Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Глава двенадцатая

I

– Вас что-то беспокоит, mon ami? – спросил в тот день Пуаро.

Я не ответил, просто покачал головой. Я считал, что не имею права взваливать на Пуаро бремя своих чисто личных проблем. Да и вряд ли чем он мог мне помочь.

Джудит бы выслушала любые его увещевания с отрешенным видом и снисходительной улыбкой, как и всякий представитель молодого поколения выслушивает занудные советы стариков.

Джудит, моя Джудит…

Трудно описать, что я перечувствовал и испытал в тот день. Потом, хорошенько все обдумав, я посчитал, что кое в чем виновата атмосфера самого Стайлза. Злые помыслы легко приходили здесь на ум. И к тому же у дома было не только зловещее прошлое, но и зловещее настоящее. Призрачная тень убийства и убийцы витала повсюду.

И почти наверняка, как я считал, убийцей был Аллертон, а Джудит в него влюбилась! Все было так невероятно… так чудовищно… и я не знал, что делать.

После ленча Бойд Кэррингтон отвел меня в сторону. Он немного помямлил перед тем, как перейти к делу. Наконец отрывисто заявил:

– Не подумайте, что я вмешиваюсь в ваши дела, но, думаю, вам следует поговорить со своей девочкой. Предупредите ее… а? Вы знаете, что из себя представляет этот Аллертон… плохая репутация, и она… э… ясно как божий день… она в него влюбилась.

Как легко бездетным такое говорить детям!

Предупредить ее? Будет ли прок? Не станет ли еще хуже?

Если бы только Синдерс была жива. Она бы знала, что сделать, что сказать.

Признаюсь, у меня возникло искушение попридержать язык и не говорить ничего. Но потом я подумал, что подобное поведение продиктовано трусостью и малодушием. Я просто увиливал от неприятной ситуации, которая может возникнуть в откровенном разговоре с Джудит. Видите ли, я побаивался свою красивую высокую дочь.

Я расхаживал взад и вперед по саду, все больше и больше возбуждаясь. Наконец, ноги привели меня к розарию, и там, так уж получилось, все решилось, ибо Джудит сидела на скамейке одна, и за всю жизнь я не видел выражения большего горя на лице женщины. Маска была сброшена. Остались лишь нерешительность и глубокое несчастье.

Я собрался с духом и подошел к ней. Она не замечала меня до тех пор, пока я не заговорил.

– Джудит, – сказал я. – Ради Бога, не переживай так.

Она поражение повернулась ко мне.

– Отец? Я тебя не заметила.

Я продолжил, зная, что результат будет роковым, если она ухитрится вернуть меня к нормальному повседневному разговору.

– О, мое дорогое дитя, не думай, что я не знаю, что я не могу понять. Он этого не стоит… о, поверь мне, он этого не стоит.

Ее озабоченные встревоженные глаза смотрели на меня, она тихо сказала.

– И ты считаешь, что действительно знаешь, о чем говоришь?

– Знаю. Ты любишь этого человека. Но, моя дорогая, ничего хорошего из твоей привязанности не выйдет.

Она мрачно улыбнулась. Душераздирающая улыбка.

– Наверное, я знаю это не хуже тебя.

– Не знаешь. Не можешь. О, Джудит, что будет? Он женатый человек. Для тебя не будет будущего… одно только горе и позор… и все кончится горьким самоотвращением.

Ее улыбка стала шире… еще более горестной.

– Как красноречиво ты говоришь, а?

– Откажись, Джудит… откажись от него.

– Нет!

– Он не стоит этого, моя дорогая.

Она ответила очень тихо и медленно.

– Для меня он стоит всего, что есть в мире.

– Нет, нет, Джудит, умоляю тебя…

Улыбка исчезла. Она стала похожей на настоящую фурию.

– Как ты смеешь? Как же ты смеешь вмешиваться? Я терпеть не могу такого отношения. Ты никогда не будешь говорить со мной об этом снова. Я ненавижу тебя… я ненавижу тебя. Это не твое дело. Это моя жизнь… моя собственная тайная внутренняя жизнь!

Она встала. Твердой рукой оттолкнула меня и прошла мимо. Словно фурия. Я в ужасе уставился ей вслед.

Я все еще сидел там, ошеломленный и беспомощный, не способный думать о последующих действиях, хотя прошло уже четверть часа.

II

Я сидел там, когда меня нашли Элизабет Коул и Нортон.

Потом я понял, что они были очень ко мне добры. Они увидели, они должны были увидеть, что я был страшно расстроен. Но они очень тактично сделали вид, что не замечают мое смятение. Они просто взяли меня с собой на прогулку. Они оба любили природу. Элизабет Коул рассказывала мне про дикие цветы, Нортон показывал в бинокль птиц.

Они говорили мягко, успокаивающе и только о пернатых да о лесной флоре. Мало-помалу я вернулся к нормальному мироощущению, хотя по-прежнему страшно волновался.

Более того, как и остальные, я был убежден, что любое происшествие связано с моими заботами и тревогами. И поэтому, когда Нортон воскликнул, глядя в бинокль: «Ба, да это никак крапчатый дятел. Я никогда…» и потом неожиданно смолк, я немедленно начал подозревать. Я протянул руку за биноклем.

– Дайте мне посмотреть.

Я говорил властным приказным тоном. Нортон крутил в руках бинокль. Он произнес странным колеблющимся голосом:

– Я… я ошибся… он улетел… по крайней мере, по правде говоря, это была самая обыкновенная птица.

Лицо у него было очень бледное и озабоченное. Он старался не смотреть на нас. Казалось, он был озадачен и расстроен.

Даже сейчас я не думаю, что повел себя полностью безрассудно, поспешно решив, что он увидел в бинокль нечто, не предназначенное для моих глаз.

Что бы там ни было, он был столь ошарашен увиденным, что мы оба сразу это заметили.

Его бинокль был настроен на дальнюю полоску леса. Что он там увидел?

Я властно сказал:

– Дайте мне посмотреть.

Я схватил бинокль. Помню, он пытался сопротивляться, но очень уж неуклюже. Я крепко сжал прибор.

Нортон слабо пробормотал:

– Ничего особенного… я имею в виду, птица улетела… я хочу…

Когда я приставлял бинокль к глазам, мои руки чуть чуть тряслись. Линзы были мощные. Я настроил бинокль, как мог, на то место, куда, как я думал, смотрел Нортон.

Но не увидел ничего… ничего, кроме проблеска чего-то белого (белого платья девушки?), исчезающего в деревьях.

Я опустил бинокль. Без слов отдал его Нортону. Он не смотрел мне в глаза. У него был встревоженный и озадаченный вид. Мы в полной тишине вернулись в дом, и, помню, Нортон молчал всю дорогу.

III

Миссис Фрэнклин и Бойд Кэррингтон вошли вскоре после нашего возвращения. Он возил ее на машине в Тэдминстер, потому что она хотела что-то купить.

И, как я понял, великолепно потрудилась. Из автомобиля несли ворох свертков, и у нее был очень оживленный вид, она разговаривала и смеялась, и даже на щеках загорелся румянец.

Она отослала наверх Бойда Кэррингтона с какой-то особенно хрупкой покупкой, и я галантно принял следующий груз.

Говорила она гораздо быстрее и как-то нервознее, чем обычно.

– Ужасно жарко, верно? Наверное, будет гроза. Обязательно вскоре поднимется буря. Знаете, говорят в это лето мало влаги. Такой засухи не было уже годы и годы.

Она продолжила, повернувшись к Элизабет Коул:

– Что вы тут делали, пока меня не было? Где Джон? Он сказал, что у него болит голова и собирался прогуляться. Может быть, так полегчает. Что-то совсем на него непохоже, никогда у него голова не болела. Наверное, он беспокоится из-за своих экспериментов. Они не идут так, как надо, или что-то в таком роде. Как бы я хотела, чтобы он побольше разговаривал.

Она помолчала и потом обратилась к Нортону.

– Вы очень молчаливый, мистер Нортон. Что-нибудь случилось? Вы… вы какой-то напуганный. Может быть, вы увидели привидения старой миссис Как-там-бишь-ее?

Нортон вздрогнул.

– Нет-нет, не видел никаких привидений. Я… просто кое о чем думал.

В этот момент на пороге показался Кертис, везущий Пуаро в инвалидном кресле. Он остановился в холле, собравшись взять своего хозяина и отнести его наверх.

Пуаро оглядел нас неожиданно ставшими бдительными и настороженными глазами.

Он резко спросил:

– В чем дело? Что-нибудь случилось?

Никто из нас минуту-другую не отвечал, затем Барбара Фрэнклин сказала, издав короткий неестественный смешок:

– Нет, конечно, нет, что может случиться? Просто… наверное, вот-вот гроза начнется? Я… о, боже, я так ужасно устала. Отнесите вот это наверх, будьте так любезны, капитан Хэстингс. Большое вам спасибо.

Я последовал за ней по лестнице в восточное крыло. Ее комната была расположена в его конце.

Миссис Фрэнклин открыла дверь. Я шел за ней по пятам, доверху загруженный свертками.

Она резко остановилась на пороге. У окна сестра Крейвен разглядывала ладонь Бойда Кэррингтона.

Он поднял голову и рассмеялся каким-то блеющим смехом.

– Хэллоу, а мне вот судьбу предсказывают. Сестра гадает по руке хоть куда.

– Разве? Понятия не имела, – голос Барбары был резок. Мне подумалось, что сестра Крейвен очень сильно ей досадила. – Пожалуйста, возьмите эти вещи, сестра, будьте так добры. И не могли бы вы приготовить мне эгг флип[79]79
  Яично-винный напиток, вино или коньяк, взбитые с желтками, сахаром и сливками, подается горячим или холодным.


[Закрыть]. Я очень устала. И, пожалуйста, грелку. Я лягу в постель как можно скорее.

– Конечно, миссис Фрэнклин.

Сестра Крейвен шагнула вперед. По ее виду нельзя было сказать, что она испытывает какие-то чувства, кроме профессиональной озабоченности.

Миссис Фрэнклин сказала:

– Пожалуйста, уйди, Билл. Я ужасно устала.

Бойд Кэррингтон забеспокоился.

– О, Бэбз, поездка оказалась для тебя слишком утомительной? Мне так жаль. Какой я безмозглый дурень. Я не должен был позволять тебе так перетруждаться.

Миссис Фрэнклин озарила его ангельской улыбкой мученицы.

– Не хочу ничего говорить. Ненавижу быть надоедливой.

Мы оба, немного сконфуженные, вышли из комнаты, оставив женщин вдвоем.

Бойд Кэррингтон сокрушенно заметил:

– Что я за дурак. Барбара казалась такой веселой и оживленной, что я напрочь забыл, что ей не следует переутомляться. Надеюсь, она не забелеет.

Я машинально ответил:

– О, по-моему, после отдыха ночью она будет в полном порядке.

Он спустился по лестнице, Я поколебался и затем отправился по другому крылу к своей комнате и комнате Пуаро. Должно быть, коротышка меня ждет. В первый раз мне не очень-то хотелось к нему идти. Я был слишком занят своими мыслями и по-прежнему ощущал какую-то странную тупую боль внизу живота.

Я медленно брел по коридору.

Из комнаты Аллертона до меня донеслись голоса. Не хочу сказать, что я сознательно к ним прислушивался, хотя и совершенно машинально остановился на минутку возле двери. Потом неожиданно она открылась, и оттуда вышла моя дочь Джудит.

Она встала как вкопанная, увидев меня. Я схватил ее за руку и потащил в свою комнату. Внезапно я страшно рассердился.

– Что ты делала у этого человека?

Она устремила на меня твердый взгляд. Никакого гнева – только лед и холод. Несколько секунд она не отвечала.

Я встряхнул ее за руку:

– Говорю тебе, я этого не позволю. Ты не знаешь, что делаешь.

Тогда она сказала низким едким голосом:

– По-моему, у тебя очень развращенный склад ума.

Я заявил:

– Может быть. Наверное, на меня повлияли упреки вашего поколения. По крайней мере, у нас есть определенные стандарты. Пойми, наконец, Джудит, я запрещаю тебе, абсолютно запрещаю иметь дело с этим человеком…

Она твердо взглянула на меня и потом спокойно сказала:

– Понятно. Вот, значит, как.

– Ты отрицаешь, что влюблена в него?

– Нет.

– Но ты не знаешь, кто он такой. Ты просто не можешь знать.

И специально, не смягчая слов, я повторил ту историю об Аллертоне.

– Вот видишь, – закончил я. – Вот какая он грязная скотина.

Похоже, она осталась совершенно равнодушна. Лишь ее губы скривила презрительная усмешка.

– Могу тебя заверить, что никогда не считала его святым.

– Да какая разница? Джудит, ну не такая же ты испорченная.

– Если хочешь, можешь назвать меня и так.

– Джудит, ты не должна… ты не…

Я не мог найти слов для выражения своих мыслей. Она вырвала свою руку из моей.

– А сейчас послушай, отец. Я делаю, что хочу. Ты не можешь меня напугать. И твои проповеди тоже ни к чему. Я буду жить так, как пожелаю, и ты не сможешь меня остановить.

Она вышла.

Я почувствовал, как у меня дрожат коленки.

Я опустился на стул. Все было хуже… гораздо хуже, чем я думал. Дитя было им увлечено… потеряло голову. И мне было не к кому обратиться за помощью. Ее мать, единственный человек, которого бы она послушалась, умерла. Я мог надеяться только на самого себя.

Не думаю, что когда-либо в жизни раньше или позже я страдал так, как страдал тогда…

IV

Вскоре я очнулся. Я умылся, побрился и переоделся. Я спустился к обеду. Я вел себя, как мне казалось, совершенно обычно. Похоже, никто ничего не заметил.

Раз или два я видел, как Джудит бросала на меня любопытный взгляд. Должно быть, она недоумевала, как это мне удается выглядеть так, словно ничего не произошло…

В душе я все больше и больше набирался решимости.

Мне нужна была храбрость… храбрость и изобретательность. После обеда мы вышли из дома, смотрели на небо, делали замечания насчет духоты, предсказывали дождь, грозу… бурю…

Краем глаза я увидел, как Джудит скрылась за углом дома. Вскоре и Аллертон пошел в том же направлении.

Я быстренько завершил разговор с Бойдом Кэррингтоном и последовал за ними.

Нортон, думаю, пытался меня остановить. Он взял меня за руку. Он пробовал предложить прогуляться к розарию. Я не обратил на него внимания.

Он все еще был со мной, когда я завернул за угол. Они были там. Я увидел поднятое вверх лицо Джудит, увидел склонившегося над ним Аллертона… увидел, как он обнял ее… как они поцеловались.

Потом они быстро отступили друг от друга. Я сделал шаг вперед. Чуть ли не силой Нортону удалось оттащить меня назад.

Он сказал:

– Послушайте, вы не можете…

Я прервал его. Я убедительно заявил:

– Могу. И сделаю.

– Бесполезно, мой друг. Конечно, все это очень огорчительно, но дело в том, что вы ничего не можете поделать.

Я молчал. Наверное, он так считал, но я знал лучше.

Нортон продолжил:

– Я знаю, что подобная ситуация может свести с ума кого угодно, но остается лишь одно – признать поражение. Смиритесь же, сударь!

Я не стал с ним спорить. Я ждал, позволяя ему выговориться. Потом вновь твердо завернул за угол дома.

Они оба уже исчезли, но у меня была идея насчет того, где они могут быть. Неподалеку отсюда в рощице сирени скрывалась беседка. Я направился к ней. Думаю, Нортон все еще был со мной, но не уверен. Подойдя поближе, я услышал голоса и остановился. Говорил Аллертон.

– Ну что ж, значит, моя дорогая девочка, все устроено. И не надо больше возражений. Ты завтра поедешь в город. Я же скажу, что смотаюсь в Ипсвич погостить у своего товарища одну-две ночки. Ты протелеграфируешь из Лондона, что не сможешь вернуться. И кто узнает об очаровательном маленьком обедике в моей квартирке? Обещаю тебе, ты не разочаруешься.

Я почувствовал, как Нортон дергает меня за руку и неожиданно кротко повернулся к нему. Я чуть не расхохотался при виде его обеспокоенного, встревоженного лица. Я позволил ему увлечь себя к дому. Я сделал вид, что сдался, потому что в этот момент знал точно, что буду делать…

Я сказал ему ясно и четко:

– Не беспокойтесь, старина. Все бесполезно – теперь я понимаю. Невозможно управлять своими детьми. Я сдаюсь.

Он просто до нелепости обрадовался.

Вскоре я сообщил ему, что сегодня лягу спать пораньше. Я сказал, что у меня немного разболелась голова.

Он и не подозревал, что я собираюсь делать.

V

Я остановился минуты на полторы в коридоре.

Кругом было очень тихо. Никого. Кровати уже приготовлены для сна. Нортон, комната которого была на этой же стороне, остался внизу. Элизабет Коул играла в бридж. Кертис, я знал, ужинает на первом этаже. Крыло было в моем распоряжении.

Я польстил себе, что не напрасно столько лет проработал с Пуаро. Я знал, какие следует принять предосторожности.

Аллертон не встретится завтра с Джудит в Лондоне.

Аллертон вообще никуда завтра не поедет.

Все было просто смехотворно легко.

Я пошел к себе и взял пузырек с аспирином. Потом отправился в комнату Аллертона и проскользнул в ванную. Таблетки сламберила стояли в шкафчике. Восьми, подумал я, будет достаточно. Безвредная доза – одна-две. Посему восьми хватит с лихвой. Аллертон сам говорил, что токсичная доза невелика. Я прочел на этикетке: «Предписанную дозу превышать опасно».

Я улыбнулся сам себе.

Я обернул руку шелковым носовым платком и осторожно отвинтил крышку. На пузырьке не должно остаться отпечатков пальцев. Я высыпал таблетки. Да, они были почти того же самого размера, что и аспирин. Я положил 8 аспириновых таблеток в бутылочку, а потом досыпал сламберила, оставив себе 8 штук. Теперь пузырек выглядел точно так же, как и раньше. Аллертон не заметит разницы.

Я вернулся в свою комнату. У меня была бутылка виски… впрочем, как и у большинства обитателей Стайлза. Я вынул две рюмки и сифон. Я не знал случая, чтобы Аллертон отказался от выпивки. Когда он поднимется, приглашу его пропустить стаканчик перед сном. Я бросил таблетки в налитое на донышко спиртное. Они с легкостью растворились. Я очень осторожно попробовал результат. Может быть, чуточку горько, но едва ли заметно. Я буду наливать себе виски, когда Аллертон поднимется. Передам рюмку ему, а себе налью другую. Все очень просто и естественно. Наверняка он и понятия не имеет о моих чувствах… если, конечно, Джудит ничего ему не сказала. Я немного обдумал свой пункт, но решил, что нахожусь в полной безопасности. Джудит никогда никому ничего не говорит.

Вероятно, он считает, что я совсем не подозреваю об их планах. Мне оставалось только ждать. Должно быть, ждать придется долго, час, а то и два, пока Аллертон отправится спать. Он всегда был поздней пташкой.

Я спокойно сидел и ждал.

Неожиданный стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Однако это оказался всего лишь Кертис. Пуаро просил меня к себе.

Я с трудом пришел в себя. Пуаро! Я не думал о нем весь вечер. Должно быть, он терялся в догадках, что со мной приключилось. Я забеспокоился. Во-первых, так как устыдился, что не зашел к нему, и во-вторых, потому, что не хотел, чтобы он подозревал, – произошло нечто из ряда вон выходящее.

Я последовал за Кертисом через коридор.

– Eh bien, – воскликнул Пуаро. – Так значит, вы меня бросили, hein?

Я выдавил из себя зевок.

– Уж простите, старина, – сказал я. – Но, по правде говоря, у меня так жутко разболелась голова, что все перед глазами поплыло. Наверное, вот-вот гроза начнется. Я просто одурел… так что совсем забыл пожелать вам спокойной ночи.

Как я и надеялся, Пуаро сразу же захлопотал. Он предложил лекарства. Он засуетился. Он обвинил меня в том, что я сидел на улице на сквозняке (и это-то в один из самых жарких летних дней!). Я отказался от аспирина под предлогом, что уже принял несколько таблеток, но не смог отделаться от чашки сладкого и невероятно отвратительного шоколада!

– Видите ли, он очень питателен для нервов, – пояснил Пуаро.

Я выпил его, чтобы избежать спора, и потом пожелал ему спокойной ночи. Его тревожные и любящие восклицания еще долго звенели у меня в ушах! Я вернулся в свою комнату и напоказ закрыл дверь. А потом с крайней предосторожностью приотворил ее снова, оставив маленькую щелочку. Теперь-то я обязательно услышу шаги Аллертона. Но, должно быть, придется подождать еще немного.

Я сидел и ждал. Я думал и ждал. Я думал о своей покойной жене. Я тихо прошептал:

– Понимаешь, дорогая, я ее спасу.

Она оставила Джудит на мое попечение. Я ее не подведу.

В мертвой тишине я неожиданно почувствовал, что Синдерс где-то совсем рядом.

Мне даже показалось, что она в комнате.

И я сидел и мрачно ждал…

Глава тринадцатая

I

Когда хладнокровно описываешь состояние спада напряжения, то словно разбиваешь вдребезги свое самолюбие.

Так уж получилось, что, ожидая Аллертона, я заснул. Наверное, ничего удивительного. Предыдущей ночью я спал очень плохо. Провел на воздухе весь день. Извелся от беспокойства и напряжения и так взвинтился, что смог решиться на такое. Да к тому же погода была очень пасмурная и веяло грозой.

Во всяком случае, все так вот получилось. Я заснул в своем кресле и когда пробудился, за окном щебетали птицы, уже встало солнце. Я сам скрючился и обмяк – прямо так, в смокинге. Во рту чувствовался неприятный привкус, и голова раскалывалась. Я был озадачен, удивлен, возмущен и, что самое главное, невероятно, ужасно рад.

Кто это написал: «Самый тяжелый день (только доживи до завтра) обязательно пройдет»? Как верно сказано! Сейчас я увидел ясно и разумно, каким взвинченным и заблуждающимся был. Какие-то мелодраматические ощущения, потеря всякого чувства пропорции. Я же фактически решил убить другого человека.

В этот момент мой взгляд упал на рюмку виски. Вздрогнув, я встал, отдернул занавески и вылил их из окна. Должно быть, вчера вечером я просто сошел с ума.

Я побрился, принял ванну и переоделся. Потом, чувствуя себя немного лучше, пошел к Пуаро. Я знал, что он всегда встает рано. Я сел и во всем ему честно исповедался.

Не выразить словами, какое это было огромное облегчение. Он мягко качнул головой.

– Вот какие глупости вы замышляете. Рад, что вы пришли ко мне исповедаться. Но почему, мой дорогой друг, вы не явились ко мне вчера и не рассказали, что у вас было на уме?

Я пристыженно ответил:

– Наверное, боялся, что вы попытаетесь меня остановить.

– Разумеется, я бы вас остановил. Вы думаете, я захотел бы увидеть, как вас повесят, и все из-за какого-то пренеприятного субъекта по имени майор Аллертон?

– Меня бы не поймали, – заявил я. – Я принял все предосторожности.

– Так думают все убийцы. Ваша психика подходит под шаблон! Но позвольте мне вам сказать, mon ami, что вы не так умны, как считали.

– Я принял все предосторожности. Я стер отпечатки своих пальцев с пузырька.

– Точно. Но вы стерли и отпечатки Аллертона. И когда он найден мертвым… что происходит дальше? Производится вскрытие и установлено, что он умер от смертельной дозы сламберила. Он принял ее случайно или намеренно? Tiens[80]80
  Ага – фр.


[Закрыть], его отпечатков на пузырьке нет. Но почему? Будь его смерть случайной или самоубийством, он не стал бы их стирать. И тогда анализируются оставшиеся таблетки и оказывается, что почти половина из них заменена аспирином.

– Ну и что тут особенного, почти у всех есть аспирин, – слабо пробормотал я.

– Да, но не у всех есть дочь, которую Аллертон преследует с бесчестными намерениями… если использовать старомодную мелодраматическую фразу. И вы накануне поссорились с ней на сей счет. Два человека, Бойл Кэррингтон и Нортон, могут засвидетельствовать, какие бурные чувства вы испытывали к покойному. Сразу же внимание сфокусировалось бы на вас, и к тому времени вы бы испытывали такой страх или даже раскаяние, что хороший опытный инспектор полиции наверняка бы решил, что вы и есть виновный. И даже, вполне возможно, кто-то мог бы увидеть, как вы возились с таблетками.

– Никто не мог. Никого не было.

– Возле окна есть балкон. Кто-то мог стоять там и заглядывать в комнату. Или, кто знает, кто-то мог смотреть в замочную скважину.

– Вы зациклились на своих замочных скважинах, Пуаро. Люди не проводят все время, подглядывая за другими в замочные скважины, как вы, похоже, считаете.

Пуаро полузакрыл глаза и заметил, что у меня всегда была слишком доверчивая натура.

– И позвольте вам сказать, что в этом доме с ключами происходят очень забавные вещи. Я… я всегда хочу знать, что моя дверь заперта изнутри, даже если добряк Кертис в соседней комнате. Вскоре после прибытия мой ключ исчезает… бесследно! Мне пришлось сделать другой.

– Ну что ж, во всяком случае, – с глубоким вздохом облегчения сказал я (мой мозг все еще был перегружен личными заботами), – все закончилось благополучно. Страшно даже подумать, что можно взвинтиться до такого состояния. – Я понизил голос: – Пуаро, вы не думаете, что это потому, что… потому что здесь много лет тому назад было совершено убийство, и дом словно заражен инфекцией?

– Вы имеете в виду вирус убийства? М-да… предположение интересное.

– У домов всегда есть своя атмосфера, – задумчиво сказал я. – У этого же – плохая история.

Пуаро кивнул.

– Да. Здесь жили люди… несколько человек… которые от всей души желали смерти другому. Вы правы.

– Наверное, так или иначе атмосфера оказывает влияние. Но, Пуаро, скажите мне, что делать… я имею в виду с Джудит и Аллертоном? Как-то надо их остановить. Что, по-вашему, мне надо предпринять?

– Ничего, – многозначительно произнес Пуаро.

– О, но…

– Поверьте мне, если вы не будете вмешиваться, то причините меньше вреда.

– Если бы я взялся за Аллертона…

– Что вы можете сказать или сделать? Джудит двадцать один год, и она сама себе хозяйка.

– Но, думаю, мне следовало бы…

Пуаро прервал меня.

– Нет, Хэстингс, не воображайте, что достаточно умны, достаточно сильны или достаточно хитры, чтобы произвести впечатление на кого-то из этой пары… Аллертон привык иметь дело с сердитыми и бессильными отцами и, вероятно, наслаждается разговорами с ними, как хорошей шуткой. Джудит не из тех, кого можно запугать. Я бы сам посоветовал… если бы я советовал вам вообще… сделать кое-что другое. Если бы я был на вашем месте, то доверился бы ей.

Я вытаращил на него глаза.

– Джудит, – сказал Эркюль Пуаро, – прекрасная девушка. Я от всей души ею восхищаюсь.

Я ответил нетвердым голосом:

– Я тоже ею восхищаюсь. Но я боюсь за нее.

Неожиданно Пуаро очень уж энергично кивнул.

– Я тоже боюсь за нее, – сказал он, – но не по той причине, по какой боитесь вы. Я ужасно боюсь. И я бессилен… или почти бессилен. А дни идут. Есть опасность, Хэстингс, и она совсем рядом.

II

Я знал так же, как и Пуаро, что опасность была совсем рядом. У меня было больше причин для уверенности благодаря услышанному прошлым вечером.

Однако я поразмышлял над фразой Пуаро, спускаясь к завтраку. «Если бы я был на вашем месте, то доверился бы ей».

Она была такой неожиданной… и, однако, вызвала во мне какое-то странное ощущение комфорта. И почти сразу я убедился в правоте слов Пуаро. Потому что Джудит, похоже, передумала и в Лондон не поехала.

Вместо этого она отправилась с Фрэнклином в лабораторию прямо после завтрака, и было ясно, что день им предстоит трудный.

Я от всей души вознес молитвы Господу. Каким сумасшедшим, каким отчаявшимся я был вчера. Я решил… решил с полной уверенностью, что Джудит поддалась обманчивым предложениям Аллертона. Но сейчас-то я вспомнил, что фактически не слышал, дала ли она согласие или нет. Да, она была слишком порядочной, слишком хорошей и умной, чтобы поддаться на его уловки. Она отказалась от свидания.

Оказалось, что Аллертон позавтракал рано и уехал в Ипсвич. Значит, он приводил план в действие и, должно быть, предположил, что Джудит поедет в Лондон, как и было условлено.

Что ж, мрачно подумал я, он испытает большое разочарование. Ко мне подошел Бойд Кэррингтон и как-то сварливо заметил, что очень уж веселый я сегодня утром.

– Да, – ответил я, – получил хорошие новости.

Он ответил, что вот у него как раз ничего хорошего. И надоедливый телефонный разговор с архитектором насчет каких-то трудностей со строительством… местный землемер не на шутку взбеленился. Да и в письмах много тревожного. К тому же он боялся, что вчера позволил миссис Фрэнклин сильно переутомиться.

Сразу было понятно, что миссис Фрэнклин с лихвой возмещала свой недавний приступ здоровья и хорошего настроения. Она, как я понял со слов сестры Крейвен, стала просто невозможной.

Сестре Крейвен пришлось отказаться от своего выходного, который был ей обещан, чтобы съездить и повстречаться с какими-то друзьями, и она страшно на сей счет злилась. С раннего утра миссис Фрэнклин требовала нюхательную соль, грелки, различное питье и кушанья и ни в какую не позволяла сестре оставлять комнату. Ее мучили и невралгия, и боли вокруг сердца, и судороги в ступнях и лодыжках, и озноб, и Бог знает что еще.

Могу заявить сейчас и здесь, что ни я, ни кто-либо другой по-настоящему не встревожился. Мы все приписали жалобы миссис Фрэнклин ее склонности к ипохондрии.

Разумеется, вышесказанное относится и к сестре Крейвен, и к доктору Фрэнклину.

Его вызвали из лаборатории, и ему пришлось выслушать жалобы жены, спросить ее, не хочет ли она, чтобы он пригласил местного врача (сие предложение было бурно отвергнуто миссис Фрэнклин); он составил ей успокаивающую микстуру, утешил как мог и вновь вернулся к работе.

Сестра Крейвен сказала мне:

– Конечно, он знает, что она просто притворяется.

– Вы действительно считаете, что с ней ничего серьезного?

– Температура нормальная и пульс в полном порядке. Просто ей хочется поднять на ноги каждого, вот и все.

Она была раздражена и говорила более неосторожно, чем обычно.

– Она любит мешать другим наслаждаться. Ей бы хотелось, чтобы муж взвинтился и бегал бы вокруг нее, и даже сэр Уильям должен почувствовать себя самой последней скотиной, потому что «вчера ее переутомил». Уж такой она человек.

Явно сегодня сестра Крейвен считала свою пациентку просто невыносимой. Я так понял, что миссис Фрэнклин действительно была очень груба по отношению к ней. Она была из тех женщин, которых сиделки и слуги инстинктивно не любят… не только из-за причиняемых ими хлопот, но и из-за того, как они эти хлопоты преподносят.

Итак, как я уже говорил, никто серьезно не отнесся к ее недомоганию.

Единственным исключением был Бойд Кэррингтон, который бродил с таким трогательным видом, какой бывает у маленького мальчика, которому дали нагоняй.

Сколько раз с тех пор я вновь и вновь прокручиваю в уме события того дня, пытаясь вспомнить что-то до сих пор незамеченное… какой-нибудь крошечный, позабытый инцидент, изо всех сил стараясь точно восстановить, кто как себя вел. Кто был нормален, а кто возбужден.

Позвольте мне еще раз описать точно, что я о ком помню. Бойд Кэррингтон, как я уже сказал, чувствовал себя явно неловко. Похоже, он считал, что вчера был слишком энергичен, многословен и эгоистичен, и не думал о хрупком здоровье своей спутницы. Он раз или два поднимался и интересовался здоровьем Барбары Фрэнклин, и сестра Крейвен, которая сама была в прескверном настроении, разговаривала с ним сварливо и раздражительно. Ему даже пришлось побывать в деревне и купить коробку шоколадных конфет. Она была возвращена ему. «Миссис Фрэнклин терпеть не может шоколадных конфет». Он безутешно открыл коробку в курительной комнате, и Нортон, я и он торжественно угостились.

У Нортона, как я теперь думаю, наверняка в то утро было что-то на уме. Он вел себя очень рассеянно, раз или два хмурился, словно его что-то озадачивало.

Он любил шоколадные конфеты и, сам того не замечая, съел много. На улице разыгралась буря. С десяти лил дождь.

Обычно в такие дни на всех нападает меланхолия. Но нас всех погода оживила.

Примерно в полдень Кертис отнес Пуаро вниз и уютно устроил его в гостиной. К нему присоединилась Элизабет Коул и играла ему на пианино. Касалась она клавиш легко и приятно. Она исполняла Баха и Моцарта – любимых композиторов моего друга.