёлся Эмме по сердцу: рассудительный, галантный, немногословный. Иные старики говорили густо и по пустякам, намолчавшись в одиночестве, а этот, сразу видно, думает больше, чем высказывает вслух.

Целый месяц два раза в неделю, по четвергам и субботам, Илья Яковлевич гулял с Эммой Эрнестовной по волжской набережной. Затем напрямую, без обидняков, попросил её руки и сердца. К тому времени они знали друг про друга всё. Он давно овдовел. С женой Натальей жили душа в душу, занимались одним делом – она тоже врачевала: работала офтальмологом в городской поликлинике. Единственный сын Митенька, болевший альпинизмом, погиб в возрасте двадцати двух лет, покоряя Эверест. Невестки и внуков после себя не оставил. Смерть Натальи Илья Яковлевич воспринял обреченно и целых пять лет мысли до себя не допускал о том, что рядом с ним может находиться другая женщина. Эмма Эрнестовна, считая своего жениха добрым доктором Айболитом, представить не могла истинных масштабов его деятельности. Уникальные операции? Издаётся за границей? Для неё это было как гром среди ясного неба. На одном из приёмов в исполкоме, на котором она согласилась сопровождать его, с Ильёй уважительно поздоровался и уединился сам министр здравоохранения…

"После регистрации переезжай-ка ко мне! Хоромы у меня барские, а пригляду нет. Видеться будем редко – даже на старости лет время расписано по минутам. Так что быстро не надоем," – заверил суженый. Сын Борис к тому моменту успел закончить химико-технологический институт в Москве. Вернулся домой по распределению. Второй год работал инженером-технологом на "пластмассовом" заводе. Ухаживал за учительницей двадцать третьей школы Юлечкой. Да какое там ухаживал! У Юлечки животик уже округлился, на третьем месяце поди.

Первыми брак оформили мать с Ильёй Яковлевичем, за ними следом – Боря с Юлей. Эмма собрала дорогие сердцу вещи, оставшиеся в память от умерших мужей, Варину библию, и перебралась к законному супругу. Попав в его "хоромы", она испытала очередной шок. Высокие потолки, огромные окна до пола, камин и обилие произведений искусства содрогнули почву под ногами. Долго и терпеливо она училась любить всё это, воспринимать не как гору антиквариата в комиссионке, а как часть жизни своего мужа. С каждым предметом у Ильи Яковлевича были связаны дорогие сердцу воспоминания. Он приобретал понравившуюся вещь не для коллекции и не в качестве фетиша – мог заплатить сумасшедшие деньги за статуэтку лишь потому, что она оживает, искрясь каждой складочкой, каждым изгибом в отсветах пламени камина. В гостиной висел натюрморт с изображением вазы, наполненной фруктами и одинокого яблока на переднем плане, скатившегося на стол. Прелесть полотна заключалась в выпуклости и осязаемости этого надкусанного яблока, в тени которого терялись, блекли и ваза, и её содержимое, и сам стол.

Дед Илья был для Лены родным дедом, потому что другого она не знала. Его добрые глаза из-под седых бровей оценивали каждое её суждение. Без слов. Если дед хмурился, отворачивался, кряхтя, или косился одним глазом, Елена умолкала. Могла молчать часами, затем кидалась ему в руки, как подстреленная куропатка и требовала объяснений. Она привела в его дом сначала Андрюшку Бестынцева, потом и Сашу Воржецкого. У деда хватало времени на всех её друзей. Он совмещал сразу несколько дел: правил статьи, следил глазами за Андреевым ферзём, едва прикрытым ладьёй и внимательно слушал Сашу. Предпочитал говорить с ним как со взрослым, обсуждая различные стороны бытия и медицины в том числе.

Когда внучке исполнилось тринадцать лет, Илья Яковлевич почти отошёл от медицины практикующей, полностью отдавшись подготовке молодых специалистов на кафедре нейрохирургии и написанию научных "манускриптов", как сам их и называл. Дед всегда называл вещи своими именами. Так прямо и заявил близким, что осталось ему недолго и нужно успеть подвести кой-какие итоги. Через два года его не станет, но по мнению Лены, с его благословения, Саша Воржецкий пойдёт в доктора и непременно продолжит дело жизни чудесного человека и деда с большой буквы – Ильи Яковлевича Гольштейна.

