Текст книги "Смерть у бассейна"
Автор книги: Агата Кристи
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Глава 16
Герда Кристоу стащила через голову и бросила на стул черное платье. От неопределенности положения взгляд ее стал жалким. Она сказала:
– Не могу ничего сообразить. Не могу – да и только. Все стало безразлично.
– Понимаю, дорогая, понимаю, – миссис Паттерсон была ласкова, но тверда. Она досконально знала, как обращаться с людьми, понесшими тяжелую утрату.
«В любой беде наша Элси – просто чудо», – говорили в семье.
Ныне она пребывала «просто чудом» в спальне своей сестры на Харли-стрит. Элси Паттерсон отличалась ростом, худобой и решительными манерами. Сейчас она смотрела на Герду со смесью раздражения и сострадания. «Дорогая бедняжка Герда: как страшно потерять мужа – и таким ужасным образом. И, ей-богу, даже сейчас до нее, кажется, еще как следует не дошло. Конечно, – сообразила миссис Паттерсон, – Герда всегда была медлительной. А тут надо принять в расчет потрясение». Она спросила бодро: – Я думаю, надо остановить выбор на черном марокене за двенадцать гиней.
Вот так всегда направляли мысли Герды. Герда не двигалась, брови ее были нахмурены. Она сказала, запинаясь:
– Право, не помню, как Джон относился к трауру. Кажется, он раз говорил что-то против.
«Джон, – подумала она, – если бы Джон мог мне сказать, как быть теперь. Но Джон уже никогда не скажет. Никогда, никогда… Баранина стынет – замерзает на столе… Стук двери приемной, Джон, такой бодрый, живой, вечно в спешке, взбегающий через две ступеньки…
Живой…Лежит на спине у бассейна… неспешная струйка крови ползет к краю… тяжесть револьвера в руке… Кошмар, дурной сон». Сейчас она проснется и все это окажется вздором.
Чеканный голос сестрицы вспарывает ее туманные мысли.
– Ты должна быть в черном перед жюри. Просто нелепо было бы появиться в ярко-голубом.
Герда выдохнула: «Это жуткое дознание!» – и полуприкрыла глаза.
– Да, тяжело, дорогая, – сказала Элси быстро. – Но когда все кончится, ты отправишься прямо к нам и уж мы позаботимся о тебе.
Размытые пятна мыслей Герды обрели четкость. Она сказала испуганно, почти панически:
– Что же мне делать без Джона?
У Элси Паттерсон имелся готовый ответ:
– У тебя дети, ты должна жить ради них.
Зена, бросающаяся на кровать с рыданиями «Папа умер!», Терри, бледный, вопрошающий, не проливший и слезинки. Несчастье с пистолетом, сказала она им, несчастье с бедным папой. Берил Коллинз – такая чуткая и внимательная к ней – изъяла утренние газеты, так что дети их не видели. И слуг она предупредила. До чего же Берил добра и заботлива.
В темную спальню матери входит Теренс. Его сжатые губы искривлены, он почти зеленый – до того бледен.
– Почему убили папу?
– Не убили, а несчастный случай. Я… я не в силах говорить об этом.
– И не случай. Зачем ты говоришь неправду? Папу застрелили. Это убийство. Так сказано в газете.
– Терри, где ты взял газету? Я велела мисс Коллинз…
Он закивал. Странные кивки. Словно глубокий старец.
– Пошел и купил. Я понял, что раз ты сказала мисс Коллинз прятать их, значит, в них есть такое, чего ты нам не говоришь.
Попытки скрыть правду от Теренса никогда не приводили к добру. Всегда побеждала его странная, самобытная – научная дотошность.
– Мама, как его убили?
Она почувствовала приближение истерики.
– Не спрашивай, не говори об этом – я не могу об этом говорить! Все это слишком страшно.
– Но они выяснят? Они ведь должны выяснить. Это так нужно!
Такой разумный, самостоятельный. От этого Герде захотелось засмеяться, зареветь, закричать. Она подумала: «Вот он такой. Ему не жалко. Идет и задает вопросы. И почему он даже не плачет?»
Теренс удалился, избегая тетиэлсиной опеки, одинокий мальчишка с насупленным, упрямым лицом. Он всегда страдал один. Только до сегодняшнего дня это не имело значения.
«Сегодня, – думал он, – все не так. Если бы тут был кто-нибудь способный отвечать разумно и без дураков». Завтра, во вторник, они с Николсоном должны начать изготовление нитроглицерина. Он, помнится, предвкушал это с трепетом. Теперь трепет прошел, и ему стало все равно, будет ли он когда-нибудь делать нитроглицерин или нет.
Теренсу стало почти стыдно за себя. Охладеть к научным опытам! Но когда у настоящего парня убивают отца… Он подумал: «Моего отца у-би-ли». И что-то стало шевелиться в душе. Пускать корни. Прорастать… Медленная злость.
Берил Коллинз постучала в дверь спальни и вошла. Она была бледна, сдержана и деловита.
– Пришел инспектор Грейндж, – и поскольку Герда лишь открыла рот и жалко посмотрела на нее, Берил быстро продолжила:
– Он говорит, что не собирается вас тревожить. У него есть к вам буквально два слова, но это уже перед уходом. На формальные вопросы о работе доктора Кристоу я бы могла ответить все, что ему нужно.
– О, спасибо вам, Колли.
Берил исчезла и Герда вздохнула.
– Колли так выручает. Она очень деловая.
– Еще бы, – сказала миссис Паттерсон. – Превосходная секретарша, разумеется. Очень простая, бедная девушка, да? Я всегда считала, что так лучше всего. Особенно с привлекательным мужчиной вроде Джона.
Герда вспыхнула:
– Что ты хочешь сказать, Элси? Джон бы никогда… он никогда… ты говоришь так, будто Джон заигрывал бы или еще бог знает что творил, будь у него смазливая секретарша. Джон был вовсе не такой.
– Ну конечно, дорогая, – сказала миссис Паттерсон. – Но, в конце концов, мы-то знаем мужчин.
В кабинете Кристоу инспектора Грейнджа встретил холодный воинственный взгляд Берил Коллинз. А взгляд был воинственным, он это заметил. «Ну, это, в общем-то, естественно, – подумал он. – Наверняка ничего не было между ней и доктором. Она, правда, могла его обожать. Так бывает».
«Но не в данном случае», – решил он, откидываясь в кресле четвертью часа позже. Ответы Берил Коллинз на его вопросы были образцами ясности. Она отвечала, не задумываясь, и, очевидно, знала тонкости работы патрона как свои пять пальцев. Он переменил тему и стал мягко зондировать вопрос об отношениях Джона Кристоу с женой. Берил отвечала, что они были в превосходных отношениях.
– Но они, наверное, ссорились временами, как большинство супружеских пар? – инспектор говорил непринужденно и доверительно.
– Не помню ни одной ссоры. Миссис Кристоу была всецело предана мужу – просто даже рабски.
В ее голосе прозвучало легкое презрение. Инспектор Грейндж его приметил. «А она феминистка, это барышня», – решил он, а вслух сказал:
– Не могла постоять за себя?
– Нет. Все вращалось вокруг доктора Кристоу.
– Властный был, а?
Верил задумалась.
– Нет, не сказала бы. Но я бы назвала его весьма себялюбивым. Для него не было сомнений, что миссис Кристоу всегда должна разделять его понятия.
– Какие-нибудь сложности с пациентками? Вам нечего беспокоиться по поводу своей откровенности. Известно, что у врачей бывают затруднения по этой части.
– Ах, вот вы о чем, – голос Верил стал насмешлив. – Доктор Кристоу был вполне способен справиться с любым из подобных затруднений. Его манеры с пациентками были великолепны. Он был просто удивительным врачом.
В ее восхищении прозвучали нотки неприязни.
Грейндж сказал:
– Была ли у него связь с какой-либо женщиной? Это не будет сплетней, мисс Коллинз, для нас это очень важно знать.
– Я вас понимаю. Только мне ни о чем подобном не известно.
«Чуть излишне резко», – подумал он. Она не знала, но, возможно, подозревала. Он сказал быстро:
– А как насчет мисс Генриетты Савернек?
Губы Верил плотно сжались.
– Она была своим человеком в семье.
– И – никаких неладов между супругами из-за нее?
– Совершенно никаких.
Ответ был достаточно твердым. Инспектор переменил тему:
– А что скажете о мисс Веронике Крей?
– Вероника Крей?
Изумление в голосе Верил было непритворным.
– Они были друзьями с доктором Кристоу, так ведь?
