Текст книги "Парень из реалити-шоу (ЛП)"

Автор книги: A. S. King

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Ну… ну, ты… Слушай, если мы поедем прямо сейчас, я успею заскочить купить штаны. Пара пустяков.

– Если хочешь, я спрячусь в машине, – предлагает она. – Неужели то, что у тебя есть девушка, настолько страшно?

Мы идем к выходу, и Ханна, похоже, расстроена. Мне хочется спросить, что случилось, но я не хочу снова ссориться. Я хочу, чтобы день шел в нужном направлении. Прямой дорогой в колледж. Я хочу, чтобы этот день приблизил меня к колледжу.

– Это как-то связано с твоими ребрами?

– С ребрами?

– Ну, с синяками. Я вчера их видела.

– А, – доходит до меня. – Черт, нет. Я хожу на бокс. Мы в понедельник знатно поборолись. Чувак подмял меня, как поезд.

– Угу.

Когда мы садимся в машину, Ханна спрашивает:

– Дело ведь во мне?

– Что? Черт, нет! Конечно нет!

– Я дочь мусорщика.

– Ты не дочь мусорщика!

– Тогда что нам мешает просто заехать к тебе домой и взять чертовы штаны? – спрашивает она.

Я разглядываю чистую приборную панель и боюсь подумать, что она напишет на ней, если я буду настаивать.

– Ладно, ты права, поехали ко мне. Я забегу, схвачу штаны и выбегу.

– Вот именно! – говорит Ханна. – Скажи спасибо дочке мусорщика, что она сэкономила тебе пятьдесят баксов.

– Ага, – смеюсь я. – Спасибо.

По пути я наконец вижу Лизи на трапеции. Я рассказываю ей о колледже и о словах Белоснежки.

– Джеральд?

– Да?

– Ты слышал, что я сказала? – спрашивает Ханна.

– Черт, прости, снова выпал. А что ты сказала?

– Я сказала, что никогда раньше не была в огороженном товариществе.

– А, – отвечаю я. – На самом деле, в нем ничего такого. Ну подумаешь, забор. Подумаешь, будка с охранником. Ну и все.

– Немножко напоминает мой дом, да? – хихикает она.

– Слушай, на самом деле в твоем доме ничего такого уж страшного нет. Тебе может быть странно там жить, но это не… хотя бы не цирк уродов.

– Если бы о нас тоже сняли реалити-шоу… ты бы понял, что еще какой, – отвечает Ханна.

Я подъезжаю к воротам и останавливаюсь. Охранник знает меня в лицо и открывает ворота, не заставляя меня вводить код. Он машет рукой. Ханна машет ему, и он улыбается в ответ. Возможно, он рад за меня.

Ханна сидит в машине, я забегаю домой и беру штаны. Это занимает ровно две минуты.

– Быстро ты, замечает Ханна.

Отъезжая, я вижу, как мама выглядывает из окна второго этажа, как женщина из старинных рассказов, которые мы читали в школе. С таким видом, как будто она хочет прыгнуть.

========== 43. Эпизод второй, сцены 23-35 ==========

К нам пришел Майк, сын наших соседей через дом и теперь официально «парень» Таши (папа морщился каждый раз, когда мама произносила это слово). Его родители подписали соглашение, и теперь его тоже снимали в шоу. Сейчас они с Ташей вместе пекли печенье на кухне. Папа еще не пришел с работы. Мама стояла у кухонного стола и выкрикивала нужные продукты и дозы, как хорошая, справедливая надзирательница.

Когда я забрел на кухню, Таша с Майком развлекались, осыпая друг друга ложками муки. И сахара. Режиссер сделал мне знак развернуться и уйти. Я притворился, что не понял, и все-таки зашел. На доске за его спиной было написано, что снимают уже третий дубль этой сцены. Я вошел на цыпочках, принял невинный вид и стал смотреть, чем дело кончится. Потом Таша схватила измазанную в тесте лопатку и стукнула Майка по щеке, и началось мясо. Он сделал то же самое, только ложкой.

– Ой! – вскрикнула Таша и кинула на него предупреждающий взгляд. Он неискренне извинился. Она продолжала: – Чтоб больше такого не было, а то все тесто окажется у тебя в штанах!

– Стоп! – крикнул режиссер. Потом повернулся к Таше: – В штаны? Слушай, тебе всего двенадцать!

– Упс, – хихикнула Таша, – я хотела сказать – на футболку, но «в штаны» звучало убедительнее. Простите.

– Майк постоянно лежит на кровати у Таши без штанов, – подал голос я.

Все замолчали и уставились на меня. Потом – на Ташу с Майком, судорожно озиравшихся по сторонам. Похоже, Майк прикидывал, в какую сторону бежать. Таша огляделась, ища, кого бы ударить. Ближе всего оказался Майк. Она вкатила ему оплеуху, бросилась к маме и уронила голову ей на плечо – на маминой кофточке остался кусок теста.

Мама отстранила Ташу на длину вытянутой руки и спросила:

– Это правда?

– Нет, конечно! – закричала Таша. – Джеральд ведь умственно отсталый, ты сама говорила!

– Я не умственно отсталый! – возмутился я.

– Еще какой! – продолжала Таша. – А еще ты гей!

В этот миг ТелеТётя преобразилась. Казалось, ей вдруг стало плевать, как выглядит ее прическа и сочетается ли ее платье с обстановкой. Плевать, где ее дизайнерская сумочка и нужной ли фирмы ее бутылка с водой. Она потребовала перестать снимать и отвела нас с мамой в гостиную, а Майк с Ташей остались на кухне и продолжили драться.

– Называть маленького мальчика геем – ужасно! – начала ТелеТётя. – Это слово неприемлемо. Абсолютно.

– Слушайте, он срет мне в обувь, а вы цепляетесь к тому, как Таша его называет! – возмутилась мама.

– Джил!

– Что?

– Он сидит пи-ямо тут! – напомнила ТелеТётя.

– И что? – удивилась мама. – Вы же понимаете, что у него явно не все дома!

С этими словами мама встала и ушла в кухню, как раз разминувшись с выбегающим из дома Майком. ТелеТётя поглядела на меня с сочувствием:

– Ты правда видел его в постели Таши?

– Ага.

– А ты был тут? Вместе с Лизи? – я кивнул. – Ясно. Джеральд, кажется, я знаю, что мне делать. – И она улыбнулась мне, как настоящая няня.

Назавтра был последний день съемок. Нужно было отыграть семейное сборище с подведением итогов эпизода. Папа пришел домой с работы от силы на час, не снял костюма и крутил ступнями, как делает всегда, когда волнуется. Люди крутят шеей, а он крутил ступнями. По часовой стрелке, потом обратно. Его косточки хрустели, как лопающийся попкорн. Мы с Лизи сидели рядом с ним. Мама с Ташей заняли одно кресло на двоих. Вчера соседский мальчик Майк все-таки бросил Ташу, и с тех пор она не отходила от Таши. Камеры уже снимали, режиссер уже сказал, что нам нужно просто один раз отыграть сцену, а дальше уже вопрос монтажа.

– Сегодня пе-евым идет Джеральд, – предложила тетя. – Мне кажется, он очень вырос над собой. Согласны? – Все молчали. – Ну же, семья Фаустов, подайте голос! – Не дождавшись ответа, ТелеТётя продолжила: – Сколько Джеральд уже не пробивал стены? Больше года?

– Ага, – включился папа. – А еще он каждый день заправляет постель, сам собирается в школу и очень помогает с уборкой. Это правда.

– Спасибо, Дуг. По сравнению с прошлым годом он действительно сделал огромный шаг вперед.

Режиссер кивнул, поэтому все остальные кивнули тоже – только Таша снова сделала вид, что сейчас заплачет.

Я уже и забыл, что можно дырявить стены. Это осталось в первом эпизоде. С тех пор я вырос и стал Сруном. Дырявить стены – для слабаков.

– По-моему, Джеральд крутой, – высказалась Лизи. – Но я всегда считала его крутым.

– Еще бы, – ответила Таша, – он ведь никогда не срал на твои вещи.

Все посмотрели на Ташу и на маму, продолжавшую гладить Ташу по волосам, как будто она какая-нибудь породистая собачка. Мама, похоже, и ухом не повела; впрочем, на ее вещи я тоже срал.

Режиссер подошел к нам и взмолился:

– Слушайте, к четырем надо все отснять. Сейчас три. У вас вчера вечером была куча времени, чтобы все обсудить. И у вас куча лет впереди, чтобы во всем разобраться. Можно мы сейчас просто соберемся и перечислим, сколько хорошего принесло вам наше шоу?

Это был не вопрос. Он не стал ждать ответа. Он развернулся и ушел к своему стулу. Но от одного упоминания о вчерашнем вечере у Таши снова выпятилась и задрожала нижняя губа. Не знаю уж, что вчера ей сказали и что с ней сделали, но мама с папой два часа продержали ее в папиной берлоге, а потом ругались между собой всю ночь – или хотя бы пока я не уснул. Я знаю, что они обсуждали живущего через дверь Майка. Я знаю, потому что перед этим папа задал нам с Лизи несколько вопросов: «Таша сама позвала его? Он хоть раз трогал кого-нибудь из вас? На нем точно не было штанов? Сколько они провели в комнате? Джеральд, пожалуйста, опиши шум, который ты слышал. Таша была одета или раздета? Опиши-ка шум еще раз…»

ТелеТётя решила двигаться дальше:

– Вы проделали пи-икрасную работу и сохранили мои правила поведения. Дети знают, что должны делать и за что отвечать, – произнесла она, смотря на Лизи. – Кстати, Лизи, у меня для тебя запоздалый пода-ак на день рождения.

С этими словами она достала из сумочки завернутый подарок. Лизи подалась вперед:

– Можно сейчас открыть?

– Конечно!

Развернув упаковку и увидев внутри детскую рацию, Лизи завизжала. Мы много лет мечтали о ней, но Санта Клаус ни разу не сжалился над нами. Лизи попросила папу помочь открыть коробку и вставить батарейки и протянула мне один приемник.

– Лизи Джеральду, меня слышно? – спросила она из коридора.

– Не знаю, ты слишком близко! – ответил я. – Отойди подальше, чтобы я так тебя не слышал.

Через несколько секунд ее голос раздался из динамика рации:

– Лизи Джеральду. Прием, Джеральд!

ТелеТётя улыбалась. Папа улыбался. Я уыбался тоже. Я нажал желтую кнопку на боку рации:

– Это обалденно!

– Теперь иди и поиграй с Лизи, – скомандовала ТелеТётя. – Я хочу поговорить с остальными без вас.

Я кивнул и припустил со всех ног к двери подвала, но вдруг замер. Я тихо встал так, чтобы слышать их разговор, и нажал на кнопку рации, чтобы Лизи тоже слышала:

– Таша, мне кажется, тема того, что ты пи-игласила домой парня, закрыта, – начала ТелеТётя. – Но мы еще не обсудили то, как ты ведешь себя с сести-ицей и ба-атцем. Я хотела бы услышать, как ты можешь исправить ситуацию.

Раздался папин вздох.

– Я их просто не понимаю, – произнесла Таша.

Включилась мама:

– Лизи и Джеральд в сравнении с Ташей слишком маленькие.

– Я знаю кучу семей с куда большей разницей в возрасте между детьми, и у них нет таких проблем с пониманием, – возразила ТелеТётя. – По крайней мере, там никто никому не хамит. Таша, ты все время грубишь сести-ице и ба-атцу. Расскажи, почему.

Сверху раздался смех с похрюкиванием. Если Лизи не замолчит, нам достанется.

– Они меня не любят! – выкрикнула Таша. – Меня никто не любит! – она снова начала всхлипывать.

– Не говори глупостей! – возмутилась ТелеТётя. – Мы все тебя любим. Я понимаю, что двенадцать – непростой возраст, но жизнь была бы гоа-аздо легче, если бы ты лучше обращалась с людьми и иногда о них заботилась. Это не так уж и сложно, согласна?

Минуту и ничего не слышал, а потом Таша ответила:

– Как я могу понять умственно отсталого ребенка и девочку, которая целыми днями читает книги? Серьезно, как? Вообще-то, я теперь женщина! И должна думать о других вещах!

– Например о… – начал папа и замолчал, не договорив. Но, думаю, все поняли, что он хотел сказать про Майка.

– В этом доме ни у кого нет проблем в развитии, – вступила ТелеТётя. – Здесь все здоровы! Иногда мне хочется отвести вас в дом, где все правда плохо, чтобы вы поняли, как вам повезло. Не могу слушать ерунду, которую вы несете!

– Она права, – поддакнул папа. – Все врачи, к которым мы ходили, подтверждаю, что с ним все в порядке.

– И еще одно, – продолжала ТелеТётя. – Таша, никакая ты не женщина. И еще нескоро ей станешь. Даже не думай иначе.

Тут Таша расплакалась и вмешалась мама:

– Хватит уже ее стыдить! Таша ни в чем не виновата! Она не сделала ничего дурного!

– Нет, сделала, – возразил папа. – Она привела домой мальчика и… и… это.

– Дуг, но ничего дурного же не случилось? – спросила мама.

– Он мог нас обокрасть. Мог обидеть Лизи. Мог сделать что-нибудь похуже того, что уже сделал, – перечислял папа. – Но хватило и того, что он уже сделал. Черт возьми, ей двенадцать!

На двадцать секунд повисло молчание. Таша еще несколько раз всхлипнула, и ТелеТётя отослала ее в комнату.

– Джил, – продолжила ТелеТётя, – посмотри на меня. Теперь пора испа-авлять твое собственное поведение. Все остальные изменились – все кроме тебя. Джеральд каждое утро заправляет постель. Лизи тише воды ниже травы. Даже Дуг стал больше делать по хозяйству и старается помочь тебе со всем справиться. Теперь твоя очередь.

Повисло молчание. Потом мама заговорила. Она, похоже, плакала.

– Когда я забеременела Лизи, это… это бы сюрприз, – призналась она. – Я не думала, что смогу любить второго ребенка так же сильно, как Ташу. Да, знаю, Таша не идеальна, но я ее мать. Но… скажите, как можно одинаково любить двоих детей? Я не думала, что смогу. Многие женщины чувствуют то же самое. Я читала статьи, – продолжала она. – А Дуг все время работал, и мы с Ташей все время были вдвоем. А потом родилась Лизи, и я вообще ничего не почувствовала.

Тут я нажал красную кнопку рации, обрывая связь. Если Лизи еще слушала, этого ей знать не стоило.

– Я пыталась, – говорила мама. – Честно, я пыталась. Но у меня уже не хватало терпения снова ухаживать за младенцем. Памперсы. Срыгивание. Дуг, помнишь – она ни на минуту не переставала плакать!

– У Джи был маленький срыв, – сказал папа. – Или парочка, – он вздохнул. – А Таше не нравилось, что про нее забывают.

– И потом, как только Лизи научилась ходить на горшок, родился Джеральд. О боже… – Тут мама расплакалась на полную катушку. – Многие семьи рожают детей, пока не родится мальчик. Все постоянно твердили об этом Дугу. Как будто мы обязаны были родить сына. И посмотрите, что из этого вышло. Посмотрите на этого мальчика!

Мне не нужно было дальше слушать. Она говорила о нас с Лизи… как будто мы домашние животные, еще и непонятно зачем заведенные. Но я застрял в кухне. Одно движение – и меня разоблачат. Так что я стоял неподвижно и пытался не слушать, как папа рассказывает про мамины походы к психологу и все тернии, через которые прошел их брак. Я слышал, как Костлявая Няня обнимает маму. Звучало как музыка ветра на скелетах.

– У вас еще есть время, – говорила ТелеТётя. – Да, мальчику шесть, а девочке восемь, но еще не слишком поздно. Просто надо быть построже с Ташей и проявлять чуть больше любви к остальным.

– Они никогда меня не полюбят, – ответила мама. – И я их не виню.

Услышав это, я кое-что понял. Мне было всего шесть, но я понял и запихнул это понимание поглубже до тех пор, пока не повзрослею и не смогу с ним жить. Я понял, что мамина любовь – такая же ложь, как и все остальное. Я смогу жить с этим, только когда мне исполнится семнадцать.

========== Часть третья. 44 ==========

В день своего семнадцатилетия я просыпаюсь, думая о Ханне. Не в этом смысле. Ладно, в этом смысле тоже. Прошлым вечером, когда мы ехали с работы, я почти сказал, что люблю ее. За последние несколько дней мы знатно повеселились, возвращаясь из РЕС-центра. Мы каждый раз громко включаем музыку, и Ханна подпевает. На выходных мы снова остановились на парковке у бейсбольного стадиона, лежали на траве и смотрели на звезды. В понедельник мы заехали в «МакДональдс» и заказали мороженое с горячей карамелью. А вчера Ханна ела длинную черную лакричную палочку и улыбалась мне с непередаваемым выражением лица. Мне пришлось снова и снова убеждать себя не торопиться. Прошла всего пара недель. «Срун, она не ответит тебе взаимностью. Никто пока не отвечал».

Внизу на кухонном столе лежит открытка в синем конверте, и на ней написано: «Джеральду». Рядом лежит мой обед. Мама куда-то ушла, из подвала не слышно звуков размножения грызунов, а папа ушел в шесть: он как раз выходил, когда я проснулся. Я беру открытку и обед и засовываю в рюкзак. «С днем рождения, Джеральд».

Теперь, когда я отвожу Ханну в школу, мое утро начинается раньше и пахнет ягодами. Нужно быть в школе к восьми, но я забираю ее в четверть восьмого, чтобы провести немного времени вдвоем. Она стоит у самого конца подъездной дороги, и мы едем задворками.

– С днем рождения! – говорит она.

– Спасибо. Что подаришь?

– Мне нравится твоя рубашка.

– Спасибо.

С тех пор, как я отвожу Ханну в школу, мое утро начинается раньше и пахнет ягодами. Занятия начинаются в восемь, но я заезжаю за ней в 7:15, чтобы у нас было немножко времени наедине. Она встречает меня в конце подъездной дороги, и мы едем кружными путями.

– С днем рождения! – говорит она.

– Спасибо, – отвечаю я. – Что подаришь?

– Классная рубашка.

– Спасибо. Купил на выходных в торговом центре.

– Смотрится сексуально.

– Хватит! – умоляю я.

– Точно. Теперь вспомнила, есть же пятое правило.

С этими словами она кладет ладонь мне на ногу. У самого колена, но я все равно завожусь. Она начала так делать через два дня после того, как отмыла надпись «МУДАК».

– Знаешь, что мне в тебе нравится? – спрашивает Ханна. Я не отвечаю. – Ты загадка, Джеральд. Большую часть времени я понятия не имею, о чем ты думаешь, не знаю даже, когда ты здесь, а когда нет.

– Я здесь, – отвечаю я. – Я за рулем.

– Но мне нравится твоя загадочность, – продолжает Ханна. – Вот, например… я дочь мусорщика, все это знают и меня легко узнают. При виде меня люди думают о мусоре. Им незачем заговаривать со мной, если, конечно, они не разбили машину и не ищут пассажирскую дверь он «хонды» 2001 года, понимаешь?

Я тихонько хмыкаю: она как будто забыла, что я Срун Джеральд. При виде меня люди думают о дерьме.

– Вот видишь, и снова. Ты сейчас о чем-то подумал, но не сказа этого вслух. Человек-загадка.

– Я просто веду машину. Нам надо в школу, не забывай.

– Давай прогуляем!

– Школу?

– И работу тоже. Фиг ли нет? Давай на день куда-нибудь исчезнем и займемся чем-нибудь крутым.

– Например:

– Не знаю. Махнем в Филадельфию? Всего два часа ехать. Мы можем погулять под руку, глянуть какой-нибудь артхаусный фильм… Купить на улице хот-догов.

– Звучит заманчиво, – признаюсь я. Потом вспоминаю совет психолога Белоснежки из Джердня. – Но мне правда нужно в школу.

– Теряешь свою загадочность.

– Сейчас мне нужно сосредоточиться на учебе.

– Ничего менее сексуального в жизни не слышала!

Я вздыхаю:

– Можно вопрос?

– Ну?

– Почему тебе так приспичило отсюда сбежать? Я понимаю, что ты дочь мусорщика и все дела, но что в этом такого?

– Что такого? – повторяет она. – Слушай, я настоящая Золушка. Я готовлю. Я убираю. Я стираю. Я выскребаю сраную плесень между плитками в душе. Я все время убираю какое-нибудь дерьмо. Их дерьмо. Мне в буквальном смысле приходилось убирать их дерьмо. Это отвратительно. – Она отчаянно жестикулирует. – До кучи, я еще работаю, и мне приходится терпеть чокнутых фанатов хоккея, а еще я учусь с кучей придурков. Ну серьезно, зачем мне такая жизнь?

– Прости.

– Да ладно. Просто хреновый период в жизни. Когда Рональд вернется, станет лучше. – Рональд – это ее брат. Который в Афганистане.

– Чем лучше? – спрашиваю я.

– Ну, если, конечно, он вернется е ногами вперед, мама может снова оторвать задницу от дивана. Это уже кое-что.

Остаток дороги до школы мы молчим. Это уютное праздничное молчание. Любование видом из окна. Попытки не думать о боли в, возможно, неделю как сломанных ребрах. Когда мы въезжаем на парковку и паркуемся на моем месте, она расстегивает рюкзак и достает оттуда маленькую, красиво упакованную коробочку размером с CD-диск и маленькую открытку.

– Откроешь, когда я уйду, – командует она, застегивает рюкзак, выходит из машины и идет в школу.

Первым я открываю подарок. Это CD-диск с очень крутой обложкой, на которой написано: «Песни, которые напоминают мне о Джеральде – Дочь Мусорщика». Сейчас у меня явно не хватит времени все послушать, поэтому я кладу диск в отделение для перчаток и берусь за открытку. Ее крошечные безупречные буковки – она, наверно, много лет пишет в той книжечке – покрывают всю внутреннюю сторону открытки, и я понимаю, что прочесть ее тоже не успеваю. Но, закрывая открытку, я зацепляюсь глазом за несколько слов. Они стоят в правом нижнем углу. Что-то в них кажется мне знакомым. Я разбираю их даже ее крошечными безупречными буковками. Потом я закрываю открытку и кладу ее к диску.

За обедом она, похоже, смущается:

– Привет.

– Привет.

Мы раскладываемся вокруг столика, и она высыпает на стол свой мешок с едой. Два батончика «Кит-кат», кучка арахиса в скорлупе, леденец и палочка вяленого мяса. Я высыпаю свой и тут же сгораю со стыда. Мама завернула всю еду в подарочную оберточную бумагу. Еще она перевязала сандвич ленточкой с бабочкой, и вместо сандвича у меня сегодня ролл, то есть он вдвое больше обычного.

– Прелесть! – восхищается Ханна.

Мы вместе разворачиваем мой обед. Я только головой качаю: вот что мама делала сегодня утром. Она заворачивала мне еду – хотя могла бы пойти к психологу, выгнать Ташу или прочесть статью о том, как вылезти из того, что она сделала со своей жизнью. Она могла бы, как Ханна, написать на открытке: «Я тебя люблю». Вместо этого она написала: «Кто тебя любит, детка?» Если бы это было электронным письмом, я бы нажал «Ответить» и написал бы: «Не знаю. А кто?»

– Ты читал мою открытку? – спрашивает Ханна, жуя половинку моего сандвича с куриным салатом.

– Не успел, – вру я. – Думал прочесть попозже… перед работой.

– Хорошо.

– Но все равно спасибо. Это было очень мило.

Она достает свою книжечку и что-то пишет в ней; волосы падают ей на лицо, и она не видит моей улыбки.

– Но я успел посмотреть диск. Обалденная обложка. Сама делала?

– Сама.

– Просто обалденно, – говорю я, не переставая думать о словах в открытке. «Джеральд, она не может тебя любить. Ты не достоин любви, и сам прекрасно это знаешь. Она скоро тоже узнает».

– Спасибо. Королева Помойки любит комплименты. – Она по-прежнему пишет, сгорбившись.

– То есть я могу сказать Королеве Помойки, что она красивая, и она не прибьет меня ржавым бампером или куском комбайна?

Она поднимает голову, не убирая пряди с глаз:

– Нет, бампером она тебя не прибьет.

– Отлично, спасибо, – говорю я.

Она еще секунду смотрит на меня, потом продолжает писать. На ней очки – в них нулевые диоптрии, потому что у нее нормальное зрение. Она начала носить их на работу, потому что якобы так к ней лучше относятся. Так она сказала в субботу. Тогда я не поверил, но теперь она показывает мне диаграмму:

– Видишь? – спрашивает она, открывая свою книжку. – В среднем, без очков мне хамит на тридцать один процент больше народу.

– Так вот что ты там пишешь? – спрашиваю я. Она убирает книжечку в карман:

– Да, и много всякого другого.

Я ухожу с обеда пораньше: хочу застать Флетчера одного и спросить, что он думает о моих шансах начать учиться по общей программе и попробовать поступить в колледж. Я не признаюсь в этом Ханне, вместо этого я говорю, что мне надо в туалет:

– Пойду завалюсь в ванную.

– Смотри не разбей ничего, – говорит она, продолжая писать.

В кабинете сидит Дейрдре и обедает. Она медленно жует и цедит суп из термоса через соломинку. Мы пытаемся поболтать, но она все время говорит что-то про телешоу, а я повторяю, что я не смотрю телевизор.

– Да что вообще с тобой не так? – спрашивает она после нескольких минут молчания.

– В смысле?

– В смысле – почему ты здесь? Ты вроде умный.

– Долгая история, – отвечаю я.

– Я не спешу. Мне не надо никуда идти. – Она машет руками вокруг коляски, как бы говоря: «Видишь? Совсем некуда».

– Не знаю. Мне стыдно. Ну… ты понимаешь.

Она смотрит на меня, в своей манере наклонив голову. К ее губам прилип кусок еды, и она пытается прожевать остальное побыстрее, чтобы ответить.

– Да чего тебе стыдиться? – спрашивает она наконец.

– Блин, – говорю я. Я замолкаю. У нее такой вид, как будто она сейчас расплачется. Или убьет меня. Одно из двух.

– Джеральд, мне приходится срать в штаны! Ты знал это? Мне приходится носить сраные памперсы! Все называют их трусиками, чтобы не смущать меня, но срать в штаны – это срать в штаны.

– Прости, Дейрдре. Не хотел тебя злить.

– Ты меня не злил. Я просто поняла, как же мне должно быть стыдно, если даже ты чего-то стыдишься.

Я с минуту думаю, о чем она. Дейрдре продолжает:

– Знаешь, что я о тебе думаю? Тебя, похоже, возбуждает твой собственный стыд! И за это тебе тоже стыдно, – добавляет она.

Я тихонько фыркаю. Не в том смысле, что мне смешно. Скорее потому, что она попала в точку:

– Вот черт!

– Ты так заморачиваешься насчет того, какой ты неудачник, а тебе бы брать жизнь за горло. Какая бездарная трата сил!

Я думаю о том, как бы ухватить жизнь за горло. И понимаю, что понятия не имею, с чего начать.

– Да блин, ты мог бы быть телезвездой! – Тут я снова смеюсь. Теперь по-настоящему. – Ну правда. У тебя уже есть опыт. Ты уже сделал себе имя, тебя все знают. Да ты чертова знаменитость!

– Я известен тем, что насрал кому-то в обувь и стукнул кого-то на камеру. Не очень хорошее начало карьеры на телевидении.

Дейрдре закатывает глаза:

– Ты явно давно не смотрел телевизор.

Флетчер приходит перед самым звонком, и я не могу с ним поговорить, но разговор с Дейрдре очень помог мне. А с Флетчером можно и завтра побеседовать.

После школы, когда мы садимся в машину, Ханна предлагает:

– Может, поедем на работу длинной дорогой?

Мой ответ – да. И всегда будет. Да, да, да. Я киваю и тянусь к отделению для перчаток – достать диск и карточку. Ханна останавливает меня:

– Еще рано. Давай поле работы?

– Но я хочу знать, какие песни напоминают мусорной девочке о Джеральде!

– Дочке мусорщика, запомни уже! – Потом она открывает отделение для перчаток и дает мне диск. – А с открыткой погоди. Там долго читать.

Но она явно заметила, что я вскрыл конверт.

========== 45. ==========

На работе адская толкучка. Ханна попросила перевести ее в шестое окошко, а Бет помогает нам под тем предлогом, что с вами весело. Поэтому, сколько бы фанатов хоккея ни выстроилось перед нами в очередь и сколько бы подносов горячей картошки она нам ни таскала, мы продолжаем время от времени шутить и придуриваться. Бет тоже любит придуриваться. Меня так и тянет спросить у нее, как это – купаться голышом.

Перед самым закрытием к шестому окошку подходит парень с девушкой и заказывает у Ханны два пива. Ханна просит у него документы, он достает из бумажника права и смеется:

– Тебе б тоже не помешало показать документы, – произносит он. От его слов у меня мурашки бегут по шее. Мне не нравится его тон. Я встаю на шаг ближе к окошку Ханны и готовлюсь драться. «Я Джеральд, и я с рождения готов надрать тебе задницу».

Он дает Ханне права. Подходит Бет, чтобы налить пиво.

– Проблемы с математикой, детка? – спрашивает он.

Ханна смотрит на него поверх очков:

– Что ж, поздравляю, вам двадцать два.

– Говорят, мужчины с возрастом выглядят только лучше.

Бет наливает пиво и смотрит на его девушку, смотрящую прямо перед собой взглядом загнанного кролика.

– Правда? – спрашивает Бет. – Я слышала, женщины тоже.

– Ты, видимо, исключение.

Бет отдает ему оба пива, и я до последнего надеюсь, что она его обольет. Или уронит кружку. Или выплеснет пиво ему в лицо. Ханна все еще не понимает, что происходит. Я вижу, как она медленно начинает хмуриться.

– Тебе, придурок, никакое время не поможет, – вступаю я. Видите? Я как машина. У меня есть переключатель, и им щелкнули.

Он фыркает:

– Что-что ты сказал, мелкий?

– Я сказал, – произношу я и так повышаю голос, что на шее выступают жилки: – Такому стремному кретину как ты никакое сраное время ни хрена не поможет, понял, идиот? – Я улыбаюсь: – Теперь расслышал?

Он стоит столбом, держа в руках два пива. Его девушка что-то неразборчиво говорит. «Давай, пойдем, пропустим игру». Он тоже не слышит. Просто стоит и пялится на меня. Он даже не подозревает, как быстро может оказаться в больнице. Он ставит пиво на стойку:

– Кто нахрен твой босс?

Бет поднимает руку.

– Хочешь, могу облегчить тебе жизнь и ударить первым. Только скажи! – Мне так хочется его ударить, что я надвигаюсь на него.

Он поворачивается к Бет:

– Уволь его немедленно?

Бет наклоняет ухо поближе и подносит к нему ладонь:

– Извините, я слишком стремная, чтобы вас слышать. Не могли бы повторить?

Он несколько секунд сверлит нас взглядом, потом забирает пиво и уходит. Бет дает мне пять:

– Все в порядке?

Я киваю:

– Ты просто красотка. Не слушай этого дебила.

Ханна поддакивает, но она в каком-то заторможенном состоянии. Например, она по-прежнему хмурится. Как будто на минуту запаздывает. Уж я-то знаю, что такое путешествовать во времени.

По дороге к парковке Ханна признается:

– Ты меня напугал.

– Чего?

– Ты меня напугал, – повторяет она. – В тебе… больше, чем кажется. Не знаю. Просто забудь.

– Забуду, если ты тоже забудешь.

Я понимаю, что мы оба будем это помнить.

Мы молча идем по кварталу. Под фонарем она поворачивается ко мне:

– Ты знаешь, что ты очень симпатичный?

Я не знаю, что ответить. Не думал, что кто-то еще использует слово «симпатичный». Я склоняюсь перед ним. Оно такое старое, что его говорят только бабушки, а еще оно звучно и настоящее, и я правда чувствую себя… симпатичным. И я улыбаюсь. И мне страшно хочется поцеловать Ханну, но я сдерживаюсь. Сев в машину, я первым делом тянусь к отделению для перчаток и успеваю развернуть открытку, прежде чем Ханна выбивает ее у меня из рук – а она, похоже, пытается. Я вчитываюсь в мелкий почерк.

«Дорогой Джеральд!

Наверно, еще слишком рано об этом говорить, но, мне кажется, ты лучший друг, какой у меня только был. Это мало что значит, потому что у меня никогда не было лучших друзей. Когда-то я думала, что у меня есть лучшая подруга, а потом она стала интересоваться шмотками и мы в конце концов поссорились.

Джеральд, ты мне очень нравишься в том числе потому, что тебе не насрать. Тебе правда не насрать. Конечно, мы мало что откровенно обсуждали, потому что у нас куча правил, но я никогда не думала, что кому-то может быть не насрать на Ханну Маккарти. Все знают, что я дочь мусорщика, и я давно уже решила смириться, потому что с этим ничего не сделать. А ты тот парень из телевизора и тоже не можешь ничего с этим сделать. Сегодня тебе исполняется семнадцать, и я хочу, чтобы ты знал, что ты тот парень из телевизора и, пока ты тут живешь, ты всегда будешь парнем из телевизора, а я всегда буду дочкой мусорщика. И это нас связывает. Нам обоим тут плохо, и я хочу, чтобы мы вместе нашли путь к свободе. От Блю-Марш. От моей жизни. От моего дома и семьи. Я хочу найти этот путь. И, похоже, ты тоже.

Девочка с моей прошлой работы тоже хотела найти путь к свободе от семьи, и она в семнадцать вышла замуж. Не волнуйся, я не собираюсь просить тебя жениться на мне. Но мне кажется, что мы с тобой скоро найдем наш путь. Я не выдержу выпускного класса. Я не переживу еще одного дня в шкуре Золушки. Я не переживу еще одного дня судьбы дочери мусорщика. Я хочу быть просто Ханной. А ты чтобы был просто Джеральдом, а не каким-то там парнем из телевизора.

В общем, с днем рождения, и имей в виду, что я считаю тебя лучшим другом. Надеюсь, это тебя не пугаешь, потому что ты мне сейчас нужен больше, чем кто-либо и когда-либо. Я почти уверена, что люблю тебя.