Текст книги "Смерть у бассейна"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Генриетта не ответила, и Эдвард продолжал:

– Это так, ну разве нет? Не будь на свете Джона Кристоу, ты бы стала моей женой.

– Я не представляю себе жизни без Джона Кристоу, – резко ответила она. – Тебе следует это понять!

– Раз так, что мешает ему развестись, чтобы вы могли соединиться?

– А Джон и не собирается. И неизвестно, захотела ли бы я стать его женой, если бы он и сделал это. У тебя совершенно неверные представления о нас.

Задумчиво, словно размышляя вслух, Эдвард сказал:

– Джон Кристоу. В этом мире слишком много Джонов кристоу.

– Ты неправ. Очень мало людей, подобных Джону.

– Прекрасно, если это так. На мой взгляд, по крайней мере, – он поднялся. – Нам лучше вернуться.

Глава 7

Когда они сели в машину, а Льюис закрыла парадную дверь дома на Харли-стрит, Герда ощутила, как боль изгнания пронзает ее. Хлопок двери был последней каплей. Обратного пути нет – а впереди этот жуткий уик-энд. А ведь дома гора дел, которые нельзя оставлять… Закрыла ли она кран в ванной? И счет из прачечной. Она его положила… вот только куда? Хорошо ли оставлять детей с мадемуазель? Она ведь такая… такая… Будет ли Теренс, например, хоть изредка делать что-нибудь из того, что велит мадемуазель? У французских гувернанток, видимо, никогда не бывает авторитета.

Она села за руль, все еще придавленная тоской, и нервно нажала стартер. Нажала еще раз. И еще. Джон сказал:

– Мотор заведется успешнее, если ты включишь зажигание.

– Ой, какая я глупая!

Она бросила на него быстрый, тревожный взгляд. Если Джон сразу начнет злиться… Но, к ее облегчению, он улыбался. «Это потому он так мил, что мы едем к Энгкетлам».

Бедный Джон, он так напряженно работал! Его жизнь бескорыстна, всецело посвящена другим. Неудивительно, что он так предвкушает этот долгий уик-энд. И, возвращаясь мысленно к разговору за столом, она сказала, раньше чем нужно нажав сцепление, так что машину рвануло с места:

– Знаешь, Джон, не шутил бы ты, ей-богу, будто ненавидишь больных. Это очень здорово, как ты умеешь легко относиться ко всему, что ты делаешь, и я это понимаю. Но не дети. Терри особенно. Он все понимает дословно.

– Не раз бывало, – сказал Джон, – когда Терри мне казался почти взрослым, не то что Зена! Доколе девочка может оставаться каким-то ворохом жеманства?

Герда не сдержала чуть заметной радостной улыбки. Джон, она знала, поддразнивает ее.

– По-моему, дорогой, детям полезно понять, что жизнь врача – это бескорыстие и самоотдача.

– О, боже, – воскликнул Кристоу.

Герда мигом осеклась. Приближавшийся светофор уже давно горел зеленым глазом. Наверняка, решила она, свет переключится до того, как я успею проехать. И она начала притормаживать. Зеленый не гас. Джон Кристоу забыл свой обет не высказываться по поводу Г'ердиного вождения и спросил:

– Чего ради мы остановились?

– Я думала, он сейчас переключится…

Она резко нажала на акселератор, машина дернулась и заглохла. На перекрестке злобно загудели машины.

Джон сказал – и вполне любезно:

– Честное слово, Герда, ты – наихудший в мире водитель.

– Светофоры – это мое вечное мучение. Никогда не знаешь, когда они переключатся.

Джон искоса бросил быстрый взгляд на Гердино напряженно-несчастное лицо.

«Все ее мучит», – подумал он, пытаясь представить, каково жить в подобном состоянии. Но он не был человеком богатого воображения и ничего у него не вышло.

– Видишь ли, – Герда гнула свою линию. – Я всегда внушала детям, что жизнь врача – это жертвенность, желание облегчить людские страдания, это жажда служить другим. Это так благородно – и я так горжусь, что ты отдаешь этому делу все свое время и силы, что никогда не щадишь себя…

Джон перебил ее:

– А тебе не приходило на ум, что мне нравится быть врачом, что это радость, а не жертва! Ты не представляешь, как это чертовски интересно!

«Да нет, – подумал он, – Герде сроду этого не понять!» Расскажи он ей о миссис Крэбтри и клинике Маргарет Рассел, она и тут бы усмотрела в нем лишь ангельского целителя бедных.

– Тонущая в патоке, – пробормотал он чуть слышно.

– Что? – Герда наклонилась к нему.

Он покачал головой.

Если бы он сказал Герде, что пытается найти лекарство от рака – это вызвало бы ее отклик, – она могла понять простую, обращенную к чувствам информацию. Но никогда бы она не поняла своеобразного обаяния замысловатостей болезни Риджуэя – он сомневался даже, смог бы втолковать ей, что это вообще за болезнь такая. «Особенно, – подумал он с усмешкой, – из-за того, что мы и сами не очень-то знаем. Нам, собственно, неизвестно, отчего перерождается кора головного мозга».

Вдруг его осенило, что Теренса, пусть и мальчишку, болезнь Риджуэя заинтересовать бы могла. Ему понравилось то, как Теренс оценивающе поглядывал на него перед тем, как заявить: «Я думаю, папа вовсе не шутит». Последние несколько дней Теренс был в немилости за поломку кофейной мельницы. Какая-то чушь: пытался, видите ли, изготовить аммиак. Аммиак? Странный ребенок, зачем ему аммиак? Между прочим, это любопытно.

Молчание Джона успокоило Герду. Она лучше ладила с управлением, если ее не отвлекали разговорами. Кроме того, раз Джон погружен в мысли, меньше вероятность, что он замечает скрежещущий звук при переключении скорости. Герда знала, что у нее это получалось вполне недурно, но только не тогда, когда с ней едет Джон. Ее нервозная решимость делать сегодня все как надо привела к обратному результату: руки стали неуклюжими, она давила на педаль или слишком сильно, или недостаточно, а затем нажимала на рычаг переключения скоростей так быстро и неловко, что раздавался протестующий визг.

– Легче, Герда, легче, – когда-то давно втолковывала ей Генриетта. И показывала, как. – Ты все не можешь ощутить, когда она сама просит переключения. Держи руку легко, пока ты это не почувствуешь. Ты не дави на рычаг, ты почувствуй.

Но Герде эта задача оказалась непосильной. Казалось бы, все должно получаться как надо, ведь она нажимала более или менее в том направлении! Машины следовало бы делать так, чтобы они не издавали такого жуткого скрежета.

«В общем, – думала Герда, начиная подъем по Мершем Хилл, – эта поездка проходит не так уж плохо».

Джон все еще витал где-то и не заметил прямо-таки трубного рева в коробке, когда показался Кройдон. Тут она оптимистично, (ибо машина набирала скорость) переключила на третью – и мотор тут же заглох. Джон очнулся от своих грез.

– Ты не нашла удачнее места для переключения скоростей, кроме как на подъеме?

Герда стиснула зубы. Теперь уже близко. Она предпочла бы ехать туда еще несколько часов, пусть бы даже Джон и вышел из себя.

Но они уже едут Лемешным Кряжем, а вокруг них – пламенеющие осенние леса.

– Так удивительно – из Лондона попасть сюда, – воскликнул Джон. – Подумай, Герда, а мы почти все время торчим в своей тусклой гостиной и распиваем чай.

Их полуосвещенная гостиная встала перед глазами Герды мучительно-прекрасным видением. О, если бы сидеть сейчас там!

– Местность выглядит прелестно, – героически проговорила она.

Крутой спуск с холма. Теперь спасения нет. Смутная надежда на избавляющее от кошмара вмешательство чего-то не сбылось. Вот они и приехали.

Когда они въезжали, она немного утешилась, завидя Генриетту, сидящую на перилах с Мэдж и высоким худощавым мужчиной. Она испытывала какое-то доверие к Генриетте, не раз внезапно приходившей ей на помощь, когда дела оборачивались совсем худо.

