Текст книги "Парень из реалити-шоу (ЛП)"

Автор книги: A. S. King

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Что, завидуешь, мелкий ханжа? – спрашивает она.

– Слушай… – начинает папа. Это он так пытается… что? Оправдать мое ханжество? Вряд ли.

Таша подходит ко мне и толкает в грудь:

– Мудак.

Я молча принимаю удар. Вдыхаю. Выдыхаю. Не реагирую. Я наслаждаюсь каждой миллисекундой, когда я ее триггер, а не наоборот. Она снова толкает меня. Мама кладет ей руку на плечо.

– Этот дом такой же мой, как и твой! – говорит Таша. – Я могу заниматься в своей комнате чем хочу.

– Ладно, – твердо произносит папа, надеясь, что она поскорее ускачет в свою нору.

– Ничего не ладно! – возмущается Таша. – Он двинутый!

– Вы действительно слишком шумите, – вмешивается папа. – Тут он прав.

– Дуг, мы дали ей ме… – начинает мама.

Таша поворачивается ко мне:

– Джеральд, кстати, почему ты так помешан на сексе? – она стоит в паре дюймов от меня, скрестив руки на груди. – Не можешь найти девушку?

Я воображаю, как она заорала бы, если бы я схватил ее и положил ее руку на горелку, где мама грела чай. Я воображаю идеально круглый ожог на ее пальцах. Вдыхаю и выыхаю.

– Таша, – произносит мама. Таша продолжает дразнить:

– Никому не нужен наш маленький двинутый срунчик!

Я настоящий вождь. Не говорю ни слова. У меня даже давление не поднимается. Она сверлит меня взглядом. Я сверлю взглядом ее. Мама с папой на секунду замирают, а потом произносят что-то типа «эй» или «ну-ну» или «хватит».

Когда Таша понимает, что так ничего не добьется, она наклоняется к моему лицу и берет меня в свой фирменный захват: зажимает мой нос между костяшками среднего и указательного пальца и закрывает мне губы большим пальцем. Она сильно защипывает нос, и мне больно.

– Я всегда знала, что ты не по девушкам, – произносит она. – Это многое объясняет…

Мама с папой превращаются к две бесформенные кучи безжизненной, беспомощной плоти. Вождь внутри меня исчезает. Я больше не радуюсь. Я возвращаюсь в реальность. Я тону прямо у себя на кухне, а людям вокруг плевать, утону я или нет. Они просто стоят и смотрят. Это домашняя расчлененка, реалити-шоу. Когда у меня кончается воздух, я впадаю в панику. Я вспоминаю, что у меня есть руки. И зубы. Так что я хватаю ее руку и впиваюсь в нее зубами. Сильно. Как вцепился бы тигр – тот самый тигр, который в восьмом классе погрыз Тома Забыл-Фамилию. Я прекращаю быть собой.

Я вижу себя под углом обзора камеры, когда-то висевшей на стене кухни. Мои полоски великолепны. В мире нет ничего столь же оранжевого. Я вижу, как вытираю кровь Таши о мамино снежно-белое кухонное полотенце и ухожу на работу. Потом я выключаю реалити-шоу.

В Джердне я ем мороженое и несусь по шоссе со скоростью около 234 миль в час. Наверно, я пропустил пару светофоров. Я не знаю. Я могу ехать по встречной. Мне четыре года. Таша называет меня гомиком и держит мою голову под краном в ванной. Я не знаю, как водить машину, но мне нравится садиться на место водителя и играть. Мне шесть лет. Таша называет меня гомиком и закрывает мне рукой нос и рот, когда я сплю. Я обожаю кататься на блестящей машинке из супермаркета, которая ест монетки. Мне семь лет. Таша называет меня гомиком и пытается задушить подушкой с дивана в гостиной. Я катаюсь в детских гоночных машинках на сельской ярмарке. Мне почти семнадцать. Таша говорит, что я не по девочкам, и практикует на мне свой захват прямо посреди кухни на глазах у родителей. Я веду машину сквозь мокрую черную дыру и никогда не вернусь обратно.

========== Часть вторая. 18. ==========

Шоссе состоит из мороженого, мосты построены из вафельных рожков. Вместо верстовых столбов мне машут и улыбаются персонажи Уолта Диснея. Каждый кричит: «Привет, Джеральд!» Я сворачиваю на дорогу из масла и пекана. Машину трясет на каждом орехе. Я отскакиваю на заднее сиденье. Там сидит, положив руки на колени, Белоснежка:

– Джеральд, ты хороший мальчик! – произносит она. – Мы все тобой гордимся.

Белоснежка выглядывает из окна и машет рукой своим друзьям, мимо которых мы едем: Гуфи, Плуто, Микки, Дональду… Они посылают ей воздушные поцелуи.

– Тебе обычный рожок или сахарный? – спрашивает она.

– Обычный, если можно, – отвечаю я. Она протягивает мне обычный рожок мороженого с кусочками вишни, и я откусываю от него.

– Как вам климат на заднем сиденье? – спрашивает водитель лимузина. – Слишком жарко? Слишком холодно? Только скажите.

– Мне в самый раз, – отвечаю я. Белоснежка говорит, что ей холодно, и водитель включает подогрев.

– Сначала дамы, – объясняет он. – Они должны быть довольны, а то всем будет плохо. Смекаешь, Джеральд?

– Ага, – отвечаю я. На самом деле нет. Не понимаю, почему женщины всегда главные. В Джердне-то почему?

Когда я выглядываю в окно, мы едем в Диснейленд. Повсюду указатели: «Всего сто миль до мыши!» и «Будь нашим гостем!» Я ем мороженое, пытаясь не обращать внимания на удушающую жару. Белоснежке, кажется, комфортно. Она продолжает здороваться с друзьями.

– Джеральд, – спрашивает водитель, – ты поедешь в цирк до или после того, как мы завезем Белоснежку домой? – Я не знаю, как ему ответить.

Вдруг Белоснежка протягивает мне надувной молоток. Я выиграл его на ярмарке, когда мне было пять. Не знаю, куда он подевался. Я обнимаю его, хотя мне почти семнадцать и мне совершенно незачем обнимать надувные молотки. Потом Белоснежка дает мне пластиковый пакетик играми для геймбоя. Я заглядываю внутрь и понимаю, что там все игры, которые я когда-либо просил. Мне так их и не купили. Прежде чем я успеваю прижать их к груди, Белоснежка вручает мне щенка. И хомяка. И открытку «С восьмилетием!» Внутри нее – идеально подделанные подписи мамы и папы.

До меня доходит, что Белоснежка умеет гораздо больше, чем кажется. Никогда не сказал бы, что она умеет подделывать подписи. Она всегда казалась такой милой. Мне вдруг совершенно перестает хотеться сидеть на заднем сиденье рядом с Белоснежкой-на-все-руки, но я завален ее подарками. Тут и полная обувная коробка бейсбольных карточек. И пара новеньких роликовых коньков. И колесо для моего хомяка. На заднем сиденье жарко. Щенок хочет пить – он высунул язык и часто дышит. Белоснежка смотрит на меня с улыбкой, но я ей больше не доверяю. Она слишком много знает.

Я снова за рулем. В зеркале заднего вида отражается пустое сиденье. Я оглядываюсь: в машине не видно ни надувного молотка, ни щенка. Я еду не в Диснейленд. Дорога покрыта тармаком. Я Джеральд. И я никогда не стану никем, кроме себя.

========== 19. Эпизод второй, совещание перед съемками ==========

Через год после ухода ТелеТёти мама написала второе письмо. Я неудержимо срал на все подряд, потому что это был единственный способ напомнить им, что я еще существую и все так же зол. ТелеТётя не смогла перевоспитать нас. Она ничего не сделала с Ташей, которая к одиннадцати годам завела привычку дрючить диванные подушки при всей семье. Папа в таких случаях молча выходил из гостиной. Лизи шла к себе почитать. Мама просто делала звук телевизора погромче и делала вид, что все в порядке: что совершенно нормально для одиннадцатилетней девочки корчить полные страсти и похоти гримасы за просмотром рекламы макарон с сыром.

