Текст книги "Парень из реалити-шоу (ЛП)"

Автор книги: A. S. King

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Хреново? – спрашивает она.

– Ага.

Честно признаюсь, я сейчас не совсем в реальном мире. Я представляю, как посреди ночи меня скручивают полицейские, а Ханна видит это. У меня в голове как будто крутится фильм с таким сюжетом. Меня играет молодой Мартин Шин.

Ханна выходит из номера и идет к балкону, под которым расположен бассейн в форме почки. Он до весны не работает и даже чем-то накрыт. Я наблюдаю за Ханной через дверь комнаты и исчезаю в Джердне, где живет девятнадцатилетний Джеральд, умеющий обращаться с женским телом. У семнадцатилетнего Джеральда в душе были некоторые проблемы.

– Все умения приходят с опытом, – произносит Белоснежка. – По-моему, было довольно романтично.

Не знаю, куда я хотел бы с ней отправиться. На трапецию не хочу. Неохота рассказывать Лизи о том, что мы с Ханной делали в душе. Это было бы странно. И я просто шагаю по улице Джердня один. Я ем мягкое клубничное мороженое. У меня нет ни семьи, ни друзей. В конце улицы стоит Ханна. На ее плече сидит синяя птица. На Ханне кожаная куртка, один рукав держится на булавке, и она не успела причесаться. Посреди улицы из какого-то проулка выходит Таша. Она наставляет на меня указательный палец и орет ужасные вещи своим отвратительным голосом. Потом достает пистолет. Блин. «Белоснежка, я требую, чтобы ты вытащила меня в реальность».

Наконец оторвав взгляд от стола, я вижу настоящую Ханну. Она что-то мне говорит. Похоже, даже орет. Ее лицо искажает ярость. Я ее не слышу. Потом она хватает куртку и телефон и выходит из комнаты, хлопнув дверью. Я попытался прочесть ее слова по губам. Кажется, она сказала: «Я на минуту».

Я вздыхаю. Потом проверяю телефон. Снова вздыхаю. Снова проверяю. Потом пишу Джо-младшему: «Позвони мне!» Потом стираю сообщение, не отправляя. Потом бесцельно брожу по номеру. Тут нечего делать – разве что можно посмотреть телевизор. Но я не смотрю телевизор, поэтому просто продолжаю бродить.

Я выхожу наружу и вглядываюсь в темноту. Мимоходом замечаю, что, не будь бассейн закрыт, я мог бы спрыгнуть с балкона и нырнуть в самый центр. Интересно, сколько народу так делало.

Потом я захожу обратно. Меня засасывает водоворот мыслей. Я пытаюсь найти в себе силы посочувствовать Таше, но у меня не получается. Я пытаюсь взять немножко чувств, которые испытываю к маме, но их и так слишком мало.

– В жопу все! – ору я во всю глотку и пинком сбиваю стул.

Потом я отправляюсь на поиски Ханны. Начинаю с территории мотеля: ищу у торговых автоматов, в фитнес-центре, в холле – ее там нет. Потом я выхожу на темную дорогу и иду по ней. Минут через десять ходьбы я понимаю, что это глупо и что Ханну могли похитить, и бегу обратно.

Я беру в номере ключи от машины и еду. По пути мне встречается несколько идущих по шоссе пешеходов, и это меня беспокоит. Сейчас вечер субботы. Я не знаю, что здесь за место. Может, тут как раз частенько пропадают пахнущие ягодами девушки.

Я с полчаса езжу туда-сюда. Я не ухожу в Джердень, потому что там бродит с пистолетом Таша и хочет меня убить. Еще я не ухожу туда, потому что Ханна не намерена это терпеть. Мне туда больше нельзя. Мне нужно быть здесь: принимать душ вместе с красивой девушкой, любить красивую девушку и убегать с ней из дома. Белоснежка не заменит мне психолога. Под колесами машины нет ни орехов, ни жвачки. Я не умею делать трюки на трапеции.

В паре километров от мотеля, на какой-то проселочной дороге, я наконец-то догоняю Ханну. Она надела наушники и трясет головой в такт. Я сбрасываю скорость и еду рядом с ней, и она показывает мне средний палец, даже не глядя в мою сторону.

– Ханна, хватит, – прошу я. Конечно, она меня не слышит. – Ханна!

Не опуская руки с вытянутым пальцем, она вдруг сворачивает на узкую дорожку налево. Она сворачивает в последний момент, и я пропускаю поворот.

– Да ну на хрен! – ору я, разворачиваясь.

Когда я наконец догоняю ее, она идет посреди дороги. Она не отходит на обочину. Я сигналю. Долго. Короткими и длинными гудками. Она снова поднимает вытянутый средний палец и продолжает трясти головой в такт наушникам. Дорога сужается. Я торможу, оглядываюсь и понимаю, что дорога потихоньку превращается в тропинку. Я выхожу и иду за ней пешком. Она бросается бежать. Я тоже. Это уже немного жутковато. Мне нужно, чтобы она остановилась, но мне нельзя схватить ее и заставить остановиться. Скоро мы бежим нос к носу. Темно. Мы оба несколько раз запинаемся.

– Хватит! – кричу я.

Она бежит дальше. Я просто протягиваю руку, беру провод от одного наушника и вынимаю его у нее из уха. Следом я хватаю второй наушник. Она нащупывает телефон и отключает от него наушники, а я остаюсь с проводами в руках.

– Ханна, хватит! Прости меня! Пожалуйста! – Она останавливается. – Прости меня! – повторяю я. – Я понял. Я все понял, прости меня.

– Ты ничего не понял.

– Давай просто вернемся в мотель.

Она идет к фонарю, стоящему даже не на тропинке. Зачем нужно было ставить фонарь на каком-то глухом пустыре?

– Я тебе доверяла, – произносит Ханна.

– Понимаю.

– У меня кроме тебя никого нет.

– Понимаю.

– Хватит твердить, что понимаешь! – кричит она. – Ничего ты не понимаешь.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Я ничего не понимаю.

Она воздевает руки:

– О боже!

Мы продираемся через кустарник – она идет на два шага впереди меня – и выходим на просвет. Нашему взору открывается какой-то местный южнокаролинский рай. Мы вышли на речку с несколькими живописными водопадами. Фонарь освещает щит с информацией для туристов, какие ставят в парках. Ханна, похоже, не замечает, что мы в раю. Она просто садится на асфальт, достает свою книжечку и начинает что-то писать. Кровь бросается мне в лицо.

– Ханна, нам надо поговорить.

– Прости, Джеральд, я ем мороженое в своем мире. – Она продолжает писать.

– Так нечестно!

– Честно не бывает.

– Нечестно, что ты используешь это против меня!

– Я поняла. Честно вообще не бывает. Плевать, – отвечает Ханна, яростно строча. Я просто раскаляюсь. Я сажусь напротив нее и вплотную приближаю свое лицо к ее:

– Ханна, нужно поговорить. Прекрати писать. Хватит уже. Это просто глупо!

Она поднимает взгляд, и сколько бы в нем ни было злости, я представляю себе, какой она была в душе всего часа два назад.

– Знаешь, что правда глупо? – спрашивает она. – Глупо было поверить, что парень с такими проблемами, как у тебя, может встречаться со мной. И очень глупо было поверить, что девчонка с такими проблемами, как у меня, может вообще с кем-нибудь встречаться. А я поверила.

Я не знаю, что ответить.

– Ты хотел поговорить? – продолжает Ханна. – Так говори, – и продолжает писать в книжечке.

– Прости меня, пожалуйста, – начинаю я. – Понимаю, со мной было тяжело. Понимаю, что я мудак и все дела. Я уже понял, что больше так делать нельзя. Что нужно оставаться в реальности. Я справлюсь. Я не хочу никуда исчезать. – Мне хочется сказать, что я люблю ее, но не выходит. Она пишет дальше. – Да, со мной случилась куча всякой хрени, и ты не знаешь и половины. Много всякого накопилось, это странно, неприятно и хреново и вообще у всех в семье своя хрень. Я просто… – Я замолкаю и смотрю, как она пишет. Она даже не слушала. Мое лицо горит сильнее. – Просто послушай меня уже! – говорю я и выхватываю у нее книжечку.

Она мгновенно бьет меня – прямо в грудную клетку, прямо по отбитым ребрам. Я разворачиваюсь и ухожу, не выпуская из рук книжечки, и она вопит:

– Верни мне сраную книгу!

– Сначала поговорим.

Она догоняет меня и пытается отобрать книжечку, но я прячу ее за спину.

– Дай сюда.

– Сначала поговорим. Слушай, я уже извинился.

– Мне мало твоих извинений.

Я останавливаюсь и смотрю на нее. Она все еще красива, но больше не сияет. Она человек. Иногда она может вести себя как сволочь. Иногда нельзя объяснить, почему. Я тоже человек, и я швыряю книжечку в реку, как будто это фрисби. Мы оба как будто в замедленном действии ошеломленно смотрим, как она летит. Я не могу поверить, что я только что сделал. Ханна тоже не может поверить. Когда книжка падает в воду, мы просто молча стоим и смотрим. Даже сквозь шум водопадов я слышу, как Ханна судорожно дышит, чтобы не заплакать.

– Зачем ты это сделал? – Она больно бьет меня по руке. На этот раз я не возражаю. Жаль, у нее нет серебристого маркера, чтобы написать «МУДАК» на моем лице.

– Не знаю, – отвечаю я.

Она сверлит меня взглядом, а я смотрю на водопады. Я хочу стать водой. Стать камнями. Или гравитацией, которая дарит их сочетанию такую красоту. Я завидую природе. Люди могут любоваться ей и ни о чем не думать. Мало кто ищет объяснения ее поступкам. Никто ее не осуждает. Никто ее не обесценивает. Большинство ее почитает. Глядя на океан после разлива нефти, никто не скажет ему с ухмылкой: «Посмотри, в какую вонючую лужу ты превратился!» Его пожалеют. Его судьбу оплачут. Все будут надеяться, что он оправится и живущие в нем рыбы не передохнут и не принесут двухголовое потомство. Может, нам стоит считать себя частью природы, и тогда мы станем добрее.

Ханна вытирает лицо рукавом. Я вздыхаю:

– Прости меня, пожалуйста. Давай просто вернемся в номер.

– Не хочу возвращаться, – отвечает Ханна. – Мне нужна моя сраная книга!

Она раздевается и ныряет в воду. Раз – и все. Я застываю на месте с раскрытым ртом, не в силах выговорить ни слова. В голове возникает куча бессвязных мыслей: «Она утонет? А как Бет выглядит, когда купается голышом? Тут есть подводные камни? Мне надо прыгнуть следом и вытащить ее? Не за этим ли она прыгнула? Зачем я швырнул книгу в реку? Почему я такой мудак? Мне нужно стоять здесь и показывать, куда плывет книга? Она найдет ее? А если она уже ушла на дно метров на двадцать? А если Ханна утонет?»

Она выныривает, то ли смеясь, то ли плача, то ли и плача, и смеясь. Я показываю, куда уплыла книга, и Ханна плывет по течению куда-то еще. Она плывет в темноту. Мне становится страшно, что она утонет, и я тоже начинаю раздеваться. Понятия не имею, по силам ли мне ее спасти, но, по крайней мере, я могу утонуть вместе с ней. Это, кстати, решит почти все наши проблемы. «А еще можно сказать Бет, что я тоже купался голышом. Может, подумает, что я тоже не лыком шит».

Я прыгаю в том же месте, что и Ханна. Подводных камней нет. Дна тоже нет, поэтому с минуту я просто гребу и восстанавливаю дыхание. Метрах в пяти от меня Ханна плывет к выступающей скале. Метрах в десяти за нашими спинами водопад. Он шумит так громко, как будто рядом летит вертолет. Заметив меня, Ханна открывает рот, как будто орет что-то, и дальше плывет к скале. Я вспоминаю про водяных. Я узнал, что они существуют, в восьмом классе, когда сидел рядом с Томом Как-Его, перед тем как отгрызть ему кусок лица. Водяные живут на водопадах и затаскивают людей под воду. Ханна начинает визжать, и мне ее плохо видно. Я плыву к ней на помощь, но она сидит на камнях, держит над головой книжечку, плача и смеясь одновременно, как плакала и смеялась, только нырнув. Я вдруг понимаю, насколько же я замерз. Замерз не только телом, но и душой. Я впервые за много лет чувствую, как у меня бьется сердце. Оно всю жизнь ждало момента, чтобы забиться по-настоящему. Оно всегда хотело ощутить, что будет дальше. Даже если дальше меня посадят в тюрьму. Или ТелеТётя даст мне сдачи. Или Таша меня утопит. Или я сам утону в этой реке, прямо здесь и сейчас. Моя жизнь кажется сплошной чередой унылых разочарований. Я так замерз, что без колебаний отгрыз Как-Его-Там кусок щеки. Я замерз, потому что в штате ЗЛ холодно, как на северном полюсе. Говорят, у злых людей горячие головы, но это неправда. Мы холодные. Холодные насквозь.

Я оглядываюсь по сторонам. Ну и как теперь отсюда вылезти? Ханна ложится на спину и плывет по течению. Она находит на берегу маленький пляж. Там стоит пара обуви. Для меня это знак, что мы не забрались в такую глушь, где наших тел никто не найдет. Мы в хорошо освещенном людном месте для купания. Наверняка полно народу нарушало пятое правило на этом самом берегу.

Ханна вылезает на берег и садится. Голая. Мокрая. Но все равно улыбается. Даже мне, хотя я тот самый мудак, который швырнул ее книгу в воду. Подплыв к берегу, я вижу, что она смотрит в толщу воды со знакомым мне выражением лица. Она разговаривает с рыбами – с теми, которых она не видит и которым не дала имен.

– Прости! – хриплю я, вылезая на скалу у ее ног. Она смотрит в воду прямо сквозь меня. Мы несколько минут сидим рядом, голые и замерзшие, а потом я начинаю прикидывать, как бы залезть обратно туда, откуда мы прыгали. Я встаю и пробираюсь к чему-то вроде вырубленной лестницы. Ноги соскальзывают, но я поднимаюсь. Ханна не сводит глаз с воды, и мне плевать, что мой член съежился до орешка. Я карабкаюсь по лестнице, и через пять ступенек подтягиваюсь и вылезаю наверх. Я беру нашу одежду и иду к вершине лестницы. Я несколько раз окликаю Ханну по имени, но сквозь шум водопада меня не слышно. Я вытираюсь футболкой и надеваю штаны. Потом я сижу на месте и жду Ханну. Кажется, я сижу так полчаса, но на самом деле меньше. Она сидит, держа в руках мокрую книгу, и смотрит в воду. Через какое-то время она встает и преодолевает большую часть лестницы сама, потом берет меня за руку, и я втаскиваю ее наверх. Она одевается на мокрое тело. Я не могу понять ее настроения. Она идет, я иду за ней.

– Пойдем, – говорит она.

– Но… – Но что? Что я собирался сказать?

– Пойдем, – повторяет Ханна, берет меня за руку и быстро идет по тропинке, которой мы пришли сюда.

Я не понимаю, почему она не кричит на меня. Я вообще ничего не понимаю. Мы садимся в машину и едем обратно в мотель. Ханна молча расчесывает пальцами мокрые волосы и смотрит на дорогу, а по ее щекам текут слезы. Я тоже молчу, но не ухожу в Джердень. Я на сто процентов здесь и сейчас. Когда в конце дороги маячит мотель, я прочищаю горло:

– Не хочешь плюнуть и вернуться? Если хочешь, заберем вещи и завтра будем дома.

С минуту она молчит:

– Я думала, что это идеальная идея, – она всхлипывает.

– Ага, – отвечаю я.

– Я говорила правду. Я действительно думала, что люблю тебя. – Я замечаю, что она говорит в прошедшем времени, и боюсь ее следующих слов. – Не знаю, правильно ли мы сделали, что сбежали, но я не вернусь. Ни сегодня, ни завтра. У меня могут быть потребности?

– Да. Понимаю. Затем мы и сбежали.

Она снова начинает плакать, и я плачу тоже. Кажется, она удивлена. Возможно, она не представляет, как вести себя с плачущим парнем. «В природе слезы – это естественно. Водопады ревут без перерыва».

Въехав на парковку мотеля, мы обнимаемся и плачем, пока природа не заставляет нам успокоиться. С моей груди как будто сняли тяжесть. Я чувствую себя легче. Но непохоже, что Ханне тоже полегчало. Она все еще беспокоится.

Мы возвращаемся в номер и переодеваемся в сухую одежду. Ханна включает батарею и ставит на нее книжку, так, чтобы страницы просохли. Она не говорит ни слова. Я выключаю весь свет, кроме лампочки в ванной. Я не закрываю дверь ванной. Ханна садится за стол, где все еще лежит наш глупый, бессмысленный список тупых требований.

– Мама небось уже отследила мой номер, – говорит она.

Я сажусь на корточки около ее стула и обнимаю ее за плечи:

– Давай включим телефон и посмотрим, писала ли она что-нибудь.

– Уже включила.

– И как?

Ханна протягивает мне телефон, и там уже ждут сообщения ее мамы, выстроившиеся в ряд, как колонна солдат. Их, кажется, сотни:

«Ты где?

Вернись немедленно!

Ты мне нужна!

Где стоит молоко?

Где хлопья?

Где мои розовые носки в голубую полоску?

У твоего отца болит голова, не могу найти аспирин.

Я вызываю полицию.

Кажется, тебя похитили.

Тебя похитили?

Твой брат?

Это он тебя забрал?

Оба возвращайтесь немедленно.

Папе нужны лекарства от астмы, куда ты их дела?

В полиции сказали, что я не могу объявить тебя в розыск, пока не выясню, что тебя нет на работе. Я позвонила тебе на работу, но твой начальник не говорит, там ты или нет.

Ну и сучка твоя начальница.

Никто не верит, что тебя похитили.

ПОХИТИТЕЛЬ! Верни мне дочь!

Она мне нужна!

Не смей причинять ей вред! Рональд, если это ты, немедленно домой и прихвати с собой Ханну.

Ты где?

В полиции сказали, что могут отследить твой номер.

Просили передать тебе.

Похитителю не говори.

Где мой белый лифчик?

А папины полосатые шерстяные носки?

Я забыла, как включать плиту.

Можешь позвонить и объяснить, как включать плиту?»

Ханна ест холодного цыпленка с рисом, а я сижу на краешке кровати и читаю сообщения ее мамы. Несколько раз я прерываюсь, чтобы посмотреть на нее. Это гораздо хуже шуток про Золушку и дисков от дочери мусорщика. Я и не догадывался, что Роджер прав и я действительно со всем вижу только себя. Я думал, что это то, с чем «можно работать». Но все не так. Я никогда не думал, что чья-нибудь жизнь может быть хуже, чем у Сруна. Я никогда не верил, что кому-нибудь может быть нужно сбежать не меньше, чем Сруну. Я никогда не догадывался, что у кого-нибудь, кроме Сруна, может быть столько же поводов лить слезы. Я знаю, что в Африке голодают дети, что по всему миру спасаются от войны беженцы, а женщин до смерти забивают камнями, стоит им только выйти за порог. Но все это всегда было где-то далеко. Читая сообщения мамы Ханны, я понимаю, что я эгоистичный мудак. «Как и все остальные».

– Почему она пишет про брата? – спрашиваю я.

Ханна просто кивает головой, будто в такт слышной только ей музыке.

– Извини. Ты можешь рассказывать мне сколько хочешь и когда захочешь. Я тебе тоже дофига всего еще не рассказа.

Она продолжает покачивать головой в такт какой-то музыке, жевать цыпленка и молча вытирать слезы.

– Хочешь, я первый расскажу? – предлагаю я. Она продолжает кивать головой. – Когда мне было три, Таша пыталась утопить меня в ванной. Может, не один раз, не помню. Лизи она тоже пыталась утопить. И она постоянно нас душила и била.

– Блин, – говорит Ханна.

– Ага. Лизи говорит, Таша психопат.

– Блин, – повторяет Ханна.

Она продолжает кивать головой, и я повторяю за ней, как будто в наших головах играет одна и та же песня. Наконец она отрывается от цыпленка:

– Брат сбежал перед тем, как его должны были забрать в Афганистан. Он где-то здесь. На юге. Мы больше года ничего о нем не слышали.

– Ого.

– Он немного умственно… задерживается. Совсем чуть-чуть, – добавляет она. – Мы так и не узнали, ну, правда он сбежал или просто заблудился. Или… случилось что-то еще. И никто не скажет нам правды.

«Я требую, чтобы мы с Ханной оба могли начать с начала».

– Вот почему я ненавижу, когда говорят «умственно отсталый».

«Я требую, чтобы никто никогда так не говорил».

– Вот почему я все делаю по дому, – продолжает она. – Они немного свихнулись от беспокойства.

Я продолжаю кивать головой, пока она не садится на кровать рядом со мной. В номере две кровати с бельем цвета ржавчины. Белье плохо гнется то ли потому, что оно совсем новое, то ли потому, что его давно не стирали, догадайтесь сами. Мы снова нарушаем пятое правило. И снова. И снова.

========== 55. ==========

По дороге в Джорджию Ханна натыкается на радиостанцию, где играют исключительно песни студии «Мотаун» шестидесятых годов. Похоже, Ханна знает слова кучи этих песен. По-моему, для любящей панк-рок дочери мусорщика это довольно необычно, но, возможно, все совсем не то, чем кажется. Как я.

Я веду машину, а Ханна кладет руку мне на бедро. Я немедленно вспоминаю, чем мы занимались в комнате мотеля. Я немедленно хочу жениться. «Тормози, тормози, тормози». Где-то раз в час Ханна щиплет меня за ногу и спрашивает что-то вроде:

– Я что, правда вытащила книгу? – Или: – Мы что, правда нырнули в реку? – Или: – Ты что, правда швырнул мой дневник в чертов водопад, мудила?

Я каждый раз прошу прощения, но она не злится; дневник лежит у нее в кармане, в тепле и безопасности, хотя не все страницы можно читать. Она не орет на меня, и я не понимаю, почему. «Как она может не злиться?» Мне хочется рассказать ей, что мое сердце обернуто толстым слоем полиэтилена, а она его разворачивает, но это звучало бы глупо. В полиэтилен завернуто не только мое сердце. Мой рот тоже завернут. И мой мозг. Как-то так и получается, когда рождаешься в стране притворщиков. Чтобы выжить, ты наматываешь новые и новые слои, пока не чувствуешь себя в безопасности. «Джердень – полная хрень, там все неправда». Над нами ярко-голубое небо и огромные кучевые облака. Нас греет солнце. Вчера, в «Лачуге крабов», я мерз, а теперь я жарюсь. Я еще чуть-чуть опускаю окно. Ханна подпевает, кажется, Стиви Вандеру. Там что-то о том, что все будет хорошо. «Я требую, чтобы все было хорошо».

У меня звонит телефон.

– Твой папа, – говорит Ханна.

– Вот блин, – отвечаю я. – Пусть звонит дальше.

Ханна выключает музыку:

– Кажется, у меня просыпается совесть.

Я торможу на какой-то пустой проселочной дороге штата Джорджия и целую ее. Не судорожно, как прошлой ночью, – просто целую любимую девушку в губы, чтобы ей стало получше.

– Интересно, мы когда-нибудь допишем список? – спрашиваю я. – Не хочу назад. Там никогда ничего не изменится.

Ханна улыбается мне:

– Я оставила его в мотеле. В мусорном ведре.

– Отлично.

– Мы же не можем записать ни одного настоящего требования, они слишком нереалистичны, – замечает Ханна. – Не могу же я написать: «Пожалуйста, станьте снова нормальными и хватит использовать меня как неутомимого домашнего раба»? А ты не можешь сделать свою сестру адекватной.

– Вообще, после вчерашней ночи у меня осталось всего одно требование, – произношу я. У Ханны заинтригованный вид. – Я хочу, чтобы ты была моей девушкой по-настоящему.

– А, это… – вальяжно произносит Ханна.

– Понимаешь, я хочу кому-то доверять. И чтобы мне кто-то доверял. – Ханна кивает. – Я хочу жить нормальной жизнью, понимаешь?

Она отвечает, глядя на дорогу:

– Я хочу быть как Нейтан и Эшли. Чтобы у меня была работа, дом, домашнее печенье и много аквариумов. Ну ты же играл в детстве в домик?

Я никогда не играл в домик. Если не считать игры «в доме живет маньяк, который хочет тебя утопить».

– До того как ты привела меня к ним, – признаюсь я, – мне никогда не нравились аквариумы. У нас никогда не было домашних животных.

– Рыбы это не животные! – возражает Ханна. – Они все равно что птицы, только в воде. Живые воплощения свободы.

– За стеклом.

– Они не знают, что они за стеклом.

– Но мы-то знаем.

Она сверлит меня взглядом, и я легко улыбаюсь. «Здорово было бы быть рыбой и не знать, что я живу за стеклом. Хорошо бы жить в аквариуме вдвоем с Ханной. Было бы круто отрастить жабры и научиться дышать под водой».

– Можно теперь мне за руль? – просит Ханна.

Проселочные дороги в Джорджии очень неровные и иногда резко поворачивают. Ханна разгоняется сильнее, чем позволил бы себе я, включает диск «Джеральду от дочери мусорщика», врубает звук на полную мощность и пытается провести экскурсию по миру панк-рока, но я почти ничего не слышу: слишком громко играет музыка и щебечут синие птицы у меня на плечах. Я целый день не был в Джердне и не хочу туда. Синие птицы прилетели, чтобы унести меня туда, но мне плевать. Я вдруг понимаю, что мне нравится панк-рок. Из него получается отличный саундтрек к моей жизни. Думаю, визжащие гитары и орущие мимо нот певцы идеально наложились бы на ролики из «ТелеТёти» – там, где я устраиваю скандалы, все крушу, сру и плачу. Я пишу Джо-младшему и вру: «Чувак, через пару часиков буду во Флориде. Около вас. Можно в гости?» Приходит еще одно сообщение от папы: «Звонила какая-то женщина, говорит, ты похитил ее дочь. Вернись домой, пожалуйста. Обещаю, мы со всем разберемся».

Я читаю сообщение Ханне. Она удивляется, что ее мама как-то смогла найти наш домашний телефон.

– Он нигде не значится, – вспоминаю я. – Наверно, у нее связи. – Потом я задумываюсь: – Или папа обманывает. Не впервой.

Она снова включает музыку. Я сажусь так, чтобы видеть только ее. Она сняла кожаную куртку и осталась в белой мужской футболке, все тех же драных джинсах и ботинках на круглой подошве. Она закатала рукава, потому что тут жарко. С открытыми окнами ее волосы развеваются во все стороны, и я любуюсь. У нее просто идеальное лицо. Высокие скулы. Большие глаза. Полные губы. Иногда у меня дух захватывает от одного взгляда на нее. Я смотрю на нее вместо телевизора. Нет, это оскорбление. Я любуюсь ей, как великим произведением искусства из крупного музея. Я любуюсь и пытаюсь разгадать загадку. Загадка такая: есть много красивых девушек с идеальной кожей, большими глазами и прочей ерундой, почему именно Ханна? Почему мне кажется, что я не могу без нее дышать? В десятом классе какой-то парень приготовил доклад о феромонах. Думаю, из-за них я и люблю Ханну. Она, наверно, правильно пахнет. Не ягодами, а Ханной. Запахом Ханны. Я приглушаю музыку:

– Ты веришь в феромоны?

– Это же все равно что верить в кислород?

– Нет, веришь ли ты, что они притягивают людей друг к другу?

– Наверно. Ну, так говорят.

– Ага.

Я делаю музыку погромче, зная, что дело не только в этом. Не только в химии. Я люблю Ханне. Она нужна мне, а я нужен ей. Она спасет меня, а я спасу ее. И создатель вселенной как-то позаботился о том, чтобы она работала в первом окошке, а я в седьмом.

========== 56. ==========

Мы заходим в кафе на границе Марианны, штат Флорида. У меня в голове засела дурацкая идея. Я хочу поговорить с папой. Хочу узнать, что же он действительно готов сделать. Или, точнее, хочу сказать ему, чего не готов делать я. Я хочу, чтобы Ханна позвонила матери и убедилась, что нас не разыскивает полиция. Признаюсь, на юге Джорджии я ужасно испугался при виде полицейской машины и начал повторять про себя мантру последних трех лет: «Только не тюрьма, только не тюрьма…». «Требую придумать мантру получше».

Ханна заказала кукурузные хлопья и, как всегда, яичницу с беконом. Я заказал сандвич с беконом и картофельные чипсы.

– Хочу позвонить папе, – говорю я.

– Так позвони ему.

– Думал подождать, пока мы допишем список, – признаюсь я, – а потом мы его забросили.

– Это была глупая идея. Мы не можем ничего требовать. Джеральд, мы просто рыбы за стеклом.

– Вот как?

– Да.

– Но мы знаем, что мы за стеклом! – протестую я.

– Вот именно.

– И что нам теперь делать? Всю жизнь в бегах?

– Нам придется вернуться, – говорит Ханна.

– Черт.

«Я требую жабры».

– Ага, – соглашается Ханна. – Ну что, позвоним им одновременно? – Она достает телефон. – Тут неплохая связь.

– Не знаю, – отвечаю я. – Мне хотелось послать папе какой-нибудь знак. Какое-нибудь доказательство, что это все всерьез.

– Как будто то, что ты сбежал, недостаточно серьезно.

– Не знаю. Похоже, я просто очень рассчитывал на список.

Ханна берет из блестящего стального держателя салфетку и достает ручку. Она пишет на салфетке: «Мы сами себя похитили. У нас все в порядке. Хватит так обращаться с нами!»

Ханна фотографирует салфетку на телефон, мы через какое-то приложение делаем ее ярче и контрастнее и обрезаем – но оставляем на картинке случайно попавшую в кадр перечницу, потому что она как будто придает снимку законченности. Ханна пересылает снимок мне, и я тут же прикрепляю его к сообщению папе с текстом: «Чуть позже позвоню». Мы считаем до трех и отправляем сообщения.

Мы снова останавливаемся в каком-то мотеле, потому что врываться к Джо-младшему на ночь глядя как-то невежливо. Так я усеваю отправить ему еще два сообщения и попробовать позвонить, но он не берет трубку. Пока Ханна в ванной, я пытаюсь с ее телефона найти сайт цирка, но связь просто кошмар.

Когда мы снова нарушаем пятое правило, я перехожу в новое состояние. Волшебство, аббревиатура ВШ. Индекса не нужно, он никуда бы не влез. Но, как и ЗЛ, ВШ всегда там, где я.

Мы въезжаем в город Джо и ищем адрес, который я записал на салфетке в лобби; мы оба еще не выехали из штата ВШ. Я собираюсь оставаться там, что бы нас ни ждало. Вечером я все-таки позвонил папе. Он сказал, что не оценил шутки с надписью про похищение.

– Я не вернусь, пока с вами живет Таша, – ответил я. – Или буду жить где-нибудь еще. Я не против жить отдельно. Думаю, найду себе соседа.

– Я с вечера пятницы ругаюсь с твоей мамой, – сказал папа.

– Рад за тебя. Хотя, по-моему, надо было начать раньше.

– Ты скажешь, куда уехал?

– Не-а.

– Знаешь, по документам, это моя машина.

– И что?

– И если я захочу, тебя посадят за угон.

– Серьезно, пап?

Он некоторое время помолчал:

– Ты правда взял с собой девушку? Поэтому в записке написано «мы»? – спросил он наконец. Я почти видел, как он ехидно щурится.

– Я никого не брал. Она сбежала вместе со мной. Это разные вещи.

– Ты только испортишь себе личное дело.

– С каких пор в личное дело заносят, кто с кем встречается? – парировал я. – Я устал жить в этом аду.

– Я тоже. – Не знаю, что папа имел в виду.

– Слушай, мне пора, но завтра вечером я позвоню снова, – обещал я. – Подумай пока, на что похож наш дом. Пап, там небезопасно.

– По-моему, ты немного перегибаешь.

– Позвони Лизи, она все тебе расскажет. Я не вернусь, пока не смогу жить отдельно от Таши. Прости за пафос, или за то, что я такой мудак, или что ты там про меня думаешь, но я просто наконец научился защищать себя. Просто позвони Лизи, узнаешь много интересного.

С этими словами я повесил трубку, обрывая разговор на тревожной ноте. Может, после этого папа не упьется до полусмерти и запомнит хоть что-то из нашего разговора. Может, если он услышит правду от Лизи, он поверит.

Маму Ханны записка привела в ужас, но в ее потоке бессмыслицы проскакивала и здравые зерна:

«Так где мой белый лифчик?

Найду другого помощника.

Тебе пришлось несладко.

Мы едим мюсли, я разучилась включать плиту.

Я боюсь плиты.

Мы не должны были скидывать все на тебя.

Прости нас».

Ханна смотрела на поток сообщений пустым взглядом, как будто не замечала улучшений.

– Ого, вот это прогресс! – сказал я.

– Думаешь?

– Лучше, чем реакция моего папы.

– И что он сказал?

– Он вообще не воспринял меня всерьез.

Ханна погладила меня по волосам и заправила их мне за уши, и я немедленно вернулся в ВШ. Штат ВШ в сто раз лучше Джердня. Как минимум, он существует в реальности.

С утра, перед тем как поехать к дому Джо, мы еще несколько раз нарушили пятое правило. По дороге я понял, что Джо-младший либо не знает о моем приезде, либо не хочет меня видеть. А Ханна либо не понимает этого, либо ей просто плевать. И я сейчас либо испорчу все, либо найду новый дом. Отличный девиз для всего нашего путешествия.

Час спустя Джо припер нас к стенке сарая, набитого трапециями, батутами, сетками, страховками и декорациями, накопившимися за десятки лет существования цирка. Он стоит напротив нас и орет, а я невольно пялюсь на него во все глаза. Мы с Ханной держимся за руки. Ей, похоже, не нравится его поведение, а я понимаю, что это, по крайней мере, честно.