Джон тоже рад был видеть Генриетту. Самое прекрасное в жизни – это после роскошной картины осени и спуска с холмов встретить здесь Генриетту. Она была в его любимом наряде: в зеленом твидовом костюме, который так гармонировал с окружающей природой. Она сидела, вытянув длинные стройные ноги. Ему не было необходимости говорить с ней сейчас – один быстрый взгляд, мимолетная улыбка… Ему достаточно было знать, что она здесь и ждет его, представляя, каким пустым и невеселым был бы уик-энд без нее.

Приветствовать их вышла леди Энгкетл, которой ее такт предписывал по отношению к Герде куда большую теплоту, чем была бы уместна с другим гостем.

– Ну до чего же я счастлива вас видеть, Герда! Мы же век не виделись! И Джон!

Становилось ясно, что Герду ожидали с пылким нетерпением, а Джон – лишь приложение к ней. Такая несуразица сразу вогнала Герду в столбняк неловкости.

– Вы знакомы с Эдвардом Энгкетлом? – продолжала Люси.

Со словами: «По-моему, нет» Джон кивнул Эдварду. Вечернее солнце зажгло золото волос Джона, подчеркнув голубизну глаз. Так мог выглядеть сошедший на берег викинг Вильгельма Завоевателя. Его голос, низкий и звучный, был приятен для слуха, и магнетизм всей его личности покорял окружающих. Увы, Эдвард, по контрасту с Джоном, выглядел бескровным, слишком бесцветным. Угловат, сутул, словно привидение старого замка…

Генриетта предложила Герде осмотреть огород.

– Люси, конечно, потащит нас любоваться каменным садом и осенними клумбами, – говорила она по дороге. – Но мне всегда были по душе огороды – милей и приятней. Можно посидеть возле огуречных грядок или зайти в теплицу. Никто не беспокоит, да и есть что пожевать.

Они и правда нашли перезрелый горох. Генриетта ела его сырым, а Герде он не понравился. Она была рада ускользнуть от Люси, сегодня еще более оживленной, чем обычно. Зато с Генриеттой Герда говорила почти воодушевленно. Вопросы Генриетты были таковы, что у нее всегда было что ответить. Через десять минут Герда почувствовала себя куда лучше и начала думать, что уик-энд, в конце концов, может оказаться не так уж страшен.

Зена ходит в школу и ей только что подарено новое платье. Герда пространно его описала. Да, и новый магазин кожаных изделий тоже очень мил. А правда ли, интересовалась Генриетта, так легко самой сплести сумку? Герда должна ей показать.

До чего же, в самом деле, легко сделать так, чтобы Герда выглядела счастливой, и как этот счастливый вид ее разительно преображает! «Бедняжка сейчас свернется клубком и замурлыкает», – подумала Генриетта.

Они сидели, довольные, на углах парниковых рам, и солнце, теперь уже низкое, создавало видимость летнего дня. Внезапно они обе замолчали. Безмятежность сползла с лица Герды. Плечи ее поникли. Она вздрогнула, когда Генриетта заговорила.

– Почему ты приезжаешь, если ненавидишь все это?

Герда торопливо начала:

– Да нет. Не знаю, с чего ты это взяла…

На миг запнувшись, продолжала:

– Это ведь так здорово – укатить из Лондона, а леди Энгкетл просто ужасно добрая.

– Люси? Ничего подобного.

Герду это слегка ошарашило.

– Да нет же. Она всегда так любезна со мной.

– У Люси прекрасные манеры и она умеет быть приятной. Но она скорее жестокая женщина. Это, я думаю, оттого, что она понятия не имеет, как думают и что чувствуют люди обыкновенные. И тебе ненавистно бывать здесь, Герда! Ты же это знаешь. Так чего ради приезжать с такими чувствами?

– Ну, видишь ли, это нравится Джону.

– О, Джону тут по душе. Но ты бы могла отпускать его одного.

– Он не захочет. Уик-энд без меня ему будет не в радость. Он совсем лишен эгоизма. Он считает, что для меня большое счастье выезжать за город.

– За город – это хорошо, – сказала Генриетта, – только не надо добавлять к Энгкетлам.

– Я… я не хотела создавать впечатление, будто я неблагодарна.

– Милая Герда, да и почему это мы должны быть тебе по душе? Я всегда считала, что мы, Энгкетлы – отвратное семейство. Все мы обожаем собираться и говорить на собственном необыкновенном языке. Неудивительно, если постороннему хочется убить нас.

Помолчав, она добавила:

– Кажется, время идти к чаю. Вернемся.

Она наблюдала за лицом Герды, когда та встала и зашагала к дому. «А ведь это здорово, – подумала Генриетта, – увидеть вдруг, как именно выглядели лица христианских мучениц перед выходом на арену со львами.

Едва выйдя за изгородь, они услышали выстрелы, и Генриетта заметила:

– Похоже, избиение Энгкетлов уже началось.

Оказалось, сэр Генри и Эдвард заспорили об огнестрельном оружии, иллюстрируя доводы пальбой из пистолетов. Оружие было страстью сэра Генри, и он располагал целой коллекцией. Он вынес несколько пистолетов и мишени, и они с Эдвардом затеяли состязание.

– А, Генриетта! Попробуйте-ка, сумеете ли застрелить грабителя?

Генриетта взяла у него револьвер.

– Ага. Правильно. Да, цельтесь вот так.

Трах!

– Не попали вы в него, – сказал сэр Генри.

– Ну-ка, а Герда?

– Ой, я не знаю…

– Давайте, миссис Кристоу. Это совсем просто.

Герда выстрелила, вздрогнула и зажмурилась. Пуля отклонилась больше, чем у Генриетты.

– И я хочу, – сказала Мэдж, подходя.

– Это труднее, чем кажется, – заметила она после двух попыток. – Но довольно забавно.

Из дома вышла Люси. Следом показался высокий и мрачный юноша.

– Это Дэвид, – объявила она.

Пока ее муж приветствовал Дэвида Энгкетла, она взяла у Мэдж револьвер, перезарядила его и без лишних слов трижды продырявила мишень рядом с центром.

– Отлично, Люси, – воскликнула Мэдж. – Я и не знала, что стрельба входит в число ваших сильных сторон.

– Люси, – сурово сказал сэр Генри, – всегда убивает того, в кого стреляет.

И добавил с мечтательной интонацией:

– Однажды это пригодилось. Помнишь, дорогая, головорезов, что напали на нас в тот день на азиатской стороне Босфора? Двое уже повалили меня и подбирались к моему горлу.

– А что делала Люси? – спросила Мэдж.

– Дважды пальнула в кучу. Я даже не знал, что у нее с собой пистолет. Одному негодяю прострелила ногу, а другому – плечо. Это была наибольшая опасность, какой я подвергался в сем мире. Не представляю, как она не убила меня.

Леди Энгкетл улыбнулась ему:

– Я считаю, что всегда надо идти на некоторый риск, – сказала она мягко. – И делать это быстро, не слишком раздумывая.

– Восхитительная мысль, дорогая, – сказал сэр Генри. – Но мне всегда было немного огорчительно, что риском, на который ты пошла, был я!

Глава 8

После чая Джон предложил Генриетте: «Прогуляемся?» а леди Энгкетл сказала, что она должна показать Герде «каменный сад» [5]5
  «Каменный сад» – широко распространенная в Англии форма декоративного сада, возникшая в конце XIX в, (создатели – архитекторы Маусон и Люйтенс). Обычные принадлежности таких садов – каменная стена с вьющимися растениями, окаймленный плитами прямоугольный или овальный пруд с ирисами и кувшинками, валуны или группы камней, обилие цветов и декоративных растений с большими листьями. (Прим. перев.)


[Закрыть], хотя конечно, сейчас не самое подходящее время года.