Я был слишком маленьким, чтобы что-то понимать, но уже достаточно взрослым, чтобы на меня кричали, когда я ковырял в носу. Таковы уж были правила: мне нельзя было ковыряться в носу, а моя одержимая сексом сестра могла спокойно сношаться со всем подряд на виду у всей семьи. Я срал потому, что никак иначе не мог выразить свои мысли: «С нами не все в порядке. Фальшивая няня сделала все только хуже. Мама не меняется». Я думал, что, может быть, отмыв несколько примерочных и пару раз отправившись домой от подруг босиком, потому что я наложил ей в кроссовки, она столько раз перед всеми извинится, что начнет что-то понимать. Но она ничего не поняла. Она написала письмо, и ТелеТётя согласилась приехать снова. Продюсер сказал, что у шоу со мной был хороший рейтинг. «ТелеТётя» участвовала в конкурсе шоу про нянь и обставила все уже зарекомендовавшие себя передачи. Элизабет Харриэт Смолпис наконец-то добилась славы… в качестве фальшивой няни. Она так хорошо ее изображала, что настоящую няню второй раз не пригласили; по-моему, это просто кошмар, потому что настоящая няня явно сразу раскусила Ташу.

Родители требовали гонорар побольше. Я подслушал, как мама с папой обсуждали предстоящие съемки. Папа часто вздыхал. Мама говорила о том единственном, что ее по-настоящему волновало:

– Думаю, мы должны сделать ремонт в кухне, – говорила она. – Ее дизайн слишком устарел.

– Нам это не по карману.

– Но нам же заплатят за передачу, – заметила мама. – А кухня уже старая.

– Ей всего пятнадцать лет. Что тебе не нравится? Все же работает! – возразил папа.

– Но что люди подумают, когда нашу кухню покажут по телевизору? Они решат, что нам плевать на все и особенно на наш собственный дом. Он нас осудят!

Папа покряхтел, но больше ничего не сказал. До съемок оставалось два месяца. Мама наняла какого-то парня, он все измерил и меньше чем за шесть недель установил новую кухню. Парень оказался классный. Он разговаривал со мной как с нормальным человеком. Он разрешал мне помогать ему, а еще подарил мне игрушечный шуруповерт, и я играл с обрезками дерева. Я ни разу не насрал ему в коробку с инструментами.

А потом вернулась фальшивая няня – сначала просто поздороваться и заново со всеми перезнакомиться. Я пытался завладеть ее сумочкой и в первый же день насрать в нее, но она положила ее на новый холодильник и я не мог дотуда дотянуться. Однако я собирался как-нибудь это провернуть.

Но потом случилось что-то странное. ТелеТётя отвела меня в сторонку:

– Джеральд, я знаю, что тут к тебе неспа-аведливы, – сказала она. – Я постараюсь, чтобы на сей раз твоя мама это поняла.

Я не поверил ей, но все равно кивнул, хотя никто еще не установил камеры и не говорил мне, когда кивать.

– Ты меня услышал? – спросила ТелеТётя. Ее прическа была еще роскошнее, как будто пыталась поспеть за ее разбухающей самооценкой.

– Да.

– И что скажешь?

– Скажу, что это хорошо.

– Тогда ты поможешь мне все прояснить? И будешь хорошим мальчиком?

Я кивнул и спросил:

– А где настоящая няня?

Похоже, я немного расстроил ее, но она улыбнулась:

– Она научила меня всему, что мне нужно. На этот раз я работаю одна. Так ты будешь хорошим мальчиком?

– Конечно, я буду хорошим.

Больше няня в тот раз ни с кем особенно не разговаривала. Режиссер и продюсер побеседовали с родителями и обещали вернуться на следующий день и начать готовиться к съемкам. Я ждал их с нетерпением. Когда все ушли, мама с папой усадили нас троих в кружок и пообещали, что мы все поедем в Диснейленд, если зрители увидят, что у нас все в порядке. На этих словах все посмотрели на меня. Лизи с папой улыбнулись и стали меня подбадривать. Мама с Ташей прищурились и нахмурились.

Вечером, когда я чистил зубы, в мою ванную вошла Таша, толкнула меня спиной в стену и положила мне руку на горло. Я так испугался, что проглотил порцию зубной пасты.

– Я всю жизнь мечтала поехать в Диснейленд, – заговорила Таша. – Весь класс там уже бывал. Если ты все испортишь, я тебя убью.

Той ночью я не мог заснуть. Слишком много думал о том, что обещал няне с роскошной прической, и о том, что Таша меня убьет. Я часами прокручивал в голове эти мысли. А потом вдруг понял, что не хочу ездить в Диснейленд вместе с Ташей. В итоге в два часа утра я встал, прокрался в ее спальню, взял игрушечную повозку Золушки и хорошенько туда нагадил. Утром, не сказав никому ни слова, мама выбросила лошадь, повозку и ее содержимое в мусор. К девяти утра, когда приехала съемочная группа, она уже успела сходить в игрушечный магазин и купить новую повозку.

