Текст книги "Исполни волю мою"
Автор книги: Аглая Оболенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Жизнь, братишка, всегда стоит того, чтобы её прожить.
– Мудрец!
– Прости за тафталогию. Двадцать процентов – большой шанс на успех. Но если даже успех операции равнялся бы одному проценту, я всё равно стал бы твоим донором. И давай оставим эту тему! Мне в Петербурге голову забили научной шелухой. Прошу тайм-аут. Лучше покажи, что у тебя получилось!
Аня изредка выглядывала из Машенькиной кладовки удостовериться, не ушёл ли Марк. Слава богу, она его вовремя заметила, как раз когда он заглянул в их отделение. Теперь приходится битый час торчать у двери вместо того, чтобы заняться делом. Чутко прислушиваясь к шагам и посторонним звукам, девушка рассортировала халаты и пижамы в шкафу, протёрла пыль на полках. Вымыла окно. Наконец, тихо стукнула дверь бокса номер семь – она узнала этот стук по характерному щелчку одной из металлических петель. С облегчением перекрестила удаляющуюся спину и на цыпочках покинула укрытие. Пулей – к Ромке.
– Привет!
Он улыбался, поглаживая пальцами картонное сооружение у себя на коленях. Только что они говорили с Риком о ней, и Ромка признался брату в том, как изменилась его жизнь с появлением маленькой сестры милосердия.
– Аня такая… необыкновенная! Правда, у меня нет опыта в любовных делах. Целых две недели я живу ожиданием: радостным предвкушением, когда она приходит и тоской, когда кончается её рабочий день. Не будешь смеяться?
– Нет. Над чем смеяться? Я очень рад за тебя. Ты как-нибудь дал ей знать о своей симпатии?
– Не-а, я боюсь отпугнуть её. Калека, бледный и обездвиженный – а туда же. В любовь ныряю с головой, так, кажется, в песне поётся? Пусть уж лучше всё останется по-прежнему.
Марк потрепал младшего брата за вихры. В мозг тут же воткнулась мысль, что через три недели после интенсивного облучения волосы Романа выпадут. Так было шесть лет назад. Родители купили сыну модную бандану – синюю с белым орнаментом, а Марк в знак солидарности почти не снимал с головы красную с очернённой зеленью. "Гони от себя дурные мысли! – приказал себе. – Не сейчас… Потом, сам с собою, что хочешь делай – рви волосы на голове, обрейся на лысо, вой. А здесь не смей! Засунь свою жалость в… куда подальше!" И среди кошмара, которым долгое время живёт вся семья, малыш влюбился! Это чувство непременно вольёт в него силы. Продлит жизнь. И главное, желание жить.
– Как ты? Может тебе чего-нибудь нужно? – Аня присела на краешек Ромкиной кровати.
– Всё хорошо, спасибо…
Она осторожно потрогала макет картонной башни с куполом:
– Что это?
– Тайное увлечение братца Рика. Он с детства мечтал стать градостроителем. А стал… тем, кем стал, – Ромка взял Анину руку и несильно сжал. – Ань, у тебя есть заветная мечта?
– Мир во всём мире.
– Я серьёзно!
– И я серьёзно.
– А у меня мечта – выздороветь и всё исправить.
Что мог исправить этот добрый больной мальчик? В ожидании трансплантации он бледнел, терял вес, покрывался язвочками. Движения давались ему с трудом и болью. Особенно мучительно было глотать, даже несмотря на то, что горло регулярно смазывали какой-то пахучей синей жидкостью. Ромкин "затяжной" хронический лейкоз стремительно ускорялся, переходя в стадию "бластного криза". От Раи и Ирочки Аня узнала, как опасна такая стадия. Она похожа на агрессивный острый, когда шансов выжить мало и помочь может только операция. И то не всегда…
Марка в пролёте между третьим и вторым этажами поймала запыхавшаяся Ирочка. Она неслась за ним со всех ног и не рассчитала дыхание, зато прическа, предусмотрительно удерживаемая рукой, не растрепалась. Ирочке очень нравился загорелый мускулистый блондин, его загадочная полуулыбка и редкое имя. Марк. Отдышавшись, девушка выпалила:
– Марк! Извините, Вас просит зайти Андрей Валентинович, – и с чувством коснулась его плеча. – Едва догнала!
Испуг на лице молодого человека сменился растерянностью.
– Я думал – что-то с Романом…
Она потянула его за рукав:
– Не-а, с ним всё в порядке, – тут же поправила себя, – в относительном. Тем более у него Аня.
Интересно будет взглянуть на незнакомую Аню-пилюлю.
Главврач "А.В. Смирнитский" стоял в своём кабинете спиной к окну, опираясь пятой точкой на подоконник.
– Здравствуй, Марк. Проходи, садись. Вот, смотрел бумаги, которые ты привез из Петербурга. Необходимо кое-что уточнить.
– Хорошо.
Андрвал выглядел встревоженным – это состояние передалось и Марку:
– Я собрал не все бумаги?
– Да нет. Не в том дело. Анализов больше чем достаточно и гистосовместимость приближена к максимальной. Тебя уже ввели в курс дела: Роману после полного облучения трансплантируют не костный мозг, как предполагалось раньше, а стволовые клетки периферической крови.
– Да, я в курсе. Мне всё равно, что у меня возьмут, мозг или кровь, лишь бы помогло.
Доктор тяжело вздохнул и устало посадил себя в кресло:
– А мне не всё равно. Опускаю момент, связанный с суммой денег, которую твои родители заплатят за операцию. И то, как Роман перенесёт разрушение собственного костного мозга. Речь идёт о тебе.
– Обо мне? Со мной что-то не так?
– Дело в том, что успех операции напрямую зависит от здоровья донора. С одной стороны, анализы показывают, что ты здоров и вполне можешь быть полезным…
Марк нервничал, ему переставал нравиться ход беседы:
– Андрей Валентинович, к чему Вы клоните?
– В твоей биографии есть пробел, Марк. Длиною в два с половиной года. Обрати внимание – наш городской педиатр начал наблюдать тебя в неполные три.
– Ну и что? – Марк проигнорировал записи. – Раньше мои родители жили в другом городе. Скорей всего старая медицинская книжка потерялась при переезде! Какая разница? Вы сами только что сказали – я здоров и могу быть донором. Тем более – время поджимает…
Андрвал внимательно посмотрел на Марка поверх очков:
– Да, согласен с тобой, времени мало. Но я не имею права упустить ни одной малейшей детали. Для того, чтобы твой костный мозг начал давать в кровяной ток большое количество нужных стволовых клеток, тебе в течении пяти дней будут колоть стимулирующий препарат. Название вряд ли что скажет, но боль в костях запомнится надолго. Тебе не надо объяснять, что любое вмешательство в работу организма, добровольное или невольное, является насилием. Боюсь гадать, не располагая в полной мере твоей медицинской историей, но операция может отразиться на твоём здоровье не лучшим образом.
– Меня же проверят на восприимчивость!
– Разумеется, проверят. Я говорю о перспективе. Это не просто таблетка от кашля, Марк. Это стимулирующий препарат, способный провести революционные изменения в организме. Такие явления иногда называют – разбудить спящую собаку. Понимаешь?
Марк поднялся со стула и вытер вспотевшие руки о свитер:
– Плевать мне на это. Я намерен видеть брата живым, здоровым и сделаю всё от себя зависящее, чтобы так и было!
Андрвал поднялся следом:
– Твоё желание достойно всяческих похвал. Вот оценит ли такую жертву Ромка? Хотя, может быть, наш разговор беспредметен и твоё младенчество так же безоблачно, как и детство, отрочество, юность. Ступай с миром. Завтра пришли кого-нибудь из родителей. И перетрясите всё шкафы, антресоли – мне нужна эта медкарта. И не нужен грех на душу.
Непредвиденная отсрочка, возникшая на горизонте точно грозовая туча, вытеснила из головы мысли и набила её ватой из пористого тумана. Марк проскочил было мимо палаты брата и вовремя спохватился. Идти, не идти? Чем порадовать?
Сквозь просвет жалюзи, под углом друг к другу виднелись две тени: одна вертикальная, другая ближе к горизонту. Там, наверное, Ромкина медсестричка. Не спугнуть бы. Любопытство победило деликатность, Марк решительно открыл дверь. Роман и Аня тихо разговаривали между собой. В основном говорила она. Несла какую-то белиберду про свою подругу-романистку: стиль, тематика, образы. Младший брат слушал её внимательно, проглатывая каждое слово, едва оно срывалось с губ. Её, Аню, девочку-женщину, которую он любил и, после минувшей ночи, считал самым близким человеком на свете. Ромка держал крошечную Анину ладонь в своей, а она гладила его руку кончиками пальцев. Марку стало по-настоящему нехорошо: мало воздуха, света. Как будто это всё когда-то уже с ним происходило. Дежавю… Увы, в данном случае он не мог позволить себе жалеть себя. Просто не имел права.
Роман заметил брата первым. Аня перехватила его взгляд, обернулась и тут же вскочила. Но слова произнести не успела – Марк быстро перебил:
– Здравствуйте! Вы та самая новенькая сестра милосердия, которая всех в отделении покорила своим обаянием?
– М-м-м… – его имя рассосалось на её губах, умерев в зачатке. – Здравствуйте…
Слава богу, малыш ничего не понял:
– Ань, знакомься, это мой старший брат. Братец Рик.
– Какое дурацкое имя… То есть, очень приятно…
– Полностью согласен, – с чем, уточнять не стал. – Извините, я вам помешал. Но всё-таки брат родной, ну… вы меня понимаете!
– Честно говоря, с трудом, – она держалась за Ромкину руку, как утопающий за соломинку. – А почему Рик?
Ромка оценил стоящего в дверях брата и подмигнул ему, мысленно прося разрешение открыть страшную тайну:
– Когда мы были маленькими, его сначала звали Марик. А мне это имячко не поддавалось, вот и сократил до Рика… – он сглотнул боль в горле и продолжил. – Кстати, вон ту груду на подносе спроектировал Рик. Зря только вместо архитектурного пошел в юридический…
– Действительно зря, – вмешался Марк, – в людях я разбираюсь гораздо хуже, чем в геометрии.
Аня дёрнулась, как от пощечины, восприняв его слова на свой счет.
– А почему ты вернулся? – Роман и не догадывался о том, что является свидетелем их Эзоповой речи.
– Кое-что уточнить надо было. Меня Андрвал вернул с полдороги, – стараясь не смотреть на Аню, улыбнулся брату, – пойду домой. Устал. Завалюсь спать на сутки. Держись!
Молча кивнул девушке и вышел. Резко и неожиданно, как и вошел. Смысл его последних слов – не жди меня сегодня. Или вообще не жди?
Первый порыв – догнать. Схватить крепко-крепко, вжаться в его плоть до потери дыхания. Заглянуть в глаза. Но Ромкина рука корабельным якорем искала в её руке пристанища от волн, влекущих никуда…
Дома Марк застал лишь отца, который сидел на кухне с початой бутылкой коньяка и «Правдой» на коленях. Он посмотрел как всегда исподлобья и спросил:
– Откуда так поздно?
– Из больницы.
– Что Роман? – неслось уже в спину. Марк разулся и заглянул поочерёдно в гостиную и спальню. Лилечки нигде не было.
– Ромка держится. А где мама?
Эдуард Петрович опрокинул хрустальный напёрсток с молдавским "Черным аистом" и заел куском шоколадной плитки, поломанной прямо на столе:
– Уехала в командировку. На два дня.
Сын сделал себе бутерброд с ветчиной, налил остывающий кофе и подсел к столу.
– Чего всухомятку питаешься? Мать там наготовила всего – курица в духовке, бульон.
Правильно, отец заботливый! О здоровье ребёнка печется, как бы ни так.
– О чем пишут?
– Очередного депутата в Москве грохнули. Мы сводку утром получили. Объявили "Сирену", а кого там! Убивает один, заказывает другой. Концов не найдешь…
Марк изобразил на лице понимание.
Впервые Эдуард Петрович заинтересовался старшим сыном по-настоящему, когда тот сдал кровь для больного Ромки. Вместо положенных двухсот пятидесяти миллилитров – четыреста. Приплёлся домой, шатаясь на пьяных ногах и выключился у себя на диване. Стыдно вспомнить, но и было ему тогда неполных восемнадцать лет. Отец не собирался его ругать, он никогда не опускался до сутяжных выволочек – встретил на кухне, бледного, презрительным взглядом. Лилечка же, вернувшись из больницы, вывалила на стол всякой всячины: яблоки, гранаты, телячью печень.
– Балуй, правильно! – возмутился отец, но потерял дар речи, когда маленькая женщина опустилась перед Марком на колени и стала целовать ему руки.
С тех пор Эдуард Петрович окружил старшего сына вниманием и заботой. Не цеплялся по пустякам, терпел Нину. Когда терпеть её выходки стало невмоготу, она "где-то" изыскала средства и уехала в Финляндию. Ума и такта не хватило, чтобы остаться там навсегда. И первым, кому позвонила по приезду, был всё тот же Эдуард Петрович…
– Когда Лилечка назад?
– Завтра к обеду.
– С ней можно связаться как-нибудь?
Отец сложил газету и откинулся на высокую спинку стула:
– А что, собственно, случилось? Пришёл с потерянным лицом, давишься чем попало. Мне ты можешь сказать?
– Я был в больнице и меня вызвал к себе главврач отделения.
– Зачем?
– У него неполная медкарта. Моя. Часть утеряна.
– Ну и что? Анализов ему мало? Причем тут твоя карта?
– Так положено.
– Бюрократы несчастные. Всё делают, лишь бы время тянуть. К каждой мелочи придерутся!
– Ты не прав. Два с половиной года – не мелочь. Нам всего-то нужно найти карту, которую завели после моего рождения. Лилечка может знать – где она, – Марк пропустил отца в комнату и направился к раковине мыть накопившуюся посуду.
Эдуард Петрович долго мерил шагами гостиную:
– Ты вот что… Не надо матери говорить, ей и без этого хватает волнений. Сам завтра свяжусь с вашим Надырвалом. Если что, попрошу своих сотрудников достать эту чертову карту из архивов по старому адресу и выслать по факсу. Сложно только – там теперь страна другая…
Марк не слушал отца. Он думал об Ане. Как просто и легко было утром и как всё усложнилось сейчас. Когда она успела уйти из бара и что заставило её устроиться на низкооплачиваемую работу именно в гематологии? Марк почему-то не сомневался в главной причине. Это Ромка. Надо видеть их тёплое рукопожатие, обмен взглядами, нежное перешептывание. Сама того не ведая, Аня стала козырной картой в семейном раскладе Мицкевичей. И далеко не последней. Неужели он это снова сделает? Откажется от неё, когда малыш выздоровеет? Да… Да! Да, черт подери!!! Он готов душу дьяволу продать, если потребуется, только бы Ромка поправился. Марк усмехнулся про себя: пора уже воспринимать любовные потери как закономерность.
Лена стояла, укрывшись от назойливых капель большим черным зонтом и чувствовала, как намокают и увязают в свежескопанной земле закрытые темные туфли. Кладбище простиралось вдаль к полоске леса на горизонте. Огромная шахматная доска из оград и памятников в холодной черно-серой гамме. И ни одного деревца. Эммину могилу устилал ковер венков, пестрых цветов, источавших аромат хвои и спутанных корней полевой травы. Они тоже умирают, подумалось Лене. От этой безысходности душу полонили уныние и покой. Высокая витая ограда с отлитыми бутонами роз и резными листьями, была покрашена серебряной краской. Эмма сама при жизни настояла на серебре, утверждая, что золото выглядит слишком помпезно. Рядом с её нарядным холмиком соседствовали два памятника: под одним из них покоился Егор Борисович Белозёрцев, под другим – Илья Яковлевич Гольштейн. Могилка первого супруга, режиссёра Арнольда Ильича Гулепова-Аланского находилась неподалёку – у церкви. Там больше не хоронят, да и молодой вдове после его гибели в голову не пришло занимать местечко рядом. Для себя…
– Пойдём, простудишься! – Макс обнял девушку за плечи.
– Нет, я ещё тут побуду. Тихо так… Только дождик моросит. Тук-тук об зонтик. Эмму оплакивает, – она поправила траурную ленту на венке с краю и прихлопнула ладошкой ком земли. – Дай спички, свеча погасла.
– У меня зажигалка.
– Зажигалкой нельзя. Поди поспрашивай, наверняка у кого-нибудь найдутся.
Макс поднял воротник плаща, вжал голову в плечи и отправился на поиски источника огня, которым "можно" возродить поминальную свечу.
– Наконец-то мы остались вдвоём, бабуленька! Я должна кое в чем тебе признаться. Сейчас ты меня поймешь. Ведь поймёшь, правда? – Лена оглядела небо, землю, соседние памятники. – Дай хоть какой-нибудь знак, пожалуйста! Девять дней твоя душа будет поблизости и ты обязательно должна меня услышать. Дело в том, что я тебя обманула. Воспользовалась болезнью и ввела в заблуждение. Но не со зла, бабуль, а во благо. Приняв Сабинку за Варвару, ты уснула такой умиротворенной! В Сабине течет твоя кровь, значит и Варина тоже. И характером они похожи, судя по твоим рассказам. И судьбою. Из-за болезни ты забыла, наверное, что у Сабинки не родной отец, а родственный – дедушка. Твой Бориска. Только он её любит и балует больше чем родной. Иногда сравнивает со старшей сестрой своей! И слава богу. Прости меня, бабуль! Мы всегда понимали друг друга с полуслова…
На серебристый бутон уселась маленькая птичка. Нахохлилась и выжидающе уставилась одним глазком в Ленину сторону. Чуть поодаль громоздился сутулый Макс в прилипшем к костюму мокром плаще, зажав в кулаке коробок спичек. Улыбка растянула неровную губу, с кончика носа и подбородка свисали две прозрачные капли воды.
К машине они возвращались медленно, Лена читала надписи на памятниках и всматривалась в лица людей, шагнувших в вечность. "Арсений Федоров. 1942 – 1999. Помним и скорбим. Жена, дети." Скромное надгробие с медным распятием, выпуклая глянцевая фотография. "Андреева Людмила. 1984 – 2000." Лена задержалась около плиты из розового гранита:
– Шестнадцать лет всего лишь пожила Люся. Надо зёрнышек посыпать, пусть её сегодня птички навестят. Бедная, что с ней приключилось?
Портрет Людмилы светился сквозь гранитные прожилки. Милое курносое лицо, короткая челка. Короткая как жизнь…
– Она успела попасть в двадцать первый век.
– Да, только попасть, но не удержалась в нём… Эмма просила похоронить её в тени дерев. Кто так сказал, Есенин? А, неважно. Я посажу ей деревья!
– А вдруг нельзя? Нарушишь кладбищенскую установку?
– Дурацкая какая установка! Я декоративные елочки посажу, раз обещала. Макс, она меня простила! – не сговариваясь, они взялись за руки. – Я честно рассказала, что за свою Варвару она приняла правнучку. Подай, говорю, знак, коли не сердишься. И сразу на оградку села птичка! Смотрит на меня и не улетает.
– Пшена ждала. Соловья баснями не кормят.
– Сам ты соловей! Нет в тебе романтики, Воржецкий, ни на грамм.
Макс сунул ледяную ладонь девушки в свой карман и помассировал большим пальцем, разгоняя кровь:
– Давай поторопимся! Или завтра проснемся больными.
В бардачке машины предусмотрительно хранились аспирин, валокардин и валерианка, но Ленин спутник достал с заднего сиденья термос-капсулу с кофе и разлил по стаканам дымящееся варево.
– У тебя руки трясутся. Смотри – не опрокинь на себя!
– Ой, как горячо! Вообще-то по традиции надо помянуть чем-нибудь покрепче.
– Пей. Традиции дома будем соблюдать, когда обсохнем. Я одного понять не могу: твоя Анна – ведьма? Как она могла предугадать?..
Лена лишь похлопала в его сторону слипшимися ресницами и сделала первый робкий глоток.
Август окончательно скуксился, подмочив конец лета. Пасмурные дни тянулись бесконечно. Люди, подвластные состоянию природы, стали чаще болеть. В онкологию поступило сразу три пациента, пришлось размещать в палате для «лёгких» две дополнительные койки. Ромка сопротивлялся лейкозу из последних сил. Терял сознание и просил обезболивающее, чтобы сохранить, как он выражался, «человеческий облик». Андрвал со дня на день готовил его к отправке в Санкт-Петербург, отцу Романа удалось договориться с питерскими медиками о переносе операции на более ранний срок. Марк избегал Аню. Встречаясь с нею у Ромкиной постели, обращался вынужденно, как к посторонней и малознакомой.
Дома Аню ждала больная Алиса. Сначала она отказывалась есть, только пила. Затем слегла окончательно, вытянувшись на полу безвольной верёвкой с заостренным узлом-головой. Завернув ослабшее тельце в мягкий плед, девушка отправилась к ветеринару. Клиника "Аманда" находилась неподалёку, через три дома, за углом. Полуподвальное помещение с офисом в бывшей колясочной, снаружи казалось не очень презентабельным. Зато внутри! Не зря говорят, ветеринария сейчас выгодный бизнес – редкие породы животных требуют не только качественного питания, но и витаминов, тримминга, профилактических прививок. А если драгоценный питомец заболеет, то не скажет на понятном человеческом, что его беспокоит. Доктор Айболит скажет, и от степени его порядочности в постановке диагноза зависит, во сколько вам обойдется лечение. К сожалению, у нас за ошибочный диагноз и гибель "пациента" уголовной ответственности не несут. Разве что материальную компенсацию снимешь, да и то доказать ещё надо эту самую ошибку.
Дима, ветеринар "Аманды", был молод, но опытен. Он посвятил животным большую часть жизни. Его заметил и оценил один "новый русский", не из крутых, а так, средний. Оборудовал местечко в густонаселенном спальном районе, снабдил кой-какой аппаратурой, лекарствами, кормами и нанял Диму в Айболиты. Окупилось сие предприятие за пол-года: постоянные Димины клиенты привели знакомых, те своих – вот и протопталась тропка к порогу звериной лечебницы. Средний "новый" даже глаза закрыл на Димину благотворительность, относя её к дополнительному заработку, который в народе называют "шабашкой". Ну не мог безбородый Айболит отказать тяжелым но бедным страдальцам. Благодарили кто чем: эмульсионной краской, занавесками, самотканными дорожками.
Аня, прижимая к груди Алису, постучалась в клинику перед самым уходом доктора. Он провёл её в операционную, заставил положить кошку на высокий металлический стол, тщательно ощупал:
– Инфекции нет. Отравилась чем-то, – Дима недавно делал прививку Энни и был в курсе про остальных четырёх ушастикав в их доме, поэтому опасался "эпидемии": – Как другие себя ведут?
– Да как обычно… – Аня пожала плечами
– Прийдётся вам её оставить здесь. Немножко поколю, почищу живот. Через несколько дней станет как новенькая!
Девушка смутилась:
– А это удобно?
– Лазарет без особых удобств, конечно. Но выбирать не приходится, – он осторожно приподнял Алису и отнёс куда-то вниз. – Можете навещать больную. Или справляться по телефону.
Аня обреченно кивнула, и сунув в Димин нагрудный карман смятую десятидолларовую купюру, убежала прочь.
С порога услышала телефон. Ключ, как назло, не хотел лезть в замок. Когда дверь наконец открылась, звонок смолк. Аня скинула туфли и зачем-то потрогала трубку. Холодная. Не успела раскалиться. Почти неделю сюда никто не звонил… Казалось, что телефон скончался. Но он снова ожил.
– Алло!
– Аня, милая, я так давно не слышала твой голос!
Ленка…
– Анечка, мы схоронили Эмму. Я тебя не застала дома. Телеграммой пугать побоялась. Привезу из дома автоответчик! Ты чего молчишь? Ань? Аня! Ты плачешь? Анечка, она умерла во сне. Я сделала, как ты просила и… В общем, ты была права. Приеду – расскажу.
Аня слушала её голос и постепенно успокаивалась:
– Приезжай скорей. Мне так плохо!
В машине приятно урчал кондиционер, гоняя по салону тёплый воздух. На Лениных коленях лежала целая груда миниатюрных платьишек, гордо именуемая «гардероб Келли». Рыжая Келли отличалась от Синди и Барби только цветом и длиной волос, во всём остальном – та же длинноногая цаца на шарнирах. Сидящая рядом Сабина умело облачала свою подопечную в бикини из кружев и бантиков.
– Хорошо, что мы Кена не прихватили, а то бы я зарылась тут в этих тряпочках!
Сабина отвлеклась от процедуры завязывания тесёмок на Келлиных ягодицах и смерила "сестру" осуждающим взглядом:
– Не Кен, а Йик! Кен – дъуг Синди.
– Да какая разница – Кен, Рик? Тоже воображала, ещё похлеще твоей Келли! Его шмотками можно взвод Кенов одеть!
Девочка тяжело вздохнула, поражаясь сестриной отсталости:
– У Йичада нет лишних шмоток. Бъюки с кофтой – в школу, шоэты на теннис, джинсы – гулять, чеоный пиджак – на день ождения!
Лена звонко рассмеялась и хлопнула по плечу сидящего впереди Макса:
– Не, ты понял, каков наш Ричард?
Макс кивнул:
– Крутой! Чтоб я так жил.
– Тебе нужно жениться на Келли…
– Я уже был женат на ней.
– Ты шутишь? Когда успел? – заинтригованная Лена свалила Келлино богатство на сиденье и перелезла, стараясь не зацепить ногой коробку передач, на переднее сиденье.
– Было дело.
– Если бы папа не попросил тебя вернуть меня обратно тем же способом, я никогда бы не узнала об этом!
Макс мельком глянул в боковое зеркало и включил левый поворотник.
– Расскажи!
– Да о чем тут рассказывать? Женился на самой красивой девушке второго курса факультета педиатрии. Я-то сам перешёл тогда на пятый. И любви особой не было, так, красотой ослепила. Наверное, сработал комплекс неполноценности. Во дурак, да?
– Да уж. То есть, прости, нет. Почему сразу дурак? Твоя красотка оказалась стервой?
Он покачал головой:
– Бог миловал. Она оказалась приезжей из тьмутаракани. Негде зацепиться. А у меня прописка. И на кафедре оставляли – перспектива, одним словом.
– Не самый последний стимул для создания семьи. А почему расстались?
Макс задумался:
– Как бы тебе это объяснить попонятнее? Не грело вот здесь, – отнял руку от руля и положил на сердце. – Она принимала чужие ухаживания с горя, а я даже ревностью не мог разродиться!
– И кто инициатор развода: ты или она?
– Её мамочка. Приехала из своего Крыжополя и устроила нам родственный разнос. Никого не пощадила! Близнецам, и тем перепало. Катитесь, говорит, верней – кричит, вы все к такой-то матери в её такое-то интимное место и плодите себе подобных! Ксюху в охапку, и домой. Встретимся у прокурора!
– Да-а-а… Воржецкий, влип ты по самое "не хочу".
Сабина молча протянула Лене наряженную Келли и мать по достоинству оценила вкус шестилетней малышки. Рыжекудрая модница стильно смотрелась в рваных тинейджерских джинсах с серебристой бахромой и джинсовой безрукавке. Выпирающую грудь едва прикрывал прозрачный топ. Лена стыдливо порадовалась отсутствию на заострённых бугорках дальнейших анатомических подробностей. Сапожки-казачки со шпорами украшали элегантные ножки, а на согнутых руках выше локтя красовались полоски из той же "крокодиловой" кожи, но с блестящими стразами.
– Здорово! Не хватает лишь одной маленькой детали.
– Какой? – Сабинина голова просунулась между сиденьями.
– Лошади. Всё у Келли есть: и гардероб, и дом, и Рик. А коня нет!
– Перестань расстраивать ребёнка. Сабин, вернёмся домой – куплю!
Пушистые тёмные хвостики удовлетворённо исчезли из проёма:
– Зато у Келли есть ыбка! – раздалось уже сзади.
– Какая ещё рыбка?
– Андъюша пъивёз. И акушки.
– Сто раз говорила родителям про логопеда! Меня бесит, когда она так говорит.
– Себя вспомни. Сама букву "р" освоила в пять лет!
– Откуда такие сведения? – девушка не могла сообразить, что её задело в словах дочери. – И кто, черт подери, этот Андрюша?
Макс слегка замялся, бросил через плечо взгляд на копошащуюся в кукольных тряпках девочку.
– Брат…
– Чей?
– Твой и её. Ну, ты – старшая сестра, а он, соответственно, старший брат.
Лена, неожиданно для себя, тихонько ругнулась, смутилась и с опаской оглянулась на дочь:
– Бестынцев?! Что ему надо? Сто лет не появлялся и на тебе!
– Во-первых, никто его не приглашал. Во-вторых, отказ от дочери за него подписывали родители, он в то время считался недееспособным. Теперь ситуация кардинальным образом изменилась. Он живой человек, хочет общаться с родной… сестрой.
Девушка гневно уставилась в бегущий навстречу асфальт:
– Сколько нового интересного я узнаю. Почему же папа с мамой не просветили?
– Не до этого было. Андрей за неделю до Эмминой смерти вернулся с моря.
– Он моряк?
– Помощник судового врача. Младший медбрат, как и твоя подруга. Постигает азы медицины на практике. Ты не бойся, никаких претензий Андрюха не предъявил. Тайну усыновления пока никто не отменял. Юлия Генриховна – умная женщина, отнеслась к нему с должным пониманием. Педагог со стажем победил в ней эгоистичную мать.
– Ты не ответил на вопрос – что ему надо?
– Отвечу его словами, оброненными со скупой мужской слезой за рюмкой чая: ступая на землю обетованную после длительного отсутствия непреодолимо тянет к родным и близким. Тем, кого помнишь и любишь.
– Любишь! Как трогательно. Любитель нашёлся! Это все новости, или есть за пазухой ещё какая неожиданность?
Макс почесал макушку:
– Кажется, все.
С неба хлопьями не снег – дождь.
И шлепками в лицо – грязь.
И раздавлен улитки дом,
Что под ноги сама рвалась.
Так же больно моей душе
В одинокой промозглой ночи.
И прожектором слепит глаза
Одинокой пламя свечи…
…И пронзительный рвётся крик
гробового молчанья в ад.
И шлепками в лицо грязь.
С неба льётся не дождь – град.
– Лен! Здесь записка на столе! – Макс разгладил клочок бумаги. – В стихах…
– Прочти, пожалуйста. Я сейчас, только сумку разберу и заварю чаю!
– Уже прочел. Квинтэссенция депрессии. Похоже, Анне очень плохо.
– Что ты говоришь? – Лена положила кулёк с нижним бельём в шкаф и подхватила Манечку. – Колтуны за ушами! Никто не чешет мою девочку?
Она кидалась от одного занятия к другому, по ходу примечая третье:
– Дом выглядит заброшенным! Так что там Анька пишет?
– Сама прочти, – он протянул ей клетчатую страницу и скрылся на кухне. В квартире воцарилась тишина, только в ванной шумела вода – Сабина уже полчаса мыла Келли ручки.
– Да… – Елена встревожилась. – Она не писала стихи с восьмого класса. Должно было случиться нечто очень серьёзное.
– Любовная драма. Ты как писательница заметила аллегорию?
– Про улиткин дом? Рвалась и нарвалась!..
Они уселись на кухне рядышком, плечом к плечу, и уткнулись каждый в свою чашку.
– Если я когда-нибудь женюсь на тебе – обещаю, что ты таких стихов писать не будешь.
Лена слегка толкнула Макса локтём в бок:
– Этими вещами не шутят.
– Я и не шучу.
– Ты был женат однажды!
– Тем более не поступлю опрометчиво.
– Расскажи про свой развод.
– Развод как развод. Парадокс, но положение Ксюхи ускорило этот процесс. Обычно беременность служит отсрочкой для вынесения "приговора". Или выжимает солидные алименты.
– Твоя жена была беременна?
– Ага. Я согласился бы с любым исходом. Это Инна завелась, её задели слова моей тещи Серафимы Никитичны: плодите себе подобных. Молчала-молчала, потом стукнула кулаком по столу – хватит, говорит, настрадался в детстве. И ринулась в Крыжополь, – Макс вдруг рассмеялся, тряся головой словно олень, сбрасывающий рога. – Она ж профессиональный журналист, кого хочешь на чистую воду выведет. Тёща Ксюху зомбировала по полной программе – вашего, талдычит, внучка ношу! Будет восемнадцать лет его жизнь оплачивать. Так что делает мать? Достаёт банковскую кредитку. Знаешь, спрашивает, сколько здесь денюшек? Оксана, естественно, знает – много, очень много. Мы семьёй собирались с этим счетом во Францию ехать отдыхать, к родителям Серёги. Всё до копейки потрачу, говорит, на экспертизы, и пока не будет у меня девяностодевятипроцентной уверенности в том, что это Сашкин сын и мой внук – платить будете вы с мамашей! За моральный ущерб и прелюбодеяние…
Лена в задумчивости покрутила синее с позолотой блюдечко и восхищенно резюмировала:
