Текст книги "Парень из реалити-шоу (ЛП)"

Автор книги: A. S. King

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Няня склонила голову к правому плечу:

– Значит, ты не можешь убирать в туалете, потому что тебе не нравится запах какашек?

Таша кивнула, потому что кивнула мама. Настоящая няня раздраженно взглянула на Ташу.

– И когда она вам сказала? – спросила ТелеТётя.

– Сегодня утром, – ответила мама. – Бедная девочка.

ТелеТётя снова посмотрела на Ташу, потом – на настоящую няню, продолжавшую закипать. Фальшивая няня хлопнула в ладоши и тряхнула волосами, как в рекламе шампуня:

– Лизи, дорогая, на этой неделе ты теряешь два часа экранного времени, и у тебя остается пять. Поняла?

Лизи кивнула и улыбнулась. Не знаю, почему. Давать нам по семь часов экранного времени в неделю – дурацкое правило. Оно заставляло нас больше разговаривать друг с другом… или лучше друг друга избегать.

Следом ТелеТёля обратилась ко мне:

– Джеральд, ты заслужил обратно свой маленький компути-и. – Геймбой! Целый месяц его не видел! – А поскольку ты две недели выполнял все свои дела, вы с Лизи сходите в цирк, а еще ты получишь то, что бросил в свою коробку для наград. Сходи за ней, дорогуша.

Я бросился к коробке для наград, выудил оттуда клочок бумаги, на котором я накорябал: «Марожиное», – и отдал няне.

– О, мороженое! Я сама его обожаю. Какой у тебя любимый вкус?

– Клубничный, – ответил я.

– Прекрасно. Иди посиди на диване, пока я разберусь с твоей сест-ицей.

Она взглянула на Ташу и закусила губу. Мама встала так, чтобы Таша если что могла обнять ее и поплакать.

– Таша, – начала ТелеТётя, – я, конечно, очень сочувствую, что ты внезапно обнаружила у себя страх пере какашками, но все-таки ты не делала вообще ни одного из своих дел, даже тех, для которых вообще не нужно ходить в ванную, – значит, ты теряешь все экранное время на неделе. Никакого компьютера, телевизора и видеоигр.

Таша прильнула к маме, как будто ее ударили:

– Почему он повсюду срет, а наказывают меня? – проревела она.

ТелеТётя повернулась к маме:

– Джеральд снова куда-то покакал?

– Он так не делал с тех пор как… с моих туфель, – ответила мама. Да, так и было, а еще я больше не дырявил стены. Вот бы кто-то и про это вспомнил.

Няня снова повернулась к Таше:

– Давай мы составим тебе новый список обязанностей, и если мы соберемся включить туда что-то, что тебе не понравится, ты об этом скажешь. Поняла?

Таша злобно уставилась на меня, потом сказала испуганной маме:

– Это нечестно!

– Это честно, ведь тебе надо учиться помогать родителям, – ответила ТелеТётя.

– Ненавижу тупые таблички! – крикнула Таша.

– Ты сказала «тупые»! – заорал я с дивана. – Нельзя говорить «тупые»!

– Заткнись, мелкий срун! – завопила Таша. – Чтоб ты подавился своим сраным мороженым! – Она убежала к себе и заперлась.

Когда телевизионщики ушли, мама попросила папу сводить меня за мороженым. Мы пошли в «Молочника Блю Марш», и я заказал огромный клубничный рожок, а папа все время говорил по телефону с клиентом, которому пытался продать двухуровневый дом. Потом папа съел часть моего рожка, потому что сам я не смог бы его доесть.

– Сынок, я горжусь тобой, – сказал папа.

– Спасибо, – ответил я.

Когда мы вернулись домой, Таша сидела на диване, ела из миски мороженое и смотрела телевизор.

– Эй, я думал, ей запрещено! – крикнул я.

Мама, готовившая ужин, ответила что-то из кухни, но ее заглушил голос Таши:

– Заткнись, мелкий уродец! Проблемный ребенок здесь ты, а не я.

Тогда я поднялся наверх и сделал две вещи. Я насрал на розовую простынку Таши – в нижнюю часть, туда, куда она вляпалась бы ногами. Потом я заправил ее кровать и сел поверх кучи, чтобы получилась огромная, мерзкая липкая лепешка. В цирк мы с Лизи так и не попали.

========== 12. ==========

Давайте кое-что проясним: Лизи не звонит домой, потому что мама пыталась отговорить ее поступать. Не в открытую конечно, но по своей всегдашней привычке игнорировать среднего ребенка. Она никогда не напоминала Лизи почитать про университеты, не покупала ей учебников для подготовки к SAT. Однажды школьный специалист по профориентации позвонил к нам домой и спросил, почему у Лизи до сих пор нет никаких планов на поступление. Наверно, было что-то в мамином голосе, что выдавало, насколько ей срать, – потому что после разговора он начал добывать для Лизи информацию и помогать ей подавать документы. Когда начали приходить предложения из университетов, мама сказала две вещи: «В университете очень сложно влиться в коллектив» и «Вспомни, что было с твоей сестрой». Лизи не звонит домой, хотя прекрасно знает, что мне нужно поговорить с ней. Возможно, она курит слишком много травки, чтобы вспоминать обо мне. Вопреки маме она сумела поступить. Я хотел бы пойти по ее стопам – не просто убраться отсюда подальше, но и, может быть, тоже куда-нибудь поступить… хотя это будет непросто, ведь я в коррекционном классе и все время кого-нибудь бью. Мама с папой могли бы помочь мне, но вместо этого мама всегда разговаривала с представителями школы с таким же видом, как с ТелеТётей: «Что я могу с ним сделать?» В итоге, благодаря наименее любящему и заботливому человеку в моей жизни я наконец-то обрел кого-то любящего и заботливого. Моя настоящая мама – коррекционный класс.

Когда я возвращаюсь с физкультуры, Дейрдре заявляет, что потным я смотрюсь еще сексуальнее.

– Боже, Дейрдре, – отвечаю я. – Я так со стыда умру.

Она разворачивает инвалидную коляску и улыбается кривой улыбкой:

– Только потому, что ты хочешь меня, а я не твоя.

Я улыбаюсь. Потом замечаю, что ее правая нога свесилась мимо подставки, и наклоняюсь ее поправить.

– Пока ты не встал… – начинает Дейрдре, пока я встаю. Я немедленно краснею.

– Дейрдре, ты его смутила! – говорит Карен.

– Чувак, теперь тебе придется носить мешковатую одежду, – замечает парень по имени Келли. – Девочки чокнулись!

– Так, ладно, – произносит Флетчер, – может, на минуту отвлечемся от мускулатуры Джеральда и вернемся к линейным уравнениям?

– Ненавижу линейные уравнения! – возмущается парень по имени Келли.

– Ага, – соглашается мистер Флетчер. – Я тоже их ненавижу. Но вам придется их освоить, чтобы окончить школу, а вы же хотите ее окончить?

Я оглядываюсь. Дженни смотрит в окно. Дейрдре и Карен все еще с хихиканьем обсуждают мои руки. Келли так далек от линейных уравнений, что ему пришлось бы неделю ехать к ним на верблюде. Все остальные тоже отвлекаются. Кто на что. У Тейлор синдром дефицита внимания или что-то в этом роде, и чтобы сосредоточиться, ей приходится раскачиваться на стуле. Это выводит Ларри: он терпеть не может, когда она качается на стуле. Им всем чихать на линейные уравнения.

– Мне плевать, закончу я школу или нет, – произносит кто-то.

– Мне тоже, – соглашается Карен. – Многие великие люди никаких чертовых школ не заканчивали.

– А я бы хотела, – замечает Дейрдре. – Хотя бы для того, чтобы к сцене приделали чертов пандус и вся школа пять минут смотрела, как я поднимаюсь и спускаюсь обратно. Пусть хоть разок увидят, что мы с ними в одной сраной школе. – Во время этой тирады она выделяет много слюны. С ней так бывает при длинных монологах. Она берет одной рукой ладонь второй, вытирает тыльной стороной губы и хихикает.

– Следи за языком! – просит Флетчер.

Я представляю себе, как наношу боевую раскраску и поднимаюсь на сцену за дипломом. Я видел, как Лизи получала свой. К ней пришли только мы с папой, потому что за полчаса до выхода Таша «сломала запястье». Оно даже не распухло. Но мама все равно повезла ее в больницу на рентген. Если задуматься, я даже не понимаю, хочу я дожить до выпускного или нет. Вряд ли. Не то чтобы это важно. Ни для меня, ни для кого другого. Думаю, всех волнует только, посадят меня или нет. А я хочу только убраться отсюда подальше. В любом случае вряд ли я смогу учиться в университете.

– Может, отложим линейные уравнения на завтра? – предлагает Карен.

– Ага, – соглашается Тейлор, не переставая качаться. – Так будет лучше.

Комната взрывается всеобщим тихим шепотом. Я молча наблюдаю за Флетчером. Он слушает болтовню около минуты. Потом подносит ко рту два пальца и свистит. Его свист бьет по ушам.

– Давайте договоримся. К концу недели мы все научимся решать линейные уравнения. Они вам вполне под силу. – Он указывает на Ларри: – Ларри их уже освоил. Он решает линейные уравнения целый год. – Ларри кивает. Флетчер смотрит на меня – он знает, что я научился решать их в средней школе, – но ничего не говорит. Вместо этого он добавляет: – Если Ларри справился, вы тоже справитесь. И я, черт возьми, заставлю вас не просто понять их. Я заставлю вас их запомнить. А теперь вставайте. – Мы сидим. – Я сказал, вставайте. – Он поворачивается к Дейрдре: – Можешь отъехать вон туда? – показывает он на другой конец комнаты. Она отъезжает, а мы наконец встаем.

– Давайте немного встряхнемся, – командует Флетчер. – Вы сможете сесть только после того, как верно ответите на вопрос.

– Хрень какая-то! – заявляет Карен.

– Следи за языком. Я никакая это не хрень. Спорим, через десять минут все сядете. Смотрите сами.

Сначала он обращается ко мне:

– Джеральд, если пять плюс шесть равняется иксу, чему равен икс?

– Одиннадцати, – отвечаю я.

– Можешь садиться. – Он смотрит на Карен: – Если икс плюс три равняется двенадцати, чему равен икс?

– Девяти, – отвечает Карен.

– Можешь садиться, – повторяет он и переходит к Тейлор: – Пусть эм равняется десяти. Чему будет равен икс, если четырежды эм равняется иксу?

– Тогда икс равен сорока.

– Можешь садиться.

Я смотрю на Флетчера и понимаю, что он любит свою работу. Любит свою жизнь. Он счастлив сидеть в коррекционном классе и учить проблемных детей. Кажется, я не знаю больше ни одного взрослого, которому так нравилось бы жить. Большинство просто притворяется.

– Можешь садиться, – говорит он каждому, кто отвечает. Наконец садится последний. – Ну что, не так уж и сложно, правда? Завтра мы придем сюда снова и продолжим. А теперь готовимся уйти по домам.

Коррекционный класс долго собирается домой. Тейлор нужно взять куртку, сумку с учебниками и все остальное, и ей надо пять раз напомнить вытащить все из стола. Дейрдре надо помочь надеть куртку, а ее нога опять сползла с подставки, и Флетчер ставит ее на место и с оттяжкой встряхивает.

Вы когда-нибудь смотрели «Пролетая над гнездом кукушки» с Джеком Николсоном? Коррекционный класс очень мне его напоминает. Да, мы не сумасшедшие в психушке, где над нами издевается какая-нибудь неадекватная сиделка, но мы стали семьей, как они. Я постоянно езжу мимо психиатрической клиники и знаю, что люди заглядывают туда и видят пациентов психушки. А не людей. На коррекционный класс смотрят точно так же. Но все мы люди. Настоящие люди. Я чувствую себя героем Джека Николсона – некогда требовательным, неуправляемым, жестоким и пугающим вождем, которому сожгли мозг золотым правилом борьбы с гневом: «Ничего не требуй».

========== 13. ==========

Когда я вхожу в тренажерку, ко мне подходит Джеко:

– Эй, чува-ак, я помню, что здесь ты не дерешься, но может выйдем? Только ты и я?

– Братан, ты же не с Ямайки, хватит уже, – отвечаю я.

– В смысле – не с Ямайки?

– В смысле, ты с трех лет жил в товариществе Блэк-Хилл. Это же через два товарищества от меня. А еще ты учишься в частной школе за тридцатник в год.

Он толкает меня:

– Ты так и не ответил, щукин сын, – произносит он с убедительным ямайским акцентом.

– Буду ли я драться? – переспрашиваю я. – Не-а. Даже если ты оторвешь мне голову и нассышь в горло.

Мой психолог Роджер с радостью забрал бы Джеко в качестве эталонного образца. У него есть все классические признаки гнева: стиснутые зубы, мелкая дрожь… Я обхожу его, иду к пневмогруше и кидаю все свои вещи в угол. Потом я снимаю футболку и начинаю упражнение. Джеко что-то говорит, но я не слышу. Я останавливаю грушу левой рукой и спрашиваю:

– Кстати, зачем ты называешь себя Джеко?

Он несколько секунд смотрит на меня, не отвечая, и наконец уходит: кулаки сжаты, мышцы напряжены. Я снова берусь за грушу и представляю на ней лица. Лицо Таши, ТелеТёти, мамы. Таша. ТелеТётя. Таша. Николз. Таша. Оператор первого эпизода, говорящий: «Посмотрите на его краник!» Таша. Мама. ТелеТётя. Папа. ТелеТётя. Таша. Мама.

По мне струится пот. С лица и рук стекает боевая раскраска. Перья вождя падают на спину, потом на пол. Теперь я просто Джеральд. У меня горят руки и шея. Пневмогруша гипнотизирует меня, я очарован тем, как она всегда угадывает, когда я по ней ударю. Как она меня изучила. Она каждый день спасает меня от тюрьмы. К черту тюрьму.

Кто-то резко ударяет меня справа по ребрам. У меня безусловный рефлекс – выбросить назад правую руку и не смотреть, куда она попадет. Я останавливаюсь посреди удара и вижу Джеко. Он несет какую-то чушь, которую я не успеваю разобрать. Я начинаю пятиться – пусть он потанцует со мной. За ним стоят два его приятеля. Они гоняют меня по всему залу, лавируя между тренажерами. Джеко медленно размахивается, и я уворачиваюсь. Он ударяет быстрее – я уклоняюсь снова. Я спиной чувствую взгляды всего зала. Я слышу только барабанный бой у себя в голове. Я прыгаю с ноги на ногу. Я танцую с Джеко и чувствую, как сливаюсь со вселенной. Как будто я вождь племени и накурился пейотля.

Джеко наносит новые удары. Я уворачиваюсь. Я мог бы поймать его за кулак и бросить на пол. Я мог бы выбить из него дух. Если бы захотел, я мог бы убить его голыми руками и обглодать ему лицо. Вместо этого я заставляю его танцевать. Танцевать. Танцевать. Он начинает уставать. Он замедляется. Он потеет. Я вижу, как на его брутальных ямайских мускулах трясется американский жирок.

– Все! Хватит! – вмешивается тренер. – Ты – обратно к груше, – командует он мне. – А ты иди со мной, – говорит он Джеко, фальшивому ямайцу из среднего класса.

Я подхожу обратно к груше, но не продолжаю упражнение, а собираю вещи, надеваю футболку и иду к своей машине.

========== 14. ==========

Я не появляюсь в секции бокса до конца недели. Я не хочу отправляться в тюрьму из-за этого идиота Джеко. Они наверняка и об этом снимают реалити-шоу. «Подростки в тюрьме». «Прыщи и прутья». Мне наверняка хорошо заплатят за участие. Вся моя жизнь – последствия одного дерьмового шоу. Лучшее что они могут придумать – снять еще одно шоу о том, как я качусь по наклонной.

В среду мне очень хочется пойти потренироваться, потому что мне не хватает физической нагрузки, но вместо этого я покупаю себе пневмогрушу, и когда папа приходит с работы, мы вешаем ее в гараже рядом с ржавым турником. Папа встает к груше, но не может поймать ритм. Я показываю ему, как это делается. Он улыбается. Потом хмурится. Потом из подвала доносится ритмичный стук и мы поспешно выходим из гаража. Папа смешивает себе коктейль и удаляется в берлогу. Мама швыряет в кухонный комбайн первые попавшиеся фрукты и овощи и делает вид, что готовит какое-то экспериментальное фруктово-овощное пюре, хотя все мы знаем, что она просто пытается заглушить шум снизу. Я впервые задумываюсь, ради нас она все время заглушает звуки или для себя. Потом я задумываюсь – и тут же жалею об этом, – занимаются ли этим они с папой. «Ты знаешь свою маму».

Я отправляюсь в свой счастливый уголок и перед сном проживаю час Джердня. Джердень заканчивается уютным вечером. Мы с папой играем в пинг-понг в подвале. В Джердне в подвале все еще папин тренажерный зал, так что я занимаюсь со штангой, а папа бегает по беговой дорожке, потом я занимаюсь с новой пневмогрушей, потом мы снова играем в пинг-понг и папа побеждает. Потом мы поднимаемся наверх и папа не предлагает мне выпить и не пьет сам. Мы едим апельсины за кухонным столом, а мама рассказывает нам забавные случаи с работы. Да, в Джердне мама работает. Она не только переворачивает страницы журналов, притворяется, что готовит фруктовое пюре, и практикует спортивную ходьбу, и на столе нет никаких самодельных украшений. Потом звонит телефон – это Лизи и она просит позвать меня, потому что в Джердне Лизи звонит домой и разговаривает со мной. Мы целый час обсуждаем, как дела в университете и как живется в Глазго. Потом мы с родителями играем в «скрэббл», и я выигрываю. Мама с папой дают мне пять. Я набрал 233 очка.

Мне снится сон, от которого в пятницу я просыпаюсь в четыре утра. Я не могу заснуть обратно, потому что не понимаю, что значил сон, но знаю, что что-то важное. Сон такой. У меня что-то застряло в носу. В левой ноздре. Я подхожу к зеркалу, задираю нос и вижу в нем что-то огромное, похожее на огромную козявку. Я сую палец в ноздрю и выуживаю конфету «Hershey’s Kiss» в новенькой обертке. Из нее даже торчит бумажная наклейка с надписью «Kiss». Во сне я подумал: «Почему же она не растаяла?» Потом подумал: «Она в обертке, почему бы не съесть?» Я разворачиваю конфету и ем. Думаю, сон показывает, насколько я неадекватен. Сон показывает, что можно есть козявки из носа и видеть в них дорогие конфеты.

Последний час в коррекционном классе проходит прекрасно. Мы снова играем с линейными уравнениями – теперь с двумя переменными. Дейрдре снова притворяется, что флиртует со мной. Флетчер лучится радостью и поддержкой, как будто не знает, кто я такой. Как будто думает, что не зря тратит на меня время. Разве он не видит, что перед моим носом навеки повис микрофон? А отражатели? А прожекторы? Разве он не видит, как ходит со мной по школе оператор? Разве не сверкает у меня на груди полная черных пятен таблица моего поведения?

После школы мне сразу нужно идти на работу. Бет просит меня поработать в пятом окошке, а я говорю, что не могу:

– Мне нужно работать в седьмом, помните?

Она вздыхает:

– Но оттуда же ближе к кулеру и прочему!

Я развожу руками:

– Мне правда нужно седьмое окошко.

Она кивает и просит женщину из седьмого окошка перейти на пятое. Она меняет местами кассы, хотя мы еще не открывались и в них обеих лежит по сто пятьдесят долларов. Потом она снова вздыхает.

– Все в порядке? – спрашиваю я.

– Да, тяжелый день.

Никогда не видел ее такой подавленной. Бет шикарна. Она всегда шикарна. Я бы влюбился, если бы ей не было под пятьдесят. Она полная моя противоположность – она живет с собственном солнечном штате. Сокращение «СШ». СШ и ЗЛ расположены на противоположных побережьях. На ее побережье сплошные пляжи и волны под семьдесят пять градусов, а у меня скалы и ледяная вода.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спрашиваю я. Она качает головой и устало улыбается:

– Ты можешь проследить, чтобы всем хватало льда.

Я слежу, чтобы всем хватило льда, заворачиваю хот-доги и делаю все, чтобы Бет перестала вздыхать. Она не должна быть такой.

– Эй, Срун! – кричит из прохода Николз. – Сегодня ты будешь хорошим мальчиком или мне придется спустить на тебя Тодда?

Тодд, похоже, жалеет, что пришел с ним. Николз ведет себя по-идиотски, а еще Тодд прекрасно знает, что я вырублю его с закрытыми глазами. Я продолжаю заворачивать хот-доги и слышу только шум в ушах и биение собственного сердца.

А потом появляется она. Она стоит рядом и говорит:

– Джеральд, давай я тебе помогу?

Я ошеломлен и не знаю, что делать и говорить, так что я просто киваю и мы молча вместе заворачиваем хот-доги. Она берет большие хот-доги и заворачивает в серебряную обертку, а я заворачиваю обычные в синюю. Остальные пять кассиров занимаются чем-то еще. Мне плевать. От нее пахнет ягодами.

– Почему ты все время в седьмом окошке? – спрашивает она.

– Не знаю.

– Правда не знаешь?

– Меньше народу. И нет аппарата для расчета картой.

– Ой, ненавижу его, – кивает она и морщит нос.

– Ага.

– Ага.

Я минуту думаю, как продолжить разговор, и спрашиваю:

– Так, может, тоже сменишь окошко? Второе и пятое тоже не принимают карты.

– Во втором я стоять не могу, – отвечает она, – потому что, – ее голос падает до шепота, – мне нет восемнадцати.

– А в пятом?

– Мне… мне просто нравится первое окошко. Там я чувствую себя как дома. – Я не отвечаю, и она добавляет: – Теперь ты, наверно, считаешь меня странной.

Ее лицо вытягивается.

– Нет, я… я всегда в седьмом окошке по той же причине. Мне здесь нравится.

Я не добавляю, что мне здесь нравится потому, что в первом окошке работает она и я в нее влюблен, хотя мы даже не знакомы. Нет, этого я говорить не стану.

– Ага, – отвечает она. – Думаю, у всех есть свои странности.

========== 15. ==========

Я несколько раз замечаю, как она смотрит на меня от своего окошка. Когда народу много, между первым и седьмым окошком много места. Я посчитал, пока ходил наполнять ведерко со льдом: девятнадцать шагов. Я начинаю думать, что встречаться со мной уже не слишком опасно. Да, конечно, Роджер считает, что девушки умеют доводить до ручки и мне не надо в это лезть, но она милая. И забавная. И мы оба странные. Она – потому что все время пишет в маленькой книжечке. Я – потому что раньше я повсюду срал. И потому что наношу боевую раскраску перед школой. И потому что в тринадцать лет я отгрыз одному парню кусок лица.

Здесь надо кое-что прояснить. Том Забыл-Фамилию сам напрашивался. Да, я сейчас говорю строго в недопустимых для борьбы с гневом терминах. Теперь я понимаю, что Том просто вел себя как кретин, а я сам виноват, что откусил от него кусок. Том не заслужил дырку в лице. Я не заслужил справедливости. Но как бы то ни было. Он всегда звал меня Сруном. Ни разу не назвал Джеральдом, вообще ни разу – только Сруном. В средней школе мы с ним два года подряд учились в одном классе – седьмой и восьмой класс. Как будто и без него в средней школе было просто.

Между уходом ТелеТёти и днем, когда я отъел кусок от Тома Забыл-Фамилию я отстал по учебе, потому что мне никто не помогал. Лизи могла, конечно, но я чувствовал себя слишком тупым и не всегда просил ее о помощи. В восьмом классе мама снова подала заявление на перевод меня в коррекционный класс. Думаю, это была ее цель в жизни. В начальной школе ей отказали, потому что я нормально справлялся с обычной программой. Но средняя школа – это средняя школа. И всю первую четверть восьмого класса этот Том называл меня Сруном, а учителя закрывали глаза. Я не мог сосредоточиться и получал в основном D и F. Потом настал тот судьбоносный день – и Том ничего особенного не сделал. Просто в очередной раз назвал меня Сруном. Мимоходом: «Эй, Срун, передай учебник» – и я превратился в голодного тигра. Думаю, меня пытались оттащить, но я успел укусить его в руку и в плечо, а потом вонзил зубы ему в щеку. Я откусил кусок, как будто он был яблоком. Потом выплюнул. Том завопил. Думаю, что-то во мне сломалось. Сначала я пять лет запирался в своей комнате и всем было глубоко плевать, потом меня полтора года без перерыва звали Сруном, а потом я откусил ему кусок лица. Иногда такое случается.

Николз появляется только в конце второго хоккейного периода, и, завидев его издалека, я смотрю на Бет и мысленно прошу ее подойти. Она узнает Николза и делает вид, что злится, чтобы он принял ее за стерву.

– Ваши документы? – просит она.

Тодд Кемп сразу уходит, но Николз просто стоит и смотрит на нее. Он ей на один зуб, и она смотрит на него в ответ. Он ухмыляется своей постоянной саркастической ухмылкой, как будто он выше нас. Потом уходит, Бет кивает мне и обводит рукой идущую к нам толпу:

– Держись, будет жарко.

Я поднимаю глаза: передо мной стоит Таша. Я тут же оказываюсь в Джердне, где уже ждет миска с мороженым и билеты в цирк для нас с Лизи. Таша стучит пальцами по стойке:

– Крендель, большой хот-дог и пепси.

– Не-а, – отвечаю я. Бет слышит мой ответ и держится рядом.

Я в Джердне, и мне плевать, кто что подумает, потому что Таши не существует, значит, она не получит ни кренделя, ни большого хот-дога, ни пепси. Те, кого нет, не могут покупать, есть и уносить с собой то, что существует. Это очень просто.

– Чувак, принеси мой заказ, – настаивает Таша.

Я не отвечаю. В Джердне мы с Лизи любуемся потрясающим номером с трапецией и охаем и ахаем, поедая чудесное мороженое.

– Ты дебил, – говорит Таша. Я не отвечаю, потому что говорить с кем-то, кого нет, все равно что говорить с самим собой. – А, забудь, – она идет покупать крендель у кого-нибудь другого.

Бет убеждается, что я нормально обслуживаю следующего посетителя, и уходит обратно помогать более загруженной части киоска, где работает девушка из первого окошка. У девушки из первого окошка есть имя, но я не буду им пользоваться, потому что девушки бывают двух видов и с вероятностью пятьдесят процентов она относится к худшей их части. Если она действительно к ней относится, а я буду называть ее по имени, у меня появится новый триггер, а мне не нужен новый триггер.

После того как мы закрываемся, протираем стойку и моем пол, я выхожу и вижу, что она стоит и ждет, когда ее отвезут домой. Я больше всего на свете хочу предложить подвезти ее, но мне нельзя подвозить красивых девушек. Я могу стать опасным. Поэтому я встаю рядом и разговариваю с ней, пока на площадке разгружается группа, выступающая следующим вечером. Это цирк – как будто привет из Джердня. Интересно, у них есть трапеция?

– Папа всегда до хрена задерживается, – произносит девушка.

– Мой тоже. Думаю, поэтому мне в шестнадцать купили машину. Чтобы не служить личным такси.

Я рад, что она ничего не говорит про машину. Мне становится стыдно. Как будто я заработал огромное богатство, испражняясь на глазах у всей страны. Я не знаю, что еще сказать, и просто стою рядом с ней. Рядом с РЕС-центром начинается неблагополучный район. Днем тут безопасно, но я не хотел бы, чтобы, скажем, Лизи ждала тут вечером одна, поэтому я стою с девушкой из первого окна, пока не приедет ее отец.

– Как думаешь, что это? – спрашивает она, глядя, как циркачи вытягивают из кузова грузовика что-то большое.

– Не знаю. Может, батут? Или какой-нибудь помост?

– Голосую за батут. – Она щурится. – Кажется, там раскладные ножки.

Раздается гудок машины. Девушка поворачивается к дороге и прощается. Я еще несколько минут смотрю, как разгружают цирк, и еду домой. Дома Таша и голый слепой крысеныш заперлись в подвале и шумят, как на скотном дворе, а мама уже легла спать и не косит не успевшую отрасти траву и не убирает несуществующие листья, чтобы заглушить шум и сделать вид, что у нас все хорошо.

========== 16. Эпизод первый, сцена 36, дубль первый ==========

На последней неделе ТелеТётя уехала, но оставила по всему дому камеры наблюдения. Это было страшновато. Я начал закрываться полотенцем, когда одеваюсь. Я всегда смотрел в пол. Я перестал ковырять в носу.

Однажды мы смотрели телевизор в гостиной и мама с папой разошлись по дому по своим делам. Таша сидела спиной к камере и была в своем репертуаре – обзывалась, тыкала в меня пальцем и втирала мне в лицо слюну. Потом, поскольку я ни на что не отреагировал, она зажала мне рукой рот и нос и держала, пока я не побелел. Когда я заплакал, Лизи сказала:

– Таша, отстань уже от него.

В ответ Таша ударила меня. Низко, чтобы камеры не зафиксировали. Прямо по яйцам. Отдышавшись, я налетел на нее, как поезд, и бил ее снова и снова, а она орала и ругалась. Наконец я свалил ее с дивана, взял первое что под руку попалось – огромную доску из красного дерева с вырезанной на ней рыбой, которую родители купили во время медового месяца, – и почти ударил Ташу по голове, но вовремя пришел папа и оттащил меня. Камеры все засняли.

Мама с папой знали, что их снимают, поэтому пытались воспитывать меня, как учила ТелеТётя и ее система трех шагов. Когда она раздавали наказания, мне казалось, что я плыву у самого морского дна, задержав дыхание. Мимо проплыл кит и задел боком мою спину. Мимо проплыл косяк рыбы, поднял вокруг меня водоворот из рыбок и исчез вдали. Я видел отсюда поверхность воды и мутный свет солнца, но мою щиколотку что-то удерживало. Мне было пять лет, и я уже крепко запомнил: когда я вдохну, я умру.

========== 17. ==========

В субботу мне нужно быть в РЕС-центре к одиннадцати утра: там выступает цирк. В девять я уже сижу за обеденным столом с мамой и папой. Мы ведем себя очень прилично: мама читает выпуск «Мира ходьбы», а папа рассказывает о прекрасном доме на другом конце города с плавательным бассейном под крышей и тремя верандами.

– Просто шикарный дом, и продается за четверть настоящей цены. Сам бы купил, если бы мог.

Он выкладывает на стол распечатки с фотографиями, мама отрывается от журнала и смотрит на них. Шум внизу начинается тихо – с парочки взвизгов и тихих звуков, как у стиральной машины. Потом по накатанной: «ба-бам, ба-бум, ба-бам, ба-бум, ба-бам». Я рассматриваю фотографию из электронного каталога недвижимости. Бассейн, похоже, хорошо подогревается, а еще туда можно столкнуть Ташу и списать на несчастный случай. Или обвинить мистера Крысюка Фургонса.

– Действительно, купи, – отвечаю я. Мама хмыкает через нос, выражая крайнюю степень скептицизма.

Я пододвигаю к себе другие фотографии. Это действительно обалденный дом. Даже с учетом всех реалий рынка мы останемся в плюсе, если продадим наш дом и переедем. Там больше участок. Другая школа. Возможность начать жизнь заново. Может быть, мы сможем съехать, когда Таша куда-нибудь выйдет, и забудем сказать ей наш новый адрес. «Ба-бам, ба-бум, ба-бам, ба-бум».

– Наш дом же можно дорого продать, да? – уточняю я.

Папа кивает:

– Как минимум за четыреста. Как минимум.

– Никуда мы не переедем, – припечатывает мама. Она встает, открывает нижний ящик шкафчика у раковины и достает миксер. – Я не съеду из огороженного товарищества в какой-то домик посреди леса. Здесь я чувствую себя в безопасности.

Мама открывает холодильник, наливает в миксер яблочного сока и йогурта и заводит его.

– Мы сэкономим на взносах в товарищество! – кричит папа, перекрикивая миксер. – И на налогах!

Мама включает миксер на полную мощность. Мы все еще прекрасно слышим «ба-бам-ба-бум-ба-бам-ба-бум» из подвала.

– Ага, – поддакиваю я папе. – А еще там не будет крыс в подвале.

Папа собирает документы и фотографии и кладет обратно в папку. Мама стоит и делает вид, что делает смузи, хотя мы все знаем, что это не так. Я встаю, подхожу к двери подвала, пинком распахиваю ее и ору:

– Боже, да прекратите вы на хрен или нет? Пора взрослеть и съезжать! Заткнитесь уже к черту! – Я хлопаю дверью.

Мама выключает миксер, и мы молча смотрим друг на друга. Родители смотрят на меня с таким видом, как будто я только что выстрелил в ногу медведю – как будто здесь на нас может напасть медведь. Я смотрю на родителей с таким видом, как будто я не против встретить медведя. Я и его могу убить голыми руками.

Через несколько секунд шум начинается снова, причем очень громко, и Таша нарочито вульгарно стонет, и папа встает, замачивает тарелку и ставит ее в раковину, а мама стоит у миксера, положив левую руку на крышку, а правой нащупывая кнопку «перемешать», а потом мы слышим, как они оба… ну, знаете… завершают, и через пятнадцать секунд Таша стоит в кухне в купальном халате. Мы с родителями просто застываем и разглядываем ее: ее только что осеменили, ее волосы стоят дыбом, щеки порозовели, вчерашний макияж обтек вокруг глаз.