Текст книги "Смерть у бассейна"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Жаль, что мы не видимся чаще, милая Мэдж.

Она улыбнулась.

– Понимаю. В наше время нелегко поддерживать общение.

Снаружи донесся звук, и Эдвард встал.

– Люси права, – сказал он. – День был тяжелый – первое знакомство с убийством. Я пойду спать. Спокойной ночи.

Он вышел из комнаты в тот миг, когда в окне появилась Генриетта. Мэдж повернулась к ней.

– Что ты сделала с Эдвардом?

– С Эдвардом? – У Генриетты был отсутствующий вид. Она наморщила лоб, явно думая о чем-то совсем далеком.

– Да, с Эдвардом. Он вернулся непохожим на себя – окоченевший и серый.

– Если тебя так волнует Эдвард, почему бы тебе не сделать что-то для него?

– Сделать что-то? О чем ты?

– Не знаю. Встать на стул и закричать. Привлечь к себе внимание. Разве ты не знаешь, что с мужчинами вроде Эдварда это единственная надежда?

– Эдварду никогда не будет нужен никто, кроме тебя, Генриетта. Никогда.

– Что ж, это очень мило с его стороны, – она быстро взглянула на бледную Мэдж. – Я тебя обидела. Прости меня. Но сегодня я ненавижу Эдварда.

– Ненавидишь? Как это возможно?

– Это возможно! Ты не поймешь…

– Чего?

Генриетта тихо проговорила:

– Он напоминает мне о том, что я бы хотела забыть.

– Что именно?

– Ну, например, Айнсвик.

– Айнсвик? Ты хочешь забыть Айнсвик?

Голос Мэдж говорил, что она не верит этому.

– Да, да, да! Я была там счастлива. И именно сейчас я не могу вынести напоминаний об этом. Ты не понимаешь? Время, когда мы не знали, что нас ждет. Когда говорили с уверенностью, что все предстоящее изумительно. Некоторые мудры – они не надеются на счастье. Я надеялась.

Она закончила резко:

– Я никогда не вернусь в Айнсвик.

Мэдж тихо отозвалась:

– Я сомневаюсь в этом.

Глава 14

Утром в понедельник Мэдж проснулась рано, словно ее подтолкнули. С минуту она лежала в недоумении, потом, сбитая с толку, повернулась к двери, почти уверенная, что сейчас появится леди Энгкетл. О чем это Люси говорила позавчера, переступая ее порог? Что-то про трудный уик-энд? Да, и еще она была обеспокоена: ждала каких-то неприятностей.

Верно. А ведь какая-то неприятность приключилась, и лежала теперь на душе Мэдж тяжким грузом. Что-то такое, о чем не хочется думать, не хочется вспоминать. Да, да, и это «что-то» страшит ее. И это связано с Эдвардом. Воспоминание обрушилось как порыв ветра. Безобразное, резкое слово. Убийство!

«Ой, нет, – подумала Мэдж, – это не может быть правдой. Мне приснилось. Джон Кристоу – простреленный, мертвый, на краю бассейна. Кровь и голубая вода. Прямо какая-то обложка детективного романа. Бред, вымысел. Такого не бывает. Ах, если бы оказаться теперь в Айнсвике! Уж там этого не могло бы произойти».

Нет, это был не сон. Это случилось на самом деле – происшествие для «Ньюс оф Уорлд», а она, Эдвард, Люси, Генри и Генриетта оказались его участниками. Несправедливо, до чего же несправедливо. При чем тут они, если Герда убила своего мужа?

Мэдж неспокойно заворочалась.

Тихая, недалекая и чуточку трогательная Герда – это имя как-то не вязалось ни с мелодрамой, ни со злодейством. Разумеется, Герда не смогла бы убить никого.

И опять ей стало неуютно внутри. Нельзя, нельзя так думать. Потому что кто же еще мог убить Джона? Ведь Герда стояла подле тела с револьвером в руке. С револьвером, взятым ею из кабинета Генри.