– Расскажи мне, чем ты сейчас занимаешься? – они сидели друг напротив друга, Лена и Макс, две родственные души, разделённые пунктиром времени.

– Я прохожу интернатуру в нашей больнице. Мечтаю о пластике, представляешь, пластический хирург – это звучит гордо! Только не подумай, я не ради силиконовых грудей молодящихся дамочек, их подтяжек за ушами и бородавок на носу…

– И не ради большого количества хрустящих купюр в их отягченных золотом ручках…

– Если серьёзно, я хочу помогать таким же, как сам, уродикам, ни в чем неповинным. Врожденным, обожженным, обваренным, обстрелянным, тем, кому действительно необходимо пластическое вмешательство. Кстати, дед твой много лет назад мне говорил, что мою паталогию следует оперировать в раннем детстве, почти сразу. А не ждать, пока череп сформируется. Сейчас это всемирно признанная практика!

Лена улыбнулась, словно услышав дедово покряхтывание за стеной.

– Ты обещал завершить его наброски! – Макс поклялся в этом Лене на похоронах Ильи Яковлевича и она ему поверила. – Надеюсь, ты говорил это не для того, чтобы успокоить меня.

– Я всё помню и отвечаю за каждое слово. Но мне ещё расти и расти до его уровня. Кстати, Эмма Эрнестовна не публикует записи. Бережёт для меня…

Бабушка давным-давно успела составить завещание и не делала из него секрета. Она продолжала дружить с Максом после смерти мужа, радуясь его успехам в учебе. Мальчик, дойдя до девятого класса, перепрыгнул на ступень выше одноклассников, затем экстерном сдал экзамены и начал готовиться в мединститут. Лена с Аней вмиг осиротели без привычного общества. Андрея Бестынцева, нечаянно для себя самого ставшего отцом, родители увезли на другой конец города. Девчонки часами просиживали в притихшем, накренившемся блиндаже, воскрешая лучшие моменты детства.

По коленям Макса, блаженствуя, стекала Манечка: хвост до пола, лапы и голова неприлично раскинуты. Он почесывал ей подбородок, помня эту эрогенную зону ещё со времён Маниного котятства у Эммы Эрнестовны.

– Я приехал за тобой, Ангел. Эмма опять в больнице. Боюсь, что шансы её не велики.

– Ты на машине?

– Да. Я вызвался доставить тебя и твой отец силком запихнул меня в свой Мерс. Мою малолитражку он называет ведром с гайками. Пожалуй, едем помолясь.

Лена быстро собралась, надев спортивный костюм и кинув пару платьев в сумку. Разложила еду по кошачьим мискам и поцеловала четыре мордочки подряд. Энни к трапезе не вышла. Не зная номер телефона новой Аниной работы, Лена оставила ей записку. У самой двери их перехватил затрезвонивший аппарат.

– Анька? Где ты? Аня, я уезжаю домой. Папа прислал за мной Макса, он на машине. Аня, ты меня слышишь? – Лена сорвалась на крик. – У Эммы приступ, все наши в больнице! Аллё, Аня?…

Макс взял из рук девушки сумку и жестом показал, что будет ждать в машине. Аня в это время настаивала забрать Сабину у тётки – малышка во всю наслаждалась "клубничным сезоном". Вырвать её с грядки будет очень трудно. Да и зачем?

– Лена, это важно. Просто подведи девочку к кровати и всё…

Она вдруг поняла зачем. Кажется, Анька нашла решение.

– Я попробую…

И как это самой в голову не пришло – Сабина здорово смахивает на монашку Варю в детстве. Тёмненькая, упрямая. Чуть что не по ней – губы в ниточку, глаза в щелочки и фиг слова допросишься! Голос крови что ли?