========== 20. ==========

Я обнимаю бутылку с кетчупом. Всем остальным кажется, что я просто наполняю контейнеры с приправами. Но мысленно я проживаю Джердень, и там я обнимаю огромную заводскую бутылку кетчупа, которая на самом деле оказывается безымянной хоккейной дамой, которой на меня не плевать. Она нужна мне. Я хочу разыскать ее после следующего хоккейного матча и попроситься зайти на ужин. В ее доме никто не скажет, что я не по девочкам, только потому, что мне не нравится завтракать под звуки половой жизни моей сестры. Там никто не будет пытаться перекрыть мне кислород. И в ее семье никто уж наверняка не охотится за последними каплями увлажнителя.

Мне как-то удается наполнить все контейнеры и не пролить ни капли. Мне как-то удается не раствориться в воздухе. Мне как-то удается не умереть на месте от стыда. Вообще, это может случиться в любой момент. Я могу стать первым в мире человеком, который умер со стыда… если раньше не придут копы и не арестуют меня за то, что я укусил Ташу.

В моей голове возникает очень постыдная сцена в суде: мама сидит в секторе пострадавших, папа неловко стоит в проходе, в секторе обвиняемого никто не сидит. Лизи узнает, что я в тюрьме, только когда я пишу ей письмо. «Почему ты не звонила?» – пишу я.

Я возвращаюсь к киоску и бочком крадусь к седьмому окошку. Девушка из первого окошка улыбается мне, я улыбаюсь в ответ и вдруг ощущаю себя полным идиотом. «Ну серьезно, Джеральд, неужели ты способен понравиться красивой девушке?»

Субботнее цирковое представление. Куча маленьких детей и их родители, слишком сильно держащие их за ручки. Маленькие дети с родителями, которые вообще не держат их за руки. Повсюду маленькие дети – орут, плачут, визжат и смеются. Я замечаю одну девочку. У нее очень чистый смех, похожий на электричество. Хотел бы я подключиться к нему и стать ее смехом. Я смотрю, как ее щечки превращаются в прекрасные круглые сливы. Ее волосы стянуты в поросячьи хвостики, в руках у нее мягкая игрушка с нашей символикой. По девочке видно, что она еще не видела ничего плохого. Никто не веселился за ее счет. Она ничего не знает, кроме любви.

– Крендель.

Я поднимаю руку и вижу какого-то парня. В костюме. Маленького роста. Он говорит так, как будто я автомат. Как будто я репликатор из «Стар Трека».

– Крендель, – повторяет парень.

Я сверлю его взглядом. Мне хочется выдать что-нибудь ехидное из арсенала ТелеТёти: «Да, крендель – это существительное. Отлично».

– Ты глухой? – спрашивает он.

Я продолжаю сверлить его взглядом. Я думаю о тюрьме. Потом – о Роджере и обо всех приемах, которым он меня научил. «Нельзя требовать, чтобы все умели себя вести. Но можно надеяться. Можно желать этого». Я смотрю на парня в костюме и желаю ему научиться себя вести.

– Крендель? – он разводит руками, в отчаянии от того, что я не спешу тащить ему крендель. Я смотрю на его протянутые руки и вспоминаю одну из любимых фраз папы: «Желания – в одну руку, дерьмо – в другую. Посмотрим, что раньше упадет».

Парень еще несколько секунд смотрит на меня, а потом я ухожу. У меня нет другого выхода, потому что я не собираюсь продавать ему крендель, а тигром я сегодня уже был и не уверен, что сдержусь во второй раз. Я выхожу из пятого киоска и иду к цирку. Я замираю в дверях и смотрю выступление. На главной сцене стоит клоун и пытается выдрать себе зуб. Зрители истерически смеются. Понятия не имею, почему им смешно. Мне кажется, выдирать себе зуб не слишком-то приятно. Наверно, я что-то пропустил. Клоун одет как стоматолог из мультиков. Рядом с ним валяются огромные щипцы. Размером, наверно, с велосипед.

Билетер делает мне знак войти внутрь и закрыть за собой штору. Я так и делаю. Я стою в темном проходе и вдыхаю. Потом выдыхаю. Вдыхаю. Выдыхаю. Я сижу на трапеции и ем мороженое. Клубничное. Я откладываю мороженое и начинаю раскачиваться, потом прыгаю, цепляюсь за другую перекладину, сильно раскачиваюсь, переворачиваюсь в воздухе – и меня ловит за запястья качающаяся на соседней перекладине Лизи. Мы раскачиваемся, выделываем трюки и разговариваем:

– Потом переедешь ко мне в Глазго? – спрашивает она.

– Да, если можно.

– Тогда мы поговорим.

– Да, если можно, – повторяю я.

В настоящей жизни мы никогда об этом не разговаривали. Ни разу во взрослой жизни… или какая там у нас сейчас жизнь. Мы намекали, да. Мы справлялись, как могли. Но никогда не говорили о том, как я едва не утонул. Мы никогда этого не обсуждали. Когда Лизи уезжала, она встретилась со мной глазами. У нее зеленые глаза, как у меня.

– Береги себя, – попросила она.

– А куда деваться? – ответил я.

– Позвони, если понадоблюсь.

– Позвоню.

Она обняла меня – больше никто из родственников меня не обнимал – и поцеловала в щеку.

– Веди себя хорошо, – попросила она. – Скоро поговорим.

Но мы так и не поговорили. А еще она ни разу не звонила. Прошло больше трех месяцев. Я вел себя хорошо. До сегодняшнего дня. До того, как стал тигром. Я сильно раскачался, отпустил запястья Лизи, пролетел сквозь купол РЕС-центра и стал птицей. Теперь я голубь. Я сбежавшая из клетка канарейка. Я белоголовый орлан. Я взмываю над горами на востоке от города, сажусь на самое высокое дерево и рассматриваю людей. Рядом садится белоголовый орлан Лизи.

– Джеральд, что ты делаешь? – спрашивает она.

– Не знаю, – признаюсь я.

– Возвращайся, покачаемся на трапеции, – просит она.

Мы еще некоторое время катаемся, а потом одновременно делаем двойной переворот. Два раза. Потом три. Толпа восхищена. Сейчас мы для нее – два самых талантливых человека на Земле. Все хотят быть нами. Все хотят летать. Нам бросают цветы. Нам аплодируют стоя. Вот это – вот это настоящая индустрия развлечения. Кто угодно спросите меня – и я отвечу.

Кто угодно: Хочешь попасть в телевизор?

Я: Да.

Кто угодно: Хочешь сыграть роль противного мальчишки, который срет на кухонный стол своих родителей?

Я: Нет.

Кто угодно: А что ты тогда хочешь?

Я: Хочу быть гимнастом н трапеции.

Кто угодно: Ты слишком маленький. Мы тебе не разрешим.

Я: Тогда я хочу быть белоголовым орланом.

Кто угодно: Вот поэтому мы и не задаем таких вопросов пятилетним детям.

Я: Что смешного в мальчике, срущем на кухонный стол?

Кто угодно: Понятия не имею. Но, похоже, людям нравится.

Я: Вам не кажется, что смотреть по телевизору на срущего мальчика – это какое-то извращение?

Кто угодно: Бред какой-то. Зачем ты говоришь такие глупости?

Я: Потому что это правда. Зачем еще нужно что-то говорить?

========== 21. ==========

Я не помню, как добрался до седьмого окошка. Не помню, как вышел из цирка. Не помню, как стучал, чтобы меня впустили. Не помню, как протискивался мимо неотразимой девушки из первого окошка. Я не помню, как считал выручку, но деньги уже лежат в застегнутом пакете, а мой отчетный листок заполнен и подписан. Подписан мной. Понятия не имею, где я был последний час. Последнее, что я помню, это как я смотрел выступление цирка.

До следующего выступления у нас час перерыва. Половина кассиров выходит на улицу покурить и позвонить близким людям. Я думаю о своих близких. Потом – о том, что случилось в реальном мире утром. Потом выхожу и звоню отцу.

– Привет, Джер, как работа? – спрашивает он.

– Нормально.

– Хорошо.

– Ты с клиентами? – спрашиваю я. Он всегда с клиентами.

– Не-а. Решил заехать в тот дом с бассейном под крышей. Никому не говори, ладно?

– Конечно, – отвечаю я и не говорю больше ничего: жду, что скажет он.

– Да уж… с утра было нечто, – произносит папа.

– Ага. Впрочем, моя жизнь сплошное нечто, можно было привыкнуть, – отвечаю я. – Во всяком случае… ну… с Ташей.

– Да уж, – неловко соглашается папа. – Она преувеличивает.

Нет бы сказать: «Она заслужила. Нечего было пытаться тебя придушить!» Ничего такого.

– Мне нравятся девушки, – отвечаю я. – Она врет.

– Тебе не нужно оправдываться, – произносит папа. – Имей в виду, мы будем любить тебя любым.

Кажется, это какой-то шифр. Как будто он ей поверил. Как будто он тоже считает, что я по мальчикам.

– Они вызывали полицию? – спрашиваю я.

– Чего? – Папу отвлек навигатор, предупредивший о повороте. – Нет. Нет, конечно. Все в порядке.

Я укусил сестру в качестве самозащиты, потому что она пыталась убить меня прямо на глазах у родителей. Все в порядке. Как же еще? Я слышу, как папа открывает дверь, закрывает ее и бормочет что-то о коде.

– Слушай, обсудим все дома? – предлагает папа. – Сегодня вечером. После работы. Выпьем немного. Когда ты освободишься?

– Я не вернусь домой, – отвечаю я и сам удивляюсь. Я топаю ногами по земле, чтобы проверить, не стою ли я на мороженом. Не-а, по ногами все еще бетон.

– Вернешься, куда денешься, – отмахивается папа. – Тебе шестнадцать. Ты живешь с нами. И мы со всем разберемся, обещаю. – «Щенка, хомяка, роликовые коньки, бейсбольные карточки – обещаю, обещаю, обещаю».

Я слышу, как папа поднимается на главное крыльце и тяжело дышит, забравшись на него.

– Я не вернусь, – повторяю я. – Пока она живет с вами – не вернусь. – Когда я это говорю, меня захлестывает волна: страх, паника и тигриная ярость.

– Давай потом поговорим, – отвечает папа, со скрипом распахивая дверь. – Поверь мне, все будет хорошо.

– Я не вернусь, – отвечаю я.

Повесив трубку, я пробираюсь между тощими курильщиками на задний двор РЕС-центра с огромной парковкой и разгрузочной станцией. Я слышу чьи-то вопли и подхожу поближе, чтобы посмотреть, кто кричит. Там стоит высокий, толстый, лысый мужик, а напротив него два тощих парня. За ними сидит женщина с чемоданом. Тощие парни орут прямо в лицо лысому:

– Мы нахрен сваливаем, Джо, – говорит один из них.

– Это полная хрень, – говорит другой.

– Завтра будем в Филли, потом уходите на здоровье, – говорит, видимо, Джо. Он чешет лысый затылок. – Я только что заплатил вам! Какого хрена вы меня так подставляете?

– В жопу Филли и тебя тоже! – кричит первый парень, и все трое разворачиваются и уходят от Джо. Я напряжен: как ни странно слышать это от грызущего лица, сворачивающего шеи и кусающего собственную сестру столового сруна, я не очень люблю конфликты.

– Сами идите в жопу! – кричит Джо. Потом с минуту стоит и злится. – Попробуйте теперь выбраться из этого сраного городка!

Я разворачиваюсь и натыкаюсь на девушку из первого окошка и другого кассира.

– Простите, – говорю я. – Не заметил, что вы тут.

– Мы услышали крики, – отвечают мне.

– Все уже кончилось, – сообщаю я.

«Все кончилось, Джеральд. Попробуй теперь выбраться из этого сраного городка».

========== 22. ==========

Девушка из первого окошка и другая кассир развернулись и пошли обратно к боковому входу. (Я упоминал, что у нее самая классная задница в мире? Наверно, не упоминал. Мужские камуфляжные штаны – хорошая штука, вот и все что я скажу.) Я отхожу к заднему крыльцу, сажусь на ступеньку и наблюдаю за людьми. Вокруг довольно тихо. Бродит охрана, занимаясь своими охранными делами. Может, стать охранником? Я достаточно мускулистый. Это наверняка лучше, чем продавать хот-доги. Кажется, сказав папе, что не вернусь домой, я все испортил. И все же мне права очень не хочется домой. Однако другого выхода у меня нет.

У подножия ступенек появляется парень примерно моих лет. Он очень высокий, и его волосы отросли ровно настолько, чтобы стянуть их в хвост. Поднимаясь по ступенькам, он оглядывается через плечо на разгрузочную станцию, а как только его становится оттуда не видно, он достает пачку сигарет и закуривает. Потом орет:

– В жопу все!

Честно, я подпрыгиваю. Он замечает движение и поворачивает голову в мою сторону, давая понять, что видит меня. Я кричу в ответ, близко не так громко, но с душой:

– В жопу все!

Секунду мы смотрим друг на друга. Я думаю все то, что Джеральд думает при виде новых людей: он узнал меня, он видит таблицы поведения и все пустые места, он в любой момент откроет рот и скажет: «Привет, ты же Срун!» Он поднимается еще на несколько ступенек и садится в трех ступеньках от меня, так, чтобы можно было поговорить.

– В жопу все, понимаешь? – спрашивает он.

– О да, чувак, понимаю. Просто. В жопу. Все.

Мы смеемся. По-настоящему. Ему приходится вытереть нос: от смеха у него текут сопли. Я не знаю, по-настоящему ли смеюсь я. Думаю, что да.

Отсмеявшись, он спрашивает:

– Ты тут работаешь, да? – Я киваю. – Хорошо платят? – он долго, отчаянно затягивается сигаретой.

– Ну, все лучше, чем ничего.

– Я ни хрена не зарабатываю. Пока не стану взрослым.

– Жуть.

Мы молча сидим, и я пытаюсь понять, какой у него акцент. Он явно не местный. Похоже, у него южный выговор. Но не очень сильный.

– И сколько еще лет так? – спрашиваю я.

Он затягивается:

– Мы работаем над выступлением не меньше остальных, понимаешь? – Теперь у него акцент жителя Нью-Джерси. Или Нью-Йорка.

– Ты работаешь в цирке? – спрашиваю я. Он смеется, и из его носа выходит дым.

– Я и есть цирк, чувак. Каждый сраный день моей сраной жизни.

С разгрузочной станции раздается крик толстого лысого Джо:

– Куда пропал мелкий засранец? Я ясно сказал – прибраться до спектакля! Бесполезный сукин сын!

– Ого, – говорю я, потому что не знаю, что сказать. Потом добавляю: – Слушай, в чем прикол клоуна-стоматолога? Что в нем смешного?

– Понятия не имею, – отвечает он. – Никогда не понимал, зачем нужны клоуны.

– Ты часть цирка и все равно не понимаешь?

– Не-а, по-моему, они просто тупые, – он затягивается сигаретой. – Но детям нравится.

– Вот как. По-моему, детям не должно нравиться смотреть, как клоун выдирает себе зуб, – замечаю я. – Видимо, я уже не ребенок.

– Сколько зарабатываешь? Семь баксов в час? Восемь?

– Семь пятьдесят.

– Ты повар?

– Не-а, стою за кассой. Ничего, зато из дома выбираюсь. – Парень хмыкает. – Чего?

– Черт, все бы отдал, чтобы выбраться из своего дома.

Он делает последнюю затяжку и давит сигарету ногой, хотя скурил только половину. Потом показывает на стоящие на парковке цирковые автобусы:

– Знаешь, сколько лет я хочу все это подорвать? – спрашивает он. – Я даже знаю, как. Я мог бы. Мог бы все взорвать. Чтобы вся эта хрень закончилась. Для всех нас.

– Ого, – говорю я. Кажется, я нашел свое второе я. «Привет, второй Джеральд. Рад знакомству. Хочешь, вместе взорвем мир? Да-да, весь чертов мир?»

– Но не могу же я взорвать собственную семью? У меня есть сестры. Племянники и племянницы. И бабушка…

Тут он замолкает, потому что Джо снова кричит: «Найдите мне этого мелкого говнюка и засуньте его в сраный автобус! Чтоб через час все блестело!»

– Ага, – соглашаюсь я. – Всю семью взрывать нельзя. Плавали, знаем.

– Правда что и?

– Ага.

– Нам надо дружить. У меня нет друзей, почему бы не подружиться с другим таким же ненормальным?

При мысли о том, что он назвал меня ненормальным, у меня ноет сердце. Но тут не поспоришь.

– Надо дружить, – соглашаюсь я. – Дашь свой номер?

Я диктую ему свой, он забивает его в телефон и присылает мне сообщение: «Я Джо-младший». Я добавляю к себе его номер и отвечаю: «Я Джеральд». Тут он, наверно, должен бы уставиться на меня, ткнуть в меня пальцем и сказать что-нибудь про Теле-в-жопу-Тётю, но он ничего не говорит.

– Убил бы кого-нибудь, чтобы с вами поехать, – признаюсь я. – Тут полный отстой.