Герда говорит, что нашла Джона раненым, а револьвер подняла. Ну, а что еще ей оставалось говорить? Надо же было хоть что-то сказать.

Генриетта правильно защищала Герду: она просто сказала, что версия Герды вполне возможна, а не стала выдвигать какие-нибудь немыслимые варианты.

Вчера вечером Генриетта вела себя очень странно, конечно, потому, что была потрясена смертью Джона Кристоу. Бедная Генриетта – она испытывала такое сильное чувство к Джону. Но это пройдет, как проходит все на свете. И тогда она выйдет за Эдварда и будет жить в Айнсвике, а Эдвард наконец-то обретет свое счастье.

Генриетта всегда с большой нежностью относилась к Эдварду. Помехой была только напористая и властная личность Джона Кристоу. Соседство с ним и делало Эдварда таким сравнительно бледным.

В это же утро, спустившись к завтраку, Мэдж была поражена, как освободившаяся от давления Джона индивидуальность Эдварда уже заявляет о себе. Он казался более уверенным в себе, не столь застенчивым и нерешительным.

Он любезно обращался к неотзывчивому и испепеляющему Дэвиду.

– Вы бы навещали Айнсвик почаще, Дэвид. Буду рад, если вы будете там как дома и узнаете это место получше.

Накладывая себе апельсиновое варенье, Дэвид процедил:

– Эти большие имения совершенно нелепы. Их бы следовало разделить.

– Надеюсь, этого не случится при моей жизни, – сказал с улыбкой Эдвард. – Мои арендаторы – народ вполне довольный.

– А не должны бы, – сказал Дэвид. – Никто не вправе быть довольным.

– Если б довольны своими хвостами были бы все обезьяны… – пробормотала стоявшая у пристенного столика леди Энгкетл, рассеянно глядя на поднос с жареными почками, – этот стишок я учила в детстве, но что-то не припомню продолжения. Нам с вами надо будет побеседовать, Дэвид. Я хочу усвоить все эти новые идеи. Насколько я уловила, надо всех ненавидеть, но в то же время обеспечить каждого бесплатным медицинским обслуживанием и всяческим дополнительным образованием (ах, эти бедные беспомощные деточки, каждодневно сгоняемые в школьные стада!); да, и рыбьим жиром, который вливают детям в горлышки, хотят они того или нет – а у него ужасно скверный запах.

«Люси опять в своем репертуара, как ни в чем не бывало», – подумала Мэдж.

И Гаджен, попавшийся ей навстречу в гостиной, тоже выглядел вполне обычно. По-видимому, жизнь в «Пещере» вернулась в привычное русло. После отъезда Герды все случившееся стало казаться сном.

Снаружи раздался шорох колес по гравию: это прибыл сэр Генри. Он переночевал в своем клубе и выехал рано утром.

– Ну как, дорогой – спросила Люси, – все ли в порядке?

– Да. Там была секретарша Джона, очень смышленая девушка. Она за всем и проследит. А еще, оказывается, у Герды есть сестра. Секретарша ей телеграфировала.

– Я знала, что должна быть, – сказала леди Энгкетл. – В Танбридж Уэлс?

– По-моему, в Бексхилле, – недоуменно откликнулся сэр Генри.

– Вот как? – Люси обдумывала Бексхилл. – Да, весьма правдоподобно.

Приблизился Гаджен.

– Звонил инспектор Грейндж. Дознание [17]17
  По английским законам, дознание, состоящее в допросе всех причастных к делу и экспертов, проводивших предварительное следствие, проводится так называемым «жюри» из судебных заседателей. Оно должно окончиться предъявлением обвинения. (Прим. перев.)


[Закрыть]назначено на 11 часов послезавтра.

Сэр Генри кивнул, леди Энгкетл сказала:

– Мэдж, вам, наверное, следует позвонить в ваш магазин.

