Текст книги "Парень из реалити-шоу (ЛП)"

Автор книги: A. S. King

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Я смотрю на него и слышу, как шумит кровь у меня в ушах. Я перевожу взгляд на Белоснежку и снова на Роджера.

– Как вы все могли думать, что я буду много лет тренироваться в одном зале с кучей агрессивных гадов и ни разу не поднимусь ни с кем на ринг? Ну блин, о чем вы вообще думали? Почему было не выбрать теннис или другую безобидную хрень? Почему бокс? Я же и так уже избивал людей! – прорывает меня. Роджер кивает. – Я тупой или это правда самая бредовая ваша идея? А чем слушали родители, когда я пришел домой и сказал, что запишусь на бокс? Они что, совсем идиоты? Ну серьезно, я и бокс?

Я смотрю ему в лицо и понимаю, что он совсем не расстроился. Он даже как будто рад, что я все это высказал. Белоснежка улыбается так широко, что ее хочется стукнуть. «Ой, да ладно тебе, это же весело». Глядя прямо в улыбающееся лицо Роджера, я спрашиваю:

– Стоп, это что, была какая-то проверка?

– Погоди, – просит он, – расскажи про ваш бой. – Он чуть наклоняет голову и улыбается: – Ты выиграл?

Я напоминаю себе, что Роджер тоже когда-то был мелким злобным задротом из штата ЗЛ. Он был спасен и теперь хочет спасти меня. Или нет. Мудак. И все же я невольно ухмыляюсь в ответ. «Джеральд, ты тоже мудак». Белоснежка, похоже, разочарована в нас обоих.

– Покажи руки, – просит Роджер. Я повинуюсь. Он изучает трещины, синяки и шишки. Не дожидаясь просьбы, я поднимаю футболку и показываю ему ребра. С усилием наклонив голову, я вижу, что моя кожа пошла яркими красно-лиловыми пятнами: интересно, нет ли внутреннего кровотечения? Тут я вдруг вижу нас со стороны – глазами Белоснежки. Я вижу, как тупой подросток поднимает футболку и хвастается перед тупым взрослым своими отбитыми ребрами. Я вижу, как они оба радуются, что фальшивый ямаец Джеко получил по заслугам. Такое ощущение, что им нравится боль. Такое ощущение, что они хотят злиться и получать синяки. Как будто они ими гордятся. Я вдруг понимаю, что так и есть. Я горжусь собой. Я гордился, когда прогрыз дыру в лице безымянного парня. Я гордился в субботу, когда прокусил Таше руку до крови. Я гордился собой каждый раз, когда срал на обеденный стол. Я сижу на ярости, как на наркотике. Осознав это, я улыбаюсь.

– Джеральд, почему ты так радуешься? – спрашивает Белоснежка.

«А чему мне еще радоваться?»

– Да тысяче разных вещей! – парирует она.

– А какой тогда видок у другого парня? – спрашивает Роджер.

Я отпускаю футболку:

– Как будто его поездом переехало.

Мы переглядываемся – два беженца из штата ЗЛ. Мне хочется спросить, почему он так не хочет, чтобы я с кем-то встречался. Он бил свою жену? Шпынял детей? Он правда думает, что от женщин одни неприятности?

– Поездом переехало. Прекрасно. Я готов ставить на тебя деньги, – отвечает Роджер.

Мы с Белоснежкой пялимся на него во все глаза. Как будто на наших глазах вылетает из куколки бабочка. Только совсем не та бабочка, которая должна была вылететь, потому что весь мир – сплошной обман.

========== 39. ==========

Перед тем как начать собираться в школу, я полчаса пересматриваю видео с трапецией из Монако. Я поздно выхожу завтракать, и, пока я ем и вспоминаю, как Роджер только что не возбудился при виде моих ребер, по лестнице поднимается Таша в банном халате и говорит что-то маме; я пытаюсь делать вид, что ее тут нет. Потом она обращается ко мне:

– Я слышала, наш большой мальчик завел себе девушку. Ее тоже искусаешь?

Я игнорирую слова про укус:

– О чем ты? Никаких девушек у меня нет.

– Я слышала другое, – отвечает Таша.

– Слушай, тебе же уже двадцать один? Почему ты торчишь тут и разносишь сплетни о школьниках? Ты что, умственно отсталая?

Я встаю и выхожу из кухни.

– В коррекционном классе учусь не я! – говорит мне в спину Таша. Я разворачиваюсь и пристально смотрю на маму с Ташей:

– Да, зато я не такой кретин, чтобы жить у мамы в подвале, потому что я такой тупой, что три раза вылетал из колледжа и ни один идиот меня никуда не возьмет.

– Хватит! – просит мама.

– Я уж постараюсь, чтобы твоей девушке сообщили, что ты по мальчикам, – замечает Таша. – Дэнни знает ее брата.

Я трясу головой и пожимаю плечами:

– Я не знаю, о чем ты, но работу ты так все равно не найдешь. – И выхожу в гараж.

В гараже стоит Дэнни. Мне хочется наброситься на него и бить, пока он не сольется с гаражным полом, пока не станет огромным, липким красным пятном на идеально ровном цементном полу, который мама заставляет папу мыть дважды в год, как будто гараж – это такое чистое место, где не проливается масло и не писают мыши.

– Привет, – говорит Дэнни.

– Привет, – отзываюсь я, направляясь к своей машине, стоящей у выезда.

– Можно побить твою пневмогрушу? – спрашивает он.

– Нельзя, – отвечаю я.

Я сажусь в машину и поворачиваю ключ в зажигании, чтобы машина прогревалась. Потом я снова захожу в гараж: Дэнни по-прежнему стоит там же, где стоял минуту назад, когда я запретил ему. Думаю, он пытается решить, стоит ли подходить к пневмогруше, пока я в школе. Я вдруг понимаю, что в семье Фаустов он совершенно свой. Он точно тот тупой сын, которого им всегда не хватало. Он может занять мое место.

Я возвращаюсь в кухню и говорю маме, оставшейся там в одиночестве:

– Мам, я решил, что хочу на день рождения.

– Да? – спрашивает она.

– Может, карточку на бензин? Ну знаешь, которая по предоплате, чтобы я сэкономил немножко денег на колледж.

Она хмыкает:

– На колледж?

Я беру с собой обед и возвращаюсь в гараж. Дэнни стоит на том же месте.

– Конечно, бей грушу на здоровье! – говорю я. – Только не оставляй мне потные перчатки, ладно?

Когда я закрываю за собой дверь гаража, он продолжает смотреть на меня взглядом грызуна.

По дороге в школу я больше не случаю барабанные ритмы. Я дважды проверяю, что положил рабочие брюки на заднее сиденье. Сегодня я выбрал брюки хаки, потому что они подчеркивают мою задницу, а теперь меня вдруг начало заботить, как выглядит моя задница, когда я стою в седьмом окошке и обслуживаю хоккейных фанатов.

Я приезжаю настолько заранее, что первый паркуюсь на школьной парковке. Я лезу в рюкзак и достаю библиотечный экземпляр «Ромео и Джульетты»: нормальный английский на одной стороне разворота и шекспировский – на другой, – который начал читать вчера ночью. Я читаю и удивляюсь, что что-то попадает мне в голову, а потом злюсь, что не верил в это. Я не умственно отсталый. Это у мамы винтика в голове не хватает. Ей нужно, чтобы я отставал в развитии, лишь бы Таша была счастлива. Она хотела, чтобы Лизи никуда не поступала, лишь бы Таша была счастлива. Какая же жесть. «Да ладно тебе, это же весело».

Я пытаюсь найти в этом что-то веселое: разве не забавно, какие все вокруг тупые? Не я! А моя мама! И ее старшая дочь! Какая ирония, а?

Когда Ханна садится за наш обеденный столик, я продолжаю читать «Ромео и Джульетту» и как раз дохожу до строчки: «Читаю мою судьбу в несчастии моем». Я читаю дважды, а потом подглядываю на соседнюю страницу, где все написано нормальным языком, убеждаюсь, что понял правильно, и радостно смеюсь.

– Над чем смеешься?

Не могу же я сказать Ханне, что я просто радуюсь, что не умственно отсталый:

– Ни над чем. Просто Шекспир – забавный парень.

Она кивает и садится за столик:

– И правда. Читал уже «Сон в летнюю ночь»?

– Не-а.

– Уморительная книга.

Я вдруг снова чувствую себя тупым. Тупым быть очень просто. Здесь, в городе Тупоград, вообще никакого стресса. Если все ждут, что ты вырастешь тупым, то ты можешь спокойно повсюду срать или не читать «Сна в летнюю ночь», твоя жизнь так и так уже полный ноль.

– Джеральд? – окликает Ханна. Я смотрю на нее, не прекращая думать, насколько же удобнее быть тупым. – О боже, – вздыхает она, – иногда с тобой слишком сложно разговаривать.

– В смысле? – спрашиваю я, как будто обиделся, потому что мне не нравятся ее слова.

– Я сказала, что иногда с тобой сложно разговаривать, – повторяет она. – Потому что ты погружаешься в какой-то свой мир. – Она говорит, листая учебник, как будто не злится. Или правда не злится, не понимаю. – Ты всегда так делал, – добавляет она.

– В каком смысле? – переспрашиваю я. – В каком смысле – всегда? С прошлой недели, что ли?

– Нет, Джеральд, в смысле – с самого детства. Еще в шоу. Там ты тоже так делал.

Тут я понимаю, почему именно Джеральду Фаусту лучше ни с кем не встречаться. Очень сложно заводить отношения, когда все всё про тебя знают. И уже успели как следует поразмыслить над причинами твоих поступков. И все уже знают, с чем у тебя проблемы. И все знают тайны твоего прошлого. И все думают, что знают, как тебе помочь. Потому что все верят тому, что видят по телевизору. Потому что никто еще не понял, какая это все хрень.

– Ты ни хрена не знаешь о моем детстве, и ты не только нарушила третье правило, но и ни хрена не понимаешь, о чем говоришь, и сказала полную чушь.

Она смотрит на меня во все глаза. Кажется, она в шоке.

– Я требую извинений, – продолжаю я. Потом встаю и собираю вещи.

– Но это правда, Джеральд. Ты действительно все время уходил в свой мир, – настаивает Ханна. – И до сих пор уходишь.

– Ты вообще не знаешь, о чем говоришь, – взрываюсь я. – Ты просто чертова дура с промытым мозгом, как и они все, – говорю – ладно, бормочу под нос – я, проходя мимо нее к дверям кафетерия.

Я обедаю в коридоре перед кабинетом Флетчера, рядом едят Дейрдре и Дженни, разговаривая за едой о телешоу. Мама положила мне с собой свой коронный сэндвич с куриным салатом, и он совсем не такой вкусный, как на прошлой неделе. Наверно, потому что я начинаю понимать: она хочет, чтобы я не мог нормально учиться, и это все равно что желать мне жизни в инвалидной коляске… лишь бы Таша бегала быстрее всех. Нужно очень много порций идеального салата с курицей, чтобы я перестал это понимать.

========== 40. ==========

– Ты назвал меня безмозглой дурой! – возмущается Ханна. Она провожает меня до машины, хотя я не предлагал подвезти ее, и садится в машину, как раз когда я собираюсь предупредить, чтобы не садилась. Заметка на будущее: «Теперь буду запирать машину».

– Что молчишь? Назвал же?! – кричит она.

– Нет, – отвечаю я. Отлично, я обречен на холодную войну с визжащей как тормоза шестнадцатилетней девушкой. Как хорошо, что мы ввели правило номер пять. Как хорошо, что все не успело зайти слишком далеко. – И кстати, кто позволил тебе сесть в мою машину?

– Ты назвал меня безмозглой дурой! – повторяет она.

Я смотрю ей в глаза:

– Нет, не называл. Я сказал, что ты дура с промытыми мозгами, как и все остальные телезрители, которым кажется, что они знают Джеральда Фауста, а на самом деле они не знают о нем ни хрена. И нет, я не собираюсь извиняться. Ты сильно нарушила правило номер три. Ханна, использовать против меня что-то, что ты в детстве видела по телевизору, недопустимо.

Я открываю водительскую дверь, вылезаю, обхожу машину сзади и, как настоящий джентльмен, придерживаю ей пассажирскую дверь. Я стою так, пока она не выходит и не идет ловить автобус, потом снова обхожу машину и сажусь за руль. Тут я замечаю, что она серебристым маркером написала на приборной панели слово «МУДАК».

Я очень быстро доезжаю до работы. Бет крутится вокруг заполненной духовки для хот-догов:

– Вот и ночь Долларов. Мне нужно до открытия сделать четыреста штук. А во всем остальном даже конь не валялся.

Я пытаюсь представить себе, как она купается голышом и пьет пиво с друзьями, и не могу. Сегодня я вижу только морщины на ее лбу и беспокойство по поводу ночи Долларов. Телефон в моем кармане вибрирует, и мне не хочется даже доставать его: наверняка Ханна просто нашла еще один способ сказать, что я «МУДАК».

– Я займусь всем остальным, – предлагаю я. И берусь за дело. Наполняю контейнер со льдом, считаю наличные, ставлю на стойку приправы и достаю автомат с сырным соусом, который сегодня прольется на триллионы долларовых начос. Когда я со всем заканчиваю, Ханна уже десять минут считает наличные в первом окошке. Мы оба делаем вид, что не замечаем друг друга. Все идет прекрасно, пока Бет не просит ее подойти и помочь заворачивать хот-доги. Я уже тоже начал их заворачивать, так что мы молча стоим и заворачиваем хот-доги, я кидаю на нее презрительные взгляды, она отвечает тем же, и мы продолжаем не замечать друг друга. Через минуту Бет не выдерживает:

– Ни хрена себе у вас страсти. – Мы оба молчим. Они хихикает себе под нос и отвечает за нас: – Да, Бет, у нас страсти, потому что мы тинейджеры и не можем научиться друг с другом разговаривать.

– Эй! – возмущается Ханна. – Если я тинейджер, это не значит, что я тупая!

– Ага! – подключаюсь я.

– Тогда в чем проблема? – удивляется Бет.

Я развожу руками. Ханна отвечает:

– За обедом я попросила Джеральда перестать уходить в свой собственный мир, потому что в такие моменты с ним сложно общаться, а он психанул и назвал меня безмозглой дурой!

– Я не называл тебя безмозглой! Я сказал, что ты дура с промытыми мозгами, потому что ты поставила мне в вину какую-то хрень, которую тебе показали по телеку, когда нам было по пять лет. Иисусе! Поглядел бы я на тебя, если бы я вдруг раздобыл круглосуточные съемки твоей жизни, когда тебе было пять, и сказал бы что-то в духе: «Ханна, хватит быть истеричкой, ты с детства жуткая истеричка… помнишь, что ты сделала в пять лет?» – Я перевожу дыхание. – Слушай, если ты думаешь, что все так и было, ты ошибаешься. Так что судить меня по тому, что ты видела… или вообще на хрен говорить об этом совершенно, блин, неприемлемо.

– Но ты правда выпадаешь, – настаивает Ханна.

– Да, блин, и что? Понимаешь, всем иногда надо минутку собраться с мыслями. Да, я выпадаю. Ухожу в свой мир. Отгораживаюсь. Называй как хочешь. И что дальше? И какого хрена ты разводишь тут рассуждения? – взрываюсь я.

Ханна вздыхает. В ее глазах стоят слезы.

– Слушай, за обедом я просто хотела сказать, что иногда с тобой бывает тяжело общаться. И ты прекрасно доказал, что я права. Ладно, хочешь быть ребенком, дело твое. Мне плевать.

Она разворачивается и уходит к своем окошку, а мы с Бет продолжаем заворачивать хот-доги. Мой телефон вибрирует снова, и я понимаю, что это не может быть Ханна. Я прерываюсь, снимаю латексную перчатку и читаю сообщение. Джо-младший пишет: «Можешь говорить?» Это первое сообщение. Теперь пришло второе: «Чувак, говорить можешь?»

Я отпрашиваюсь у Бет в туалет и выхожу в уголок курильщиков, где мы с Джо-младшим и познакомились. Я набираю его номер, но он не берет трубку. Я оставляю голосовое сообщение: «Привет, Джо. Это Джеральд. Только прочитал твои сообщения и хотел поговорить. Я сейчас на работе и мне пора работать дальше, в перерыве позвоню снова». О черт, это же ночь Долларов, никаких перерывов. Ладно: «Или после работы позвоню. Слушай, я серьезно собираюсь тебя навестить. Мне очень хочется. У меня через неделю день рождения, я попросил у мамы карточку на бензин». Я отправляю сообщение и сразу же жалею почти обо всем, что наговорил. Голосовые сообщения изобрели уверенные в себе люди, чтобы все остальные городили на запись всякую хрень, которой потом можно шантажировать их до скончания веков.

Идя к седьмому окошку мимо Ханны, я роняю:

– Кстати, очень мило было написать на приборной панели «мудак». Твоя взрослость просто зашкаливает. Может, тебе стоит меньше времени анализировать мое поведение и побольше спрашивать себя, зачем ты испортила мне машину.

– Потому что ты повел себя как мудак! – отвечает она. Я поворачиваюсь к третьему окошку:

– Смотря как на это посмотреть. С моей точки зрения, как мудак себя повел тот, кто оставил надпись на моей, блин, машине. А я просто сказал тебе правду. Не моя вина, что она тебе не по душе.

– Вообще-то, я делала то же самое. Говорила тебе правда. – На ее глазах снова слезы.

– Ханна, ты ничего обо мне не знаешь. Вообще ничего.

Я ухожу к седьмому окошку. По случайности именно в этот момент ко мне подходят работники торгового центра, чтобы закупиться едой перед игрой, я обслуживаю их, а Ханна может спокойно подуться. По крайней мере, я надеюсь, теперь она запомнит, что манипулировать парнем, вся жизнь которого состояла из безумных манипуляций, неудачная идея.

Я уже почти забыл, какая адская хрень эта ночь Долларов. Мы распродаем наши четыреста хот-догов еще до третьего периода. А перед этим какой-то противный старикашка жалуется, что его хот-дог остыл, мы говорим, что остыла только булка, на что он заявляет, что холодная булка – это холодный хот-дог и нам надо разогревать булки, и желает вернуть недоеденную половину хот-дога и получить обратно свой доллар. Когда Роджер корчит из себя психоаналитика, он иногда рассказывает про такое явление. Это называется «сдвиг приоритетов». Старикан так громко орет о температуре хот-дога, что не может понять, что возвращать половинку хот-дога – это бред.

В этот день сдвиг приоритетов рано или поздно настигает каждого. Но, похоже, одних больше, чем других. Я вспоминаю наставления Роджера о «правой дороге». Он научил меня не только отказываться от слов типа «должен» и «заслуживаю», но и отвечать за свои поступки. Поэтому я, например, без проблем признаю, что в субботу прокусил Таше руку. И ни о чем не жалею. Вообще, я не жалею и о том, что назвал Ханну дурой с промытым мозгом. Но Роджер верно заметил: чтобы оказаться на правой дороге, достаточно вести себя так, как будто ты уже на ней. Значит, я начну свой ход в игре с Ханной с того, что первым попрошу прощения. Чтобы это была уже ее проблема, а не моя. Роджер называет это «вытереть доску».

Перед самым закрытием у нас появляется передышка. Я подхожу к Ханне – та корчит злую гримасу – и говорю:

– Знаю, со мной иногда сложно общаться. Да, я иногда ухожу в свой мир. Я делаю это специально. – Я переминаюсь с ноги на ногу, потому что гримаса Ханны никуда не исчезает. – Потому что я никому не доверяю… ну… ты знаешь, почему. Люди не слишком достойны доверия, а еще они любят вспоминать мое прошлое и всякое такое и это не очень приятно. – Она не отвечает. – Прости, пожалуйста, что я сорвался за обедом. Просто очень многие верят всему, что видят по телевизору, и я не хотел бы, чтобы ты была одной из них. Кстати, когда ты наконец поймешь, что писать на моей машине было не очень умно, я с радостью приму извинения.

С этими словами я ухожу к стойке с приправами и начинаю перетаскивать контейнеры с кетчупом, горчицей и соусом барбекю. Зрители ночи Долларов страшные грязнули. Мне два раза за вечер пришлось выйти из-за кассы и убрать за ними мусор, а теперь все снова загажено – в основном обертками от хот-догов. Тут на каждом шагу урны, но они бросают обертки где попало, как будто такое поведение приемлемо. А уж можете мне поверить, в приемлемом поведении я разбираюсь лучше них.

========== 41. ==========

После сегодняшнего нужно долго отмывать духовку для хот-догов, и это работа для кого-нибудь мускулистого. То есть моя работа. Когда я заканчиваю и отношу в мойку поднос, все уже закончили и парень из четвертого окошка начинает мыть пол. Ханна сняла форменную футболку кассиров РЕС-центра и стоит в черной неформальской майке с надписью «Сам туда иди». Проходя мимо нее с чистым и сухим подносом, я спрашиваю:

– Тебя подвезти домой или за тобой приедет отец?

– И что ты хочешь сказать? – спрашивает она в ответ.

Я молча иду дальше. Все, моя совесть чиста. Я попросил прощения и ответил за свои поступки. Я возвращаю поднос на место, забираю куртку из закутка у седьмого окошка, захожу в туалет, делаю свои дела, мою руки и проверяю, не осталось ли на лице следов жира или соуса барбекю.

Выйдя из ванной, я врезаюсь в какую-то знакомую женщину и не могу понять, кто это. Потом она улыбается и раскрывает объятия, и я морщусь от боли в ребрах. Хоккейная Дама оглядывает меня и спрашивает, как дела.

– Все отлично! – отвечаю я достаточно громко, чтобы услышала Ханна, которая явно наблюдает за мной.

– Хорошо, – отвечает дама. – Я за тебя беспокоилась.

– Мне через неделю семнадцать. Еще год – и уеду куда подальше.

Они кивает:

– И что попросил на день рождения?

– Карточку на газ. Так я хоть немножко к колледжу накоплю, а не потрачу все на топливо.

– Практично, – кивает Хоккейная дама. – Весь в отца.

«Если до сих пор жить в браке с плюющей на своих детей погруженной в журналы дурой – это практично, то конечно», – думаю я.

Она снова обнимает меня:

– Если на следующей неделе не увидимся, то с днем рождения тебя, Джеральд. Уже семнадцать… – она качает головой. – Я очень рада, что ты жив и здоров.

– Я тоже.

– Рада, что они тебя не уморили.

Она уходит, а у меня в голове звенит: «Они тебя не уморили».

Подходя к двери пятого киоска, я снимаю форменную футболку и чувствую, как вместе с ней поднимается край второй футболки, а значит, Ханне открывается отличный вид на мое страшно мускулистое и страшно же отбитое тело. Я расправляю футболку медленно и со вкусом. Потом подхожу к Бет и спрашиваю, нужна ли еще моя помощь.

– Нет, спасибо, – отвечает она.

– Точно?

Мы улыбаемся друг другу. Бет точно понимает, что я задумал.

– Все в порядке? – спрашивает она.

– Абсолютно.

Она улыбается:

– Не оглядывайся, но Ханна ждет у дверей, – сообщает она. – Хочешь завтра работать во втором окошке?

– Я хочу в седьмом, – очень серьезно отвечаю я. – Как и всегда.

Я желаю ей спокойной ночи, на цыпочках обхожу вымытую часть пола и подхожу к двери. Как Бет и сказала, Ханна ждет меня.

– Привет, – говорю я, как будто на моей приборной панели не написано «МУДАК».

– Привет, – отвечает она, как будто не оставляла этой надписи.

Прежде чем мы успеваем сказать еще хоть слово, у меня вибрирует телефон.

– Прости, Ханна, срочный звонок. Ты не против? – Я смотрю на экран: звонит Джо-младший. – Алло?

– Чувак, как житуха? – спрашивает он.

– Да как всегда. Вот с работы выхожу. У тебя как? Все нормально?

– Ну… нет. У тебя дома найдется местечко для шута из цирка?

– Ты что, сбежал?

Ну точно, Ханна навострила уши. Ей все еще не терпится сбежать. Куда угодно. И, видимо, с первым попавшимся МУДАКОМ.

– Еще нет. Но думаю об этом, – признается он.

– Я бы тоже сбежал, но, боюсь, родители с ума сойдут, – вздыхаю я.

– Я умею не только чистить сраные автобусы и носиться как хомяк в колесе на побегушках, – жалуется он. – Как же уже не терпится найти какой-нибудь другой цирк и выступать уже самому!

– Ты ведь не клоун-стоматолог? – спрашиваю я.

– Не, – смеется он.

– А кто ты тогда?

Он секунду молчит, а потом отвечает:

– Дай почту, пришлю тебе ссылку. Дома глянешь, если хочешь.

– Круто, – отвечаю я. – Непременно гляну. – И даю ему почту.

– Иногда я не понимаю, зачем я живу, – признается он.

– То же самое. Только я еще не удалял зубы клоунам.

– Слушай, в жопу все!

– В жопу все.

Он вешает трубку. Не знаю, полегчало ли ему после разговора, но мне теперь хочется немедленно сбежать.

– Ну?

– Что – ну?

– Он убежал?

Я останавливаюсь и смотрю ей в лицо. Боже, какие шикарные веснушки!

– Чего тебе так приспичило сбежать? – спрашиваю я.

– Ну вот приспичило, – разводит руками она.

– Твой папа скоро подъедет? – спрашиваю я. – Я пойду к гаражу, – я указываю на гараж. – Лучше стой тут.

Она опускает глаза:

– Я сказала, что меня подвезут.

Она смотрит на меня и кривит рот влево, как будто жует щеку.

– Что тебя подвезет мудак, – поправляю я.

– Ага, – отвечает она, – меня подвезет мудак.

Я не улыбаюсь. Меня одолевают мысли. Безумные мысли. Блин, с одной стороны, мне хочется страстно поцеловать ее, как в кино, и лишить ее остатков воли своей всеобъемлющей заботой. С другой стороны, она слишком похожа на Ташу. Мало того что она девушка, она написала «МУДАК» на моей приборной панели. И не извинилась. Значит, если я снова пущу ее в машину и подвезу до дома, я буду как мама с папой, так и не наказавшие Ташу за то, что она написала «МУДАК» поверх всей моей жизни.

– Слушай, прости, пожалуйста, – произносит она. – Обещаю, завтра все отмою. Я просто страшно разозлилась.

– Необязательно было творить ненормальная хрень, – замечаю я. Она поднимает ладонь:

– Не называй меня ненормальной!

– Я не говорил, что ты чокнулась. Я сказал только, что писать на моей машине – ненормально, – объясняю я. – Хотя в субботу вечером, пока я тебя не подобрал, ты направлялась к Эшли сквозь приют убийц и наркоманов и тебе было плевать, так что, может, ты и правда ненормальная. Я пока не понял.

Мы стоим и разговариваем – видимо, потому, что я так и не обещал подвезти ее. Я направляюсь к гаражу и жестом сообщаю ей, чтобы шла со мной. Дует сильный ветер. Я застегиваюсь по горло, она поплотнее заматывает шарф вокруг подбородка. Потом она кладет ладонь в мою, и мы идем дальше, ладонь в ладони, с руками в карманах.

Когда мы залезаем в машину, я завожу двигатель и включаю обогреватель, она нарушает молчание:

– Слушай, ну она же еще не прогрелась. Зачем тебе струя холодного воздуха?

Я выключаю поддув и тру ладонь о ладонь, чтобы согреться. И не могу оторвать глаз от надписи на приборной панели. Я пытаюсь что-то сказать, но на языке вертится только правда: я действительно чувствую себя мудаком. Я вздыхаю.

– Это было пафосно, – замечает Ханна.

– Что?

– Этот твой громкий вздох.

– Слушай, ты сидишь рядом с надписью «МУДАК», которую ты сама сделала на моей машине, а пафосный теперь я? Ну правда. А еще ты любишь ходить туда, где тебя зарежут, – не выдерживаю я. – Горшок над котлом смеется, а оба черны.

– Это уже расизм, – отвечает Ханна.

– Никакого расизма.

– Еще какой.

– Ладно, значит снег над облаком смеется, а оба белы, так лучше?

Включается подогрев, я прибавляю мощности, и мы подносим к нему ладони, чтобы согреться.

– Слушай, – продолжаю я, – общаться с тобой тоже не слишком легко.

– Правда что ли?

– Да. Правда. Могла бы меньше цепляться.

– Я хотя бы не ухожу в свой мир, в отличие от некоторых. Это просто странно, – говорит она. – А я хочу, чтобы мы были хорошей парой. – Я трогаюсь с места и еду к выходу. – Разве ты не хочешь, чтобы мы были хорошей парой?

Вместо ответа я указываю на надпись «МУДАК». Но я улыбаюсь, и она легонько хлопает меня по руке:

– Я обещаю, что отчищу все завтра утром, когда мы поедем в школу. У меня есть прекрасное чистящее средство.

– Завтра утром? Значит, в хорошей паре парень должен быть личным шофером девушки? – уточняю я, не переставая улыбаться.

– Ага. А еще я обещаю никогда больше не нарушать правило номер три. Если ты сам не захочешь об этом поговорить. Потому что однажды ты точно захочешь, это ведь сильно поломало тебе жизнь.

– Да, поломало, – соглашаюсь я. – Но я уже потихоньку оправляюсь.

– Отлично, – говорит Ханна. – Потому что меня с каждым днем у моих чокнутых родителей корежит все сильнее, а в машине этого мудака скоро кончится место для негатива.

Я смеюсь, она тоже, и я больше не чувствую себя мудаком. До тех пор, пока не остаюсь один. Потом я еду домой и все время чувствую себя мудаком. Если задуматься, чем ближе остается до дома, тем сильнее ощущение, как будто с приближением мамы и сестры я потихоньку становлюсь тем, кого они хотят видеть на моем месте. «В жопу все, Джеральд».

Дома я открываю письмо Джо-младшего и перехожу по ссылке на видео. Оно называется «Офигенный номер на батуте». В описании стоит: «Два акробата на батуте, Мухосранск, штат Флорида». Я смотрю, как Джо делает на батуте прыжки, перевороты и всякие крутые штуки вместе с другим парнем в таком же костюме. Должно быть, это его брат, потому что они похожи. Номер идет две минуты и отлично отрепетирован. Видео снято в огромном пустом сарае без единого кресла или зрителя, но парни нарядились в костюмы и после каждого удачного движения кланяются, как будто на них смотрят зрители. Это вся моя жизнь – кланяться, как будто у меня есть зрители. Я до сих пор не могу спокойно поковырять в носу у меня в спальне, хотя телевизионщики залатали последнюю дырку в стене под камеру десять лет назад.

========== 42. ==========

Утром пятницы я сижу в Джердне в кабинете Белоснежки, специалиста по профориентации.

– Я хочу учиться по общей программе, – говорю я.

Беонежка-профориентатор, похоже, озабочена.

– Конечно, мистер Флетчер классный, – поясняю я и кошусь на него: он сидит справа от меня. – Но мне незачем учиться в коррекционном классе. Тут долгая история. Просто… виновато мое прошлое, и реакция родителей, и все на свете. Но вот тут у меня все в порядке, – я стучу пальцем по лбу. – И я хочу учиться в колледже.

– У тебя не слишком хорошие оценки. И ты сам знаешь, что у тебя с дисциплиной, о ней я даже говорить не буду.

Белоснежка пытается притвориться строгим психологом и изо всех сил держит лицо.

– Но мне ведь это по силам! Я могу учиться в колледже?

– Джеральд, мы сделаем, что можем, – говорит она. – Не теряй своего настроя, не влезай в неприятности, и все будет возможно.

Я киваю, потому что мой внутренний режиссер сказал кивнуть. Вот от такой сцены по телевизору я бы не отказался. Парень работает над собой. Парень берет сандвич с дерьмом и превращает его в полноценный обед. Парень звонит себе через гарнитуру и говорит: «Чувак, ты выше этого. Почему ты позволил им это с собой сделать?» Парень встречает девушку. Она пишет на приборной панели его машины слово «МУДАК» и на следующее утро отчищает надпись волшебным чистящим средством из помойки. Парень понимает, что жизнь прекрасна. Вот такие реалити-шоу надо снимать. Вот только никто не будет это смотреть, потому что никому не нужно шоу, где нормальные люди делают нормальные вещи. Истории с хорошим концом никого не интересуют. Все хотят жрать сандвичи с дерьмом или смотреть, как другие их едят, приправлять сандвичи редкими жуками, тухлыми яйцами, дизельным топливом и всем тем, что придумает режиссер, лишь бы они подольше не нажимали на пульт и не мотали каналы. Все – но не я. Спасибо, я уже наелся сандвичей с дерьмом.

Вечером Ханна встречает меня у шкафчика. Она держит в руке телефон и читает сообщения. Она здоровается со мной, а я перекладываю книги из рюкзака в шкафчик и обратно. Я целый день провел в Джердне за воображаемой беседой с психологом. Я целый день искал там Лизи, но ее нигде не было.

– Готов к великой ночи? – спрашивает Ханна. Я делаю непонимающее лицо. – Сегодня матч. Будет толпа. Хоккей. Ну, на работе.

– А, точно, – отвечаю я. – Вот черт, я штаны забыл. – Она хихикает. – Нет, в смысле я забыл рабочие штаны. Мы опоздаем. Вот черт.

– Может, мы просто заедем к тебе и возьмем штаны? Это не слишком долго.

«Мы» и «к тебе» в одном предложении – плохая идея. Нельзя брать Ханну ко мне домой.

– Точно, торговый центр. Можно поехать купить новые. Я знаю нужный магазин и знаю размер. Так будет проще.

– Проще чем что? Чем заехать к тебе и забрать штаны? Джеральд, ну серьезно. Ты видел, где я живу. Что может быть хуже?