Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Глава пятнадцатая

I

Я немного смутно помню события тех дней, которые последовали за дознанием о смерти миссис Фрэнклин. Конечно, состоялись похороны, на которых присутствовало множество любопытных из Стайлз-Сент-Мэри. И именно тогда ко мне обратилась одна старуха со слезящимися глазами и неприятными манерами. Она пристала ко мне как раз в тот момент, когда мы выходили с кладбища.

– Я вас вспомнила, сэр.

– Э… э, может быть…

Она продолжала, не слушая, что я сказал:

– Двадцать с лишком лет назад вы были здесь. Когда в Коурт умерла старая леди. Вот тогда у нас в Стайлзе было первое убийство. И не последнее, сказала я. Старая миссис Инглторп тогда была убита, и мы все говорили, что с ней муженек разделался. Все мы были уверены.

Она устремила на меня хитрый, коварный взгляд.

– Может быть, и на сей раз муж виноват.

– Что вы имеете в виду? – резко заявил я. – Разве вы не слышали, что вынесли вердикт о самоубийстве?

– Это коронер так сказал. Но он мог и ошибиться, вы не думаете?

Она подтолкнула меня локтем.

– Уж доктора-то знают, как разделаться с женами. И, похоже, она не очень-то хороша для него была.

Я сердито повернулся к ней, и она поспешно ретировалась, буркнув, что ничего такого в виду не имела, только что-то уж все больно странно, верно, во второй раз и то же самое происходит.

– И что еще более странно, сэр, так это то, что вы оба раза здесь оказываетесь, так ведь?

Как ни фантастично, но я даже подумал, не подозревает ли она, что я совершил оба преступления. Очень неприятная мысль. И, конечно же, я понял, какая странная и навязчивая штука – местные подозрения, В конце концов они были недалеки от правды. Ведь кто-то убил миссис Фрэнклин.

Как я уже упоминал, очень плохо помню, что произошло в те дни. Прежде всего меня страшно беспокоило здоровье Пуаро. Ко мне пришел Кертис со встревоженным выражением на своем деревянном лице и доложил, что у Пуаро был серьезный сердечный приступ.

– По-моему, сэр, ему следует показаться доктору.

Я сломя голову бросился к Пуаро, который бурно отверг мое предложение. Я подумал, что на него это что-то не похоже. Он всегда, по моему мнению, жутко беспокоился за свое самочувствие. Везде подозревал сквозняк, обвязывал шею шелковыми и шерстяными шарфами, приходил в ужас, замочив ноги, и сразу же мерил температуру и ложился в постель при малейшем намеке на простуду… «потому как иначе у меня начнется fluxion de peitrine!»[84]84
  Воспаление легких – фр.


[Закрыть] Я знал, что стоило ему хоть чуть-чуть прихворнуть, как он сразу же консультировался у врача.

И вот теперь, когда он был по-настоящему болен, положение в корне изменилось.

Однако, может быть, здесь-то и скрывалась истинная причина. Те, другие болезни, были пустяками. Сейчас, когда он в самом деле был больным человеком, он, наверное, боялся признать реальность. Он пренебрегал болезнью, потому что боялся.

Он отвечал на мои протесты с энергией и горечью.

– Я консультировался у докторов… и не у одного! Я был у Блэнка и Дэша, и что они сделали? Послали меня в Египет, где мне сразу же стало гораздо хуже. И я был у Р.

Р., я знал, был известнейшим кардиологом. Я быстро спросил:

– Что он сказал?

Пуаро неожиданно бросил на меня косой взгляд… и мое сердце мучительно сжалось.

Он спокойно ответил:

– Он сделал все, что можно было сделать. Мои лекарства все рядом, под рукой. Кроме них… ничто не поможет. Так что, видимо, Хэстингс, вызывать других врачей – напрасный труд. Машина, mon ami, изнашивается. Увы, нельзя вставить новый мотор, как автомобилю, и продолжить жить.

– Но послушайте, Пуаро, есть же что-нибудь… Кертис…

Пуаро резко прервал:

– Кертис?

– Да, он пришел ко мне. Он был обеспокоен… У вас был сердечный приступ…

Пуаро мягко кивнул.

– Да, да. Иногда такие приступы лучше не видеть. Думаю, Кертис просто к ним не привык.

– Вы действительно не хотите показаться врачу?

– Напрасный труд, мой друг.

Он говорил очень мягко, но решительно. И вновь сердце мое мучительно сжалось. Пуаро улыбнулся мне и сказал:

– Это, Хэстингс, будет мое последнее дело. И оно будет моим самым интересным делом… и противник мой – самым интересным моим преступником. Потому что в деле X мы имеем технику непревзойденную, великолепную, несмотря ни на что, вызывающую восхищение. До сих пор, mon cher, X действовал с такой ловкостью, что побеждал меня, Эркюля Пуаро! Он развил атаку, на которую я не смог ответить.

– Если бы ваше здоровье… – успокаивающе начал я.

Но оказалось, что сказал совсем не то. Эркюль немедленно впал в ярость.

– А! Мне что же, нужно повторять вам тридцать шесть раз и еще тридцать шесть раз, что нет никакой надобности в физических усилиях. Нужно только… думать.

– Э… конечно… да, здесь-то с вами все в порядке.

– Все в порядке? Я могу справиться с такой задачей превосходнейшим образом. Мои конечности парализованы, мое сердце играет со мной трюки, но мой мозг, Хэстингс… мой мозг функционирует безупречно. Он по-прежнему высшего качества, мой мозг…

– Он, – успокаивающе сказал я, – великолепен.

Но, медленно спускаясь по лестнице, я подумал, что мозг Пуаро не поспевает за ходом событий так быстро, как мог бы. Сперва чудесное спасение миссис Латтрелл и теперь вот смерть миссис Фрэнклин. И что мы сделали?

Практически ничего.

II

На следующий день Пуаро мне сказал:

– Вы, кажется, предлагали мне, Хэстингс, показаться врачу.

– Да, – нетерпеливо затараторил я. – Я был бы очень рад, если бы вы согласились.

– Eh bien, я согласен. Я покажусь Фрэнклину.

– Фрэнклину? – засомневался я.

– Ну он же врач, не так ли?

– Да, но… он занимается в первую очередь исследовательской работой, верно?

– Несомненно. Думаю, он вряд ли бы преуспел как практикующий врач. Ему недостает того, что принято называть «прикроватными манерами». Но он квалифицированный медик. Иными словами, как говорится в фильмах, «он знает свое дело лучше многих».

Я по-прежнему не был удовлетворен. Хотя я и не сомневался в способностях Фрэнклина, он всегда казался мне человеком нетерпеливым и совершенно не интересующимся человеческими недугами. Вероятно, такое отношение к людям восхитительно подходит для исследовательской работы, но уж отнюдь не для пациентов.

Однако само по себе согласие Пуаро было весьма большой уступкой и, так как здесь у моего друга лечащего врача не было, Фрэнклин охотно согласился взглянуть на него. Но он пояснил, что если потребуется регулярное медицинское обслуживание, то придется вызвать местного врача. Он не мог постоянно заниматься лечением.

Фрэнклин провел с Пуаро много времени.

Когда же он, наконец, вышел, я его ждал. Я втащил его в свою комнату и закрыл дверь.

– Ну? – встревоженно потребовал я.

Фрэнклин задумчиво сказал:

– Он очень замечательный человек.

– О! Да… – я отмахнулся от этого очевидного факта. – Как его здоровье?

– О! Его здоровье? – казалось, Фрэнклин удивился, словно я упомянул что-то крайне незначительное. – О! Его здоровье, конечно, никуда не годится.

Мне подумалось, что очень уж он непрофессионально выразился. И, однако, я слышал от Джудит… что Фрэнклин в свое время был одним из самых блестящих студентов.

– Насколько он плох? – с волнением потребовал я.

Он бросил на меня быстрый взгляд.

– Вы хотите знать?

– Конечно.

Да что же этот дурак думает?

Он почти сразу ответил:

– Большинство людей, – сказал он, – не хотят знать. Они хотят, чтобы им подали успокаивающий сироп. Они хотят надеяться. Они хотят, чтобы их осыпали утешением. И, разумеется, иногда случаются чудесные выздоровления. Но этого не произойдет в случае с Пуаро.

– Вы имеете в виду… – Вновь ледяная рука сомкнулась вокруг моего сердца.

Фрэнклин кивнул.

– О да, он умрет. И очень скоро, должен вам сказать. Я бы сам не стал говорить, если бы он меня не уполномочил.

– Значит… он знает.

Фрэнклин ответил:

– Он знает. Сердце может отказать… лопнуть… в любой момент. Конечно, нельзя сказать точно, когда именно.

Он помолчал и потом медленно сказал:

– Из того, что он говорит, я понял, что он беспокоится о том, как бы успеть закончить что-то, что… как он сам выразился… он предпринял. Вы знаете, что это такое?

– Да, – ответил я, – знаю.

Фрэнклин бросил на меня заинтересованный взгляд.

– Он хочет умереть, завершив работу.

– Понятно.

Я подумал, имеет ли Джон Фрэнклин хоть малейшее представление, что это за работа!

Он немедленно сказал:

– Надеюсь, ему удастся. По его словам я понял, что она многое для него значит. – Он помолчал и добавил. – У него методичный склад ума.

Я встревоженно спросил:

– Неужели ничего нельзя сделать… какое-нибудь лекарство..

Он покачал головой.

– Ничего. У него есть ампулы амилнитрита – они его единственная надежда на спасение во время приступа.

Потом он сказал нечто довольно странное:

– Он очень ценит человеческую жизнь, да?

– Да… да.

Сколько раз я слышал, как Пуаро говорит: «Я не одобряю убийства». Это чопорное заявление всегда щекотало мое воображение.

Фрэнклин продолжил:

– Вот в чем мы отличаемся. Я ее не ценю!..

Я с любопытством посмотрел на него. Он со слабой улыбкой наклонил голову.

– Совершенно верно, – сказал он. – Так как смерть все равно неизбежна, разве имеет значение, наступит ли она раньше или позже? Какая разница?

– Тогда какого черта вы стали врачом, если у вас такие воззрения? – с негодованием спросил я.

– О, сударь мой… врачевание заключается не только в отдалении неизбежного конца… у него гораздо большее предназначение… улучшение жизни. Если умирает здоровый человек, не имеет значения… особого, во всяком случае. Если слабоумный… кретин… тогда хорошо… но вот если открыть, как введением какого-то препарата в нужную железу сделать из кретина здорового, нормального индивидуума, выправив недостаточность щитовидки, то это вот, по-моему, невероятно важно.

Я посмотрел на него с возросшим интересом. Я по-прежнему считал, что не стал бы вызывать доктора Фрэнклина, если бы подхватил грипп, но воздал должное его горячечной искренности и силе. Я заметил произошедшие в нем после смерти жены перемены. Его поведение вряд ли можно было назвать траурным. Напротив, он казался более живым, менее рассеянным и полным энергии и огня.

Он резко заметил, ворвавшись в мои мысли:

– Вы с Джудит не очень-то похожи, а?

– Нет, думаю, нет.

– И она не похожа на свою мать?

Я подумал и потом медленно покачал головой.

– Нет. Моя жена была веселым, смеющимся созданием. Она ни к чему не относилась серьезно… и пыталась сделать меня таким же, но, боюсь, безуспешно.

Он слабо улыбнулся.

– Да, вы довольно строгий отец, верно? Так Джудит говорит, Джудит мало смеется… серьезная молодая женщина. Наверное, слишком много работает. Моя вина.

Он погрузился в мрачные размышления. Я непринужденно заметил:

– Должно быть, ваша работа очень интересная?

– А?

– Я сказал, что, должно быть, ваша работа очень интересна.

– Только полдюжине человек. Всем остальным она чертовски скучна, и, вероятно, так оно и есть. Во всяком случае, – он откинул назад голову, его плечи распрямились, и он неожиданно стал тем, кем был – мощным зрелым человеком, – теперь у меня есть шанс! Боже, мне хочется кричать вслух. Люди из министерства дали мне сегодня знать. Место все еще вакантно, и я его получил. Отправляюсь через десять дней.

– В Африку?

– Да. Грандиозно.

– Так скоро? – Я был слегка шокирован.

Он уставился на меня.

– Что вы имеете в виду… скоро? – Его лицо прояснилось. – Вы хотите сказать, после смерти Барбары? А почему бы и нет? Что проку притворяться, ведь ее смерть была мне величайшим облегчением.

Похоже, его позабавило выражение моего лица.

– Боюсь, у меня нет времени для общепринятого в подобных случаях поведения. Я влюбился в Барбару… она была очень хорошенькой девушкой… женился на ней и разлюбил ее через год. Не думаю, что и ее чувство ко мне длилось дольше. Конечно, я ее разочаровал. Она думала, что сможет на меня повлиять. Не смогла. Я эгоистичная, упрямая скотина и делаю, что хочу.

– Но вы отказались от работы в Африке именно из-за нее, – напомнил ему я.

– Да. Однако мои мотивы были чисто финансовыми. Я обязался обеспечить Барбаре существование, к которому она привыкла. Если бы я уехал, ей пришлось бы сильно экономить. Но теперь, – он улыбнулся искренней мальчишеской улыбкой, – мне чертовски повезло.

Я почувствовал отвращение. Наверное, многие овдовевшие мужчины не убиваются от горя, и все, в общем, это знают. Но его поведение было просто вульгарным.

Он увидел мое лицо, но, похоже, оно не произвело на него надлежащего впечатления.

– Правда, – заметил он, – редко ценится. И, однако, она экономит мне много времени и помогает избегнуть множества речей, полных неточностей.

Я резко сказал:

– И вас ничуть не беспокоит, что ваша жена совершила самоубийство?

Он задумчиво ответил:

– Не думаю, что она покончила с собой. Слишком уж маловероятно…

– Но тогда что, по-вашему, случилось?

Он подхватил нить:

– Не знаю. И… не хочу знать. Понятно?

Я уставился на него. Его взгляд был жестким и холодным.

Он повторил:

– И не хочу знать. Мне не… интересно. Видите?

Я не видел… но мне это не понравилось.

III

Не знаю, когда я впервые заметил, что у Стивена Нортона что-то на уме. После дознания он был очень молчалив и, когда закончились похороны, бесцельно бродил кругом, уставившись глазами в землю и сморщив лоб. У него была привычка ерошить руками короткие седые волосы, так что они вставали торчком, словно у Струмел Питер. Вид у него становился очень комичным, но делал он это совершенно бессознательно, и сие поведение свидетельствовало о каком-то замешательстве. Когда с ним заговаривали, он отвечал очень рассеянно, и, наконец, меня осенило, что он из-за чего-то беспокоится. Я осторожно спросил его, не получил ли он каких-либо плохих известий, но он быстро опроверг мое предположение. И до поры до времени эта тема оказалась закрытой. Но чуть позднее он, похоже, попытался узнать мое мнение, правда, очень неуклюже и не высказываясь напрямую.

Чуть заикаясь, как всегда, когда он говорил о чем-то серьезном, Нортон пустился рассказывать запутанную историю, суть которой заключалась в этике и морали.

– Знаете, Хэстингс, должно быть, так просто сказать, правильно это или неправильно… но когда доходит до дела, плавание проходит в бурных водах. Я к тому, что если натолкнешься на что-то… Знаете, что-то такое, что не имеет для вас значения… ну, какой-то инцидент, и не можешь им воспользоваться… но, однако, он ужасно важен. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Боюсь, не очень хорошо, – сознался я.

Нортон вновь сморщил лоб. Он опять провел рукой по волосам так, что они встали дыбом, придав ему комичный вид.

– Так трудно пояснить. Вот, к примеру, предположим, что случайно увидели что-то в личном письме… открытом по ошибке, такое вот дело… письмо предназначалось другому человеку, и вы начали его читать, потому что решили, что оно написано вам, и прочитали то, что вам не предназначалось, перед тем, как успели понять. Знаете, такое бывает.

– О, да, конечно.

– Ну вот, и что же тогда делать?

– Э… – я поразмышлял. – Наверное, вам следует пойти к тому человеку и сказать: «Мне страшно жаль, но я открыл его по ошибке».

Нортон вздохнул. Он сказал, что все не так-то просто.

– Видите ли… вы могли прочесть что-то очень неловкое, Хэстингс.

– Вы хотите сказать, что тот человек может смутиться? Тогда, наверное, вам стоит сделать вид, что вы ничего не читали, что заметили ошибку вовремя.

– Да, – после короткой паузы согласился Нортон, но, похоже, к удовлетворительному для себя решению не пришел.

Он тоскливо заметил:

– Как бы я хотел знать, что мне следует сделать.

Я сказал, что, по-моему, другого выхода у него нет.

По-прежнему озадаченно хмурясь, Нортон начал:

– Видите ли, Хэстингс, проблема гораздо шире. Предположим, что вы опять прочли что-то важное для другого человека… я имею в виду…

Я потерял терпение.

– Право, Нортон, я вас совсем не понимаю. Не можете же вы расхаживать кругом и читать личные письма, адресованные другим людям…

– Нет, нет, конечно, нет. Я не имел в виду ничего подобного. И, во всяком случае, это вообще было не письмо. Я только привел его как пример, чтобы пояснить ситуацию. Естественно, все, что видел или слышал, или читал… случайно, нужно хранить в тайне, если…

– Если что?

Нортон медленно сказал:

– Если только об этом «что-то» не следует рассказать.

Я посмотрел на него с внезапно пробудившимся интересом. Он продолжил:

– Давайте я скажу так… предположим, вы увидели что-то через… замочную скважину…

Замочные скважины немедленно напомнили мне о Пуаро! Нортон все еще запинался.

– Я хочу сказать, если, конечно, у вас была на то причина… причина заглянуть в замочную скважину… ключ мог застрять и пришлось посмотреть, нет ли ключа с другой стороны… или… или какая-то другая, вполне порядочная причина… и вы никогда и не ожидали увидеть, что увидели…

Минуты две-три я терял нить его бессвязных предложений, потом меня, наконец, осенило. Я вспомнил день на травянистом холме и Нортона, подкручивающего свой бинокль, чтобы увидеть крапчатого дятла. Я вспомнил его расстройство и смущение, его попытки помешать мне смотреть в бинокль. В тот момент я решил, что он увидел что-то связанное со мной… а точнее говоря, что он увидел Аллертона и Джудит. Но, предположим, дело было совсем в другом? Он увидел нечто совершенно иное? Я предположил, что увиденное относится к Аллертону и Джудит, потому что в то время меня занимали только эти мысли, и я не мог думать ни о чем другом.

Я резко спросил:

– Вы что-то видели в свой бинокль?

Нортон был и поражен, и обрадован.

– Но как вы догадались, Хэстингс?

– И это произошло в тот день, когда вы, и я, и Элизабет Коул были на холме, верно?

– Да, правильно.

– И вы не захотели, чтобы я увидел то, что увидели вы?

– Да. Э… э, я хочу сказать, что нам нельзя было это видеть.

– Но что вы увидели?

Нортон снова нахмурился.

– Все довольно просто. Следует ли мне говорить? Я хочу сказать, все получилось так, словно я… шпионил. Я увидел что-то, чего не должен был видеть. Все получилось случайно… там действительно был крапчатый дятел… и потом я увидел другое.

Он смолк. Я сгорал от любопытства, просто умирал от любопытства, но уважал его стеснительность.

Я спросил:

– Это что-то… было важным?

Он медленно ответил:

– Может быть, да. А может, и нет. Не знаю.

Тогда я спросил:

– Это имело отношение к смерти миссис Фрэнклин?

Он вздрогнул.

– Как странно, что вы так говорите.

– Значит, я прав?

– Нет, нет, не совсем. Но может быть. – Он медленно продолжил: – Оно может пролить иной свет на определенные события. Вполне вероятно, оно значит… О, черт подери, не знаю, что и делать!

Я был в затруднении. Я сгорал от любопытства, однако чувствовал, что Нортону не очень-то хочется говорить о том, что он видел. Я мог его понять: всегда неприятно узнать какую-то информацию при обстоятельствах, которые могут счесть сомнительными. Потом у меня появилась идея.

– Почему бы вам не проконсультироваться с Пуаро?

– Пуаро? – Похоже, Нортон сомневался.

– Да, попросить у него совета.

– М-да, – медленно протянул Нортон. – Неплохая идея. Только, конечно, он иностранец… – он смущенно смолк.

Я знал, что он имеет в виду. Едкие сарказмы Пуаро насчет «игры» слишком хорошо были мне знакомы. Я лишь удивился, как это Пуаро не додумался воспользоваться биноклем. Если бы ему только пришла в голову такая мысль, он бы обязательно так поступил.

– Он с уважением отнесется к вашему признанию, – упрашивал я. – И если вам его совет не понравится, не обязательно действовать в соответствии с ним.

– Верно, – сказал Нортон. Его лицо прояснилось, с лица исчезли морщинки. – Знаете, Хэстингс, я, наверное, вас послушаюсь.

IV

Я изумился немедленной реакции Пуаро на свое сообщение.

– Что вы сказали, Хэстингс?

Он выронил тонкий ломтик тоста, который подносил ко рту, и резко наклонил голову.

– Расскажите мне все. Быстро все расскажите.

Я повторил свою историю.

– Он в тот день увидел что-то в бинокль, – задумчиво повторил Пуаро. – Что-то, о чем не пожелал сказать вам. – Его рука резко схватила мою ладонь. – Он больше никому об этом не говорил?

– Не думаю. Уверен, что нет.

– Будьте осторожны, Хэстингс. Просто жизненно необходимо не дать ему говорить на сей счет с кем-то другим… он не должен даже намекать. Иначе возникнет опасность.

– Опасность?

– Серьезная опасность.

У Пуаро было очень суровое лицо.

– Договоритесь с ним, чтобы он поднялся ко мне сегодня вечером. Ну просто обычный дружеский визит, вот и все. Никто другой не должен даже подозревать, что для его прихода есть какая-то особая причина. И будьте осторожны, Хэстингс, будьте очень, очень осторожны. Кто еще с вами тогда был?

– Элизабет Коул.

– Она заметила что-нибудь странное в его поведении?

Я попытался вспомнить.

– Не знаю. Может быть. Я спрошу ее…

– Нет, Хэстингс, вы не скажете никому ничего… абсолютно ничего.