«Прогулка с Джоном, – подумала Генриетта, – менее всего похожа на прогулку с Эдвардом». С Эдвардом у нее чаще всего было чувство убитого времени. Он был прирожденный убийца такого рода. Гуляя с Джоном, она неизменно наполнялась бодростью, а сегодня, поднимаясь на Лемешный Кряж, даже сказала, переводя дух:

– Это не марафон, Джон!

Он засмеялся и умерил шаг.

– Я тебя уморил?

– Да нет, я могу ходить быстро, но зачем? Мы ведь ни за кем не гонимся. Откуда вообще в тебе эта свирепая энергия? Ты от себя самого убегаешь?

Его шаги замерли.

– Почему ты так сказала?

Генриетта взглянула на него с удивлением.

– Я не вкладывала в это никакого особенного смысла.

Джон снова зашагал, но теперь уже медленнее.

– В самом деле, – сказал он. – Я устал. Я очень устал.

Она слышала утомление в его голосе.

– Как там Крэбтри?

– Еще рано говорить, но, по-моему, я понял, в чем дело. Если это так, – его шаги опять ускорились, – мы на пороге открытия.

– Ты хочешь сказать, что будет найдено средство от болезни Риджуэя? Что от нее не будут умирать?

– Разве что случайно.

«Какие странные люди – врачи», – подумала Генриетта. Случайно!

– Иначе говоря, это откроет широчайшие возможности.

Он глубоко вздохнул.

– Приятно оказаться здесь, приятно наполнить легкие этим воздухом, приятно видеть тебя. – Он издал один из своих внезапных быстрых смешков. – И это все будет приятно Герде.

– Герда, разумеется, просто обожает бывать в «Пещере»?

– Конечно. Кстати, встречал я Эдварда Энгкетла раньше? Не могу припомнить. Такое невыразительное, ускользающее лицо.

– Эдвард прелесть. Я всегда была без ума от него.

– Ладно, давай не будем тратить время на Эдварда. Ни один из этих людей не стоит траты времени.

Генриетта тихо сказала:

– Иногда, Джон, я боюсь тебя!

Он повернул к ней изумленную физиономию.

– Ты так невнимателен, так – да, слеп!

– Слеп?

– Ты не сознаешь – ты не видишь – ты на редкость черств! Ты понятия не имеешь, что думают, что переживают другие.

– Я мог бы утверждать как раз обратное.

– Ты видишь, конечно, но только то, до чего снисходишь. Ты похож на прожектор. Мощный луч выхватывает нужное тебе место, а вокруг него тьма!

– Генриетта, милая, о чем ты?

– Это опасно, Джон! Ты убежден, что ты всем нравишься, что все хорошо к тебе относятся. Люди вроде Люси, например.

– Я не по душе Люси? – озадаченно спросил он. – Я всегда был у нее любимчиком.

– Итак, ты готов поручиться, что нравишься ей? А я в этом не убеждена. А Герда, а Эдвард… о, а Мэдж, а Генри! Ты знаешь, что они испытывают к тебе?

– А Генриетта? Знаю ли я, что испытывает она?

Он на миг поймал ее руку.

– В любом случае – я уверен в тебе.

Она высвободила руку.

– Ни в ком не будь уверен в этом мире, Джон!

Его лицо помрачнело.

– Для меня это пустые слова. Я уверен в тебе, я уверен в себе. По крайней мере…

Он весь вдруг как-то переменился.

– Ты что, Джон?

– Знаешь, что я сам услышал от себя сегодня? Нечто совершенно нелепое: «Я хочу домой». Это мои собственные слова, но я не имею ни малейшего понятия, что они означают.

Генриетта сказала медленно:

– В твоем сознании наверняка были какие-то образы.

Он ответил резко:

– Никаких. Решительно никаких.

За ужином Генриетту посадили рядом с Дэвидом, и со своего конца стола Люси телеграфировала тонкими бровями – не приказы, нет – Люси никогда не приказывала, – но просьбы. Сэр Генри, чувствовавший себя всего лучше с Гердой, вполне в этом смысле преуспел. Джон с насмешливым лицом следил за петлями и скачками оригинального мышления Люси. Мэдж несколько высокопарно разговаривала с Эдвардом, выглядевшим чуть рассеяннее обычного.

