Текст книги "Смерть у бассейна"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Они оба довольно бодро уселись в плетеные кресла у двери так, чтобы держать в поле зрения дорожку. Установилось неловкое молчание. Это был не тот случай, когда можно просто немного поболтать.

Пуаро оглядел павильон, но ничего необычного не бросилось ему в глаза. Дорогая накидка из серебристых лис была небрежно переброшена через спинку одного из кресел. «Любопытно, чья», – подумал он. Эта чуть показная роскошь не вязалась ни с кем из доселе увиденных им здесь. Он не мог, например, вообразить ее на плечах леди Энгкетл. Это встревожило его, ибо отдавало смесью богатства и саморекламы, а этих качеств он не усмотрел в тех, кого успел заметить.

– Курить нам, наверное, можно, – сказал сэр Генри, протягивая Пуаро портсигар.

Прежде, чем взять сигарету, Пуаро потянул носом, французские духи. И дорогие. Пахнуло ими лишь на миг, но и опять ни с кем из обитателей «Пещеры» запах для него не ассоциировался.

Подавшись вперед, чтобы прикурить от зажигалки сэра Генри, Пуаро приметил кучку спичечных коробков – шесть штук – лежавших на маленьком столике у одного из диванов.

Эта-то подробность и показалась явно странной.

Глава 12

– Половина третьего, – сказала леди Энгкетл.

Она сидела с Мэдж и Эдвардом в гостиной. Из-за двери кабинета сэра Генри доносились звуки разговора. Там были Эркюль Пуаро, сэр Генри и инспектор Грейндж.

Леди Энгкетл сокрушалась:

– Знаешь, Мэдж, я все же чувствую – надо как-то распорядиться насчет ленча. Конечно, выглядело бы бессердечным сесть за стол как ни в чем не бывало. Но, в конце концов, господин Пуаро был зван на ленч, и он, вероятно, голоден. И его-то не может выбить из колеи, как нас, убийство бедняги Джона Кристоу. И еще я должна сказать: хотя мне самой есть не хочется, Генри и Эдвард наверняка страшно проголодались, проохотившись все утро.

– Дорогая Люси, обо мне не беспокойтесь, – сказал Эдвард Энгкетл.

– Ты, как всегда, деликатен, Эдвард. Но есть еще Дэвид – за ужином я заметила, как он много ел. Интеллектуалы всегда много едят. Кстати, а где Дэвид?

– Как только услышал, что случилось, сразу пошел в свою комнату, – сказала Мэдж.

– Ну да, это было довольно тактично с его стороны. Пожалуй, он в затруднительном положении. Конечно, что там ни говорите, а убийство всех ставит в щекотливое положение – слуги волнуются, заведенный порядок рушится, нам подают утятину к обеду – к счастью, ее отлично можно есть и холодной. А вот что делать с Гердой, как вы думаете? Отправить чего-нибудь на подносе? Может, немного крепкого бульону?

«Честное слово, Люси бессердечна», – подумала Мэдж. И тут же, в припадке раскаяния, у нее мелькнула мысль, что Люси, наоборот, слишком человечна, и эта гуманная рациональность так отталкивает. Разве не было простой и неприкрашенной правдой то, что все несчастья окружены этими маленькими обыденными заботами? Просто Люси выразила мысли, в которых большинство людей не призналось бы. Все они также думают о слугах, беспокоятся насчет еды и даже сами испытывают голод. Голод испытывала и сама Мэдж. Голод и одновременно тошноту. Страшная смесь.

А еще была, несомненно, та тягостная неловкость, когда не знаешь, как дальше относиться к тихой, ничем не примечательной женщине, которая еще вчера была «бедной Гердой», а теперь, вероятно, вскоре предстанет перед судом по обвинению в убийстве.

«Такое случается с другими, – подумала Мэдж, – но у нас этого не может быть». – Она взглянула на Эдварда: «Не может быть с людьми вроде Эдварда. С людьми, до такой степени мирными». Глядя на Эдварда, она обрела утешение. Какой он спокойный, рассудительный, добрый и милый.

Вошел Гаджен и с доверительным поклоном сказал, приличествующе понизив голос:

– Кофе и сэндвичи я подал в столовую.

– О, благодарю вас, Гаджен!

– Право же, – продолжала леди Энгкетл, когда дворецкий вышел, – Гаджен чудо. Не представляю, что бы я делала без него. Он всегда знает, как именно надо поступить. Несколько солидных сэндвичей – это в самом деле не хуже ленча – и ничего тут нет бессердечного.

– Ох, Люси, не надо!

Мэдж вдруг почувствовала, как горячие слезы побежали по ее щекам. Леди Энгкетл пробормотала удивленно:

– Бедняжка. Для нее все это, как видно, чересчур!

Эдвард пересел к Мэдж и обнял ее за плечи.

– Не терзай себя, малышка Мэдж, – сказал он.

Мэдж зарылась лицом в его плечо и зарыдала. Она вспомнила, как утешал ее Эдвард, когда в Айнсвике, как-то на пасху, у нее околел кролик.

– Люси, ей плохо, – сказал Эдвард. – Я дам ей немного бренди?

– На буфете в столовой. Но я не думаю…

В комнату вошла Генриетта, и леди Энгкетл не договорила.

Мэдж распрямилась. Она почувствовала, как Эдвард одеревенел и замер.

«Что должна испытывать Генриетта?» – подумала Мэдж. Она почти боялась взглянуть на свою двоюродную сестру. Но смотреть, собственно, было не на что. Если и было в ней что-то сейчас, так это вызов. Она вошла с поднятой головой, стремительная и отнюдь не бледная.

– А вот и Генриетта, – воскликнула леди Энгкетл.

– А я в недоумении. Полицейские заняты с Генри и господином Пуаро. Что ты дала Герде – бренди или чай с аспирином?

– Я отнесла ей бренди и грелку.

– Вот это правильно, – с одобрением сказала леди Энгкетл. – Об этом как раз говорят на курсах первой помощи – про грелку, я имею в виду, при шоке, – не про бренди. Нынче все ополчились на стимуляторы. Но я думаю, это просто мода. Нам всегда в Айнсвике давали бренди от потрясений, когда я еще была девчонкой. Хотя, между прочим, я не думаю, чтобы у Герды был настоящий шок. Я правда не знаю, как чувствуешь себя после убийства мужа. Такого рода вещи даже и представить невозможно. Только вряд ли от этого случился бы именно шок. Я имею в виду, вряд ли здесь мог быть элемент изумления.

Умиротворенную атмосферу рассек ледяной голос Генриетты.

– Почему вы все так уверены, что это Герда убила Джона?

На миг повисла тишина, и Мэдж ощутила удивительную перемену обстановки – воцарилось замешательство, напряжение и какое-то внутреннее ожидание. Каким-то совершенно негнущимся голосом леди Энгкетл ответила:

– Но это же, кажется, самое очевидное. А что еще вы можете предположить?

– Ну разве не может быть так, что Герда шла мимо, что она увидела лежащего Джона и подняла револьвер в тот самый миг, когда… когда мы появились на сцене?

Снова наступило молчание. И прервала его опять леди Энгкетл:

– Это так Герда говорит?

– Да.

Это не было простое подтверждение. За ним звучала сила. «Да» прозвучало как револьверный выстрел.

Брови леди Энгкетл взмыли вверх, и она сказала намеренно невпопад:

– Там, в столовой, сэндвичи и кофе.

Она осеклась, когда Герда Кристоу вошла в распахнутую дверь. Герда сказала торопливым и извиняющимся тоном:

– Я почувствовала, что лежать больше просто не могу. Мне так… так тревожно.

– Вам надо сесть, – воскликнула леди Энгкетл. – Вам надо сейчас же сесть.

Она подняла Мэдж с кушетки, усадила туда Герду, подложила ей под спину подушку.

– Устраивайтесь поудобнее, милочка, – сказала она.

Хотя говорила она очень четко, все слова ее казались совершенно бессмысленными. Эдвард пересек комнату и стал глядеть в окно. Герда отвела со лба растрепанные волосы и заговорила вконец замученным голосом:

– Я… я только сейчас начинаю понимать. Понимаете, я никак не могла почувствовать… и сейчас не могу… что это на самом деле, что Джон… Джон мертв. – Ее начало слегка трясти. – Кто мог убить его? У кого могла подняться рука?

Леди Энгкетл испустила глубокий вздох и тут же быстро повернула голову. Дверь кабинета сэра Генри распахнулась. Оттуда вышел он сам в сопровождении инспектора Грейнджа – крупного, мощного сложения мужчины с вислыми пессимистическими усами.

– Моя жена. Инспектор Грейндж.

Грейндж поклонился и сказал:

– Хотелось бы узнать, леди Энгкетл, смогу ли я поговорить немного с миссис Кристоу?

Он замолк, увидя, как леди Энгкетл кивает в сторону фигуры на кушетке.

– Миссис Кристоу?

– Да, я миссис Кристоу, – стремительно отозвалась Герда.

– Мне бы не хотелось утомлять вас, миссис Кристоу, но я должен задать вам несколько вопросов. Вы можете, конечно, если хотите, сперва послать за своим адвокатом…

– Иногда так благоразумнее, – вмешался сэр Генри.

Но Герда не дала ему договорить.

– Адвокат? Зачем адвокат? Откуда адвокату знать что-то о смерти Джона?

Инспектор Грейндж кашлянул. Сэр Генри собирался что-то сказать, но Генриетта опередила его.

– Просто инспектор хочет выяснить, что произошло утром.

Герда повернулась к нему и сказала с недоумением в голосе:

– Все было похоже на страшный сон – как будто не на самом деле. Я не могла даже закричать. Просто вообще ничего не чувствуешь.

– Потрясение, миссис Кристоу, – успокоительно разъяснил Грейдж.

– Да, да наверное. Вы же видите – это было так неожиданно. Я шла из дому по дорожке к бассейну…

– В какое время, миссис Кристоу?

– Незадолго до часу дня – за минуту, может быть, за две. Я знаю, потому что посмотрела на часы. А когда я подошла, там был Джон, он там лежал – и кровь по всему бетону.

– Вы слышали выстрел, миссис Кристоу?

– Да… нет… не знаю. Я знала, что сэр Генри и господин Энгкетл пошли охотиться. А я, как увидела Джона…

– Да, миссис Кристоу?

– Джона… кровь… и револьвер. Я подняла револьвер.

– Зачем?

– Что, извините?

– Зачем вы подняли револьвер, миссис Кристоу?

– Я… я не знаю.

– Понимаете, вы не должны были прикасаться к нему.

– Не должна была? – у Герды был потерянный, отсутствующий вид. – Но я прикоснулась. Я взяла его в руки.

Она взглянула на свои руки, словно все еще видела в них револьвер. В ее голосе послышалась острая мука.

– Кто мог убить Джона? Никто не мог желать ему смерти. Он… был лучшим из людей. Такой сердечный, такой бескорыстный, все для других. И все любили его, инспектор. Он был чудесным врачом. Лучшим и добрейшим из мужей. Это, наверное, случайность. Иначе не может быть, не должно быть!

Немного помолчав, Герда добавила:

– Спросите кого угодно, инспектор. Никто не мог желать смерти Джону, ведь правда?

Она обращалась ко всем. Инспектор Грейндж захлопнул свой блокнот.

– Благодарю вас, миссис Кристоу, – сказал он ровно. – На сегодня все.

Эркюль Пуаро и инспектор Грейндж вместе шли через каштановую рощу к бассейну. То, что было Джоном Кристоу, а теперь стало «телом», сфотографировали, обмерили и описали. Его обследовал полицейский врач, и труп был отправлен в мертвецкую. «Бассейн же, – подумал Пуаро, – остался на диво невинным. Сегодня все какой-то сплошной мираж». Кроме Джона Кристоу – он миражом не был. Даже и в смерти он оставался каким-то положительным и целеустремленным. А плавательный бассейн был теперь не просто бассейном – он стал теперь местом, где было найдено тело Джона Кристоу и где кровь его лилась на серый бетон и в неестественно голубую воду. Неестественно – Пуаро не мог вдуматься в это слово. «Да, во всем этом было что-то неестественное. Как будто…»

К инспектору подошел человек в купальном костюме.

– Вот револьвер, сэр, – сказал он.

Грейндж проворно взял мокрый предмет.

– Теперь на отпечатки пальцев рассчитывать нечего – заметил он. – Но, к счастью, в данном случае это неважно. Ведь это миссис Кристоу держала его, когда вы подошли, господин Пуаоо.

– Да.

– Опознание оружия – это второе, – так сказал Грейндж. – Думаю, сэр Генри сумеет это сделать для нас. Наверняка она взяла револьвер у него в кабинете.

Он окинул взглядом окрестности бассейна.

– Давайте-ка повторим для ясности. Тропа, уводящая вниз, ведет к ферме, и по ней шла леди Энгкетл. Другие двое – Эдвард Энгкетл и мисс Генриетта Савернек – вышли из лесу, но не вместе. Он шел по левой тропе, а она по правой – по той, что начинается за длинной цветочной аллеей над домом. Но когда вы подошли, они оба были на той стороне бассейна, не правда ли?

– Да.

– А вот эта тропа, мимо павильона – она ведь выводит на Гороховый Лаз – пройдемте-ка по ней.

По дороге Грейндж говорил – без эмоций, зато с пониманием и легким пессимизмом:

– Всю жизнь не люблю подобные дела, – говорил он. – Одно у меня было в прошлом году, возле Эшриджа. Вышел в отставку военный. После выдающейся карьеры. Жена – шестьдесят пять лет, старая, тихая, милая – такая, знаете, прическа с волной. Много возилась в саду. Входит она однажды к нему в комнату, достает его служебный револьвер, выходит в сад и пристреливает его. Точно как тут. Конечно, за этим скрывалось многое, до чего пришлось докапываться. Иногда они придумывают какие-нибудь дурацкие сказки про бродяг! Мы, конечно, делаем вид, что верим, а сами потихоньку ведем себе следствие, прекрасно понимая, что к чему.

– Не хотите ли вы сказать, – спросил Пуаро, – будто вам уже ясно, что миссис Кристоу убила своего мужа?

Грейндж озадаченно воззрился на него.

– Вот тебе и на! А вы разве так не считаете?

Пуаро ответил не спеша:

– Все могло произойти, как она рассказывает.

Инспектор Грейндж пожал плечами.

– Могло? Да! Но это маловероятно. И все окружающие считают, что убила жена. Они знают что-то, чего не знаем мы.

Он с любопытством поглядел на спутника.

– А вам, когда вы там появились, разве не показалось, что это сделала она!

Пуаро полуприкрыл глаза. Вот он идет по дорожке… шагающий Гаджен… Герда Кристоу с белым лицом стоит над мужем, держа в руке револьвер. Да, Грейндж прав, тогда он решил, что это сделала она… По крайней мере, именно такое впечатление и должно было у него появиться. Да. Но разве это одно и то же? Разыгранная сцена, поставленная, чтобы обмануть.

Выглядела ли Герда Кристоу женщиной, только что застрелившей мужа? Это-то и хотел узнать инспектор Грейндж.

Не без удивления Пуаро осознал, что, хотя он сталкивался со многими преступлениями, ему не доводилось встречаться лицом к лицу с женщиной, убившей мужа всего несколько мгновений назад. Как должна при таких обстоятельствах выглядеть новоявленная вдова? Торжествующей? Испуганной? Довольной? Ошеломленной? А может быть, не верящей своим глазам? Или опустошенной? Что-то в этом роде, подумал он.

А инспектор Грейндж все говорил. Пуаро ухватил конец его тирады:

– Когда хочешь собрать все факты по делу, обычно от слуг можно узнать все, что угодно.

– Миссис Кристоу возвращается в Лондон?

– Да, у нее там двое детей. Придется ее отпустить. Конечно, мы будем тщательно следить за ней, но она этого и знать не будет. Пусть думает, что вышла чистой. По мне, так она туповата…

«Осознает ли Герда Кристоу, – размышлял Пуаро, – что думает полиция, что думают Энгкетлы? Похоже, что она ни о чем не догадывается. У нее вид женщины замедленных реакций, совершенно потрясенной и убитой гибелью мужа».

Они вышли на шоссе. У своих ворот Пуаро остановился. Грейндж сказал:

– Так вот ваш домик? Уютный. Что же, до свидания, господин Пуаро. Благодарю за содействие. Как-нибудь загляну сообщить вам, насколько мы продвинулись.

Он окинул взглядом шоссе.

– А кто с вами соседствует? Не наша ли новая знаменитость?

– Мисс Вероника Крей, актриса. Приезжает, по-моему, на субботу и воскресенье.

– Да, да, конечно. «Голубятня». Крей мне понравилась в «Оседлавшей тигра». Правда, на мой взгляд, она чуть заумная. Мне подавай Хэда Ламарр.

Грейндж подал Пуаро руку.

– Ну, мне пора возвращаться к трудам своим. До встречи, господин Пуаро.

– Вы это узнаете, сэр Генри?

Инспектор Грейндж положил пистолет на конторку перед сэром Генри и выжидательно посмотрел на него.

– Можно взять?

Рука сэра Генри, задавшего этот вопрос, нерешительно повисла над оружием. Грейндж кивнул.

– Он побывал в бассейне. Любые отпечатки пальцев на нем уничтожены. Очень жаль, что мисс Савернек позволила ему выскользнуть из рук.

– Да, да. Но ведь это был очень напряженный момент для всех нас. Женщины склонны впадать в панику и… э… все при этом ронять.

Инспектор Грейндж снова кивнул.

– Мисс Савернек, – сказал он, – в общем-то, выглядит как раз умной и невозмутимой молодой леди.

Он сказал это как будто без всякого нажима, но, тем не менее, что-то в его словах заставило сэра Генри быстро взглянуть на него. Грейндж продолжал:

– Итак, сэр, вы опознаете это оружие?

Сэр Генри взял пистолет и осмотрел его, сверил номер со списком в маленькой записной книжечке, захлопнул ее и со вздохом сказал:

– Да, инспектор, это из моего собрания.

– А когда вы его видели в последний раз?

– Вчера после обеда. Мы стреляли в саду по мишеням, и этот пистолет был среди тех, которые мы использовали.

– А кто именно стрелял из него?

– По-моему, все выстрелили хотя бы раз.

– Включая миссис Кристоу?

– Включая миссис Кристоу.

– А после того, как вы окончили стрельбу?

– Я положил пистолет на его обычное место. Сюда.

Он выдвинул ящик большого бюро. Тот был до половины загружен пистолетами.

– О, какая у вас коллекция, сэр Генри!

– Это мое многолетнее увлечение.

Взгляд инспектора Грейнджа задумчиво остановился на экс-губернаторе Пещеровых островов. Благообразный, видный мужчина, как раз того типа, под чьим началом всего приятнее служить, и уяс, конечно, куда предпочтительнее его нынешнего главного констебля. Инспектор Грейндж был невысокого мнения о главном констебле Уилдшира. Суетливый самодур, а для вышестоящих – лизоблюд. Он вернул свои мысли в деловое русло.

– Пистолет, разумеется, не был заряжен, когда вы его убирали обратно?

– Конечно, нет.

– А где вы держите патроны?

– Здесь.

Сэр Генри взял ключ из отделения для бумаг и отпер ящик письменного стола.

«Доеольно просто, – подумал Грейндж. – Жена Кристоу видела, где что лежит. Оставалось только войти и взять. Ревностью дьявол забавляется с женщиной». Он бы поставил десять против одного, что то была ревность. Дело прояснится, когда он покончит с формальностями здесь и возьмется за Харли-стрит. Но все надо делать в должной последовательности. Он встал и сказал:

– Спасибо, сэр Генри. Я буду держать вас в курсе следствия.

Глава 13

Ужинали холодной утятиной. Затем была драчена со жженым сахаром, которая, по утверждению леди Экг-кетл, вполне олицетворяла чувства миссис Мидуэй. В том, что подается на стол, обнаруживается много тонкой деликатности (или тонких деликатесов – никто не понял).

– Она знает, что мы очень любим драчену. Было бы страшно неловко сразу после смерти друга есть что-то изысканное. Но драчена – это такая безделица. И потом, всегда остается что-то па тарелке.

Люси вздохнула и сказала, что они, надо надеяться, поступили правильно, позволив Герде вернуться в Лондон.

– Но очень хорошо, что Генри поехал с ней.

Сэр Генри настоял на том, чтобы лично отвезти Герду на Харли-стрит.

– Конечно, она будет приезжать по вызову следствия, – продолжала леди Энгкетл, – но ей, естественно, хотелось разделить горе с детьми. Они могли все увидеть в газетах, в доме же одна только француженка, а вдруг легко возбудимая? И пожалуйста, cerise de nervs [14]14
  Нервный приступ (фр.)


[Закрыть]. Но Генри займется ею, так что, я думаю, с Гердой будет все в порядке. Она, наверное, пошлет за родственниками – за сестрами, вероятно. Герда – она ведь из таких, у кого непременно должны быть сестры – три или четыре, живущие, скорее всего, в Танбридж Уэлс.

– Вы говорите поразительные вещи, Люси! – сказала Мэдж.

– Ладно, дорогая. В Торки, если тебе он больше по душе. Или нет, не в Торки. Живи они в Торки, им было бы по меньшей мере шестьдесят пять [15]15
  Леди Энгкетл называет возможно более захолустные городки из числа относительно близких к Лондону. Между прочим, Торки – родной город Агаты Кристи. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Скорее, в Истборне или в Сент-Леонардс.