Мягко шелестя кроссовками по траве, Лена направилась к машине. Старый добрый «мерин» двести тридцатой модели пленял прохожих низкой посадкой и броским цветом металлической вишни. Борис Егорович любил его как друга, и придерживая новенькую «Ауди А-6» в гараже, серьёзные поездки доверял проверенному дорогами и авариями мерседесу.

– Ждёшь?

– Жду, – Макс пренебрёг правилами приличия и открыл подруге дверь прямо из салона.

– Едем к Тане за Сабиной, – Лена плюхнулась в бархатное сиденье и вытянула ноги.

– О кей. Хочешь порулить?

– Не сейчас. У нас мало времени.

Макс повернул ключ зажигания, заставив вспыхнуть многочисленные приборы в салоне, оформленном под дерево, подмигнул Елене и сплюнул через левое плечо: "Тогда с богом!"

4. ИСКУПЛЕНИЕ

Они оба знали, что это случится сегодня и испытывали странную неловкость: первый раз и ни малейшего понятия с чего начать.

– О чем ты думаешь?

– Я? О ключе…

– Ключе? Каком ключе?

– Мне бы очень хотелось запереть дверь и выкинуть ключ в окно.

– Почему?

– Чтобы быть с тобой как можно дольше…

Аня пододвинулась к нему, вплотную вжавшись в широкое плечо. Марк вздохнул и улыбнулся ей, склонив голову, лаская глаза глазами. Безумно хотелось раскинуть руки и крепко обнять его всего. Мешала робость. "Женщина не должна первой бросаться на мужчину, – нашептывал рассудок, – всё произойдет само собой…" Но ничего не происходило.

– Когда ты последний раз занимался любовью?

– Не помню. Очень давно.

– Так стыдно, у меня нет опыта в этих делах…

– Здесь важен не опыт. Иди ко мне!

– Как?

– Сядь ко мне на колени.

Аня от волнения запуталась тапкой в пледе. И ноги ещё затекли! Она прыснула в ладошку.

– Чему ты смеёшься?

– В эротических фильмах всё так красиво преподносится. А в жизни не получается… Кособоко как-то!

Марк взял её руки в свои:

– Фильмы – монтаж. Десять дублей с одним более-менее удачным.

Её пальцы взмокли и слегка дрожали.

– Расслабься…

– Как?! – от волнения Аня кричала.

– Я помогу тебе, – тыльной стороной ладоней он провел по её оголённым рукам от кистей к плечам, едва задев грудь кончиками пальцев. Соски предательски набухли, просочившись наружу сквозь ткань футболки. Марк откинул с худенькой шеи тёмные шелковые пряди и осторожно погладил впадинку между ключицами. Она опять тихонько засмеялась.

– Что-то не так?

– Прости, это нервы. И щекотно немножко!

Чувствуя её напряжение и скованность, он догадывался, что девушка анализирует каждое своё движение. Как освободить её из пут сознания?

– Хочешь, выключим свет?

– Давай! – Аня согласилась, не раздумывая, соскочила с его колен и бросилась к выключателю.

В летних сумерках есть своя прелесть – окружающие предметы становятся неясными, расплывчатыми, увеличиваются в размерах. Она словно ослепла. Спотыкаясь, брела туда, где Марк слился с очертаниями дивана. Неожиданно он вырос ей навстречу. Аня по-щенячьи ткнулась носом в его теплую упругую грудь, спрятала в ней лицо и выдохнула:

– Я давно люблю тебя и ничего не могу с этим поделать.

Он поцеловал её волосы, лоб, глаза. Нашёл губами губы… Прикосновения были нежными, медленными и поверхностными. Шаг за шагом они будили в девушке потребность ощутить нечто большее. Нечто… Она инстинктивно потянула его рубашку вверх, намереваясь добраться до кожи – он продолжил это движение с её футболкой. На молнии джинсов Анино дыхание участилось. Она почти задохнулась. В голове пульсировали желания, о которых раньше и не подозревала. Колени подгибались, стопудовыми гирями тянулись к полу – губами и глазами ей было необходимо помогать непослушным пальцам справиться с заевшей молнией.

– Я схожу с ума! Боже, Марк… Что со мной? Я думаю, как развратная женщина!