Дэвид глядел волком и крошил нервными пальцами хлеб.

Он прибыл в «Пещеру» настроенным до предела пессимистически. До этого дня Дэвид никогда не встречался ни с сэром Генри, ни с леди Энгкетл и, отвергая Британскую империю вообще, он был готов отвергнуть и этих ее отпрысков. Эдварда, с которым был знаком, не выносил как дилетанта. Критическим оком юноша оценивал всех остальных гостей. Родственнички вполне ужасны, и он решил говорить присутствующим то, что им меньше всего могло понравиться.

Генриетту и Мэдж Дэвид сразу сбросил со счетов как пустоголовых. Этот доктор Кристоу, со всей его многозначительностью, образец шарлатана с Харли-стрит, а жена его вообще глупышка.

Дэвид мучительно поводил шеей в воротничке и страстно желал, чтобы эти люди могли узнать, какой мелкотой он их считает. Просто ничтожествами. Повторив это про себя трижды, юноша почувствовал себя куда лучше. Глядел он все еще сердито, но хлеб оставил в покое.

Хотя Генриетта послушно подчинялась сигнализации бровей, она испытывала некоторые трудности в общении со своим соседом. Краткие ответы Дэвида были предельно неучтивы. Под конец она прибегла к методу, применявшемуся ею раньше с косноязычным ребенком. Она намеренно заговорила тоном, не терпящим и даже не предполагающим возражений, о современных композиторах, зная, что Дэвид обладает массой технических и музыкальных познаний. К ее удивлению замысел удался. Дэвид подтянулся, распрямив расслабленный позвоночник. Голос его не был больше тихим и бубнящим.

– Это показывает, – заявил юный джентльмен на чистых, звучных тонах, останавливая холодный взгляд на Генриетте, – что вы ничего не смыслите в данном вопросе.

С этого момента и до конца обеда он четко и едко просвещал ее, и Генриетта с приличествующей кротостью ему внимала.

Люси Энгкетл посылала через стол восторженные взгляды, а Мэдж посмеивалась про себя.

– Вы так находчивы, дорогая, – зашептала леди Энгкетл, чуть сжав Генриетте руку, когда они переходили в гостиную. – Печально сознавать, что имей люди поменьше в головах, они бы лучше знали, что делать руками. Что вы предпочитаете – покер, бридж или рамми, или что-нибудь совсем-совсем простое, вроде «мертвой хватки» [6]6
  Мертвая хватка» – детская карточная игра. (Прим. перев.)


[Закрыть]?

– Я думаю, Дэвид был бы оскорблен «мертвой хваткой».

– Вы, конечно, правы. Я уверена, что и бридж он сочтет ничего не стоящим, так что у него будет повод покрыться от презрения к нам очаровательным румянцем.

Были поставлены два стола. Генриетта играла с Гердой против Джона и Эдварда. Она не считала такое расположение наилучшим. Ей хотелось бы защитить Герду от Люси и, если возможно, от Джона тоже, но Джон проявил инициативу. А Эдвард опередил Мэдж.

«Обстановка не слишком уютная», – подумала Генриетта. Она прекрасно понимала, в чем причина. Во всяком случае, раз уж карты дали им подобие передышки, то пусть Герда выиграет. И в самом деле, Герда играла совсем неплохо – вдали от Джона она становилась естественней – хотя и играла нервно, обладала неважной проницательностью и была не слишком тверда в оценке ситуации. Джон был хорошим, хотя и самоуверенным игроком. Эдвард играл превосходно.

Вечер медленно влачился, и за столом Генриетты все еще разыгрывали первый роббер. Удивительная натянутость в отношениях сказывалась на игре, где лишь один участник не подозревал ничего.

Для Герды это был роббер, от которого ей на сей раз посчастливилось получить удовольствие. Она ощущала поистине радостное волнение.

И в такую-то минуту Джон, неспособный удержаться от критического отношения, которое подрывало веру Герды в себя больше, чем он, видимо, мог представить, воскликнул:

– Почему, скажи на милость, ты пошла трефами, Герда? – на что почти мгновенно получил торопливое возражение Генриетты:

– Что за чушь, Джон! Конечно, ей ходить с треф. Это единственно возможный ход!

Наконец Генриетта со вздохом придвинула к себе таблицу премий и штрафов.

– Круг и роббер. Но не думаю, что это нам с тобой много принесет, Герда.

– Ловко разыграно, – сказал Джон деланно веселым голосом.

Генриетта зло взглянула на него. Она знала этот тон. Резко поднявшись, Генриетта направилась к камину, Джон последовал за ней. Он начал с игривым видом:

– Ты не всегда играешь в поддавки, а?

Генриетта ответила мягко:

– Наверное, моя игра была слишком тривиальной. Но как презренно всегда жаждать победы!

– Ты хочешь сказать, что желала победы в игре Герде. В твоем страстном желании помочь ближнему не проведена граница лжи.

– Что за гадкая формулировка!

– Ты так старалась выглядеть абсолютно равной по силам с моей партнершей.

«Ну конечно же, Джон заметил мою уловку. Эдвард играл безошибочно – не за что было уцепиться. Ошибкой был выбор игры. Руководство было надежным, но явным, а будь оно чуть менее заметным, успех был бы обеспечен».

Это мучило Генриетту. Эдвард, она знала, никогда не стал бы подыгрывать, чтобы победила она, Генриетта. Он для этого был слишком пропитан английским спортивным духом. Нет, решила она, это было той самой последней каплей, переполнившей чашу терпения. Этого он оказался уже не в состоянии вынести.

Она сразу почувствовала себя взвинченной. Ей перестало сегодня нравиться у Люси.

И тут-то, неожиданно и театрально, с той нереальностью, что так присуща сценическим подмосткам, через окно явилась Вероника Крей.

Французское окно [7]7
  Французское окно – окно, доходящее до пола. (Прим. перев.)


[Закрыть]не было закрыто из-за вечерней духоты. Вероника широко распахнула его, шагнула и остановилась, как в раме, на фоне ночи, улыбаясь немного застенчиво, совершенно очаровательная; прежде, чем заговорить, она выждала именно тот ускользающе малый миг, который так необходим для уверенности в слушателях.

– Вы должны простить меня, хоть я и врываюсь таким способом. Леди Энгкетл, я ваша соседка – из того нелепого особняка «Голубятня». Произошло ужаснейшее несчастье!

Ее улыбка из просто вежливой стала лукавой.

– Нет спичек! Ни единой коробки во всем доме! И субботний вечер. Такая глупость с моей стороны. Но что я могу сделать? Я направляюсь сюда молить о помощи своих единственных соседей на расстоянии мили.

Еще несколько мгновений все молчали – дама произвела ошеломляющее впечатление. Она была хороша – не «довольна хороша» и даже не ослепительно хороша, а так уж хороша, что перехватывало дыхание! Волны бледно мерцающих волос, изгиб рта, серебристые лисы на плечах и ниспадающие складки белого бархатного платья.

Она переводила взгляд с одного гостя на другого – смеющаяся, очаровательная.

– А я курю, – добавила она, – как паровоз. И зажигалка моя отказала. И вдобавок завтрак, газовая плита и все такое, – она всплеснула руками. – Я почувствовала себя круглой дурой.

Люси двинулась к ней – сама доброта плюс чуточку иронии.

– Отчего же, конечно… – начала она, но Вероника Крей перебила ее. Она вперилась в Джона Кристоу. Выражение предельного изумления и еще не уверовавшей в себя радости отразилось на ее лице.

– Как? Ну да, Джон! Джон Кристоу! Теперь мне уж ничто не покажется невероятным. Мы не виделись сколько лет! И вдруг встречаемся здесь!

Она схватила его за руки. Она так и светилась, просто пылала, полуобернувшись к леди Энгкетл.

– Вот это самый удивительный сюрприз! Джон – мой старый, старый друг. Он был первым, кого я любила! Я ведь была без ума от тебя, Джон.

Говорилось это с полуусмешкой женщины, движимой забавными воспоминаниями о первой любви.

– Я всегда считала, что Джон – человек необыкновенный!

Сэр Генри, учтивый и изысканный, подошел к ней.

– Вы непременно должны выпить с нами, – сказал он, протягивая бокал.

Леди Энгкетл попросила:

– Мэдж, дорогая, позвоните дворецкому.

Когда появился Гаджен, Люси промолвила:

– Коробку спичек, Гаджен. Ведь у нашего повара их девать некуда?

– Как раз сегодня купили дюжину, ваша милость.

– Тогда принесите полдюжины, Гаджен.

– Ах нет, леди Энгкетл, довольно одной! – запротестовала, смеясь, Вероника. Она уже успела выпить и улыбалась всем вокруг.

– Вероника… Моя жена, – представил Герду Джон.

– Ах, до чего приятно познакомиться с вами. – Веронику явно обдало ветерком замешательства.

Гаджен внес на серебряном подносе несколько коробков спичек. Леди Энгкетл лсестом направила его к Веронике.

– О, дорогая леди Энгкетл, не все же!

Люси ответила царственно-небрежным жестом:

– Ну, это так скучно – иметь что-то в одном экземпляре. Можете свободно брать про запас.

Сэр Генри сказал любезно:

– А как вам живется в «Голубятне»?

– Я ее просто обожаю. Поразительно, что здесь, под боком у Лондона, можно чувствовать себя в таком шикарном уединении.

Вероника поставила бокал и плотнее запахнулась в свои меха. Она одарила всех улыбкой.

– Я вам так признательна! Вы так любезны!

Благодарность распределялась между сэром Генри, леди Энгкетл и, по каким-то неясным соображениям, Эдвардом.

– Ну, я понесу трофеи домой. Джон, – сказала она, даря его простодушной улыбкой, – ты должен проводить меня. Я ужасно хочу услышать, что ты делал все эти годы, пока мы не виделись. Хотя от этого я почувствую себя жутко старой.

Вероника направилась к выходу, и Джон последовал за ней. На прощанье актриса озарила всех ослепительной улыбкой.

Они с Джоном вышли. Сэр Генри постоял у окна, глядя им вслед.

– Какая превосходная теплая ночь, – сказал он.

Леди Энгкетл зевнула.

– Ах, дорогой, – пробормотала она, – пора идти спать. Генри, мы должны посмотреть фильм с ее участием. После сегодняшнего вечера я не сомневаюсь, что это должно быть дивное представление.

Они поднимались по лестнице. Желая Люси доброй ночи, Мэдж спросила:

– Дивное представление, вы сказали?

– А вы так не считаете, дорогая?

– Сдается мне, Люси, вы думаете, что у нее в «Голубятне» спички и не переводились?

– Думаю, там дюжины коробков, дорогая. Но не будем жадными. А представление было просто превосходным.

Двери, выходящие в коридор, затворены, голоса бормочут пожелания спокойной ночи. Слышно, как сэр Генри говорит:

– Я оставлю окно открытым для Кристоу.

Собственную дверь он запер.

Генриетта сказала Герде:

– Ну и шутницы эти актрисы. Они так необыкновенно входят и уходят.

И зевнув, добавила:

– Что-то я страшно хочу спать.

Вероника Крей быстрым шагом направилась через каштановую рощу к площадке с плавательным бассейном. Здесь была маленькая беседка, где в солнечные дни частенько сиживали Энгкетлы и где сейчас хозяйничал холодный ветер.

Вероника остановилась и, смеясь, повернулась к Джону. Она указала на покрытую опавшими листьями гладь бассейна.

– Не очень-то похоже на Средиземное море, а, Джон?

Он понял теперь, чего он ждал, понял, что все эти пятнадцать лет разлуки с Вероникой она продолжала быть с ним.

Синее море, запах мимоз, горячая пыль – гонимые, отбрасываемые, так по-настоящему и не забытые видения. Все они означали одно – Веронику. Ему, отчаявшемуся и погибающему от любви, снова было двадцать четыре, и на сей раз он не намеревался убегать.