Мэдж медленно побрела к телефону.

Жизнь ее была до такой степени обыкновенной и серой, что Мэдж вдруг ощутила отсутствие в своем словаре нужных фраз для разъяснения своей хозяйке ситуации, в которой она оказалась. Дело в том, что мадам Элфредж была не из тех, кому легко в любое время что-то объяснить.

Скрепя сердце, Мэдж сняла трубку.

Все вышло именно так гадко, как она себе представляла. Сиплый голос язвительной маленькой еврейки гневно бежал по проводам:

– Что это такое, миз Хадказл? Змерть? Похороны? Разве вы не очень хорошо знаете, что у меня нет звободных рук? Вы думаете, я уже поверила таким отговоркам? Вы, я вижу, весело проводите время.

Мэдж робко перебивала ее, стараясь говорить твердо и внятно.

– Полиция? Вы говорите – полиция? – Это был почти визг. – Вы замешаны в полицию?

Еле сдерживаясь, Мэдж объясняла, объясняла. Удивительно, каким грязным увидела все случившееся эта баба на другом конце провода. Вульгарное дело с полицейским вмешательством… Какая это все же загадка – другой человек!

Отворилась дверь и вошел Эдвард. Увидел разговаривавшую Мэдж, он хотел было удалиться, но она остановила его.

– Эдвард, останься. Пожалуйста. Очень прошу тебя.

Присутствие Эдварда придавало ей силы, нейтрализуя яд. Она убрала руку, прикрывавшую микрофон.

– Что? Да. Прошу прощения, мадам, но, в конце концов, едва ли тут есть моя вина…

Неприятный голос завизжал со злобным хрипом:

– Что у вас это за друзья? Что они за люди, если у них там полиция и убили человека? Я лучше позабочусь, чтобы вообще не нужно ваз обратно! Я не могу портить репутацию моей фирмы.

Мэдж вставляла сожалеющие, уклончивые слова. Наконец, со вздохом облегчения, положила трубку. Ее мутило и трясло.

– Это я на работу, – объяснила она. – Надо было предупредить, что я не выйду до четверга из-за следствия.

– Надеюсь, они восприняли это должным образом? А кстати, какой он, твой магазин готового платья? А его хозяйка? С ней можно работать приятно и в полном согласии?

– Я бы выразилась совсем иначе! Еврейка из Уайтчепеля с крашеными волосами и скрипучим голосом.

– Но, дорогая Мэдж…

Лицо Эдварда отразило такой ужас, что Мэдж чуть не расхохоталась. Он был явно встревожен.

– Но, детка, как ты можешь выносить такую даму? Если работа тебе необходима, так уж выбери такую, где окружение было бы приятным, а сослуживцы – милыми людьми.

Несколько мгновений Мэдж смотрела на него, не отвечая. «Как это объяснишь, – думала она, – человеку вроде Эдварда? Что он знает о рынке труда, о занятости?» И вдруг прилив горечи поднялся в ней. Люси, Генри, Эдвард, да, собственно, и Генриетта – все они отделены от нее неодолимой бездной, той бездной, что разделяет тружеников от праздных.

Они понятия не имеют, как трудно найти место, а найдя – удержаться на нем.

Кто-то мог бы сказать, что лично ей вовсе не так уж позарез нужно зарабатывать на жизнь. Люси и Генри были бы рады приютить ее. Столь же охотно они бы предоставили ей содержание. Последнее с готовностью сделал бы также и Эдвард. Но что-то в Мэдж восставало против того, чтобы принять такое предложение богатенькой родни. Наезжать изредка и окунаться в хорошо налаженную роскошь вечного досуга Энгкетлов было приятно. Она могла себя этим потешить. Но какая-то упрямая независимость удерживала ее от принятия подобной жизни в качестве подарка. Сходное чувство отвращало ее и от соблазна завести собственное дело на занятые у родни и друзей деньги. Достаточно она такого повидала.

Она не одолжит денег, не воспользуется связями. Она нашла работу за четыре фунта в неделю, и если ее приняли в действительности благодаря надеждам мадам Элфредж на то, что Мэдж будет привлекать в ее магазин своих «шикарных» друзей, то мадам просчиталась. Мэдж непреклонно отвергала подобные побуждения со стороны своих друзей.

Она не питала особых иллюзий насчет своей работы. Она не любила магазин, не любила мадам Элфредж, не любила вечного угождения раздражительным покупателям, но весьма сомневалась в возможности найти для себя другую, более приятную работу, поскольку ничему толком не была обучена.

Слова Эдварда, будто перед ней открыт широкий выбор, вызвали у нее легкое бешенство. Какое право имеет он жить в мире, столь оторванном от действительности?

Все они были Энгкетлами, все. А иногда, как в это утро, она не чувствовала своей принадлежности к этой фамилии. Она всецело была дочерью своего отца. Мысль об отце вызвала у нее всегдашний укол любви и сожаления. Седой, в летах, мужчина с утомленным лицом, годами бившийся за маленькое семейное дело, обреченное, вопреки всем его заботам и усилиям, катиться вниз. И дело было не в его несостоятельности, а в поступи прогресса.

Пожалуй, странно, что вся преданность Мэдж принадлежала не ее блестящей матери, урожденной Энгкетл, а кроткому изнуренному отцу. После каждой поездки в Айнсвик – этих упоений ее жизни, она читала чуть осуждающий вопрос на лице отца и отвечала, обвив руками его шею: «Я рада, что я дома, очень рада».

Ее мать умерла, когда Мэдж было тринадцать лет. Временами Мэдж задумывалась, как мало она знала свою мать. Мама была красивой, рассеянной, веселой. Жалела ли она о своем браке, который увел ее из клана Энгкетлов? Мэдж терялась в догадках. После смерти жены отец еще больше поседел и притих. Его попытки вдохнуть жизнь в угасающий бизнес становились все менее успешными. Он умер, когда Мэдж было восемнадцать.

Она жила у разных Энгкетлов, принимала их подарки, хорошо проводила с ними время, но отказывалась от их финансовой поддержки. И как она их ни любила, случалось, как вот сейчас, что она чувствовала внезапное и отчаянное отличие от них. «Ни черта они не смыслят!» – подумала Мэдж со злостью.

Неизменно чуткий Эдвард озадаченно глядел на нее.

– Я расстроил тебя? – спросил он мягко. – Чем?

В комнату забрела Люси. Она была где-то на полпути одного из своих подразумеваемых диалогов.

– …Видите ли, кто же знает, что она предпочтет: нас или «Белый олень»?

Мэдж непонимающе посмотрела на Эдварда.

– Бесполезно глядеть на Эдварда, – сказала леди Энгкетл. – Откуда Эдварду знать. А вот вы, Мэдж, всегда так практичны.

– Я не знаю, о чем вы, Люси.

Люси была поражена.

– О дознании, разумеется, должна приехать Герда. Где ей остановиться – у нас или в гостинице «Белый олень»? Конечно, здесь мучительные воспоминания, но там на нее все будут глазеть и будет полно репортеров. Не помните ли: в среду в одиннадцать или в половине двенадцатого? – Улыбка озарила лицо леди Энгкетл. – Я еще никогда не была перед жюри. Я думаю одеть серое и шляпку, конечно. Как в церковь. Но без перчаток.

– Знаете, – продолжала леди Энгкетл, пересекая комнату по направлению к телефону, – у меня, кажется, сейчас и нет никаких перчаток, исключая садовые! – Она сняла трубку и стала с серьезным видом ее рассматривать. – Конечно, осталась куча длинных вечерних, еще с губернаторских времен. Перчатки – это, пожалуй, глупость, вам не кажется?

– Единственная польза от них – избежать отпечатков пальцев при совершении преступления, – сказал Эдвард с улыбкой.

– Ага, очень интересно, что вы об этом вспомнили, очень интересно. А что я делаю с этой штукой? – леди Энгкетл взглянула на трубку с легким отвращением и недоумением.

– Вы собираетесь кому-нибудь позвонить?

– Не думаю. – Леди Энгкетл неопределенно покачала головой и очень осторожно положила трубку на рычаги.

Она перевела взгляд с Эдварда на Мэдж.

– Наверное, Эдвард, вам не стоило бы расстраивать Мэдж. Ее куда больше пугают внезапные смерти, чем нас.

– Люси, дорогая! – воскликнул Эдвард. – Я просто беспокоился насчет места, где Мэдж работает. Оно показалось мне совсем неподходящим.

– Эдвард полагает, что мне следует найти приятного и полного понимания работодателя, который бы оценил меня по достоинству, – сухо пояснила Мэдж.

– Милый Эдвард! – воскликнула Люси тоном полного понимания. Она улыбнулась Мэдж и вышла.

– Нет, серьезно, Мэдж, – сказал Эдвард. – Мне это не нравится.

Она прервала его:

– Эта чертова баба платит мне четыре фунта в неделю. Вот и вся разгадка.

Она проскользнула мимо него и направилась в сад.

Там сидел сэр Генри на своем обычном месте, но Мэдж свернула в сторону и стала подниматься по направлению к цветочной аллее.

У нее очаровательные родственники, но в это утро их очарование не имело для нее никакого смысла.

В конце тропы на скамейке сидел Дэвид Энгкетл. В этом излишнего очарования не было и в помине, и Мэдж направилась прямо к нему. Она села рядом, заметив со злорадным удовольствием страх в его взгляде.

«До чего же трудно уединиться», – подумал Дэвид. Он был изгнан из спальни жизнерадостным вторжением горничной со шваброй и пылесосом. Библиотека и «Британская энциклопедия» не стали его прибежищем, как он оптимистически надеялся. Дважды туда заносило леди Энгкетл, доброжелательно обращавшуюся с вопросами, осмысленных ответов на которые как всегда не имелось в природе.

Он вышел сюда обдумать свое положение. Обычный уик-энд, в который он ввязался-то против воли, теперь затягивался из-за процедуры, принятой для случаев внезапной и насильственной смерти.

Дэвид, предпочитавший академически созерцательные размышления о Прошлом или серьезные прения о политических судьбах, левых направлениях в Будущем, не хотел иметь ничего общего с мучительным и практическим настоящим. Как он и говорил леди Энгкетл, он не читал «Ньюс оф Уорлд», но «Ньюс оф Уорлд», кажется, сама вошла в «Пещеру».

Убийство! Дэвид с омерзением содрогнулся. Что подумают друзья? Как это воспримут? Какого рода отношение принято к таким вещам? Скука? Отвращение? Или это их позабавит?

Занятый исследованием подобных вопросов, Дэвид совсем не обрадовался Мэдж. Он встревоженно следил, как она усаживается рядом. Еще пуще юношу поразил тот вызов в глазах Мэдж, с каким был его взгляд принят. Неприятная девица безо всякой интеллектуальной ценности.

– Как вам нравятся ваши родственники? – спросила она.

Дэвид пожал плечами и ответил:

– Надо ли вообще думать о родственниках?

– А надо ли вообще думать о чем-либо?

«Тебе-то уж точно не о чем», – подумал Дэвид и сказал почти любезно:

– Я рассматривал свое восприятие убийства.

– Это так странно: оказаться к нему причастным, – сказала Мэдж.

Дэвид вздохнул и сказал:

– Утомительно, – и это было, пожалуй, самое невинное, что он мог сказать. – Сплошные банальности, уместные только в детективном чтиве!

– Вы, должно быть, жалеете, что приехали, – сказала Мэдж.

– Да, – вздохнул Дэвид. – Я мог бы остановиться у друга в Лондоне. Он держит книжный магазин левого направления.

– Наверное, там поспокойнее.

– Стоит ли печься о спокойствии? – насмешливо спросил Дэвид.

– Бывает, когда я чувствую, что не могу печься ни о чем другом.

– Изнеженное отношение к жизни, – изрек Дэвид. – Принадлежи вы к рабочему классу…

– А я именно к нему и принадлежу, – перебила Мэдж. – Вот почему покой и благоустроенность так дороги для меня. Утренний чай, бесшумно подаваемый в постель; фарфоровая ванна с хлещущей струей горячей воды; эти восхитительные купальные экстракты; кресло, в котором ты чуть не тонешь…

– Всё это должно быть и у рабочих, – отрезал Дэвид. Правда, он находил чуть подозрительным пункт насчет бесшумно подаваемого утреннего чая, звучавший невыносимо сибаритски для серьезно устроенного мира.

– Как нельзя более с этим согласна, – от всего сердца сказала Мэдж.

Глава 15

Телефон зазвонил как раз, когда Эркюль Пуаро наслаждался десятичасовой чашкой шоколада. Он подошел и поднял трубку.

– Слушаю.

– Господин Пуаро?

– Леди Энгкетл?

– Как это мило, что вы узнали меня по голосу! Я помешала вам?

– Нисколько. Надеюсь, вы не пали духом после вчерашнего несчастья?

– Нет, конечно. Несчастье, как вы выразились, каждый ощущает, я считаю, совершенно по-своему. Я звоню, чтобы узнать, не сможете ли вы зайти – я по-нимаю, это для вас лишние хлопоты. Вроде дополнительных занятий в школе. Но я, право же, в страшной растерянности.

– Конечно, леди Энгкетл. Прямо сейчас?

– Да, я именно это имела в виду. И как можно скорее. Это так любезно с вашей стороны.

– Пустяки. Значит, мне пойти лесом?

– О, конечно, – кратчайшим путем. Очень вам благодарна, господин Пуаро.

Помедлив лишь затем, чтобы удалить несколько пылинок с отворотов пиджака и надеть легкое пальто, Пуаро пересек шоссе и заспешил по тропе между каштанами. У бассейна никого не было – полиция закончила осмотр и удалилась. Все выглядело мирным и спокойным в чуть мглистом свете осени. Пуаро мельком заглянул в павильон. Накидка из серебристых лис исчезла, отметил он. Но спички лежали на прежнем месте. «Явно не место держать спички – тут сыро. Один коробок на всякий случай – ну ладно, но не шесть же». Он хмуро глянул на расписной металлический столик. Поднос со стаканами был убран. Кто-то рисовал карандашом на крышке стола – наспех набросанное дерево, словно из ночных кошмаров. Это уязвило Эркюля Пуаро, ибо нарушался плавный ход его мысли. Он цокнул языком, покачал головой и заторопился к дому, гадая о причине столь срочного вызова.

Леди Энгкетл, ожидавшая у французского окна, провела его в пустую гостиную.

– Очень мило с вашей стороны, что пришли.

Она дружелюбно пожала ему руку.

– Мадам, я к вашим услугам.

Леди Энгкетл выразительно развела руками. Ее красивые большие глаза округлились.

– Видите ли, всё так сложно. Инспектор берет интервью – нет, расспрашивает, – нет, снимает показания, – как они это называют? В общем, у Гаджена. Вся наша жизнь здесь зависит от Гаджена и все наше сочувствие с ним. Ведь это, естественно, ужас для него – подвергнуться полицейскому допросу – даже инспектором Грейнджем, хоть он, я чувствую, по-настоящему милый, и, возможно, семейный – может, у него мальчишки, и он помогает им вечерами что-нибудь собирать из «Конструктора», и жена, у которой дома ни пятнышка, но немного тесновато…

Эркюль Пуаро щурился, покуда леди Энгкетл развивала свой скетч насчет домашнего уклада инспектора Грейнджа.

– Кстати, усы его висят, – продолжала леди Энгкетл. – Я думаю, что дом, где уж слишком все блестит, может порой нагнать тоску. Так мыло действует на лица больничных сиделок. Сплошное сияние! Правда, это больше в провинции, где во всем так отстают – в Лондоне-то в детских садах у нянь пропасть пудры и яркой помады. Да, господин Пуаро, я хочу сказать, что вы должны отобедать у нас, когда это кошмарное дело будет закончено.

– Вы очень любезны.

– Сама я не против полиции, – сказала леди Энгкетл. – Я даже нахожу все это крайне занятным. Я сказала инспектору Грейнджу: «Позвольте помогать вам, чем только смогу». На вид он вроде бестолков, но зато методичен. Полицейским важнее всего побудительные причины. Я только что говорила о медсестрах и подумала, что у Джона Кристоу… Ну, знаете, та курносая и рыжая – довольно мила. Но, конечно, это было давно и не может интересовать полицию. Разве узнаешь, с чем еще бедной Герде приходилось мириться? Она ведь образец преданности, не находите? Или, возможно, она верила всему, что ей говорили. Тем, кто не обладает достаточным умом, лучше всего, думаю, поступать как раз так.

Внезапно леди Энгкетл распахнула двери кабинета и втянула туда Пуаро, звучно объявив: «А вот и господин Пуаро», затем степенно обошла его и удалилась, прикрыв дверь.

У стола сидели инспектор Грейндж и Гаджен. В углу примостился юноша с блокнотом. Гаджен почтительно встал. Пуаро поспешил с извинениями:

– Я немедленно удаляюсь. Уверяю, я понятия не имел, что леди Энгкетл…

– Нет, нет, что вы! – Усы Грейнджа сегодня висели безнадежнее, чем когда-либо. «Возможно, – подумал Пуаро, – все еще под впечатлением импровизации леди Энгкетл о Грейндже, – очередная уборка была уж слишком грандиозной или, скажем, был куплен медный бенаресский столик, так что доброму инспектору действительно стало негде повернуться». Он гневно отогнал эти мысли. Чистенькое, но тесное жилище инспектора, его жена, его увлеченные «Конструктором» мальчики были сплошь порождением своеобразного ума леди Энгкетл. Но яркость и осязаемость их умозрительного воплощения заинтересовали его. Это был просто маленький шедевр.

– Садитесь, господин Пуаро, – сказал Грейндж. – Есть кое-что, о чем бы мне хотелось спросить вас – и тогда я тут почти закончу.

Он повернулся к почтительному Гаджену, который был почти насильно усажен вновь и теперь бесстрастно глядел на собеседника.

– И это все, что вы можете припомнить?

– Да, сэр. Всё, сзр, было совершенно как обычно. Никаких неприятностей не было.

– А та меховая накидка в летнем домике у бассейна? Которой из дам она принадлежала?

– Вы говорите, сэр, о накидке из серебристых лис? Я заметил ее вчера, когда убирал стаканы из павильона. Только она не принадлежит никому в этом доме, сэр.

– Тогда кому же?

– Вероятно, мисс Крей, сэр. Мисс Веронике Крей, киноактрисе. На ней было что-то похожее.

– Когда?

– Когда она была здесь позавчера вечером, сэр.

– Вы не упоминали о ней, перечисляя гостей?

– А она и не была гостьей, сэр. Мисс Вероника Крей живет в «Голубятне»… э-э… особняке у шоссе, и она приходила уже после обеда занять спичек. У нее все вышли.

– Она взяла шесть коробков? – спросил Пуаро.

Гаджен повернулся к нему.

– Верно, сэр. Их милость, выяснив, что спички у нас в изобилии, настояли, чтобы мисс Крей взяла полдюжины.

– Которые она оставила в павильоне, – сказал Пуаро.

– Да, сэр, я заметил их вчера утром.

– Немного тут осталось такого, чего бы этот человек не заметил, – констатировал Пуаро, когда Гаджен удалился, мягко и почтительно прикрыв за собой дверь. Инспектор Грейндж заметил, что со слугами сущая морока.

– Однако, – сказал он, чуть оживляясь опять, – всегда есть судомойки. Говорить с ними совсем не то, что с этими высокомерными дворецкими.

– Я послал человека разобраться и на Харли-стрит, – продолжал он. – Сегодня попозже я и там буду. Может быть, кое-что выясним там. Смею сказать, жене Кристоу было на что закрывать глаза. Сколько знаменитых врачей со своими дамами-пациентками… о, вы бы поразились! А леди Энгкетл дала понять, что была какая-то неприятность из-за медсестры. Правда, она говорила об этом очень туманно.

– Да, – согласился Пуаро. – Она бывает туманной.

Искусно составленная картина… У Джона Кристоу амуры с медсестрой… возможности, даваемые профессией… обилие у Герды Кристоу поводов для ревности и их венец – убийство.

Да, искусно преподнесенная картина, направляющая внимание к тайнам Харли-стрит – подальше от «Пещеры», от того мига, когда Генриетта Савернек, шагнув вперед, забрала револьвер из безвольной руки Герды… от другого мгновения, когда умирающий произнес: «Генриетта».

И вдруг, открыв глаза, дотоле полуприкрытые, Эркюль Пуаро спросил:

– Ваши мальчики увлекаются «Конструктором»?

– А что? – вырванный из своей задумчивости, Грейндж уставился на Пуаро. – А что? Собственно говоря, они для этого маловаты, хотя я и подумывал подарить Тедди «Конструктор» к Рождеству. Почему вы спросили?

Пуаро покачал головой. «Что делает леди Энгкетл опасной, – думал он, – так это то, что ее интуитивные, дикие догадки часто могут обернуться правдой. Беспечными (притворно?) словами она создавала картину – и если часть картины верна, то против воли начинаешь верить и в правильность остального, не так ли?»

А инспектор Грейндж тем временем говорил.

– И вот что стоит отметить, господин Пуаро. Эта мисс Крей, актриса, заявилась одолжить спичек. Если ей было надо спичек, почему она не заглянула к вам – в двух шагах от себя. Зачем шла за полмили?

Эркюль Пуаро пожал плечами.

– Причины могли быть. Скажем, снобистского порядка. Мой особнячок невзрачен и мал. Я тут «воскресник». Сэр Генри же с женой – люди заметные здесь, в своем поместье и живут. Наша мисс Крей могла просто искать знакомства. В конце концов, и это способ.

Инспектор Грейндж встал.

– Да, – сказал он, – это вполне возможно, но не хотелось бы упустить что-либо. Впрочем, я не сомневаюсь, что все у нас пройдет гладко. Сэр Генри опознал оружие, как взятое из его собрания. И, кажется, с ним-то они и упражнялись накануне. Миссис Кристоу оставалось лишь зайти в кабинет, взять револьвер и патроны там, куда сэр Генри у нее на глазах их положил. Очень просто.

– Да, – пробормотал Пуаро. – Кажется, очень просто.

Именно так женщины вроде Герды Кристоу совершают преступления. Без хитросплетений и уловок – внезапно доведенные до злодеяния жестокими муками простой, но глубоко любящей души.

И все же, несомненно – несомненно, – у нее должно было остаться немного чувства самосохранения. Или она действовала в том ослеплении, в тех сумерках сознания, когда отбрасываются все доводы? Он вспоминал ее ошеломленное лицо. Он не понимал – просто не понимал. Но чувствовал, что должен понять.