– Нет! – он тоже дышал прерывисто. – Это нормально. Ты… очень милая… А-аня, не бойся себя…

Их пальцы сплелись, довершив начатое…

Они стояли рядом в полной темноте, лишь слабо мерцал кусочек белого хлопка на его бёдрах. Аня была полностью обнажена. Ей не давали покоя горячая влага, заполнившая промежность и ноющая боль внизу живота.

– Я должна это снять с тебя сама? – она дотронулась до мягкой ткани.

– Если ты этого хочешь…

– Да…

Резинка не поддавалась, цепляясь за что-то большое и крепкое. Аня отогнула её пальчиком, просунула внутрь руки, и, стараясь не касаться, выпустила "это" на волю…

Целуя Аню при встрече, он всегда держал эмоции под контролем. Так, на всякий случай. Она ему нравилась и очень, но перед глазами возникала Нина, осколки любви к ней впивались в душу, заставляя кровоточить старые раны. Кто сказал, что любовь окрыляет, делает человека сильным? Его это волшебное чувство превратило в раба чужой прихоти. Потом сломало, надолго лишив смелости вновь полюбить и довериться кому-то. Нина была старше на три года. В семнадцать лет трёхлетний разрыв казался длинной дистанцией. Она уже успела встать на ноги: закончила медучилище, зарабатывала деньги в поликлиннике и самостоятельно снимала жилплощадь – комнату в нежилой трехкомнатной квартире. Красивая, дерзкая, Нина ночами учила его любить себя. Целый фейерверк страсти вулканировал в этой женщине с наступлением темноты. И затихал к утру. Она была ненасытна. Сейчас, спустя годы, Марк понял, что не секс привязал его к ней намертво, а потребность быть нужным. Пусть даже так. Отец – непререкаемый авторитет – на протяжении всей жизни относился к нему сурово. Это стало особенно заметно с рождением Ромки. Больной и слабый, малыш забрал всю нежность и внимание себе. Эдуард Петрович возился с ним часами, трепетная улыбка не сходила с губ. А старшему оставался строгий взгляд и бесконечная усталость занятого человека. В отличии от брата, Марк боролся за благосклонность родителя и маленькие победы на этом поприще выливались в большие праздники души. Подросший Ромка и Лилечка всячески стремились исправить положение собственным участием: она была его исповедальней, жилеткой для невыплаканных слёз, а братишка – славный верный друг и собеседник. Появление Нины в жизни Марка они оба восприняли с оптимизмом. Ромка окрестил её Нинелью, точно и ёмко, как портрет. Реакция отца до сих пор остаётся загадкой. После знакомства с девушкой, он ухмыльнулся и сказал, обращаясь исключительно к жене: «Увлечься подобной… Наверное, это у нас семейное. Уж не знаю, рок ли над нами тяготеет или гены сходят с ума? – и добавил Марку: – По крайней мере, предохраняйся!» Лилечка после его слов тихонько исчезла из комнаты.

Пророчество отца не замедлило сбыться: Нина забеременела. Теперь внутри неё существовала капелька жизни, неотрывно связанная с ним. Три дня к ряду подруга гневалась и требовала деньги на ваакумный аборт. У Марка были сбережения, и гораздо больше требуемой суммы, но потратить их на убийство собственной плоти он считал кощунством. Крошечного живого червячка с помощью толстой трубки высосут из материнской утробы и спустят с кровью в канализацию… Не зная, что делать, он предпочел не делать ничего. Через три дня Нина легла в больницу, найдя деньги в другом месте. Марк боялся и запрещал себе думать о том, что это место – его отец. Он примчался в гинекологию слишком поздно: трубка-отсос уже находилась в Нине. Нина кричала. Марк заткнул уши, забившись в угол приёмной, но не ушёл. Сидел до конца, пока её, опустошенную, не вывезли на каталке из операционной. "Прости…" – кажется, это сказала она.

У него хватило сил поступить на юрфак в родной университет, хотя непреодолимой тяги к юриспруденции не испытывал. Неужели очередная попытка завоевать отчую любовь? Или стремление продолжить династию? Финал – работа в нотариальной конторе юрисконсультом. Лилечка неотступно убеждала Марка перевестись в архитектурный, сопереживая его увлечению зодчеством, мечте создать проект универсального мини-города, в котором каждое сооружение было бы построено в соответствии с выполняемой функцией. Фантазиям Марка не суждено было реализоваться, помешали обстоятельства. Сначала Ромка на целый год попал в больницу с диагнозом "лейкемия". Потом решила уйти из жизни Нина. К тому времени их отношения почти распались, он избегал её. Скандалы, истерики, непонятные друзья-мужчины в доме. Почувствовав холодность, она, напротив, воспылала любовью и не желала отпускать Марка от себя. Неудачная поездка за границу усилила это желание стократно. Нина контролировала его звонками, забрасывала слезливыми письмами, одолевала визитами. Не помогло.

После смерти подруга не оставила записки с обвинением в чей-нибудь адрес или мало-мальским намёком на причины страшного поступка. Но, по словам её матери, незадолго до исполнения задуманного, она звонила Марку. Заочно приговорённый, с тех пор он боится кладбищ и похорон. Его долго преследовали осуждающие лица и шепот за спиной: "Молодая… Могла бы жить да радоваться… Вон как некоторые… Обидют ни за что и живут дальше без стыда и совести…" Хотелось раствориться в воздухе, исчезнуть, провалиться сквозь землю. Марк не оправдывался – Лилечка учила, что оправдывается тот, кто признаёт за собой вину. А в чем виноват он? Не он затянул на шее девушки петлю. Это был её собственный выбор.

Плакал дома. Один. Затем впал в забытье на пустующем Ромкином диване.

– Ты ни в чем не виноват, – утешала пришедшая из больницы Лилечка.

– Если б она видела себя в гробу! Она, которая пеклась о своей внешности… Распухшая шея, вздутое лицо, засохший шрам на месте странгуляционной борозды. Бурые пятна на руках. Чего они ей руки не прикрыли, а?

– Успокойся, милый, славный мальчик! Ну, успокойся же…

– На груди сложили – вот так. А пятна трупные на руках, понимаешь?

Лилечка гладила его голову, плечи, грудь.

– Ангелочек с крылышками! Она их всех кинула! И меня кинула, понимаешь? Прав был тогда отец – это рок, судьба, фатум! Не уйдешь, не спрячешься… Плохо мне, мама…

Её глаза сами по себе наполнились влагой, слёзы, как нарастающий дождь, закапали его рубашку.

– Бедные мы с тобой… За что, Господи? За что…

Обнявшись, они плакали. Но каждый плакал о своём.

Марк проснулся от громкого вскрика. Уже рассвело. На кровати, не замечая его, сидела Аня и отрешенно смотрела перед собой на напольные часы.

– Ты что? Что с тобой?

Она потрясла головой и обхватила руками колени:

– Я больше так не могу… Снова этот кошмар.

– Тебе приснился страшный сон?

– Он снится мне постоянно. Я засыпать боюсь… А теперь и это…

– Что?

Аня усмехнулась уголками рта и медленно повернулась к нему, словно сомнамбула:

– Как что? Новые подробности!

Не зная ровным счетом ничего о старых, Марк вдруг засомневался – хочет ли услышать новые? Аня уложила голову на его горячее плечо и монотонным голосом принялась рассказывать:

– Я видела всё ту же женщину, но уже на кладбище…

Так. Начало многообещающее… Она внимательно всмотрелась в его лицо:

– Раньше я там не была. Но сегодня попала туда не случайно.

Далее последовала странная просьба:

– Не дай мне заснуть, пожалуйста!

А он-то как раз думал, что сон поможет ей забыть предыдущий кошмар.

– Повернись ко мне! Ничего не бойся, – Марк коснулся губами Аниных глаз, щек, кончика носа, губ. – Представь, как будто ты – маленькая девочка. Я – твой защитник и разгоню всех злых драконов.

После его поцелуя девушка затихла на несколько секунд, затем, четко разделяя слова, произнесла:

– Сегодня я стала женщиной. Поэтому и оказалась на кладбище. Теперь я точно знаю, что она мертва. И на могильном памятнике прочла её имя…

Марк не перебивал, чувствуя кожей Анино сердцебиение.

– Её зовут Вероника, – она умолкла. Может, уснула? Нет, только в процессе. Едва внятное бормотание:

– Вероника… Плохо…

– Тебе плохо? – он пощупал её лоб, холодный и мокрый от выступившей испарины.

– Плохо, что могилка рядом пустая…

– Чья могилка?

– Сына… Марк?..

Н-да. Аня вновь спала, тихонько посапывая и вздыхая. Нынешнюю ночь он не забудет никогда. В одном она точно права – благодаря их совместным стараниям физиологически девочкой её больше считать нельзя. Но при чем тут кладбище?

Секс превзошел все ожидания. Лавина оргазма накрыла их одновременно, забив горло первобытным криком. Раньше он не испытывал ничего подобного. После Нины сошелся с однокурсницей – длинноногой эффектной Кариной, которая жила у бабушки и, когда старушки не было дома, они спаривались. Иначе и не назовёшь: Карина обожала быстроту и натиск. Никакого петтинга, прелюдий – "Сильней, ещё! Да! Да!!!" Марка это тоже устраивало: необходимая разрядка, выброс накопившейся энергии и семенной жидкости. Всё. И самый большой плюс – никаких обязательств. Молодые любовники держали между собой дистанцию, сохраняя дружеские отношения. Карина готовилась поступить в адвокатуру, предпочитая карьеру семье и пелёнкам. Марк, конечно, очень красивый нежный мальчик с фигурой Аполлона. Источник наслаждения. Но в бизнесе не состоялся и состоится ли – вопрос. Если она устроит жизнь, как задумала, у неё таких мальчиков будет предостаточно. Суровая адвокатесса исправно глотала противозачаточные таблетки, Марку не нужно было опасаться "непредвиденных обстоятельств". За это он прощал ей и грубость, и ненасытность, и шрамы на спине от впившихся ногтей.

Аню Марк заметил раньше, чем она его. Невысокая, с детским личиком девушка-бармен оккупировала внимание посетителей своей непосредственностью, искренностью в общении, так не свойственной нынешним "эмансипе". Мимикой, жестами, забавными репликами. Он приходил в бар посмотреть на неё, специально изучив график смен. Чтобы не примелькаться, маскировался: убирал длинные волосы под бейсболку, носил темные очки. Его величество Дон Жуан-Мицкевич. Признался лишь брату, который раскусил нехитрую конспирацию. Девятнадцатилетний Ромка, привыкший оценивать пассии брата в диванном ракурсе, даже поспорил, что необычная девушка должна кричать во время секса. В конечном итоге он оказался прав. Она кричит, и её глубокий голос – настоящая музыка! Интересно, как совпадают иногда у кровных братьев вкусы. Вчера Марк прямо с Питерского поезда поехал к Ромке в больницу рассказать о результатах анализов и намеченной на начало сентября операции. Тот был непривычно весел. Оказывается, всё просто – малыш влюбился в новенькую медсестричку. Увидеться с ней не удалось, но по описанию Ромки она была очень похожа на Аню. И звали её тоже Анной. Бывает же такое!

Он больше не смог заснуть. В пять утра совсем рассвело, и Марк оставил дальнейшие попытки. Аня мирно сопела рядом кончиком носа, просунутым в щель между простынёй и одеялом. На голове, для довершения замкнутого пространства, топорщилась подушка, зато маленькие ступни беззащитно мёрзли неприкрытыми. Впервые за долгие годы он делил ночь с женщиной. Забавно. Аня пару раз пихнула его коленкой по натруженным чреслам и всё норовила воткнуться в бок острым локотком. Затем этот страшный вскрик и бред про пустую могилку. С нею точно не соскучишься! Он укутал её сиротливые пятки джемпером, поправил съехавшую подушку на голове и снова лёг на спину. Сегодняшнюю ночь романтической можно было назвать с большой натяжкой, шампанское и свечи они отложили на потом. Марка терзала идея-фикс: как уменьшить боль и облегчить страдания Ани в процессе перехода из «девочки» в «женщину». Он решил делать всё по-научному. Уложил девушку на спину, под бёдра сунул две подушки – про эти манипуляции вычитал в каком-то медицинском издательстве. Она подчинялась беспрекословно, точно подопытный кролик в важном лабораторном эксперименте.

– Потерпи, сейчас будет больно.

– Да. Давай поскорей покончим с этим.

Марк и сам чувствовал дискомфорт от длительной эрекции. Разрядка случится вот-вот! Не дай бог процесс затянется. Смешно звучит – процесс дефлорации… "Смелей," – сказал сам себе, встал перед Аней на колени, придвинулся ближе и вошёл. На два дюйма – дальше никак. Она, заметив его замешательство, вся подалась навстречу и тихо вскрикнула. Потом, обхватив ногами его поясницу, вновь сделала рывок. Он вспомнил, как когда-то в школе учился быстро натягивать на голову противогаз: тугой и плотный, тот поддавался со скрипом… Она уже не кричала, не плакала, а странно вздыхала. В каждом вздохе – срывающийся всхлип. Совсем не так он представлял себе их первую ночь… "Марк, пожалуйста!" – донёсся шепот Ани. Он положил её ноги на свои плечи, навис над нею и сделал несколько стремительных толчков. Безжалостных и сильных. По ходу до него дошло, что затруднения постепенно исчезли, растянулись упругие стенки и теплой влажностью сжимают его в себе, словно мягкая облегающая перчатка продрогшие пальцы. Аня двигалась в одном с ним ритме, забыв о боли и скинув мешающие подушки на пол. Упираясь в кровать вытянутой рукой, другой Марк сжал её ягодицы и приподнял вверх. Она тихо застонала, выгнулась дугой, удерживаясь на постели стопами и лопатками. Сросшись в единое целое, они, выступ за выступом взбирались на вершину блаженства. Вот-вот, уже близко. "Подожди немножко. Не шевелись… – ему хотелось войти в экстаз вместе с нею, и, боясь кончить преждевременно, Марк замер. Дал организму короткую передышку. Такие штуки он постиг давним опытом. – Аня, посмотри на меня…" Аня обвила его шею руками, не сводя глаз с напряженного лица. Плавные движения и полное отсутствие саднящей боли наполнили тело невесомостью, как гелий наполняет воздушный шарик. "А-а-а, мамочки! Боже! Я люблю… люблю тебя…" – шарик внутри неё взорвался и горячими волнами заколыхал хрупкое тело. Полностью отдавшись первому в жизни оргазму, Аня выпустила на волю душу и голос. Она купалась в новых ощущениях, измождённая и счастливая.

В семь часов её разбудило нежное прикосновение.

– Соня, вставай! Нас ждут великие дела. Ты как предпочитаешь кофе?

– Привет… – она сладко потянулась. – Как быстро ночь прошла! Будто и не спала вовсе… А кофе я утром не пью, Лена запрещает. Она варит чай с разными травками и добавляет в него мёд.

Марк выглядел бодрым, успев принять контрастный душ и выпить чашку Якобса.

– Проводить тебя на работу?

– Нет! – отказалась слишком резко. Стесняясь своей наготы, закуталась в одеяло. Это не спасло. В вертикальном положении тяжелые складки поползли вниз, открывая грудь и плечи. – Странно, нет нигде… – девушка уставилась на сбитую простынь.

– Ты что-то потеряла? – он осторожно обнял её сзади и поцеловал в спутанную макушку.

– Крови нет нигде. Посмотри, – Аня протянула руку, мысленно заставляя белый материал покраснеть от стыда. Одеяло-сари тут же рухнуло к её ногам.

– Ой! – она дёрнулась убежать, но Марк удержал.

– Ты стесняешься меня?

– Да.

Он снял с себя рубашку и укрыл усеянную мурашками молочную кожу:

– Напрасно. Сегодня ночью я видел тебя. Всю, – и успокаивающе улыбнулся. – Идём на кухню! Буду учиться заваривать тебе чай.

С рубашкой в Аню вошло его тепло, а её запах будоражил пикантными воспоминаниями.

– Но крови нет. Из моей Лены целый литр вытек. Ну не литр, но всё равно много! Выходит – я не девочка?

– Теперь нет. А вчера днём ещё была. Я чувствовал препятствие. И потом, каждый человек индивидуален.

Крошечная Энни, выползшая вслед за Аней из-под одеяла, теперь покоряла его высокое колено, цепляясь окрепшими коготками за джинсовую брючину. Марк отколол котёнка от ноги, и осторожно взяв двумя пальцами под брюшко, спустил на пол.

– Конечно, я слышала о том, что у некоторых женщин не бывает крови при разрыве. Только не думала, что вхожу в их число… – она поставила чашку в раковину и на полпути к столу попалась ему в руки.

Марк наклонил её голову и нежно шепнул на ушко:

– Если тебя это успокоит – я заметил две малюсенькие красные капельки на пододеяльнике… – его шепот дразнил, заставив порозоветь высокие скулы. – После работы встретимся и посмотрим на них вместе.

– Да…

Анин голос сорвался от возбуждения.

– А пока я пойду. Сегодня много дел предстоит переделать.

Они попрощались в коридоре, обменявшись поцелуем. Для обоих день открытий только начинался…

– Что это, Рик?

– Кусочек будущего. Подожди немножко, я всё установлю, – Марк аккуратно разложил детали по местам и принялся скреплять их между собой.

– Можешь помогать, – он вывалил груду непонятных частичек Ромке в ноги. – Только не сломай, тут важна каждая мелочь.

Младший брат с восторгом перебирал запчасти от будущего, кончиками пальцев подхватывая за края.

– Тут сам черт ногу сломит!

– Ничего не поделаешь. Назвался груздем… Необходимо собрать всю эту, как ты называешь, чертовщину, скорей. Нас время поджимает.

Ромка извлёк нечто, похожее на купол:

– Это куда?

Марк протянул ему кубик с окнами:

– Видишь, здесь ушки, а вот здесь – щёлки, закрепляй. Соображать надо!

– Сообразишь с тобой…

Безобидная перепалка создавала у братьев иллюзию домашней обстановки, отвлекала от больничных запахов и звуков.

– А куда торопимся?

– Через три недели в Питер. Ты проваляешься там как минимум месяц, я – недели полторы-две. А у меня таких деталей ровно тысяча восемьдесят три.

Марк суеверно не решался обсуждать с братом трансплантацию, но поскольку из них двоих младший был реалистом-прагматиком, пришлось затронуть и эту тему.

– Рик, скажи честно, ты не боишься?

– Боюсь немного…

– И я боюсь. Никогда не верил в предчувствия… Меня постоянно одолевают сомнения. Неприятные. Зря мы всё это затеяли!

Отложив в сторону смонтированное здание, Марк сел на кровать:

– Это не мы затеяли. Это жизненная необходимость.

– Уже слышал, все кругом только и говорят: трансплантация костного мозга – панацея. Эликсир жизни. А при здравом размышлении, успех операции в моём случае – двадцать процентов. Ты тоже рискуешь! Разве оно того стоит?

К сожалению, Ромкины слова были правдой. Курс химеотерапии и рецидивы сделали своё черное дело. Больно сознавать, что вероятность полного выздоровления в самом начале лечения после трансплантации составила бы семьдесят процентов. Но тогда они об этом не думали. Длительная ремиссия, тянувшаяся шесть лет, ввела всех в заблуждение. В первую очередь – Романа. Закончив школу, он строил планы на будущее, даже прошёл тесты и собеседование на юридическом факультете. В отличие от Марка, малыш искренне мечтал о карьере эксперта-криминалиста, а его интересы простирались далеко за пределы криминалистики – в глубь криминологии: от механизма преступления к первопричинам и методам его предупреждения. Отец гордился Ромкой и видел в нём истинного своего преемника. Неизвестно, как скоро осуществятся их общие замыслы. Главным дефицитом в Ромкином случае выступало время.