Текст книги "Эффект Доплера (СИ)"
Автор книги: А. Артемьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Сэм, – моя рука виснет в воздухе. Я осторожно делаю шаг к ней, и когда Гилберт слышит мой голос, резко дёргается, и пузырёк падает из рук на кафель. Пластик лопается, и я буквально слышу, как его теперь разрезает трещина.
– Прости! – плачет Сэм. – Он, наверное, важен тебе, – девушка поднимает флакончик и протягивает мне в надежде, что я возьму его. Я бью её по рукам, и он снова летит вниз, но на этот раз окончательно оказывается на полу. Тишину прорезает громкий и пронзительный плач. Я давно не слышал, как же яростно девушки выплескивают свои эмоции через жидкость в глазах. Стоит их обидеть, и тебя буквально зальёт океаном слёз, и если ты вовремя не извинишься, то захлебнёшься к чёртовой матери.
– Прости, – говорю я и понимаю, как же часто мы просим прощения друг у друга. – Ты не хотела об этом говорить, а я…
– Мой брат умер в наш день рождения, – прерывает меня Сэм. – Я перестала любить праздники после смерти Сэма. Поэтому мне было трудно находиться на празднике в доме Натаниэля.
– … а я просто кретин, – заканчиваю я свою мысль, и Сэм падает в мои объятия. Я слушаю, как она плачет, что-то бубнит мне в футболку, и это происходит достаточно долго. Не знаю, сколько мы так простояли, но я уже начал чувствовать, как болят мои ноги. Я действительно устал за эти дни, и Сэм, думаю, тоже. Но ей это нужно, поэтому мне не остаётся ничего другого, как молчать.
– Праздники – отстой, – говорит Саманта. – Я потеряла брата в тот день, и, чёрт, Кью, я не знаю, что буду делать, если… потеряю и тебя тоже.
– Не потеряешь, – говорю ей в затылок и обнимаю крепче. Куда уж крепче, ведь я чувствую, как сжимается женское тело в моих руках. Ещё немного, и Сэм попросту треснет, как этот чёртов флакончик, который я наблюдаю валяющимся на полу. Пусть там и остаётся. Навсегда.
– Я могу спросить, зачем ты притащила сюда этот оранжевый пластик с именем моей умершей девушки?
– Хотела отдать тебе, думала, это имеет значение, – отвечает Сэм, и я жалею, что потратил время на эти глупые поиски. Мне это не нужно. Джуди мертва, и любое напоминание о ней делает мне больно, а значит, незачем хранить её вещи. Да, глупо не вспоминать о мёртвой девушке из-за различных мелочей, разбросанных по квартире, и когда-то принадлежавшей ей. Ведь Джуд была моей. Хоть и недолго, но она делала мою жизнь лучше. И делать всё, чтобы вспоминать её как можно реже… от одной лишь мысли об этом становится паршиво. Но мне так проще.
– Пицца уже остыла, – говорю я, – а пиво… ты же не пьешь пиво, я забыл.
– Сегодня я пью пиво, – отвечает Сэм таким детским тоном, словно я чуть не отобрал у неё конфетку. Она такая милая, а я такой болван.
– Как скажешь, моя королева, – я наигранно кланяюсь Сэм, открываю перед ней двери, и добавляю, – сегодня весь мир будет у ваших ног.
– Мне не нужен весь мир, – тихо проговаривает она, шагая мимо меня.
– Тогда, чего ты хочешь? – я иду следом, и понимаю, что лишь одно единственное слово так и повисает в воздухе, оставшись несказанным.
«Тебя».
========== Глава 17 ==========
– Здесь направо, – говорит Сэм, показывая рукой. Я выспался, плотно позавтракал (не горелой яичницей), и у меня превосходнейшее настроение! Такое бывает крайне редко. Мне совсем не хочется орать на Сэм по любому поводу. А это уж действительно странно. Мы сыграли в камень-ножницы-бумага, и вести машину выпало мне.
– Надоело прятаться, – рассуждает Саманта. – Практически год в бегах.
– Ты не думала о том, что твоя мать ищет тебя не для того, чтобы снова в чём-то обвинить? Вдруг она хочет…
– Извиниться?! – и тут Сэм начинает хохотать. – Ты совсем не знаешь мою мать. Я никогда не слышала, чтобы та смеялась или просила прощение. Ни разу.
Как и мой отец. Кто-то скажет: «Подумаешь! Это лишь серьёзные люди, ведущие серьезные дела». Но такие как Саманта, воскликнут: «Просто у этих людей нет сердца!».
Скорее всего, она будет права. Я включаю следующую передачу, и машина едет быстрее. Рассвело всего каких-то пару часов назад. За это время мы успели привести себя в порядок, принять душ, собрать портфели, накупить еды в дорогу, попрощаться с тем мужчиной, который постоянно нам улыбается при встрече (хотя, похоже, он улыбается только Саманте), и выехать. Оранжевый пузырёк так и остался лежать в ванной комнате. По крайней мере, я видел его там ещё вчера.
– Чувствуешь? – Сэм демонстративно шумно вдыхает носом воздух. – Кью, разве ты не рад? Скоро все наши проблемы решатся. А я перестану убегать от своей матери. Мы разделим деньги пополам, ты поможешь своему другу, а я…
Пауза. Вот она – эта неловкая чушь, которая заставляет обоих отвернуть головы в противоположные друг от друга стороны.
– А ты – пойдёшь своей дорогой? – продолжаю я после минуты молчания.
– Кто знает? Может быть.
Что-то внутри меня рвется наружу, царапает моё горло, и мне хочется сказать, что в будущем Саманте вовсе не обязательно уходить. Но другой «я» буквально кричит о том, что без девушки мне будет легче дышать. Я не буду переживать ни о ком, кроме себя. Искренне надеясь на то, что я останусь с Натом, возможно дождусь, пока он окончит колледж, или, можно перевестись, я уже продумываю ходы наперёд. Это эгоистичное эго всегда меня бесило до чёртиков. Но ничего не поделаешь, «мягкий я» и «я – эгоистичная мразь» – две сущности одной и той же личности. Никто из нас не знает, что будет дальше.
– Мы приедем примерно через, – Сэм смотрит на свои карманные часы, а я задумываюсь о том, что впервые вижу их наличие на её худощавой руке под толстовкой, – два часа. Кью, ветер начинает усиливаться, ты не мог бы закрыть ту щель, которую оставил в окне, когда курил?
Мне приходится нехотя выполнять капризы Сэм, хотя, с приоткрытым окном мне было комфортнее, свежее. Да и ко всему прочему, слышать шум ветра гораздо приятнее, чем мысли моей спутницы, сказанные вслух. Особенно те, которые заставляют меня думать о нашем дальнейшем расставании. Лучше бы я их не слышал.
Двадцать минут назад мы проехали то самое место, где я вырос. Там, где ничего не осталось, кроме хороших воспоминаний. Плохие, связанные с отцом и тем, что случилось, я тщетно пытаюсь забыть. И вот мы подъезжаем к той самой развилке на шоссе. Прямо – город, в котором я жил год назад на съемной квартире. Там теперь живет мать Джуди. Когда все закончится (и главное – если всё получится вообще), я навещу эту женщину и помогу ей всем, чем смогу. Не знаю, почему сейчас задумался об этом. Может, потому что так надо. Так будет правильно. К тому же, частичка меня хочет помочь ей.
Направо – город, в котором живёт семья Саманты, вернее, то, что от неё осталось. Девушка яростно машет рукой в правую сторону, а я киваю головой, мол, с первого раза понял, куда мне следует свернуть. Через каких-то сто двадцать минут нам предстоит кропотливая и очень рискованная работа. Нам необходимо продумать план до мельчайших деталей, а лучше несколько исходов событий, чтобы не было проблем.
– Я думаю, наш дом под охраной, – рассуждает Сэм, открывая пакет кукурузных палочек. Она опять вздумала намусорить в машине, как здорово!
– Твоя мать, что, наёмный убийца? – смеюсь я. – Это лишнее. Думаю, дом пустует, как твоя голова.
– А вот и нет! – возмущается моя спутница. – И твои шутки выше шеи меня обижают.
– Прости, – я смеюсь, – Сэм, мы ведь не продумали план.
– Нет никакого плана, – отвечает она, – просто заходим и забираем наши деньги.
Кивком я даю ей понять, что, вроде как согласен с её словами. Но вдруг что-то пойдёт не так?
– Сэм, – начинаю я, но она машет рукой.
– Нет. Все просто. Заходим, берём деньги, выходим. Я знаю, как можно попасть внутрь. Мать не догадывается об этом проходе. Вернее, может, и догадывается, но, думаю, она понятия не имеет, что мне хватит смелости зайти туда. В детстве я боялась подвалов. Особенно нашего. Он такой…
Меня прорывает на смех. Вроде, детский страх подвалов, темноты, монстров и прочей ерунды – это вполне нормально, но слышать такое от Саманты… Я не знаю, как вам объяснить сейчас мой смех, но то, как эмоционально она рассказывает о подвале, с каким ужасом на глазах, это просто надо видеть.
– Пошёл ты! – шипит она. – Подвал действительно страшный. Однажды я спустилась туда. Мы с братом играли в «Прятки». В темноте я запуталась в вещах, которые висели на верёвке. Я очень сильно испугалась, Кью, это тебе не шуточки.
Мне приходится вновь подавить смешок. Она сейчас вполне серьезна. Поэтому я сгребаю всю свою волю в охапку и молчу. Киваю так, будто все понимаю, и внимательно её слушаю. Сэм рассказывает о подвале, о своём детстве, о брате, и мы не замечаем, как летит время. Рука девушки то и дело показывает, куда мне следует повернуть на этот раз. Но она делает это так непринуждённо, что мы даже не замечаем. Я просто еду, а она веселит меня своими историями. На самом деле, я завидую Сэм, у неё всё-таки было хорошее детство, ну, по крайней мере, до десяти лет уж точно. С десяти лет её мать начала засовывать в её портфель травку, чтобы та подсаживала на наркотики своих одноклассников. Я удивлён, что эта авантюра не всплыла наружу ещё в глубоком детстве Саманты.
– Значит, ты хороший дилер? Ни разу не попалась? – спрашиваю я с намёком.
– Мать запугала нас с братом так, что мы боялись облажаться, Кью. Лучше бы я загремела в детскую колонию, чем меня избила собственная… Однажды один придурок кинул меня на деньги. Нам пришлось стоять в переходе и показывать с Сэмом разные смешные сценки, чтобы возместить ущерб, и чтобы мать ничего не узнала. Пару раз мы стояли в метро, раза три были волонтёрами в школе, помогали старикам, и те иногда отплачивали небольшой суммой денег. Думаешь, нас не кидали? Такое было частенько, но мы всё возмещали, мать ничего не знала о наших проблемах, потому что сразу предупредила нас, что если будет какая-то лажа, к ней с этой ерундой не лезть. Ей было важнее оплатить долги и оставить какую-то часть денег на пропитание. Благо, мы не голодали. Хоть в этом она вела себя, как… мама. Кью, тебе надо подстричься. Срочно.
Саманта так резко меняет тему, и это говорит только об одном – она не хочет продолжать. Я провожу левой рукой по волосам и понимаю, что они действительно лезут на лоб, а я даже не замечал до этого момента.
– Значит, займусь этим, когда все кончится.
– Я могу тебя подстричь. Думаешь, кто стриг моего брата? – Сэм указывает пальцем на себя, но я не замечаю.
– Может, девушка в парикмахерской? – язвлю я.
– Ещё одно слово, и ты действительно упустишь возможность ощутить мои нежные ручки на своей заросшей голове, – смеётся Саманта. Мне нравится, когда у этой девушки хорошее настроение. Я даже думать не хочу о том, что наше с ней завышенное настроение – затишье перед бурей. Уже через десять минут мы подъезжаем к её дому. Я понятия не имею, что делать. Оставшееся время я пытаюсь унять дрожь в пальцах, и размышляю о том, что делать, если что-то пойдёт не так. Сэм, на удивление, спокойна как удав. Хоть бы притворилась, что ей тоже страшно. Мне было бы гораздо проще.
– Припаркуйся возле дома моего друга. Там уже наверняка живут другие люди. Когда я уезжала, Роб лежал в больнице с пулевым ранением. В коме. Неважно, паркуйся напротив.
Напротив, блин. Просто взять и оставить машину в десяти метрах от дома Саманты. Просто блестяще! Получше ничего не смогла придумать? Я сто раз думаю, прежде чем последовать её совету, или требованию, не знаю, что это было. Сэм выпрыгивает из машины с пустым рюкзаком, все вещи она выложила на заднее сидение. Я понимаю, что идти туда без какого-либо оружия или защиты – очень глупо. Так обычно поступают главные герои фильмов ужасов, когда идут в заброшенную больницу ночью, зная, что там опасно. По улице идёт какой-то мужчина, и я одёргиваю себя от мысли, что нужно подойти к нему и шёпотом спросить, есть ли у него пистолет. Вдруг, случайно завалялся?
Сэм машет мне рукой. И как она добралась забора так быстро? Видимо, это я позволил себе находиться в состоянии «ступора» слишком долго. Ноги еле передвигаются. Мне не хочется идти туда, но я должен. Ради Ната и Ари. Ради нашего светлого будущего. Я готов хвататься за эту маленький лучик надежды руками и ногами. Это – всё, что у меня есть. Моё тело медленно подплывает к Саманте, которая всем своим видом намекает, что я мог бы передвигаться чуточку быстрее. Слегка поморщившись, я заглядываю за плечо Саманты и вижу маленькое окошечко внизу – наверняка ведёт в тот самый подвал.
– Умоляю, – Сэм смотрит на меня исподлобья, – ты полезешь первым. Я… боюсь.
Мне снова приходится заткнуть рот, чтобы не засмеяться. Пальцы перестают трястись, как ненормальные. Сэм слегка подняла моё настроение, поэтому, я не против залезть в окно первым. С горем пополам, мы открываем его, и через десять секунд я приземляюсь на твёрдую поверхность. Отряхивая пальто, я вдыхаю пыль вместе с запахом запах чего-то, отдалённо напоминающего постельное бельё бабушки, вперемешку с плесенью. Шумно сглотнув, я разворачиваюсь и говорю:
– Ловлю.
Сэм съезжает мне прямо в руки. Мой нос слегка дотрагивается до её лба. Мы оба игнорируем этот факт. Сейчас не время. И потом, думаю, тоже. Я отстраняюсь от девушки, отворачиваюсь, вытираю нос и чихаю, вдохнув в себя ещё немного пыли. Мы продолжаем медленно передвигаться к лестнице. Я достаю телефон и включаю фонарик, а Сэм идёт сзади, постоянно оглядываясь по сторонам.
– Вот эти самые тряпки. Похоже, они висят здесь с 98-го, – тихо говорит она, отпрыгивая от белых занавесок десятой дорогой.
Больше мы с ней не разговариваем. Не дотрагиваемся друг до друга, даже случайно. Не держимся за руки. Я не говорю ей ласковые утешительные слова, мол, это всего лишь подвал, здесь нечего бояться. Честно признаться, я и сам начинаю немножко нервничать при виде каких-то ржавых инструментов, ножей, старых фотографий. Глядя на такие вещи, по коже начинают бежать мурашки. Некоторые люди боятся высоты, Нат боится прыщей на лице, Рэджи боится своего отца, а я боюсь старых фотографий. Можно подумать, что я ненормальный, но когда мой взгляд находит одну из старых пожелтевших фото в огромной куче на столе, у меня начинает кружиться голова. Люди, изображенные на нём, какие-то слишком… кукольные. Словно их поставили возле кирпичной стены и насильно сфотографировали. Такое ощущение, будто эти люди уже мертвы, и всё это – какая-то дикая постановка ненормального человека. Обычно, фото – это воспоминания. Девочки фотографируют места, где впервые поцеловались. Для них это важно. Я не знаю, почему испытываю дикое нежелание смотреть на фото, особенно, старые, черно-белые или трухлявые, которые вот-вот превратятся в пыль, если на них чихнуть ненароком.
– Вот эта лестница. Я должна подняться и прислонить ухо к двери. Вдруг там кто-то есть, – Сэм храбро ступает на скрипучую древесину, и я освещаю ей путь. Медленно она шагает вверх, и с каждой пройденной ступенькой, моё сердце колотится всё громче и громче. Шум крови в ушах мешает рационально мыслить. Что будет, если в доме находятся посторонние? А если нас поймают? Нат и Ари будут ждать меня. Нас. Но мы не вернемся.
– Чёрт, – шёпотом ругаюсь я. – Сэм, тебе страшно?
– Немного, – отвечает она, и продолжает возиться с замком на двери. – Здесь заперто. У тебя есть что-то вроде шпильки для волос?
Тугое молчание, которое длится секунд десять, и мой остроумный ответ зависает в воздухе:
– Думаешь, я закалываю свои волосы женской ерундистикой? Мы не в детективном романе, Сэм, и я не…
– Всё, заткнись, – Саманта копошится в брючном кармане, а затем понимает, как нагло меня прервала, и добавляет, – прости. Ты слишком много болтаешь. Сарказм здесь немного не в… ну ты понимаешь. Всё, открыла! – последние слова Сэм буквально выкрикивает, тут же прикрыв рот рукой, в ужасе округлив глаза. Я едва сдерживаюсь, чтобы не съязвить, высмеяв этот глупый поступок. Её выражение говорит лишь об одном – она рада, что я промолчал.
Осторожными шагами, слушая лишь собственное сердцебиение, мы заходим внутрь, и попадаем в очень светлую комнату с огромными окнами. Здесь пахнет сосной, с тонкими нотками чего-то морского. На стенах нет картин, семейных фотографий, календаря или настенных часов. Я сразу догадался, что здесь проживает местная тирания в образе матери Сэм, которая абсолютно точно ненавидит детей, и, возможно, всю свою семью. Нет, серьезно, даже я бы не прочь повесить на стену хотя бы часы. А здесь я наблюдаю лишь голые стены, покрашенные в белый цвет. Как в больнице. Как в дурдоме. Как в… моей детской комнате. Где-то в четыре годика я осознал, что с этими белыми стенами что-то не так. Там висели рисунки и прочее, но… что-то меня отталкивало. Иногда я просыпался по ночам, и эти блики на стенах (свет от фонаря на улице), играли со мной в злые игры. Я просил мать перекрасить стены в какой-нибудь другой цвет, но отец настаивал на своём, утверждая, что белые стены – чистый разум. Вроде, именно так он и говорил. Поэтому, вы понимаете, почему я терпеть не могу белый цвет.
– Моя комната наверху. Чёрт возьми, я так рада, что здесь никого нет, – Сэм идёт на кухню и нагло открывает холодильник. Достаёт оттуда сосиски (???) и засовывает в рот целых три штуки. Я сомневаюсь, что человек в здравом уме решится на подобное. Но, честно признаться, у меня сейчас заурчал желудок, поэтому, я стремительно иду на кухню. Сэм с пониманием относится к моему волчьему аппетиту, но затем до меня доходит.
– Как думаешь, твоя мать догадается о том, что мы были здесь?
– Возможно, – с набитым ртом мычит Сэм, продолжая жевать. – Держи.
Она протягивает мне какой-то сырный соус, крышка которого уже открыта. За пару секунд до этого, она засовывала горлышко этой бутылки себе в рот, поэтому… я, не брезгуя, выхватываю бутылочку и следую примеру моей спутницы – выливаю немного соуса в рот. На вкус вся эта ерунда отдалённо напоминает сырные шарики, обмотанные в ветчину.
У Сэм на подбородке остаётся смачный след от сырного соуса. Я долго изучаю эту жёлтую дорожку, которая ведёт от середины нижней губы до ямочки на подбородке. Изучаю. Изучаю.
– Ты пялишься на мои губы, – с утверждением говорит Сэм, заранее прожевав оставшуюся пищу во рту. Её глаза тщательно следят за моей реакцией.
– Умойся, – невозмутимо говорю я, отвернувшись от девушки. Та лишь фыркает в ответ, но лицо не вытирает. Может, специально, а может, ей нравится её новый макияж, я не знаю.
– Как же ты… – мой большой палец впечатывается в её подбородок, – …раздражаешь.
На пальце остаётся этот самый соус, и я не знаю, что с ним делать. Логичнее было бы вымыть руки с мылом, но я продолжаю стоять возле Сэм и молчать. Ступор – дело серьезное. То, что делает эта ненормальная через пару секунд раздумий, вводит меня в шок. Она засовывает этот «сырный» палец себе в рот, и медленно достаёт обратно. Её глаза закрыты. Она спокойна. Она, чёрт возьми, так спокойна сейчас. Мой взгляд находит маленькую едва различимую родинку над правой её бровью. Буду смотреть туда, лишь бы не потерять рассудок сейчас. Её губы настолько мягкие, и это буквально сводит меня с ума. К сожалению, это быстро проходит. Я открываю глаза (не помню, чтобы вообще их закрывал), и вижу, как Сэм кровожадно улыбается.
– Ха! Видел бы ты своё лицо! – рассмеявшись, она разворачивается и начинает исследовать ящики.
– Ты в курсе, что это негигиенично и ко всему прочему – дико?
В ответ Сэм говорит:
– Вместо пустой болтовни, лучше бы помог мне найти хлопья или что-то вроде этого.
Её просьба остаётся не услышанной. Вместо помощи, я иду к раковине с целью вымыть руки, желательно, после протерев их спиртом. Палец, который ещё недавно был во рту у Саманты, всё ещё влажный. Выбросив ненужные мысли из головы, я быстро ополаскиваю руки и возвращаюсь к поискам. Да, я уже и забыл, что мы здесь, оказывается, ищем деньги.
– Пойдём, – Сэм указывает на лестницу. – Напротив моей комнаты находится её спальня. Может, деньги там?
И вот мы уже стоим возле двери, которая ведёт в комнату Миссис Гилберт, но до меня вдруг доходит:
– Если ты утверждаешь, что сумма, которую мой отец завещал твоей матери, немаленькая, то, разве твоя мать – дура?
– О чём ты? – не понимает Саманта.
– Если бы я получил огромную кучу денег, я бы тут же пошёл в банк. Вряд ли деньги хранятся у неё под подушкой.
– Чёрт, а ты прав.
Но, тем не менее, мы врываемся в комнату, и Сэм, почему-то резко ускорившись, начинает изучать каждый миллиметр здесь. Она заглядывает за картину, поднимает подушки (вдруг, я был прав?), заглядывает под ковёр, проверяет все ящики. Везде так пусто, что у меня невольно складывается такое ощущение, будто мать Сэм здесь и вовсе не проживает, а просто прописана. После десяти минут безрезультатных поисков Саманта сдаётся и опускает руки.
– Я ещё не был в твоей комнате, – воодушевляю её я.
– Не хочу туда заходить. Когда я решилась на побег из дома, то надеялась, что больше никогда не зайду в этот дом.
Входная дверь на первом этаже с грохотом открывается, и я вижу, как Сэм в ужасе хватает свой рюкзак. Мои руки снова начинают трястись, и я со всех сил пытаюсь унять эту никому не нужную сейчас дрожь. Её пальцы находят мои где-то в воздухе, это успокаивает на какую-то долю секунды.
– Давай. Быстрее, – Сэм вытаскивает меня из спальни её матери, и мы попадаем в её собственную комнату. Благо, здесь есть замок на двери. Откуда он здесь вообще взялся? Неужели, Миссис Гилберт разрешила своим детям иметь возможность закрываться от неё в своей комнате?
– Кью, мне так страшно, – Сэм очень громко дышит. Мы сидим на полу возле двери, в случае, если кто-то пройдёт мимо, у нас будет возможность это услышать. Её тело трусится, как ненормальное. Я никогда не видел Сэм в таком ужасном состоянии. Даже в ванной комнате в гостинице она вела себя спокойней, когда я упомянул её брата.
– Кэт, я знаю, о чём ты думаешь, но, поверь, у меня просто нет другого выхода, – женский голос раздаётся прямо за дверью. Мы чуть не подпрыгиваем, когда он резко прорезает тишину. Каблуки стучат прямо в метре от нас. Женщина выжидающе топает ногой, а может, она просто раздражена.
– Я свяжусь с тобой позже, – Миссис Гилберт заканчивает разговор и, судя по звуку, заходит в свою комнату, закрыв за собой дверь.
– Кью, ты понимаешь, что мы с тобой в полной жопе?
Конечно, понимаю. Нат и Ари, простите, если я не вернусь за вами. Я старался, правда. Похоже, весь наш план (которого и не было), пошёл коту под хвост. Мы подождали ещё десять минут, но тут услышали, как Миссис Гилберт вышла из комнаты и, стуча каблуками, спустилась на первый этаж. Позже входная дверь стукнула, и мы погрузились в тишину. Не представляете, какое облегчение мы тогда испытали. Сэм подрывается и бежит к окну.
– Она уезжает! – радостно вопит девушка. – Мы можем продолжить поиски.
– Да, можем, – спокойно говорю я, когда мой взгляд натыкается на фото, которое валяется на кровати. На ней изображён мой отец рядом с женщиной, которую я видел тогда в машине, когда за мной вели погоню. Оба в чёрной одежде. По всей видимости, это – мать Сэм. В руках мой отец держит ту самую шкатулку, которая на данный момент лежит в моём рюкзаке в машине.
– Вот дерьмо, – я протягиваю Саманте это фото, – вот та самая шкатулка в руках у моего отца. Но это не даёт мне ответа на вопрос – как её открыть.
– Кью, на самом деле, кажется, я знаю код, – Сэм берёт фото и разворачивает его, – ты знаешь, что это за дата?
Я вижу, как Сэм показывает мне другую сторону фотографии, и меня передёргивает. День похорон моей матери.
– День, когда я в первый и в последний раз видела твоего отца, – говорит Саманта.
– Мы должны вернуться в машину, – я повышаю голос, – мы должны попробовать ввести эти цифры, Сэм. Мы должны… – дверь открывается, и я натыкаюсь на широкий женский бюст. От этой женщины пахнет свежестью, морем. Этот запах ей совершенно не подходит. Коричневая помада старит. Густо накрашенные ресницы, кажется, вот-вот отвалятся. Но в целом, если взглянуть на эту женщину невооружённым взглядом, сразу станет ясно, что Сэм и её мать – совершенно разные люди. Моя спутница даже на десять процентов не похожа на ту, что стоит напротив.
– Я так и знала, что мне не послышалось, – высоко вздёрнув подбородок, вальяжно говорит эта женщина. – А кто этот молодой человек? Лицо кажется мне знакомым.
Не думая, я хватаю Сэм за руку, отпихиваю её мать в сторону и бегу на первый этаж. Но, конечно же, внизу нас ожидают с распростёртыми объятиями.
– Прости, Нат… – шепчу я, зная, что наш план потерпел поражение. Сэм сильнее сжимает мою руку, и мы останавливаемся на лестнице, слушая, как женщина громко смеётся, медленно спускаясь вниз.
========== Глава 18 ==========
На первом этаже нас встречают два молодых человека (ну, относительно молодых, ведь на вид им лет сорок пять), и настоятельно рекомендуют пройти на кухню. Мне не заламывают руки, не пытаются сделать больно, но всем своим видом эти два увальня (кажется, те самые, с которыми Рэджи так умело сражался возле бара в день знакомства с Самантой) намекают, что резких движений нам делать не стоит. Я по-прежнему держу Сэм за руку мёртвой хваткой. Цоканье каблуков слышится сзади довольно отчётливо, словно эта женщина буквально наступает нам на пятки. И само её присутствие здесь сильно давит на психику, заставляя нас вжаться в угол кухни. Её объёмные формы, широкие бёдра, плечи, длинные каштановые волосы, кричат о том, что она здесь всем правит, и это её королевство. Я с детства терпеть не могу таких женщин как она. Сестра моей матери была вылитой копией этой барышни, по внешности и характеру. Да, моя тетя была злобным монстром, но, к счастью, после смерти мамы, мы виделись с этой женщиной в последний раз, и это было на похоронах.
– Тебе лучше уйти, – настойчиво говорит мужчина в мой адрес. На этот раз Сэм хватается за мою руку.
– Он останется.
Оба мужчины демонстративно закатывают глаза.
– Сэм, ты уже не маленькая. Нам предстоит серьезный разговор.
– Дядя, – тихо говорит Саманта, – он мой… друг. Пожалуйста.
Спасибо ей огромное за то, что она не упомянула что-то вроде: «моя мать была любовницей его отца».
Мне разрешено остаться рядом с Самантой. С радостью послушаю, что ей скажет её аристократичная маман. От одного вида этой женщины меня бросает в дрожь. Я ни на что хорошее уже не надеюсь, ведь так проще – надеяться на худшее. И если повезёт, то хороший исход событий меня приятно удивит. Да, я знаю, что живу по принципу холерика-пессимиста.
Мы присаживаемся за круглый стол, и мне всё это дико напоминает какие-то переговоры, как в фильмах. По-моему, так и есть. Сэм бросает мою руку, но садится рядом, как можно ближе ко мне. Я подмигиваю ей, мол, ты, Сэм, верь в лучшее, а я пока побуду пессимистом за двоих. Она ведь должна думать о хорошем. Надеяться. Даже выражение этой девушки говорит о том, что она ещё не отчаялась и верит в магическое перевоплощение своей матери в нормальную любящую женщину. А я, вот, не верю, потому что мой отец так и не смог измениться. Возможно, в день, когда я узнал, что моя Джуд тяжело больна, и ей требуется операция, я пошёл умолять отца одолжить денег (половину операции оплачивал я, половину – мать Джуди), и если бы мой папа повёл себя как настоящий любящий отец, я бы простил ему все предыдущие ошибки и нелепое воспитание, которому он меня подвергал. Но, увы, вместо того, чтобы потрепать меня по волосам, протянуть ту заветную сумму денег, которая поможет моей девушке выжить, отец протянул мне бумажку – договор, который я должен был подписать взамен на определённую сумму денег. В ней было сказано, что я больше не претендую на часть особняка, в котором я вырос. На его месте отец хотел построить какое-то здание, название которого я уже и не помню. В общем, люди не меняются, таково моё мнение насчет Миссис Гилберт. Такого моё мнение насчёт всех людей на планете Земля.
– Итак, Сэм, я хотела поговорить с тобой о твоём брате.
Рука девушки находит мою под столом и сильно сжимает. Разговор предстоит тяжелый. Мать Саманты внимательно меня изучает, а затем открывает рот, чтобы что-то сказать, как Сэм резко говорит:
– Он остаётся, я сказала.
Её рука по-прежнему трясется. Мои пальцы пытаются гладить кисть её руки, чтобы дрожь немного уменьшилась. Мой взгляд быстро падает на лицо Саманты, и я вижу, что её глаза закрыты. Она спокойна, руки перестали так неистово трястись на моих коленях.
– Не драматизируй, Сэм. Ты ведёшь себя, как ребёнок. Кто этот молодой человек? – Миссис Гилберт не сводит с меня глаз. Они, вроде как, о сыне должны разговаривать. Так зачем она…
– Этот парень мне кое-кого напоминает.
– Хватит! – вдруг резко рявкает Сэм. – Ты хотела поговорить о моём брате, так начинай.
Два мужика расхохотались за столом. Один из них даже отвлекся от игры в телефоне. Теперь все они были во внимании того, что происходит в данный момент. Сэм, на удивление, спокойно говорит:
– Ты хочешь обсудить ту часть истории, где мой брат покончил собой из-за твоего зверского отношения к своим детям?
Так спокойно. Так уверенно. Я горжусь этой девушкой. Она очень напоминает меня самого, когда я спорил с отцом. Да, кричать бесполезно, показывать свой характер – тоже. Всё, что могут подростки – унижать взрослых за их глупые поступки. Думаете, только мы можем совершать ошибки? Да ни черта подобного. Взрослые люди думают, раз они перешли черту «за тридцать», то им не свойственно ошибаться. Так думают многие самоуверенные в себе люди. И они никогда не признают своих ошибок. Такой, я думаю, является личность, которая сидит напротив и глаз с меня не сводит. Может, она любит помоложе? Мой отец умер, значит, есть шанс, что эта накачанная силиконом тётка переключится на меня?
– Мой любимый Сэмми покончил жизнью из-за оплошности своей глупой сестры, – закрыв глаза, говорит Миссис Гилберт, подперев указательными пальцами подбородок.
– «Твой любимый Сэмми», – Саманта меняет голос, делая его более детским, – покончил собой, когда узнал, что его любимая мамочка случайно воткнула нож в живот его любимой сестры, и всё это была не случайность. Не было никаких «парней в подворотне». Сэм догадывался, что здесь что-то нечисто. В день, когда ты уехала по делам, ну, не будем темнить, ты уехала закупать наркоту, наконец-то соскочила с травы на таблетки, я рассказала Сэму, что из-за тебя у меня случился выкидыш.
С каждым словом Саманты мои глаза округлялись всё сильнее, как и в тот день, когда она решила рассказать мне эту историю. Но теперь я понимаю, что некоторые детали она упустила. Теперь я знаю, почему Сэм винит себя в смерти брата. После того, как она рассказала ему о том, что мать напала на свою дочь, парень просто не выдержал. Хотя, честно признаться, я считаю его трусом. Уходят из жизни по своей воле только слабые. Сэм мог взять свою сестру и уехать из города. Им уже было по семнадцать. Выжить можно, особенно вдвоём. Но вместо этого парень просто пошёл и наложил на себя руки. И после этого происшествия его сестра уехала одна. А ведь могли сбежать вместе.