– Никогда о такой не слышала. Хотя мне почему-то знакомо это имя.
– Киноактриса.
Лоб Верил разгладился.
– Ну да! А я-то думаю, где я могла слышать это имя? Но я даже не знала, что они с доктором Кристоу были знакомы.
Девушка так уверенно это говорила, что инспектор тут же оставил свою затею, перейдя к расспросам о поведении доктора Кристоу в прошлую субботу. И туг впервые убежденность ответов Берил стала меньшей.
– Он держался не вполне обычно.
– В чем же была разница?
– Он выглядел невнимательным. Он очень долго не вызывал последнюю пациентку, а ведь обычно, собираясь уходить, он норовил закончить поскорее. Думаю – и даже не сомневаюсь, – что у него что-то было на душе.
Впрочем, ничего определенного она сказать не могла.
Инспектор Грейндж остался не очень доволен достигнутым. Он нигде не приблизился к доказанным мотивам – а прежде чем идти к прокурору, надо иметь факты. Про себя он был вполне уверен, что это Герда Кристоу застрелила своего мужа. Причиной, подозревал он, была ревность, но дальше этого дело не шло. Сержант Кумбаз «отрабатывал» горничных, но все твердили одно и то же: миссис Кристоу боготворила землю, по которой ходил ее муж.
«То, что случилось, – подумал он, – могло случиться только в «Пещере». И, вспомнив о «Пещере», он ощутил неясное беспокойство. Странное там собралось общество.
Затрещал телефон на столе, и мисс Коллинз взяла трубку.
– Это вас, инспектор, – сказала она и передала ему трубку.
– Грейндж слушает. Что такое?
Берил услышала, как переменился его тон, и в удивлении на него уставилась. Но его лицо было бесстрастным. Он слушал и мычал.
– Да… да… Я получил. Это наверняка? Как говорится, без списка опечаток? Да… да… да… Я приеду… Я уже почти закончил.
Он положил трубку на рычаг и на миг замер. Берил с любопытством наблюдала за ним. Он взял себя в руки и спросил совсем непохожим на прежний голосом:
– Думаю, у вас нет своих соображений насчет этого дела?
– Вы имеете в виду…
– Что у вас нет подозрений на кого-либо в убийстве доктора Кристоу.
Она ответила решительно:
– Не имею ни малейшего понятия.
– Когда был найден убитый, рядом стояла миссис Кристоу с револьвером в руке…
Он намеренно не договорил, словно это был недочитанный приговор. Она откликнулась мгновенно. Без горячности, спокойно и здраво:
– Если вы решили, что миссис Кристоу убила мужа, то, уверяю вас, вы ошиблись. Она вовсе не сумасшедшая… Миссис Кристоу очень мягкая и кроткая и была всецело предана мужу. Мне кажется просто нелепым, что кто-то мог хоть на миг подумать, будто его застрелила она, сколько бы там улик против нее не было.
– Если не она, то кто же?
– Представить себе не могу.
Инспектор направился к двери. Берил спросила:
– Не хотите ли увидеться с миссис Кристоу, прежде чем уйти?
– Нет. Или да. Да! Так будет лучше.
И опять Берил удивлялась: это был не тот человек, что допрашивал ее перед телефонным звонком. Какая же новость его так переменила?
Герда, волнуясь, переступила порог. Вид у нее был несчастный и потерянный. Она спросила тихо и нетвердо:
– Вы что-нибудь узнали про убийцу Джона?
– Пока нет, миссис Кристоу.
– Это невероятно… совершенно невероятно.
– Но это, увы, так, миссис Кристоу.
Она кивнула, потупясь и скатывая носовой платок в комочек. Он спросил вполголоса:
– У вашего мужа были враги?
– У Джона? О, нет. Он был чудесный. Все его обожали.
– А вы не припомните никого, кто мог бы затаить зло на него, – он сделал паузу. – Или на вас?
– На меня? – Она явно изумилась. – Ах, нет, инспектор.
Инспектор Грейндж вздохнул.
– Что вы знаете о Веронике Крей?
– О Веронике Крей? А, это та, что явилась в тот вечер занять спичек?
– Да, она. Вы с ней знакомы?
Герда покачала головой.
– Ни разу ее раньше не видела. Джон когда-то давно знал ее. Он говорил что-то в этом роде.
– Может быть, у нее был на него зуб, а вы об этом и не подозревали.
Герда сказала с достоинством:
– Не верю, чтобы кто-то мог таить злобу против Джона. Добрее и бескорыстнее его не было. И благороднее.
– Хм, – отозвался инспектор. – Да. Совершенно верно. Ну, всего доброго, миссис Кристоу. О том, что опрос свидетелей в среду, в 11 часов, в Маркет-Диплич, вы знаете? Это будет очень просто – ничего травмирующего. И скорее всего объявят недельную отсрочку для доследования.
– Да. Я понимаю. Благодарю.
Она стояла, глядя мимо него. «Интересно, – подумал он, – хоть теперь-то она осознала, что является главной подозреваемой?»
Он окликнул такси – извинительная трата в свете только что полученного по телефону известия. Но вот куда оно его вело, он еще не знал. На первый взгляд все казалось бессмысленным и даже невозможным. Но ведь стало же это каким-то образом возможно! Только каким? Единственным выводом для инспектора пока стало то, что случай не так прост и ясен, как он доселе считал.
Глава 17
Сэр Генри непонимающе взглянул на инспектора Грейнджа и сказал тихо:
– Я не совсем уверен, что понял вас, инспектор.
– Всё очень просто, сэр Генри. Я прошу вас проверить вашу коллекцию оружия. Она, я полагаю, снабжена списком и указателем?
– Естественно. Но я уже опознал револьвер и засвидетельствовал, что он из моей коллекции.
– Все не так просто, сэр Генри. – Грейндж на миг запнулся. Он чутьем всегда был против разглашения данных следствия, но в таких вот особых случаях приходилось. Сэр Генри человек почтенный. Он, несомненно, выполнит то, о чем его спросят, но ему все же следовало разъяснить причину. И инспектор решил ему эту причину выложить.
Он спокойно проговорил:
– Доктор Кристоу был убит не из револьвера, опознанного вами утром.
Брови сэра Генри поползли вверх.
– Потрясающе! – сказал он.
Грейндж ощутил слабое утешение. Потрясающе – это как раз то слово. Он почувствовал признательность сэру Генри за сказанное. И за то, что тот больше ничего не добавил. Оба они испытывали одно и то же. Это было потрясающе – другого отклика в душе пока не было.
Сэр Генри спросил:
– Есть ли у вас основания думать, что оружие, из которого был сделан роковой выстрел, также из моего собрания?
– Совсем нет. Но утверждать, что это не так, мы сможем, лишь убедившись со всей несомненностью.
Сэр Генри кивнул головой в подтверждение.
– Согласен с вами. Что ж, к делу. Это не займет много времени.
Из ящика письменного стола он извлек переплетенный в кожу том. Открыв его, он повторил:
– Проверка не займет много времени…
Что-то в его голосе привлекло внимание Грейнджа. Он быстро поднял глаза. Плечи сэра Генри слегка поникли, он вдруг показался и старше и утомленнее. Инспектор Грейндж нахмурился и подумал: «Черт меня побери, если я знаю, что это на него сейчас так подействовало».
– О-о…
Грейндж обернулся. Взгляд его отметил на часах время – тридцать минут с тех пор, как сэр Генри произнес: «это не займет много времени».
Грейндж спросил быстро:
– Да, сэр?
– Отсутствует «Смит-Вессон-38». Он был в кобуре коричневой кожи и лежал в этом вот ящике, в последнем отделении.
– Ага! – инспектор сохранил спокойствие в голосе, но он был возбужден. – И когда, сэр, вы его точно видели на месте в последний раз?
Сэр Генри чуть поразмыслил.
– Не так легко сказать, инспектор. В последний раз я выдвигал этот ящик около недели назад – и если бы револьвера не было, я бы заметил пробел, по всей вероятности. Но я бы и не хотел ручаться, что видел его здесь.
Инспектор Грейндж кивнул.
– Благодарю вас, сэр, мне все ясно. Ну что ж, я буду считаться с фактами.
И он покинул комнату – деятельный и целеустремленный.
После ухода инспектора сэр Генри чуть постоял не двигаясь, потом медленно вышел на веранду. Люси в перчатках подрезала секатором свои диковинные кусты.
Она весело помахала ему.
– Ушел инспектор? Надеюсь, он не являлся опять мучить слуг? Знаешь, Генри, им это не по душе. Они не могут, вроде нас, смотреть на это как на развлечение или новинку.
– А мы так на это смотрим?
Его тон привлек внимание жены.
– Какой у тебя усталый вид, Генри, – она ласково ему улыбнулась, – стоит ли так принимать все это близко к сердцу?
– Убийство нельзя не принимать близко к сердцу, Люси.
Леди Энгкетл немного подумала, машинально продолжая обрезать ветки, потом лицо ее омрачилось.
– Ох, дорогой, чем плохи секаторы, так это своим совершенством – не можешь остановиться и вечно состригаешь больше, чем было задумано. О чем вы говорили? О чем-нибудь жутком, связанном с убийством? Но, право, Генри, мне вовек не понять – зачем эти треволнения, кому-то суждено умереть – и вот он умирает: от рака или чахотки в одном из этих мерзких стерильных санаториев, или там от удара – бр-р – половина лица перекошена – или пусть от пули, от ножа, или, наконец, от петли. Только все причины ведут к одному и тому же исходу. То есть, к смерти! Прочь от всего этого. И ото всех здешних забот. Зато у родственников сплошные затруднения – денежные свары и надевать ли черное либо нет, и кому владеть конторкой тети Селины, и все в таком духе.
Сэр Генри сел на каменный барьер и сказал:
– Все обстоит куда огорчительней, чем ты думаешь, Люси.
– Ладно, дорогой, мы все выдержим. И когда это закончится, мы куда-нибудь укатим. Нужно не переживать из-за нынешних неприятностей, а смотреть в будущее. Право, я получаю от этого удовольствие. Я вот о чем думаю – как бы славно было отправиться на рождество в Айнсвик. Или отложить это до пасхи? Ты как думаешь?
– Еще уйма времени до рождества, чтобы строить планы.
– Да, но я люблю помечтать об этом. Может быть, на пасху… да-да. – Люси довольно улыбнулась. – Несомненно, к этому времени она придет в себя.
– Кто? – сэр Генри даже вздрогнул.
Леди Энгкетл пояснила спокойно:
– Генриетта. Я думаю, если они обвенчаются в октябре – конечно, в октябре будущего года, мы сможем отправиться на то рождество погостить. По-моему, Генри…
– Не надо, дорогая. Ты слишком далеко загадываешь…
– Ты не забыл про амбар? Я устрою там отличную студию. А Генриетте она понадобится. Ты знаешь, у нее настоящий дар. Эдвард, я уверена, будет ею очень гордиться. И будут двое очаровательных мальчиков и девочка – или два мальчика и две девочки.
– Люси, Люси, ты опять об этом!
– Но, милый, – леди Энгкетл округлила свои красивые глаза, – Эдвард никогда не женится ни на ком, кроме Генриетты. Он очень, оченьнастойчив. Совсем как мой отец в сходном случае. Он же это вбил себе в голову! Так что Генриетта просто должнастать его женой. А теперь она будет ею, ведь Джон Кристоу ушел с дороги. Поистине, он был самым большим несчастьем, какое только могло с ней стрястись.
– Бедняга!
– Это почему же? Ах, потому, что его убили? Ну когда-либо умрем мы все. Я никогда не печалюсь по умершим.
Он изумленно взглянул на нее.
– Я всегда считал, Люси, что ты хорошо относишься к Джону.
– Я находила его занятным. И у него было обаяние. Но мне никогда не казалось, что кто-то может уж слишком принимать его всерьез.
И со спокойной улыбкой леди Энгкетл принялась безжалостно корнать «калину крупноцветную».
Глава 18
Эркюль Пуаро взглянул в окно и увидел идущую по дорожке к его двери Генриетту Савернек. Она была в том же зеленом твидовом костюме, что и в день трагедии. С ней был спаниель.
Он поспешил к входной двери и распахнул ее. Она стояла, улыбаясь ему.
– Можно мне посмотреть на ваш дом? Люблю знакомиться с домами. Я как раз вышла погулять с собакой.
– Ну разумеется! Как это по-английски: взять на прогулку пса!
– О да, – сказала Генриетта. – Я тоже подумала об этом. Вы знаете эти прелестные стихи:
И опять она улыбнулась сияющей, нездешней улыбкой. Пуаро провел ее в гостиную. Она оглядела ее скромную и элегантную обстановку и кивнула головой.
– Мило, – сказала она. – Всего по паре. Какой бы гадкой вы нашли мою студию.
– Почему же?
– Все перепачкано глиной, там и сям разрозненные вещи. Я-то их люблю, но они всегда ломаются и портятся, когда оказываются в паре.
– Но я могу это понять, мадемуазель. Вы – человек искусства.
– А вы разве нет, господин Пуаро?
Пуаро склонил голову набок.
– Это вопрос, да. Хотя, в целом, я бы ответил отрицательно. Я знал преступления, которые были артистичными – это были, знаете ли, труднейшие тренажи воображению. Но для решения их нужна творческая созидающая сила. Что требуется, так это страсть к истине.
– Страсть к истине, – задумчиво сказала Генриетта. – Могу представить, каким опасным она могла вас сделать. Истина удовлетворяет вас?
Он взглянул на нее с удивлением.
– Что вы имеете в виду, мисс Савернек?
– То, что вам хочется знать, мне понятно. Но не мало ли для вас просто знать? Нужен ли ваш следующий шаг – от знания к действию?
Его заинтересовал такой подход.
– Вы хотите сказать, что знай я правду о смерти доктора Кристоу, я мог бы удовлетвориться уже сознанием того, что обладаю истиной? А вы знаете правду?
Генриетта пожала плечами.
– Самый очевидный ответ – это Герда. Как пошло, что мужа или жену всегда подозревают первым.
– А вы не согласны?
– Я всегда хотела быть непредвзятой.
Пуаро спросил тихо:
– Почему вы пришли, мисс Савернек?
– Должна признать, что не имею вашей страсти к истине, господин Пуаро. Вывести прогулять собачку – такой дивный английский дачный предлог. Но, конечно, у Энгкетлов нет собаки – как вы, быть может, уже заметили.
– Сие от меня не ускользнуло.
– И я одолжила спаниеля у садовника. Вы должны из этого понять, господин Пуаро, что я не очень-то правдива.
Снова лицо ее осветилось сияющей улыбкой. Он сам удивился, отчего эта улыбка так неодолимо трогает его. Он сказал негромко:
– Нет. Вам присуща прямота.
– Вот это да! Почему вы так считаете?
«Она поражена, – подумал он, – почти испугана».
– Потому что уверен в этом.
– Прямота, – повторила в раздумье Генриетта. – Хотела бы я знать, что это, слово означает.
Она сидела неподвижно, опустив глаза в ковер, потом подняла голову и твердо посмотрела на него.
– Хотите знать, зачем я здесь?
– Вам, наверное, трудно найти подходящие слова?
– Кажется, да. Меня будут завтра допрашивать. Следует собраться с мыслями, насколько это…
Она не закончила. Встав, она подошла к камину, сдвинула несколько украшений на каминной полке и перенесла на ее ближайший угол вазу астр, стоявшую в центре стола.
– Вам так нравится, господин Пуаро?
– Нисколько, мадемуазель.
– Я этого ожидала.
Она засмеялась, быстро и ловко вернула всему прежний вид.
– Ладно, если есть что сказать, надо говорить. Почему-то вы из тех людей, кому можно излиться. Попробую. Как по-вашему, обязательно ли полиции знать, что я была любовницей Джона Кристоу?
Голос ее был сух. В нем не звучало волнения. Она глядела не на него, а на стену выше его головы. Указательный палец ее обводил изгибы вазы, полной багряных цветов. Он решил, что посредством этого касания она давала выход своему душевному напряжению.
Пуаро спросил осторожно и также без эмоций:
– Вы были близки?
– Если вы предпочитаете выражаться так…
Он взглянул на нее с удивлением.
– А вы, мадемуазель, выразились иначе?
– Иначе!
– Поясните.
Генриетта пожала плечами, подошла и села на диван рядом с ним.
– В таких вопросах надо быть как можно точнее.
Генриетта Савернек всё больше интересовала его.
Пуаро спросил:
– Вы были любовницей Джона Кристоу – и как долго?
– Около шести месяцев.
– Полиции, полагаю, нетрудно будет обнаружить это обстоятельство?
Генриетта задумалась.
– Думаю, да. То есть, если для них важны такие подробности.
– О да, важны, могу вас в этом заверить.
– Я, в общем, так и думала.
Она немножко помолчала, потом одарила его быстрым дружелюбным взглядом.
– Ну и как быть, господин Пуаро? Пойти и рассказать инспектору – но что расскажешь подобным усам? Таким домашним, семейным усам?
Рука Пуаро поползла вверх к его собственному, горделиво носимому украшению.
– А если говорить о моих, мадемуазель?
– Ваши усы – произведение искусства. Они похожи только сами на себя. Они уникальны, я убеждена.
– Безусловно.
– И, может быть, в этом причина, почему я с вами так говорю. Смирившись с тем, что полиция должна узнать правду обо мне и Джоне, я хочу знать, неизбежна ли огласка?
– Как сказать, – ответил Пуаро. – Если полиция решит, что это к делу не относится, они и слова не проронят. Вас именно это больше всего тревожит?
Генриетта кивнула. Мгновение-другое она разглядывала свои пальцы, потом вдруг подняла лицо и заговорила.
– И почему для бедной Герды все должно опять усугубляться? Она боготворила Джона. Он умер. Она лишилась его. К чему ей снова новый удар?
– Так это вы о ней беспокоитесь?
– А вы находите это лицемерным? Вы, видимо, думаете, что, если бы меня заботил душевный мир Герды, я бы не стала любовницей Джона. Но вы не поняли – все было иначе. Я не разбивала его семейной жизни. Я была лишь одной из множества…
– Ах, вот как?
Она быстро повернулась к нему.
– Нет, нет, нет! Не то, что вы подумали. Этого я больше всего опасалась! Все получат ложное представление о том, каков был Джон. Потому я и говорю с вами, что у меня появилась смутная, туманная надежда, что я смогу заставить вас понять. Понять, какого рода человеком был Джон. Воображаю, что тут начнется – заголовки в газетах: «Любовная жизнь врача» – Герда, я, Вероника Крей. А Джон таким не был. Он вообще был не из тех мужчин, которые много думают о женщинах. Для него по-настоящему значительной была лишь его работа. В работе был интерес и азарт, приключенческая жилка. Если бы Джона врасплох спросили имя женщины, владеющей его мыслями, знаете, какое имя он бы назвал? – Миссис Крэбтри.
– Миссис Крэбтри? – Пуаро был озадачен. – Кто же она, эта миссис Крэбтри?
Что-то сродни сразу и смеху и слезам мелькнуло в голосе Генриетты, когда она продолжала:
– Это старуха – страшная, грязная, сморщенная, ужасно упрямая. Джон был высочайшего мнения о ней. Она лежит в больнице Святого Христофора. У нее болезнь Риджуэя. Это очень редкое заболевание, тот, у кого оно началось, обречен, против него не было средств! Но Джон их нашел. Я не смогу дать научного объяснения – всё это очень сложно – что-то в связи с гормональным обменом. Он ставил опыты, и миссис Крэбтри была просто находкой для него – она не утратила мужества, она хотела жить и она прониклась любовью к Джону. Они стали союзниками в борьбе. Болезнь Риджуэя и миссис Крэбтри – вот главное, чем была занята голова Джона все эти месяцы, день и ночь. Прочее стало не в счет! Вот что в нем и было действительно важно, а не весь этот вздор: Харли-стрит и толстые богачки – это вынужденная необходимость. Главное – его напряженная научная любознательность и стремление к цели. Вот что я хочу заставить вас понять.
Руки ее взвились в отчаянном всплеске, и Эркюль Пуаро отметил, как прекрасны и чувственны эти руки. Он сказал.
– Вы, кажется, очень хорошо это поняли.
– О да, я-то поняла. Джон приходил, рассказывал. Не только мне – отчасти, я думаю, и себе толсе. Так ему самому делалось честнее. Не раз он почти отчаивался, не находя способа совладать с усилением токсикоза, а потом его осеняло изменить процедуры. Я не могу передать вам, как это выглядело – скорее всего, да, вроде битвы. Вы не можете даже представить себе ее ярость и напряженность, а порой и агонию, порой полное изнеможение.
Генриетта немного помолчала, ее взгляд затуманили воспоминания.
Пуаро недоумевающе спросил:
– У вас, видимо, есть известные специальные познания?
Она покачала головой.
– Да нет. Ровно столько, чтобы понять, о чем рассказывал Джон. Я брала книги и читала об этом.
Она вновь умолкла. Ее лицо было мягким, губы открыты. «Она опять в воспоминаниях», – подумал Пуаро.
Со вздохом вернувшись к действительности, Генриетта тоскливо взглянула на него.
– Если б я могла сделать так, чтобы вы увидели…
– Но вы уже сделали это, мадемуазель.
– Правда?
– Да. Слушая вас, я все видел.
– Благодарю. Но не так легко будет объяснить инспектору Грейнджу.
– Может быть. Он сосредоточится на личном аспекте.
Генриетта сказала с горячностью:
– А это было неважно, абсолютно неважно!
Брови Пуаро поползли вверх, но она уже отвечала на его невысказанный протест:
– Это так! Видите ли, вскоре я очутилась между Джоном и тем, чему он себя посвятил. Я ему нравилась как женщина. Из-за меня он не мог сосредоточиться так, как бы ему хотелось. Он стал опасаться, не начал ли он любить меня – он никогда не хотел любить. Он вступил со мною в связь, чтобы поменьше думать обо мне. Он хотел, чтобы это было весело, легко – совсем как его прежние интрижки.
– И вы, – Пуаро пристально наблюдал за ней, – вы довольствовались таким положением?
Генриетта встала. Она заговорила, и снова это был сухой голос.
– Нет, не довольствовалась. В конце концов, все мы люди…
Пуаро, выждав минуту, сказал:
– Тогда почему же, мадемуазель…
– Почему? – она стремительно повернулась к нему. – Я хотела, чтобы Джону было хорошо, чтобы у Джона было то, чего он желает. Я хотела, чтобы он мог продолжать то, чем он жил – свою работу. И если он стремился избежать новой боли, новых душевных ран – что ж, я была согласна.
Пуаро рассматривал свой нос.
– Вот вы упомянули Веронику Крей. Джон Кристоу был ее другом?
– До минувшей субботы он не видел ее пятнадцать лет.
– Они были знакомы пятнадцать лет назад?
– Они были обручены. Я вижу, мне следует внести ясность. Джон безумно любил Веронику. Она же была, да и есть шлюха, пробы ставить негде. Крайняя эгоистка к тому же. Ее условия были: Джон бросает все, что ему дорого, и становится маленьким одомашненным мужем Вероники Крей. Джон порвал с ней – и был, конечно, прав. Но страдал он безмерно. Его мечтой стала жена, как можно менее похожая на Веронику. Он женился на Герде, которую можно неизящно определить как чурка с глазами. Всё было мило и славно, но, как мог бы предсказать любой, настал день, когда его стало бесить, что он женат на этакой колоде. У него были кое-какие связи – ничего существенного. Герда, конечно, никогда о них не знала. Но я лично думаю, что все пятнадцать лет что-то оставалось у Джона в душе – что-то, связанное с Вероникой. Он так, в сущности, и не избавился от нее. И вот в субботу он встречает ее опять.
После долгой паузы Пуаро задумчиво проговорил:
– В тот вечер он отправился проводить ее домой и вернулся в «Пещеру» в три часа ночи.
– Как вы узнали?
– У горничной болели зубы.
Генриетта заметила безо всякой связи:
– Слишком уж много слуг у Люси.
– А вы сами знали это, мадемуазель?
– Да.
– Откуда же?
Опять пауза. Затем Генриетта медленно ответила:
– Я смотрела в окно и видела его возвращение.
– Зубная боль, мадемуазель?
– Боль совсем иного рода, господин Пуаро.
Она встала и направилась к двери. Пуаро сказал:
– Я пойду с вами, мадемуазель.
Они пересекли шоссе и через ворота вошли в каштановую рощу. Пуаро сказал:
– Не стоит идти мимо бассейна. Можно свернуть влево и по верхней тропе выйти к цветочной аллее.
Стёжка круто уводила вверх, к лесу. Чуть погодя, они вышли к тропе пошире, ведущей вдоль откоса, заросшего каштанами. Вскоре им попалась скамья. Генриетта села, Пуаро примостился рядом с ней. Внизу расстилалась роща густо насаженных каштанов. Прямо от скамьи извилистая тропа сбегала вниз, туда, где угадывались блики голубой воды. Пуаро молча наблюдал за Генриеттой. Ее лицо смягчилось, напряженность прошла. Он осознал вдруг, что Генриетта кажется совсем юной. Наконец он сказал очень мягко:
