Текст книги "Эффект Доплера (СИ)"

Автор книги: А. Артемьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Хорошо это?

Или же нет?

========== Глава 6 ==========

Сэм молчит до тех пор, пока я не въезжаю на широкую трассу, проезжаю мимо нужного поворота, но затем разворачиваюсь и мчусь обратно по дороге, плавно съезжающей направо. Не понимаю, зачем, но я еду к тому самому месту, где умерла Джуди. Я устроил пожар в доме, уничтожил остатки всего живого в том злачном месте. Я сжёг тела, не смог похоронить Джуди по всем законам и правилам. Может, ещё и поэтому она до сих пор является ко мне во снах. Она умерла рядом с моим отцом, у которого насквозь была прострелена голова. Моей девушке пустили пулю в живот, она умерла у меня на руках, впервые сказав, что любит меня, жаль только, что слова эти были сказаны насильно, вернее, на прощанье. Они ударили по моим нервам – я впервые заплакал за такое долгое время. Однажды маленький пятилетний «я» пустил слезу, но на похоронах матери. Особняка больше нет, я его сжёг. Выходит, я везу Сэм к пустому фундаменту, остаткам древесины, кирпичных стен и пепла, если его ещё не развеяло.

Хотя, конечно же, его развеяло. Целый год прошёл.

Много людей побывало на этом месте, ведь раньше там был особняк Прайсов, самых влиятельных людей в нашем городе. Подростки фотографировались в сгоревшем здании. Долгое время это считалось местом преступления, не знаю, может, многие так считают и по сей день.

– Каким был твой любимый возраст? – спрашиваю я, понимая, что до места назначения нам ещё ехать минут пять-десять.

– Семнадцать.

– Я ожидал, ты скажешь что-то вроде пяти или десяти. Почему именно семнадцать?

– В этом возрасте уже не чувствуешь себя наивной дурочкой, как в шестнадцать. Ты взрослеешь, но недостаточно, как в восемнадцать или двадцать, чтобы почувствовать давление со стороны родителей, ведь тебе срочно нужно съезжать и заводить свою семью, идти работать и так далее. Тебе просто семнадцать, ты еще не совсем взрослая, но и уже не наивная школьница. Ты можешь дать отпор. Или сбежать, – последние слова Сэм говорит грустным голосом.

Мы некоторое время молчим, затем она задаёт встречный вопрос. Я отвечаю:

– Четыре года. Да, это банально. Но в этом возрасте моя мама была ещё жива. Я до сих пор помню, какими тёплыми были её пальцы, когда она гладила меня по щеке на ночь. Я помню её голубые глаза, которые с любовью смотрели на меня двадцать четыре часа в сутки. Я был её маленьким героем, она любила меня больше всех на свете.

– Что с ней произошло? – Сэм вдруг посерьезнела и внимательно посмотрела на меня. В её взгляде есть капля сочувствия, но и любопытство тоже.

– Мой отец довел её до самоубийства, ровно так же, как твоя мать довела до этого твоего брата.

Не знаю, почему Сэм вообще решила, что её брат погиб из-за матери. Да, она обращалась с детьми, словно тиран и деспот. Она била их ремнём. Ей было плевать на психику своих детей. Но, может, этот парень решил уйти из жизни вовсе не из-за матер?

Выражение Сэм стало настолько холодным, будто она хотела заморозить меня насмерть. Может, зря я вспомнил о её брате? Всё-таки, о плохом не стоит вспоминать.

– Я не хотел тебя расстроить, мы больше не будем вспо… – говорю я, но она меня перебивает.

– Нет. Если человек умер, о нём нельзя забыть, никогда. Даже и пытаться не стоит. Ты можешь спрашивать о брате. То, что произошло – этого не изменишь.

Я задумываюсь над тем, смогу ли когда-нибудь забыть Джуди? Сэм права – это невозможно… да и неправильно.

– Я раньше любила осень, а теперь она нагоняет тоску, смывает ливнями все мои надежды на светлое будущее, – говорит Саманта, глядя в окно. Может, мы просто повзрослели? В детстве я любил осень. На самом деле, в раннем возрасте я любил многие вещи, которые ненавижу сейчас.

Я заезжаю по тропинке к тому самому месту, где раньше было кирпичное высокое ограждение – оно же и осталось на месте, а вместо дома, к сожалению, лишь ровная поверхность.

– Куда ты меня привёз?

– Здесь умерла моя мать. Здесь погиб мой отец. Здесь я потерял свою девушку.

Кирпичные стены, полусгоревшие деревянные планки и прочий мусор, а затем переводит взгляд на меня. Я останавливаю машину возле ограждения, пожимаю плечами и говорю:

– Смерть у нас в крови.

Она, кажется, ошарашена. Немудрено. Я сам до сих пор в ужасе. До последего надеюсь, может, я сплю, а когда проснусь, Джуди лежит в больнице, после операции на сердце. Мне придётся её навестить. Я увижу её, скажу, что все будет хорошо, и что она умница, пережила такую сложную операцию.

Нет. Это не сон. Лишь пустые надежды.

Хватит мечтать, Кью. Ты уже далеко не ребёнок.

Мы вылезаем из машины и медленно идем по направлению к этой самой поляне. Ветер пытается сдуть нас с ног, сделать так, чтобы мы потеряли равновесие. Сэм цепляется за рукав моего пальто, закрывая половину лица шарфом. Её глаза прищурены, брови нахмурены. Я прекрасно её понимаю, в данный момент мы оба хотим очутиться у камина с кружкой чая в руках.

– Знаешь, у меня идея! – прикрикивает Сэм, пытаясь перекричать ветер. – Вернёмся в машину, ладно?

Нет. Не ладно.

Мы стоим ещё минут пять, она терпит изо всех сил, держит меня за руку, я считаю её героиней. Она стоит на месте, не двигаясь, ради меня, молчит. Ждёт, пока я осмотрю каждый сантиметр земли в этом дворе. Я вырос здесь. В этом доме погибла моя семья. Затем я сжёг дом, но легче-то мне от этого не стало. Когда люди умирают, их закапывают в землю, затем приходят выплакаться на их могилы. Я сжёг дом в надежде, что больше никогда о нём не вспомню. Но даже если у могилы не будет надгробного камня, родной человек всё равно придёт к ней по памяти. Так действуют воспоминания – ужаснейшее бремя, камнем свалившееся на мои плечи. Меня терзают сомнения, я хочу забыть все ужасные вещи, случившиеся в этом доме, никогда не вспоминать о том, как отец избивал меня в детстве, а когда мать заступалась за меня, он бил и её тоже. Хочу забыть, как Джуди умерла на моих руках, окрасив мои ладони в алый цвет. Но воспоминания играют с нами в мрачные и злые игры.

Я наконец решаю развернуться, потащить Сэм за собой и залезть в машину.

– А как же собака? – тяжело дышит она, пытаясь не закашлять. Снимает шарф, греет руки своим тёплым дыханием. Я качаю головой, может, это было глупой затеей? Нам следует вернуться. Найти собаку – значит сыграть в лотерею, где из тысячи билетов нет ни одного выигрышного.

К тому же, я понимаю, что забыл сказать Сэм о местонахождении моей прошлой квартиры во многоэтажном здании. На той крыше я и оставил собаку. Дверь, ведущую туда, не закрыл. Специально. Вдруг собаку найдут. Или она выберется сама, и будет скитаться по улицам до конца своих дней. Всё же лучше, чем смерть.

Я завожу машину, чтобы прогреть салон. С каждой секундой ноги Сэм дрожат всё меньше. Нужно принять решение, но порой это так трудно. Почему людям вообще следует делать постоянный выбор? Яичница с беконом или с курицей? Кофе или чай? Выбор, связанный с ублажением собственных потребностей намного легче, нежели всё остальное. Чаще всего мне хочется, чтобы решали за меня. И тут я вспоминаю, что я не один в этой машине.

– Сэм! – гавкаю я, от чего она вдруг резко дёргается. – Едем домой?

– Ты обещал Ариэль игрушку, – вспоминает Саманта.

Она права. Я твёрдо решил привезти Ари живую собаку. Решено, мы едем в город. Вдруг, получится?

– Ты напряжен, – замечает Сэм и тянется к бардачку. Едва она касается дверцы указательным пальцем, как ей на ноги вываливается куча стареньких кассет, знаете, такие были в далёких 90-х. Она долго перебирает их ловким движением пальцев, удерживая между ними по четыре пластиковых кассеты. Может, она фокусница?

Спустя какое-то время она взглядом указывает на руль. Мы ведь по-прежнему стоим. Девушка, шевельнув бровью, говорит:

– Мы едем, нет?

Я нажимаю на газ. Машина уже достаточно прогрета, поэтому мы вылетаем на трассу и мчим прямо в город. Саманта засовывает в магнитолу одну из кассет и блаженно улыбается, откинув голову назад и закрыв глаза. Я с интересом изредка поглядываю на это зрелище. На весь салон раздаётся громкая музыка, и Сэм начинает петь, как сумасшедшая, весело дёргая головой и всем телом.

– Во-о-о-т из ла-а-а-в!!! – орёт, как ненормальная. – Бэби, донт хёрт ми, донт…

– Так, хватит, – я резко обрываю её и вырубаю громкую музыку. Кассета резким движением вылетает куда-то на заднее сидение. Она грустно хмурится, а по выражению лица можно заметить – она хочет меня убить, совершенно точно. Но я, сам того не замечая, начинаю смеяться. Она вдруг меняет выражение глаз с убийственно-холодных на радостные и тёплые. Её карий цвет согревает мою душу изнутри, наполняя её теплом, словно мне внутрь залили горячий чай, обжигая внутренности. Я пытаюсь привыкнуть к этому ощущению внутри, но оно греет недолго. Вскоре Сэм портит момент своим последующим вопросом:

– Как она умерла?

Бам. Радости на душе как ни бывало.

О ком она спрашивает? О матери или о Джуди? Но не успеваю я спросить, как Сэм добавляет:

– Твоя мама.

Я вспоминаю лужу крови, которая тошнотворной красной струйкой текла по белому кафелю в ванной комнате. Мне было всего пять лет, а я уже получил тяжёлую психологическую травму и кошмары на ближайшие десять лет.

– Мой отец – крупный землевладелец. Мама же была обычной домохозяйкой, ну, не считая того, что она писала книги. Её звали Сэм, как тебя, – я едва заметно улыбаюсь, вспоминая, с какой заботой мать смотрела на меня по утрам, переворачивая очередной блин на сковородке. В нашем доме всегда пахло выпечкой и её сладкими духами, когда она была жива. Еще она частенько любила распевать различные песни, пританцовывая на ходу.

– Она написала книгу под названием «Бессонница на двоих».

После этих слов я понимаю всю абсурдность нашей с Сэм ситуации. Она округляет глаза и выпаливает:

– Я читала эту книгу, и её автор… Саманта Прайс. Боже! Я слышала о твоей семье в новостях. Твой отец – Норман Прайс?!

Что?!

Я резко вдыхаю собственную слюну, от чего начинаю кашлять.

Всё.

Конец моим секретам. Сэм перерубила своими словами все канаты, покрыла ад льдом, перевернула Землю с ног на голову. Я открыт перед ней, как краткое содержание книги. И теперь она прочла меня до конца. Похоже, мне пора бежать, пока не стало ещё хуже.

Сэм понимает. Она всё, кажется, понимает, поэтому и молчит. В её голове соединяются все ниточки воедино, связав крупный клубок шерсти под названием «убийство Нормана Прайса». Да, она знает, это сделал я.

Пожар не был случайным.

До неё доходит.

– Мы однофамильцы. Да, я тоже Прайс, разве это… – начинаю оправдываться я, но, кажется, эту девушку не проведёшь. Оно и понятно, почему – на моём лице ведь всё написано.

Меня раскрыли.

Боже, Кью, а на что ты рассчитывал? Думал, никто никогда не узнает, что ты сделал прошлой осенью?

– Твой отец виновен в смерти твоей девушки, – рассуждает Саманта. Я до последнего отпираюсь.

– Да что ты несёшь?

Эта девушка пытается оправдать мой поступок. Я лишь коротко киваю, дав ей понять, что её слова правдивы. Сэм умнее, чем кажется. Я мысленно молю свою спутницу о том, что она хоть как-то оправдает меня в убийстве отца. Не будет винить. Я защищал девушку. Но затем я понимаю, что мне не жаль – я не чувствую себя виновным в его смерти, хотя и сам застрелил его. Меня никоим образом не оправдаешь, даже если хорошенько попытаться.

– Кью, мне так жаль.

Она говорит это искренне, поэтому я обрываю себя на мысли выпрыгнуть из машины и убежать куда подальше. Вряд ли она сдаст меня копам. Она всего лишь знает мой секрет. Да, исход событий не из лучших, но, по крайней мере, она не среагировала на всё это как-то по-другому. Другая девушка бы на её месте давным-давно выпрыгнула в окно и убежала, сломя голову.

Через час мы въезжаем в город, я мчу прямо в тот двор, где жил раньше. Мы останавливаемся возле тёмного перехода. Между двумя подъездами огромная дыра, а вместо крыши – чей-то балкон. Этот переход слишком длинный. Мы выходим из машины, Сэм идёт сзади, а я стремительно шагаю вперёд. Прохожу мимо того самого места, где мы с Джуди впервые встретились. Не мешкая, иду дальше и вспоминаю, что на этом самом месте я прижимал её к холодной стенке и просил не кричать. Она ещё не знала, что я её сосед, поэтому испугалась высокого парня в чёрном пальто, который стремительно направлялся к ней в тёмном проходе. Помню, какими же испуганными были её большие зелёные глаза. Она была уникальной, особенной. Джуди была той, кто был мне нужен. Сама судьба свела нас вместе, ведь по-другому этого не назовешь. Мы жили на одной лестничной площадке. У меня в тот день убежала собака, через два дня мы с Джуди встретились в парке неподалёку от дома. Она искала мою собаку, оказалось, она жила с Джуд всё это время, а потом сбежала, видимо, в поисках хозяина. Позже я позволил этой девушке переночевать в моей квартире. Она провела там всего ночь, но когда на следующий день ушла в квартиру напротив, я понял, насколько же я одинок. С того самого дня я не смог больше спать без неё. Я стал зависим. Я начал искать её взглядом, входя в подъезд после работы, и это вошло в привычку. Через несколько дней я встретил её на крыше. Эта самая крыша снится мне в кошмарах. На этой крыше я оставил собаку. Нет, не ту. Тот пёс умер. Я же искал щенка, которого нашёл на дороге, а вернее – спас от проезжающей машины. Я нашёл маленькую Джуди в тот самый день, неподалёку от сгоревшего дотла дома. Сгоревшего вместе с телами. На той крыше я окончательно понял, что я влип. Влюбился, если быть точнее. Джуди любовалась звездами на ночном небе, а я любовался её прекрасным профилем. Она переехала ко мне, но позже мы узнали, что у неё порок сердца. Операция стоила больших денег. Мой отец предложил помощь, но взамен попросил подписать договор, свидетельствующий о том, что я согласен продать ему часть особняка. Особняка, в котором я вырос. Отец хотел снести здание и построить очередной завод или какой-нибудь сраный проект. Ради Джуди я решил, что сделаю это. Ради этой девушки я бы сделал всё, что угодно. Я убил ради неё. И едва моя ручка коснулась бумаги, я услышал голос. Её голос. Думал, мне послышалось, затем мне казалось, будто он просто засел в моей голове. На самом деле Джуди стояла в том самом кафе, где отец устроил встречу со мной, и умоляла остановиться, не подписывать договор, отшвырнуть ручку куда подальше. Благодаря ней дом остался цел. Да толку? Всё равно его пришлось сжечь. Да, по собственному желанию. По крайней мере, он не достался отцу. Хотя, опять-таки, смысл? Отец тоже мёртв. Сгорел вместе с домом. Позже я уехал на заработки, так как отец всё равно не дал денег – договор подписывать я отказался. Мать Джуди дала половину суммы. Ей сделали операцию. На следующий день она прочла мою записку, которую я оставил на её кровати в операционной. Я не дождался, пока она очнется, хотя перед операцией сказал, что обязательно буду рядом, когда Джуд очнётся. Отец назначил новую встречу, настоятельно просил приехать в особняк. На самом деле, я знал, что в его голосе были нотки вранья. Изначально я знал, что ехать туда не следует. Чувствовал, что здесь что-то неладное. Поехал, не попрощавшись с Джуди. Эта дурочка выдернула катетер, как только прочла мою записку. В ней я написал, что отец назначил встречу, мол, не переживай. Но Джуд была бы не Джуд, если бы не вылезла в окно, не сбежала бы из больницы, и в одном халате, босиком не пробежала бы целый километр, пока не словила машину. Отец хотел убить меня, ведь так он получил бы ту треть дома, записанную на меня. Он никогда меня не любил. Лишить сына жизни ему было как сигарету выкурить. Джуди знала. Она догадалась раньше меня. А я, дурак, попёрся в этот особняк, даже не прихватив с собой хоть какого-нибудь оружия. Знаете, я раньше смотрел фильмы ужасов и поражался тому, какие же люди бывают глупыми. Они идут в заброшенный дом, где ранее было сказано, что там живёт какая-то нечисть. И эти подростки шагают туда (обязательно именно ночью!), даже не прихватив какого-нибудь оружия. И я вот как раз из тех людей, которые… тупые.

Боже, нужно было остаться с ней в той больнице. В её палате. Не ехать на встречу с отцом.

Джуди умерла, защищая меня своим телом. Я должен был встать на её место, но не успел среагировать. Хотя, может, я просто трус. Умирая, она сказала, что любит меня. Благодарила за деньги, которые я заработал, уехав на целых три месяца. Я чувствовал себя настоящим дерьмом в этот самый момент, и пожалел о том, что бросил её одну на целых девяносто дней. Мы потеряли это время. На самом деле, это много. Иногда даже какие-то сутки кажутся вечностью. Когда охранник моего отца выстрелил в Джуди, случайно или специально – это неважно; я понял, что никогда не обрету покой. Когда её глаза закрылись, в моей душе образовалась огромная рана, которая кровоточит по сегодняшний день. Её ничем не заделать, не зашить, не залепить. И всему есть одна единственная причина – мы с Джуди были знакомы ещё с детства, но отец стёр нам память. Она вместе со мной видела смерть моей мамы. Она знала, что во всем виноват отец. Джуди жила тогда по соседству, мы много времени проводили друг с другом. Я любил её, как сестру. В пять лет мы многое пережили, сидя в том самом углу и наблюдая, как алая вода стекает из ванны и течёт прямо к нашим ногам. Кровь моей матери, она заполонила всё пространство вокруг, намочила мои штаны и окрасила белое платье Джуди в красный. Отец стер нам память, а мать Джуди настоятельно попросил уехать, щедро приплатив денег. Джуд была не просто девушкой, она была родственной душой, и таких, как она, в моей жизни больше никогда не будет.

Я захожу в подъезд, замечаю, что Сэм неловко плетётся за мной. Она плачет. Я не знаю причину её слез, может, она умеет читать мои мысли? Если ей действительно дано влезть в мою голову, она вылезет по уши в слезах, потому что трагичность данной ситуации просто зашкаливает. Да и всю мою жизнь в целом сложно назвать весёлой и счастливой.

Мы поднимаемся на девятый этаж, и я вижу, что проход на крышу закрыт. Единственной мыслью было спуститься на четвёртый и постучать в дверь квартиры, где я жил раньше. Мы шагаем вниз, я сжимаю руку в кулак и неловко глажу им дверь. Затем стучу более настойчивее. Мне никто не открывает. Кажется, никто не снял эту квартиру. Здесь никого нет. Я разворачиваюсь, делаю пять шагов и стучу в дверь напротив, где жила Джуди. Перед стуком моя рука дрожит, мне приходится приложить немало усилий, чтобы постучать нормально.

Дверь открывается.

Чёрт.

На пороге стоит женщина, которая очень похожа на Джуд. Я видел эту женщину раньше. Это её мать. Я смутно вспоминаю тот день, когда видел её в первый и в последний раз. День, когда мать решила навестить свою дочь и дать денег на операцию. Сомневаюсь, что сейчас она вообще знает о смерти своей дочери. Хотя, думаю, она догадывается. Где-то в глубине души каждая мать, какой бы она ни была, чувствует, что с её родной кровью что-то случилось.

И тут до меня доходит, как же паршиво будет Миссис Холмс, когда, а узнает, что её дочь мертва.

Я судорожно вздыхаю, и до наших ушей долетает собачий лай. Через пару секунд из-за угла спальни показывается маленький кокер-спаниель. Моя маленькая Джуди. Ты жива. Хотя бы ты жива. Рыжая шёрстка с белыми пятнышками переливается на свете от лампы. Бархатные уши весело шевелятся в тот момент, когда собака бежит к нам. Она бежит к моим ногам и начинает весело мотылять хвостом, как бешеная. Я падаю на колени и обнимаю маленькую коротколапую Джуди, в тот момент, когда она лижет моё лицо.

Ты меня помнишь. Ты не забыла меня.

Облегчение гладит всю мою душу.

– Моя девочка. Моя родная, милая девочка, – шепчу я ей на ухо и понимаю, что плачу. Как же я рад, что собака цела. Женщина в проходе не знает, что сказать. Сэм отводит её на кухню, а я продолжаю стоять в коридоре на коленях и обнимать собаку. Я чувствую с ней невероятную связь, какая есть только у хозяина и его питомца. Вспоминаю, как спас её в тот самый день. А затем понимаю, что я же её и бросил на этой самой крыше. Если бы не мать Джуди, которая по счастливой случайности решила навестить свою дочь, и возможно, именно она услышала вой на крыше, собака бы могла погибнуть. В лучшем случае – броситься с крыши, в худшем – медленно умереть от голода.

Собака жалобно скулит, словно говорит, как сильно скучала по мне. Её завывание напоминает какие-то слова. Что-то вроде «вот ублюдок, как ты мог так поступить?!», но я пропускаю это жалобное завывание мимо ушей, пытаюсь успокоить собаку и сильнее прижать к себе. Через какое-то мгновенье до меня доносится разговор Сэм и матери Джуди. Моя спутница объясняет, зачем мы явились сюда, и спрашивает, можем ли мы забрать собаку. Затем следует вопрос:

– Моя Джуди, она исчезла. Я думаю, с ней что-то случилось. Квентин! – она зовёт меня. Я сижу на месте, не в силах подняться на ноги. Малышка Джуд продолжает лизать мои ладони. От неё пахнет каким-то шампунем. Интересно, как часто она купает собаку? Я читал, что это вредно.

– Квентин, – повторяет женщина. – Что произошло с Джуди? Вы ведь встречались.

Долгое молчание. Наконец, я решаюсь ответить, заранее нащупав в кармане сигареты. Да. Мы встречались. Я любил её. Она умерла, защищая меня от пули. Стоит ли сказать об этом её матери?

Как вообще можно сказать этой женщине, что её дочь умерла из-за меня?

– Её больше нет, – тихо отвечаю я. Лицо женщины стареет на глазах, а через пару секунд тишину прорезает громкий плач, который режет моё сердце на куски. Я вспоминаю, что именно так же плакал по ночам первый месяц. Я не мог сдерживать всё в себе. Я разбивал руки об стены, рвал волосы на голове. Я медленно сходил с ума. Я потерял частичку себя в момент смерти Джуди. Я никогда не смогу излечиться.

– Как… как это произошло? – она едва совладает собой. – Как? Почему меня не было рядом?

Она чувствует вину. Считает в мыслях, сколько же дней потеряла. Дней, когда она могла быть рядом с дочерью, но на самом деле она находилась на отдыхе с очередным мужиком, наплевав на свою семью. Её вина погубит её нервные клетки, её тело, её душу. Я знаю. Я прошёл через это. Поверьте, худший на свете звук – голос женщины, которая вот-вот расплачется.

Эту ночь мы решаем провести в квартире Джуди. Мы долго разговариваем с её матерью. Она хлещет валерьянку. Я пью чай. Хотя, мне бы успокоительное тоже не помешало. Сэм гладит собаку, сидя в углу. В этот день я убираю границы, перехожу все рамки, открываюсь ещё одному человеку. Теперь мой секрет знают двое. Позже я решаю переночевать в комнате моей Джуди. Собака спит у моих ног, а я утыкаюсь носом в подушку, на которой раньше спала моя девушка. Она ничем не пахнет, но мой мозг вспоминает запах её духов. Её комната никак не изменилась. Джуд любила рисовать, поэтому стены усеяны чёрно-белыми рисунками, нарисованными простым карандашом. Её мать не сняла рисунки. Думаю, даже после того, как Миссис Холмс узнала о смерти дочери, эти рисунки будут вечность висеть на этой стене, напоминая о том, что у этой женщины когда-то была дочь. И всех этих людей на листочках нарисовали её руки. Над кроватью висит рисунок, на котором изображена собака точь-в-точь похожая на теперешнюю пушистую Джуди, которая едва заметно сопит где-то в нижней части кровати. Может, Джуди действительно видела будущее? Тогда почему же не предотвратила свою смерть?

Я засыпаю, думая о том, что меня разбудит очередной кошмар. Я проваливаюсь в сон, а затем ступаю на крышу. Джуди сидит и любуется звёздами. Я знаю, что сейчас она опять решит убить себя. Интересно, что она сделает на этот раз? Может, на неё сбросят бомбу? Или, нет, собака, которую я нашёл, переместиться ко мне в сон и перегрызёт ей горло? И такое возможно. Я ничему не удивлюсь.

Затем я понимаю, что не прав. Джуди не убивает себя. Она медленно подходит и целует меня. Я чувствую мягкость и тепло её губ, понимаю, как же сильно мне её не хватает. Думаю о том, что уже давно не целовал девушку. Свою девушку. Прошёл год. А этот сон настолько реален, что я хочу остаться здесь. Не хочу просыпаться. Хочу умереть, забыться, раствориться, может тогда мне разрешат целовать Джуд снова и снова. Но она отстраняется. Я открываю глаза и вижу слезы, стекающие по её щекам. Затем я понимаю, что это слёзы счастья.

– Спасибо, что нашёл её.

– Собаку?

– Мою маму. Она не знала о моей смерти. Спасибо, что рассказал ей.

Я просыпаюсь и вытираю лицо, мокрое от слёз. Рядом со мной сидит Сэм и нервно потирает мою правую руку. Кажется, я издавал какие-то звуки во сне. Возможно, что-то говорил.

– Я кричал? – озвучиваю я свои мысли.

– Ты улыбался.

========== Глава 7 ==========

Мы решаем выехать в ту же минуту, как я проснулся. Мать Джуди суёт мне в руку пластиковый контейнер с бутербродами. Её лицо такое грустное. Волос касается седина. Моё сердце буквально разрывается от переживания за эту женщину. Я благодарю её. Мы не улыбаемся. Кажется, она больше никогда не улыбнётся. Наверное, и я тоже. Наше с ней общение сводится к минимуму. Женщина желает нам удачи, просит заезжать к ней в гости почаще. Видать, с тем мужиком, с которым они так круто зажигали в Египте, она больше не общается. Хотя, теперь она, думаю, отстранит других людей от себя, вышвырнет их из своей жизни куда подальше, и воссоединится наконец с чувством вины. Единственная, с кем мать Джуди будет разговаривать – с самой собой. С тех пор, как Миссис Холмс узнала о смерти своей дочери, и тем более, о том, что тело сожжено дотла в том доме, она понимает, что ей некуда пойти, чтобы оплакать свою дочь. Её тело не похоронено под землёй. На кладбище нет её имени, которое красиво выгравировано на мраморе. Нет фото, глянув на которое, сразу вспоминаешь все самые лучшие моменты, которые у вас были.

Теперь вы остались одна, миссис Холмс. Опухшими глазами уныло смотрит себе под ноги. Морщин, кажется, тоже прибавилось. На вид ей сейчас не меньше пятидесяти пяти. Женщина ковыляет ко мне и неловко обнимает за плечи. Шепчет:

– Береги собаку.

Я киваю. Мы не прощаемся. Я ей ничего не обещаю. Она мне – тоже. Когда дверь открывается, мы уходим. Я чувствую грустный взгляд на своей спине, он буквально пронизывает всё моё тело таким ужасным холодом, от которого мёрзнут все конечности.

Через пару часов Сэм просит притормозить у сгоревшего особняка. Я не понимаю, зачем, но останавливаюсь. Она всё это время едет с собакой на руках, но когда открывает дверь, кокер-спаниель выпрыгивает с колен и бежит на поляну. Мы медленно вылезаем из машины и идём к собаке, которая сидит в ступоре и не шевелится. Сэм снова хватает меня за рукав пальто. На улице не ветрено, наоборот – солнечно, на небе ни облачка. Вот такая осень меня устраивает.

Если на улице нет ветра, почему меня так трясет?

Листья окрашены в жёлтый, но проблески зелени ещё мелькают в некоторых местах. В середине октября ещё не все листья опали, и даже окрасились в тёплые оттенки.

Если на улице нет ветра, почему Сэм так сильно сдавливает мою руку?

Джуди сидит и смотрит в одну точку. Когда мы подходим к ней, она не замечает нашего присутствия, даже изредка мельком не поворачивает к нам свою голову. Она не виляет хвостом. Вообще не шевелится. Я сажусь на корточки рядом с ней, Сэм остаётся позади, ей пришлось отпустить мой рукав. Далось ей это с трудом.

Собака сидит в таком положении минут десять, а затем мои уши прорезает громкий протяжный вой. Она плачет. Я никогда не видел, чтобы собака плакала как человек. Они с Джуди даже не знали друг друга, почему собака скорбит по ней?

Меня начинает морозить ещё сильнее. Что-то внутри меня подсказывает, что сейчас может произойти что-то очень и очень плохое. Нам пора идти. Я оборачиваюсь к Сэм в надежде попросить у неё помощи, потому что я не знаю, что делать. Но вижу, что моя спутница отвернулась и закрыла лицо руками. Я приглаживаю собачью макушку, треплю её по ушам и говорю:

– Это пройдёт.

Это всегда проходит.

Может, не до конца. Но позже станет легче.

Я поднимаюсь на ноги и делаю пару шагов в сторону Сэм. Она трясётся. Я беру её за руку и разворачиваю к себе. Она шепчет:

– Это так тяжело. Даже думать не хочу о том, как сильно ты её любил, и как тебе было тяжело всё это время.

Я понимаю – Сэм вспомнила своего брата. Она скорбит по нему. Её разрывает на части. Слёзы проделывают путь до аккуратного острого подбородка, и капают на шарф. Она их даже не вытирает. У этой девушки нет сил. Ей сейчас ничего не надо. Взорвись сзади что-нибудь – она и не заметит.

– Ты права. Родные погибли, девушка умерла у меня на руках. Я справлялся со всем этим дерьмом в одиночестве.

Она плачет.

– Но теперь я не один, – я успокаиваю её и глажу по щеке. Осторожно. Едва дыша. Я боюсь сделать ей неприятно, больно. Или, может, моя рука слишком холодная. Но, кажется, мое прикосновение успокаивает Сэм. Кажется, мое прикосновение к её холодной коже успокаивает и меня самого. Собака продолжает выть, но я не обращаю внимания. Мир вокруг нас исчез. Остались лишь мы вдвоём – полностью разбитые. Почти мёртвые. Уничтоженные собственным чувством вины. Лицо Сэм такое каменное, такое… неживое. Застывшее. Бледное. Но с каждой секундой она плачет всё меньше. Я начинаю слышать её дыхание, и невольно задумываюсь – она дышала до этого момента?

Кажется, теперь она ошарашена. Не ожидала, что я сделаю нечто подобное. Моя рука по прежнему гладит её щеку. Затем я притягиваю её к себе и обнимаю.

Как я мог раньше думать о том, что я в состоянии уйти? Бросить эту девушку? Остаться одному? Она спасает меня, я спасаю её. У нас взаимовыгодный контракт, получается. Затем я вдруг понимаю кое-что очень важное.

Я не хочу расставаться с ней. Не сейчас, когда мне так необходима помощь, поддержка, чьё-то тёплое дыхание, направленное в сторону моей шеи.

Это нужно мне.

Это нужно ей.

Когда мы, наконец, отрываемся друг от друга, я замечаю, что мы, оказывается, сидим на траве. Рядом лежит Джуди, склонив голову вниз. Больше не воет. Но по-прежнему не шевелится. Она смотрит на нас исподлобья грустными глазами, но больше не плачет.

– Едем домой, – говорит Сэм и встаёт, протягивая мне руку. Я быстрым движением глажу собаку по спине и с помощью Саманты поднимаюсь на ноги в прямом и переносном смысле.

Мы быстренько залезаем в машину и уезжаем прочь, как можно дальше от этого места. Сэм лезет в свой рюкзак и говорит:

– Припасла кое-что на чёрный день.

Она достаёт. Боже. Серьезно? Кукурузные палочки? Но, заметив реакцию собаки, думаю, может, Сэм и права, это поможет. Ну, помимо того, что эти два засранца осыпают салон машины крошками, да ещё и так щедро, словно не им потом всё это убирать, я вижу – они повеселели. Сэм не плачет, собака не воет. Они оба поедают сахарные палочки с таким наслаждением, с каким я затягиваюсь сигаретой, наверное. И осознание приводит меня в ступор – я не курил полтора дня. Меня не тянуло, сейчас не тянет. Почему?