– Поверь мне, настоящий отстой – это моя жизнь. Слушай, ты зарабатываешь семь с половиной баксов в час, у нас ты никогда столько не заработаешь. Большой Джо тот еще скряга. – Как по команда, Большой Джо орет снова. – Черт, мне пора. Папа в гневе.

Он спускается по ступеньке и идет по парковке. Его отец орет всякие гадости, а он, не обращая на него внимания, подходит к автобусу, встает в укромном месте и закуривает новую сигарету.

Я вдруг понимаю, что хочу быть им, хотя знаю его пять минут.

– В жопу все! – кричу я ему в спину. Он кивает. Уходя, я слышу его крик: «В жопу все!»

========== 23. ==========

Девушка из первого окошка напомнила мне свое имя, но я все еще им не пользуюсь. Я просто улыбаюсь ей, боюсь ее и хочу понюхать ее волосы. Звучит стремно, но я совсем не в этом смысле. В суете перед шоу я кидаю на нее взгляд и вижу, что сегодня она чем-то расстроена. Я вспоминаю, как встретил ее в перерыве в уголке курильщиков. Она тихо говорила по телефону. И не улыбалась, как обычно. Тогда я подумал, что она злится за то, что я сказал, когда они с подругой пришли узнать, откуда крики, но теперь я подозреваю, что я тут ни при чем. Поэтому по пути за новой порцией хот-догов для ее окошка я здороваюсь:

– Привет.

– Привет, – отвечает она, и по ней ясно видно, что улыбаться она не будет. Я улыбаюсь сам, но она все равно не улыбается. Кстати, если я в пяти футах от нее, мне не хочется никого убивать.

Когда начинается выступление цирка и толпа редеет, я подхожу к первому окошку: она пишет что-то в своей книжечке, опираясь на стойку. Я не хочу, чтобы она думала, что я читаю через плечо, поэтому встаю подальше и жду, пока она закончит.

– Ого. Джеральд, хорош подкрадываться.

– Все в порядке? – спрашиваю я.

– Нет, – вздыхает она.

Я киваю, и мне хочется обнять ее, потому что по ней видно, что ей не помешали бы объятия. Но Роджер говорит, что нужно перестать думать, будто я знаю, кому что нужно. Он сказал: «Из-за твоего… необычного детства ты воспринимаешь себя более выраженно, чем большинство». Помню, с каким раздражением он поглядел на меня, когда я ничего не понял.

– Ты думаешь, что мир крутится вокруг тебя, – перевел он.

– Я так не думаю.

Что Роджер может знать? Он просто парень вроде меня, только с дипломом каких-то занюханных курсов по борьбе с гневом. Ненавижу, когда он начинает разговаривать, как весь из себя психолог. Я завожусь от одной мысли о нем. Лучше посмотрю на девушку из первого окошка:

– Я могу чем-то помочь?

Она хихикает:

– Только если у тебя есть волшебная машина времени.

– А если она у меня есть?

– Тогда перенеси меня в будущее, года на два. Желательно, чтобы у меня были кое-какие деньги и я уехала в какое-нибудь интересное место. В Марокко там или в Индию.

– Ого, – говорю я, потому что никто на моей памяти туда еще не хотел. Я вообще не уверен, что за неполные семнадцать лет жизни слышал от кого-нибудь слово «Марокко».

– Поедешь со мной? – спрашивает девушка. Я хочу, чтобы она улыбнулась, поэтому отвечаю:

– Поеду, – хотя не хочу ни в Индию, ни в Марокко.

– Правда? – спрашивает она. – Ты захотел бы со мной поехать?

– Конечно, – отвечаю я. – В смысле, конечно, я ничего не знаю про Индию…

– Я не могу тебя разгадать, – говорит она. – Сначала мне кажется, что ты ничего, а через минуту… ты, не знаю… я просто не могу тебя разгадать.

– Я загадка. – Так называет меня школьный психолог.

– Загадка, – повторяет она. И улыбается. Я улыбаюсь тоже.

Тут подходит Бет. У нее включен режим управляющей, и я вряд ли когда-нибудь увижу ее другой. Но, похоже, за стенами РЕС-центра она ничего так, интересная. Иногда к ней сюда приходят друзья и они все вместе строят планы на выходные. Однажды какой-то чувак предложил искупаться голышом. Я подумал, что, наверно, никогда в жизни не буду купаться голышом.