Леди Энгкетл посмотрела на последний кусочек дра-чены и, очевидно, проникшись жалостью, с самым кротким видом оставила его несъеденным. Дэвид, любивший только острое, мрачнел над пустой тарелкой.

Леди Энгкетл встала.

– Сегодня, наверное, всем захочется лечь пораньше, – сказала она. – Слишком много событий, не так ли? Те, кто читают о таких вещах в газетах, не имеют даже понятия, насколько они утомительны. Я чувствую себя так, словно отшагала пятнадцать миль. Хотя в действительности у меня не было других дел, кроме как сидеть сложа руки, но это тоже утомляет. Ведь не станешь же читать книгу или газету. Это было бы неуместным. Хотя, возможно, передовицу из «Обсервера» еще бы ничего, но только не «Ньюс оф Уорлд» [16]16
  Самая большая по тиражу газета Англии с ярко выраженным бульварным уклоном. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Вы согласны, Дэвид? Люблю знать, что думает молодежь, это уберегает от потери контакта.

Дэвид отвечал сиплым голосом, что не читает «Ньюс оф Уорлд» никогда.

– А я – неизменно, – сказала леди Энгкетл. – Мы выписываем ее якобы для слуг, но Гаджен очень понятлив и никогда не забирает ее до окончания вечернего чая. Это увлекательнейшая газета – сплошь про женщин, которые травятся, положив голову в газовую духовку, притом в невероятных количествах.

– Что же они будут делать в сплошь электрифицированных домах будущего? – спросил Эдвард, пряча улыбку.

– Им, наверное, останется одно – смириться. Это будет куда разумнее.

– Не могу согласиться, сэр, – сказал Дэвид, – насчет полностью электрифицированных домов будущего. Возможна ведь и централизованная подача тепла. В каждом доме для рабочих должна быть стопроцентная охрана труда.

Эдвард Энгкетл сказал, что все это не бог весть какая тема для разговора. Губы Дэвида презрительно скривились. Гаджен внес кофе на подносе. Двигался он чуть медленнее обычного, отдавая должное трауру.

– О, Гаджен! – сказала леди Энгкетл. – По поводу яиц. Я собиралась надписать на них карандашом дату, как обычно. Вы не попросите миссис Медуэй присмотреть за этим?

– Надеюсь, ваша милость, что вы всем останетесь довольны. – Он прокашлялся. – Я за всем этим проследил сам.

– Ах, благодарю, Гаджен. – А когда Гаджен вышел, она добавила:

– Поистине, Гаджен – чудо. Все слуги были выше всяких похвал. А надо им посочувствовать – в доме-то полиция. Это для них так неприятно. Кстати, никого их не осталось?

– Кого «их»? Полиции?

– Да. Ведь они обычно оставляют кого-нибудь в холле? Или, наверное, он следит за главным входом из кустов напротив?

– С какой стати нужно следить за входом?

– Даже и не знаю, но так они делают, в книгах. А потом в эту ночь убивают кого-нибудь еще.

– Бог с вами, Люси, – сказала Мэдж.

Люси с удивлением взглянула на нее.

– Прости, дорогая. Я сказала глупость. И конечно, никого больше убить не могут. Герда же уехала домой… я хочу сказать… Ах, Генриетта, извини. Я не то имела в виду.

Но Генриетта не отвечала. Она стояла у круглого столика, не отводя глаз от столбцов с очками вчерашнего бриджа. Стряхивая оцепенение, она спросила:

– Простите, Люси, вы что-то сказали?

– Я хотела узнать, не осталось ли тут полиции?

– Вроде остатков от распродажи? Не думаю. Они все вернулись в свой участок переводить наши слова на надлежащий полицейский язык.

– Что вы там увидели, Генриетта?

– Ничего.

Генриетта перешла к камину.

– Что, по-вашему, делает сейчас Вероника Крей? – спросила она.

На лице леди Энгкетл мелькнул ужас.

– Дорогая! Уже не думаете ли вы, что она может явиться опять? Она должна бы знать.

– Да, – задумчиво отозвалась Генриетта. – Полагаю, уже знает.

– Это мне напомнило, – сказала леди Энгкетл, – что я должна позвонить Кери. Мы не можем затевать с ними завтра ленч как ни в чем не бывало.

И она ушла звонить. Дэвид пробормотал, неприязненно глядя на милых родственников, что ему надо кое о чем справиться в «Британской энциклопедии». «Библиотека, – подумал он, – место тихое».

Генриетта направилась к французскому окну, открыла его и вышла. Чуть поколебавшись, Эдвард последовал за ней. Он увидел, что она стоит, глядя на небо. Заметив Эдварда, она сказала:

– Сегодня уже не так тепло как вчера, правда?

– Да. Просто явно прохладно.

Она смотрела теперь на дом. Взгляд скользил вдоль окон. Потом Генриетта повернулась и стала вглядываться в лес. Эдвард не мог понять, что у нее на уме.

Он сделал движение к распахнутому окну.

– Лучше пойдем. Холодно.

Она покачала головой.

– Я пойду погуляю. К плавательному бассейну.

– Ах, дорогая, – он быстро шагнул к ней. – Я с тобой.

– Нет, Эдвард, спасибо. – В прохладном воздухе голос ее звучал резковато. – Я хочу побыть наедине с моей утратой.

– Генриетта, дорогая, я ничего не говорил, но ты знаешь, как мне жаль…

– Что Джон Кристоу мертв?

Все та же хрупкая звонкость звучала в ее голосе.

– Я имел в виду… мне жаль тебя, Генриетта. Я знаю, что это был, конечно, страшный удар.

– Удар? Но ведь я очень крепка. Я умею сносить удары. А что этот удар тебе? Что ты ощутил, когда увидел его лежащим? Радость, я думаю. Ты не любил Джона Кристоу.

– У нас было мало общего, – пробормотал Эдвард.

– Как ты мило выражаешься! В этакой сдержанной манере. Только, чтобы уж быть точным, у вас было нечто общее – я! Меня любили оба, не так ли? Только это не связало вас узами – совсем наоборот.

Луна пробиралась сквозь клочковатые тучи, и он вздрогнул, вдруг увидев ее лицо, обращенное к нему. Он всегда неосознанно видел в ней все ту же давнюю Генриетту, какой он знал ее в Айнсвике. Для него она всегда была улыбчивой девушкой с искристыми глазами, полными радостного ожидания. А сейчас он видел перед собой незнакомую женщину, с глазами сверкающими, но холодными и как будто даже неприязненными. Он сказал как можно серьезнее:

– Дорогая Генриетта, поверь, пожалуйста, что я сочувствую тебе в этом… в твоей скорби, в твоей уграте.

– А что это, скорбь?

Вопрос ошеломил Эдварда. Она, казалось, спрашивала не его, а себя, потому что заговорила снова:

– Как быстро, как мгновенно все происходит! Вот сейчас – ты живешь и дышишь, а через миг – смерть, исчезновение, пустота. Да, пустота. Но мы-то здесь, все до одного, кушаем приличествующие случаю блюда, считаем себя живыми, а Джон, что был живее всех нас, – умер. Понимаешь, я все повторяю про себя: умер, умер, умер, умер, умер. И это слово вскоре утрачивает вообще всякий смысл. Это просто забавное словечко, похожее на тот двойной звук, когда наступаешь на сухую ветку. Умер, умер, умер, умер. Или как там-там, бьющий в джунглях. Умер – умер – умер – умер – умер…

– Генриетта, довольно! Ради бога, дозольно!

– Ты не понимаешь, что я испытываю? А как ты это себе представлял? Что я сижу и кротко плачу в миленький маленький платочек, а ты гладишь мою руку? Что это все, разумеется, страшный удар, но я уже начинаю приходить в себя? И что ты крайне мило меня утешаешь? Ты и вправду мил, Эдвард. Просто очень мил, но только… совсем не тот.

Он отступил на шаг. Лицо его ожесточилось.

– Да. Я всегда это знал.

Она продолжала запальчиво:

– На что, по-твоему, был похож весь этот сегодняшний вечер, эти чинные посиделки, в то время, как Джон мертв, и никого, кроме Герды и меня, это даже не затронуло! Ты радуешься, Дэвид томится, Мэдж мается, а Люси утонченно наслаждается тем, как россказни «Ньюс оф Уорлд» воплощаются в реальной жизни! В силах ли ты понять, какой это неправдоподобный бред?

Эдвард ничего не сказал. Он отступил в тень. Не сводя с него глаз, Генриетта сказала:

– Сегодня вечером мне все кажется нереальным. Да ничто и не реально – один только Джон!

Эдвард заметил тихо:

– Знаю. Я не очень-то реален, к сожалению.

– Прости, Эдвард, я такая грубая! Но я не могла совладать с собой. Я не могу снести такой несправедливости, что Джон, который был сама жизнь, теперь мертв.

– А я, полумертвый, живу…

– Я этого не имела в виду.

– Думаю, что имела, Генриетта. И думаю, что ты, скорее всего, права.

Но она, словно не слыша, заговорила, возвращаясь все к той же мысли:

– Только это не скорбь. Возможно, я не умею скорбеть. И, наверно, никогда не смогу. Но я бы хотела испытать это чувство – по отношению к Джону.

Он едва верил своим ушам. Но еще больше его поразило, когда она добавила вдруг, почти деловито:

– Мне надо сходить к бассейну.

И исчезла между деревьями. Двигаясь, будто связанный, Эдвард вернулся в дом. Мэдж видела, как Эдвард с отсутствующим взглядом вступил в комнату. Лицо его было искажено, серо и бескровно. Он не слышал тихого стона, торопливо подавленного Мэдж. Почти машинально он подошел к креслу и сел. Сознавая, что от него ждут каких-то слов, Эдвард сказал:

– Холодно.

– Ты замерз, Эдвард? Может, мы… то-есть я… может, камин зажечь?

– Что?

Мэдж взяла коробок с каминной полки, присела на корточки и чиркнула спичкой. Искоса она наблюдала за Эдвардом. «Для него ничего вокруг не существует», – подумала она, а вслух сказала:

– Какой славный огонь. Тёплый.

«Каким он выглядит закоченевшим, – подумала она. – Не может быть, чтобы на дворе был такой холод. Дело в Генриетте! Что она ему наговорила?»

– Эдвард, подвинь кресло ближе к огню.

– Что?

– Кресло, говорю. К огню.

Она произнесла эти слова четко и громко, будто глухому. И внезапно, так внезапно, что сердце ее подпрыгнуло, словно сбросив ношу, перед ней снова оказался Эдвард, настоящий Эдвард, мягко ей улыбающийся.

– Ты мне что-то сказала? Мэдж? Прости. Кажется, я замечтался.

– Да нет, я ничего. Просто про огонь.

Поленья трещали, несколько еловых шишек занялись ярким чистым пламенем. Эдвард вгляделся в них и сказал:

– Что за дивное пламя!

Он протянул к жару длинные тонкие руки, чувствуя, как спадает напряжение.

– В Айнсвике мы всегда топили еловыми шишками, – сказала Мэдж.

– Я и сейчас топлю. Каждый день их приносят целую корзину и ставят у каминной решетки.

Эдвард в Айнсвике. Мэдж полуприкрыла глаза, стараясь представить. Он сидит в библиотеке в западном крыле дома, а магнолия почти заслоняет одно из окон и, процеживая свет, наполняет комнату после полудня зеленым золотом. Через другое окно видна лужайка и высокая секвойя. А правее высится большой медно-красный бук. Эх, Айнсвик, Айнсвик!

Она будто снова вдохнула сладкий запах, источаемый магнолией, которую даже сейчас, в сентябре, еще покрывают большие белые цветы. И сосновыми шишками, объятыми огнем. И запах непременно чуть затхлый, как у той книги, которую читает Эдвард. Сидит он, верно, в том кресле с выгнутой спинкой, и его взгляд изредка отрывается от страниц и погружается в огонь. В эти минуты он думает, конечно, о Генриетте. Мэдж помешала угли в камине и спросила:

– А где Генриетта?

– Она пошла к бассейну.

Глаза Мэдж округлились.

– Зачем?

Ее голос, звучный и низкий, слегка встряхнул Эдварда.

– Мэдж, дорогая, ты, конечно, знала… или догадывалась… Она слишком хорошо знала Кристоу.

– Ну конечно, это не тайна. Только зачем идти в безлунную ночь туда, где его убили? Это мало похоже на Генриетту.

– Что каждый из нас знает о другом? О Генриетте, в частности?

Мэдж нахмурилась.

– В конце концов, и ты и я знаем Генриетту всю жизнь.

– Она переменилась.

– Вовсе нет. Не думаю, чтобы люди менялись так резко.

– А Генриетта изменилась.

Мэдж с интересом посмотрела на него.

– Больше, чем ты или я?

– О, я остаюсь все тем же, мне это хорошо известно. А ты…

Его взгляд, вдруг сосредоточившийся, впился в нее, коленопреклоненную у решетки камина. Глядя словно из какой-то страшной дали, он изучал ее волевой подбородок, темные глаза, решительный рот. Потом неожиданно сказал: