Текст книги "Российская Зомбирация (СИ)"

Автор книги: Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Федя попятился к стене, наблюдая за тем, как его полукругом окружают мертвецы. Служебного травматического оружия, как, например, дворникам или мусорщикам, ему не полагалось, поэтому рабочий выхватил большой газовый ключ, который он носил для самообороны и, потом уже, для работы.

–Не подходите!

Мертвецы остановились, наблюдая за ним и источая из гнилых легких тот липкий и резкий запах перегноя и тления, как из лопнувшей канализационной трубы.

–Не подходите или я вам всем башку на хрен проломлю!

Гости не двигались, безучастно наблюдая за вспотевшим слесарем. Такая необычная дуэль продолжалась с полминуты. Мужчину била крупная дрожь, вдоль хребта вырос ледяной гребень инея. Он понимал, что встретился с овощами, которые суть безобидные существа, которых привлекают исключительно громкие звуки или красочные зрелища. Они услышали его шаги, пришли посмотреть.

Но, черт возьми, что они вообще позабывали в подвале и как в него проникли, если дверь была заперта?

Он двинулся вперед и каждый его осторожный шаг, казался ему тем ураганом, где в шуршании голубой спецовки, хруста камешков под подошвой ботинка, скороговорке из наушника в подземелье звучащей громогласным концертом, неминуемо сорвет крыши пялящимся на него трупикам.

Когда он приблизился к первому мертвецу, полицейскому с зияющей раной в левой стороне груди, Федя вообразил, что он сейчас бросится на него. Труп не шелохнулся, только повернул голову и с интересом посмотрел на живого расширенными зрачками. Федя отважился посветить фонарем ему прямо в лицо, но глаза покойника также, не моргая и не слезясь, продолжали наблюдать за слесарем. Следующих мертвяков, серых горожан, слесарь тоже миновал без проблем.

Это были самые простые овощи, пришедшие поглазеть на него, человека.

Он вышел в коридор, где толпилось побольше дохлого народу и стал осторожно пробираться через вставших, как в пробке, людей, стараясь никого не задеть плечом. Опухшие, как при водянке или наоборот высохшие лица. Там, где зияли раны, гнила и отмирала плоть. Раны некоторые мертвецов были перевязаны чистыми марлевыми повязками – поработали добровольцы из общественных служб, которые ухаживали за овощами. У одного из плеча торчал болтающийся опустошенный шприц, тимуровцы прививали ставших мертвых граждан. Служба по излову и изоляции мертвецов работала плоха из-за огромного наплыва посетителей.

Разводной ключ стал мокрым и липким, как паутина, Федя брел вперед к лестнице и льющемуся оттуда свету. Головы, как подсолнухи оборачивались к нему, и в узком каменном мешке чувствовалось спертое, теплое дыхание.

Свобода была совсем близко. Он уже подходил к светлому пятну на полу, когда оно начало в издевку медленно-медленно истончаться. Не помня себя от страха, слесарь рванул вперед, ударяясь о холодную плоть безмолвных стражников и расшвыривая их в сторону, когда вдруг застыл на первой ступеньке лестницы.

У изголовья бетонной лестницы стояла темная фигура, медленно и с явным наслаждением закрывающая за собой тяжелую дверь. Капитулирующий белый свет зловеще вырисовывал капюшон, опущенный на голову.

–Здравствуйте.

Сантехник сжал ключ в дрожащих руках. За его спиной с шелестом выстроились мертвые люди, как полки на параде за направляющим их полководцем. Они ждали команды.

–Ты кто?

Дверь затворилась и во мраке, один из зомби с удовольствием ударил кулаком по выключателю. Еще и еще. Ему было невдомек, что свет нельзя включить. Ему нравился сам процесс и он высунул синюшный, еле помещающийся в пасти язык.

Фонарик засбоил и выключился.

Фигура стала спускаться с лестницы, роняя каждое слово на ступеньку:

–Боюсь, вам придеться здесь умереть.

Протянутые со всех сторон руки утащили Федора в глубину катакомб. Его крики заглушили заключительный радиорепортаж городских новостей:

–По всему городу зафиксированы перебои с водой. Власти не могут организовать снабжение населения чистой водой, отчего по городу зафиксированы стихийные митинги и собрания против партии власти. Здороворосы говорят о провокациях. Агрессивных граждан замечено не было.

Он сидел напротив, заложив, как душу, ногу за ногу. Остроконечный черный носок неторопливо качался вверх... вниз... вверх... вниз. Кисть в черной перчатке, извечный, совершено не гармонирующий с впечатлением, которое он производил, капюшон на голове.

Это злило Еремея, который мог различить из внешности собеседника бледность и невыразительность, но составить полного своего представления о хозяине он никак не мог. Правда, вида он не показывал, продолжая непринужденно улыбаться той улыбкой, какую только можно извлечь из себя человек, когда перед тобой сидит тот, кого ты смертельно боишься и против кого ты задумал предательство.

–Какие замечательные новости передают, ты не находишь?

Это омерзительное, дружески-фамильярное “ты”, заставляло нервничать мужчину еще больше, чем обыкновенный официальный, холодный язык. Казалось, Иван обо всем догадался, в курсе каждой мелкой подробности заговора и даже исправляет там мелкие орфографические ошибки.

–А что в этом хорошего?

–Как же! Кто виноват в том, что жителям не достается воды? Власть! Кто может исправить ситуацию со снабжением домов водой? Партия Живых! Выборы у тебя, Еремей Волин, почти в кармане.

Мужчина незаметно сглотнул:

–Вы хотели сказать у вас?

–Я хотел сказать то, что сказал. У тебя.

Это так сильно контрастировало с поведением Ивана в той палатке на митинге, что Волин побелел. Таинственный человек между тем продолжал:

–Разве я не понимаю, что такая фигура как я тебе больше не нужна, тем более, после выборов. Вы всей командой гадаете кто я, откуда и человек ли вообще. А так как разгадать этого не можете, то наверняка убьете. Ведь человек больше всего боится неизвестности, так? Неизвестность пугает, да... именно поэтому, скажем, самоубийца на войне предпочтет застрелиться, чем идти в атаку. Казалось бы, в чем разница? И там, и там смерть. Но в атаке ему может оторвать ступню, а может мошонку. Его могут взять в плен и долго пытать, отрезая кусочки плоти. А тут итог известен...

Он продолжал сладко говорить, наблюдая из-под капюшона, как белеет бывалый ветеран горячих точек. Казалось его слова, льющиеся медовым потоком, подобны аспидам, источающим дурман. Носок туфли качался, как гипнотический маятник под мерный шепот голоса. Вниз... вверх.... Это вызывало головокружение, но вовсе не от видимости скорого успеха, а от взгляда в бездонную пропасть. Волина вырвало прямо на ковер, украшающий пол кабинета.

–Тебе плохо, друг?

Волин затравлено посмотрел на Ивана, изо рта совершила самоубийство желчь, разбившись о мокрый уже ворс.

–Мой друг, завтра пройдет голосование в Новосибирске. Голосование по области уже закончено. Насколько я знаю, бюллетени свозятся для подсчета.

Военный поднялся с колен, и устало проговорил, утирая рот платком:

–Простите, Иван. Как-то само собой вырвалось, – он неуверенно улыбнулся, области начихать на выборы, за нее прочно держатся здороворосы. И местные бандиты, которые хотят стать легитимной властью, чтобы не отдать своего дармового куска. Да и зомби, все запуганы, как девочки-первоцветки.

Иван ответил:

–За то, что люди отдадут голоса за не нужные партии, ты не бойся. Знаешь же, как нынче опасно на дорогах. Когда избирком будет подсчитывать голоса, твои молодцам надо быть во всеоружии. Мы все должны понимать, что вся эта чехарда с выборами всего лишь мишура. Это фиговый листок, чтобы прикрыть притязания на власть. Они нужны разным противоборствующим группировкам для того, чтобы прикрыть вооруженный переворот, который они непременно проведут, если увидят, что их поддерживает, хоть какой-нибудь процент населения. Это давняя практика. Восставшие всегда старались выдвинуть в лидера человека, который обличен какой-нибудь государственной власти: судью, полицейского, военного. Этим они делают, как бы законными, свои требования. Я мыслю так.

Волин поднялся и, отойдя от сделанной им лужи, повернулся к окну. Раскаленный диск солнца падал на город, угрожая превратить его в Содом, близился к ежевечерней кончине.

–Как вообще в этой неразберихе можно проводить выборы? А тем более следить за их честностью?

–Этого хочет толпа. Мы, как политики, должны положить ей в рот иллюзию того, что она участвуют в политической жизни. Не думай об остальном, когда объявят результат, вы должны аплодировать с автоматами на перевязи, иначе никто не признает выборы законными.

Он встал и подошел к двери.

–Я тут тебе кое-что оставил, мне это больше не нужно. И, Еремей, не надо меня убивать до поры, я еще пригожусь. Хха-ха!

Он впервые на памяти политического лидера засмеялся. Причем сделал это так мастерски, по-актерски, как будто смеялся всю свою сознательную жизнь, да еще и подрабатывал шутом на сцене.

–Да что же это такое! – Еремей, подойдя к столу, хлопнул кулаком по столу, – Руслан пропал, а его сына нашли повешенным, Эдик убит.... а теперь, я?

Он вновь ударил кулаком по столешнице. От удара покачнулся и повалился на бок оставленный Иваном тот самый кожаный портфельчик.

Глава 15

Я смотрел на сколоченный помост, возвышающийся над дальним, ближе к реке, гребнем частоколом. Вверх его был оплетен, как беседка, плюшем, создавая иллюзию стен и там, в свежем растительном полумраке, располагалась удобная скамейка со спинкой. На ней сидела пара влюбленных и сквозь просветы в лиственном пологе, любовалась высыпавшими, как бледные веснушки, звездами. Парень и девушка с длинными косами нежно обнимались, и спутник красавицы показывал пальцем на небо, повествуя как древний сказитель, о далеких созвездиях.

Мне, грубому материалисту это было неведомо. Я понимал всего лишь то, что счастлив и благословен тот, кто, сидя по уши в окопной грязи и слушая посвист мин и стоны умирающих товарищей, может играть на дудочке. Или, когда полмира сошло в могилу и выбралось из нее, просто и самоотверженно любить, без хитростей и воплей в он-лайн дневнике.

Когда кругом тьма и запустенье, просто любить.

Это было прекрасно.

Вокруг костра кружились девушки в длинных, до пола, костюмах. В отблесках красного дамаска их лица вспыхивали угольными тенями и, казалось, что в изогнутых запястьях блестят короткие степные акинаки. Монотонный барабанный ритм погружал в транс. Чудилось, что вокруг костра пляшут шаманки. Тени их внезапно удлинились, взыграли темной силой и вспорхнули, отделившись от тел, ввысь, где пробив зелень, кувыркаясь, ринулись в небо. И я смотрел уже на то, как в упавшем на меня небосклоне, разрастаются и принимаются сражаться огромные фигуры воинов. Они скрещивали то мечи, то резные кружки с брагой и сверху падала то кровь, то пена. Это одна из девушек кропила слушателей пахучим настоем зверобоя.

Меня настолько захватило это зрелище, что я не сразу понял, что в танец женщин вплелась, под медленные и звонкие переливы гуслей, протяжная варяжская история о двух братьях-викингах, не знающих разлада в бою, но убивших друг друга из-за захваченной в плен красавицы.

Подобный поворот сюжета сразу заставил меня насторожиться, так как очевидно, что самые печальные песни рождаются у бардов из-за предательства бабами благородных мужей. Елена тому свидетель.

Рядом со мной сел старец. Весь в белом, как из блестящего фэнтези, где злодеи всегда в черном и на троне с подлокотниками из черепов, герои бедные, с волосами до плеч, обязательно цвета вороного крыла, а спутницы грудасты и вначале на дух не переносят будущего спасителя книжного мирка. Старец впечатлял, точно оживший Порфирий Иванов, только телосложением поуже. Он принял братину с медовухой, начавшую коловращаться по кругу, сделал второй глоток, первый был отдан костру, что сразу выдало в нем родновера старой закалки, и передал посудину мне, сегодняшнему гостю.

–И как давно вы здесь обустроились?

Он ответил:

–Прошлой весной. Ушли из города, сюда, в глушь. Здесь у нас раньше капище было. Мы его обустроили и зажили, а потом начали принимать всех, кто убежища просил. На Руси издревле гостеприимство считалось почетным и важным делом, поэтому и к рабам относились как к членам семьи, а уже потом христианство все изгадило...

Так послушать, христианство виновато во всем, в чем не виноваты евреи. А если наложить оба портрета друг на друга, то получится такое инфернальное зло, что Сатана, увидев, обгадится со страху.

–В чем же виновато?

–А ты знаешь, почему мы так далеко от города все это построили? Потому что жгли нас регулярно. Полицию натравливали, экологов, чиновников. В общем, разбойников всяких. Всякие братства святых, от Невского до Владимира против нас выступали. Говорили, что в православном государстве не место подлым язычникам, которые всегда были чужды русскому человеку.

Любимый музыкальный инструмент людей, имеющих твердые сформировавшиеся взгляды, – это шарманка. Они заводят ее по всякому поводу и уже через несколько минут настойчивой проповеди, хочется затолкать этот клавир в задницу очередному пророку.

–Наглядно иллюстрированный дебилизм христианства – святая уверенность в том, что из-за какого распятого преступника они получили единственно верную и непогрешимую монополию на истину. Мы же считаем их язычниками, и никакой Тертуллиан не переубедит нас в обратном.

Ответ на эти сетования мне был ясен, Фен прожужжал им мне все уши. Христианство победило не потому, что было чем-то радикально новым, иначе большая часть людей, сейчас молилась Зороастру, а потому что оно было нужно светским правителям. Один бог на небе, значит один царь на земле. Человек, из-за технологического развития, перестал нуждаться в коллективных религиях. Он мог прожить и один, посему жизненно необходимым стал процесс появлений религий индивидуального спасения. К сожалению споры, по этому поводу из интернета перекинулись на грешную землю.

Эх, жил бы я две тысячи лет назад и додумайся до такого простейшего принципа, сейчас бы висел по всем красным углам и миллионы разбивали бы себе лоб, надеясь услышать в своем затуманенном сознании мой неповторимый божественный глас.

Братина с медовухой вновь вернулась. Я спросил:

–Надо же, как вкусно. Вы ее сами делаете?

Старец посмотрел на меня и благосклонно улыбнулся:

–Пока не выходит. Это наши добровольцы прикатили кегу из одного магазина.

Он рассказал мне, что община живет тем же, чем в принципе жил и я. Собирательством и мародерством. Когда какое-то высшее существо, в которое человек безоговорочно верит, утверждает что берет на себя всю земную ответственность, а единственный судия, перед которым предстанет индивид, это та самая божественная сущность, то у человека шарики залезают за ролики. Грабь, воруй, убивай во имя доброго Бога! Мы за него, так кто же против нас? Нечто подобное испытывали германские офицеры СС, командующие концентрационными лагерями, свято уверенные, что американцы их не тронут, потому что они исполняли приказы фюрера, который, как известно, принимал на себя всю ответственность. “Понимаете, в том, что я засыпал Циклоном-Б евреев, нет моей вины, ведь я всего лишь выполнял приказ!”

Забавно, считать себя всего лишь инструментом, который может резать, как скальпель или отправлять в страну проломленных черепов, как дубинка, искренне при этом веруя, что раз ты выполняешь чьи-то приказы, то ты невиновен.

А мозги то, блин, на что???

–А то, что сегодня было, с атакой мертвецов, это страшно?

Старец засмеялся, а вместе с ним, расслышав мой вопрос, засмеялись остальные общинники.

–Это не страшно. Они появились по воле богов, испытывая нашу мужественность. То, что христиане называют зомби всего лишь продукт их христианского бога Яхве. Что можно ожидать от бога, которому поклоняются старые и убогие, слабые и бессильные люди? Ты когда-нибудь видел кто молится христианскому богу? Старухи, инвалиды, слабые люди, которым жизненно необходимо спасение. Он выпил из них все соки, превратил в засохшие мумии, которые теперь разгуливают по улицам. Демиург сделал свое дело, демиург может уходить. Они страшны не более, чем собака на цепи. Гораздо страшнее другое...

Костер выплюнул стаю рыжих искр, расцветших на лице старца ужасными тенями. Глава общины воздел руки к небу и пророкотал:

–Есть вещи пострашнее мертвецов. Это... – он сделал эффектную паузу, – Свидетели Иеговы!

Со всех сторон раздались причитания и плохо сдерживаемые возгласы возмущения. Я различил древнее славянское проклятие: “Чтоб они обосрались!”. Выглядело это так, как будто старец только что публично похулил Перуна, спалил в огне, чур, посвященный Стрибогу и сказал всем, что он уже с полугода как является неофитом Христовой веры.

–Это как это? – удивился я, – они, что и сюда пробрались?

Дело было в том, что для разных маргинальных и не очень религиозных групп пришествие Зомбикаплисиса (кстати, популярность самого названия и была растиражировано именно фанатиками веры), появление в мире неприкаянных живых мертвецов стало настоящей манной небесной. “Мы же вас предупреждали!”; “Вот оно, пришествие Антихриста!”. Проповедники всех мастей и пяти континентов захлебывались от распиравшей их конфессии профессиональной гордости: наконец-то за полторы тысячи лет, христианские идеологи смогли точно предсказать Конец Света! О ста пятидесяти тысяч не сбывшихся предсказаний, разумеется, никто не вспоминал. Так всегда в человеческой массе: тысячи шарлатанов делают миллионы фантастичных прогнозов. По теории вероятности хотя бы у одного из них они непременно сбудутся в мельчайших подробностях. Тогда он становится всемирно признанным магом, покупает себе белый костюм двойку и пиар-менеджера, да отправляется в тур по городам мира, где восторженные идиоты кладут к его ногам стопки хрустящей зелени.

–Даже среди христиан, – важно поднял сухой палец кверху старец, – есть свои отщепенцы и изгои. К сожалению, враг моего врага, не наш друг. Хуже Свидетелей Иеговы нет ничего в этом мире. Я однажды видел, как от них с воем убегали даже буйные мертвецы!

После появления мертвецов мир стал по-настоящему религиозен. В пору социальных катастроф большинство людей становятся, еще более внушаемы для пропаганды, а мировой поставщик опиума для народа не терял времени даром, за просто так раздавая надежду и поливая благодатью жаждущие спасения от заразы массы. Сколько появилось новых сект! От зомбипоклонников, считающих мертвецов новым высшем видом и поклоняющихся какому-то новому, реинкорнированному из Гаити Барону Субботе, до христианских ортодоксов, призывающих сжечь презренную плоть мертвецов в огне. Это те самые столбы, что длинными рядами стоят вдоль дорог, как напоминание проезжающим, что массовая охота на ведьм это не Средневековая вещь, а идея эпохи Возрождения, когда людям стало больно за бесцельно прожитые годы и они стали искать себе козла отпущения. Сегодня массе надо решительно быстро найти козла отпущения за произошедшее на планете, и было выбрано, разумеется, самое незащищенное существо в мире: обыкновенный, тихий и забитый мертвец-овощ. Человечеству как будто свернули какой-то клапан и, через него забила тугая, валящая паром струя концентрированной ненависти. За тех, как народонаселение сходит с ума было наблюдать страшнее, чем за пришествием живых мертвецов.

–Они осаждают нас каждую неделю. Приезжают целыми толпами на автобусах и бредут к нам, раздают свою литературу, брошюрки! Обклеивают забор объявлениями.

–А что делаете вы, – заинтересовался я, – впускаете?

Старец улыбнулся:

–Нет, в этот день мы отрубаем курице головы и вывешиваем ее за тын, когда приходят эти сумасшедшие. Они кричат, что это против Бога – лишать кого-то жизни. А потом, зачуяв кровь, сюда сбегаются те, кого породил их почитаемый Иегова. К нам они перестали ходить, теперь к соседней общине старообрядцев наведываются. Говорят, те не стали заморачиваться, взяли топоры и порубили пришельцев. Тоже те еще поклонники демиурга.

Мир определенно сходит с ума. Возможно, это начало конца. Тысячи народившихся сект кричат о Конце Света, провозглашают сотни новых божеств и пророков, но самое ужасное, что люди, кинутые своим государством, профсоюзом или спасаясь от семьи, которая хочет их загрызть, следуют за новоиспеченными мессиями. Они жертвуют средства, время и жизнь, чтобы хоть на несколько дней, но поверить, что там, за порогом смерти, которая нынче совсем рядом и дышит в затылок, их ждет вечное, искупительное блаженство.

Костер догорал, как прежняя эпоха: нехотя и с треском ломая обуглившиеся деревянные кости. Мы сидели в молчании, которое нарушало тихое пение молодых девушек, завороженных рубиновыми углями. Воздух прорезал унылый, рвущийся вой. Никто не обратил на это внимания, даже я. Казалось, что время остановилось, устав смотреть на жестокость, с которой люди боролись за жизнь. Поразительно, человеки считают человеческую жизнь высшей ценностью, поэтому готовы убить любого, кто посягнет на это утверждение.

Возродился, фактически убитый научным прогрессом, естественный отбор. Теперь выживал сильнейший. И хитрейший.

И тут, средь упокоенного, чуть хмельного умиротворения я понял, что для всех этих изгоев, сбежавших из душных городов и воняющей гнилью несправедливой реальности, для всех них смерть миллионов людей и появление зомби, было самым настоящим счастьем. Они жили здесь, не зная уголовного кодекса, правил дорожного движения, хамства чиновников и ненависти быдла, готового смешать с говном любого, кто хоть на полвершка выше их самих. Наверняка каждый из общинников, даже отчаявшийся офицер, в тайне, в тет-а-тете с собственной душой, рад тому, что все произошло так, как есть. Они оставлены, никому не нужны, ни военкомату, ни налоговой инспекции. Не нужно вставать на работу или идти в караул. Воля!

Они по-настоящему свободны и даже вольны, чего у них никогда бы не было в условиях “здорового” общества. Сколько таких людей теперь бродит по свету? Кто, потеряв имущество, приковывающее его к земле, теперь пытается осуществить свою мечту? Фен бы непременно сказал про Хрущева, который бил сандалий по трибуне не от того, чтобы продемонстрировать мощь страны, а потому что терять было, в общем-то, нечего.

Только потеряв все до копейки и удостоверившись, что произошла новая мировая переоценка ценностей, человек готов плюнуть на все условности и богатства и заняться тем, чем ему реально хочется. Например, удить на заре подлещиков, сидя на резиновом горбу лодки или наконец-то хоть один раз с почтением встретить закат, совершить ради любимой женщины подвиг или просто, беззаботно насвистывая и поигрывая мелочью в кармане, пройтись летним полднем по набережной, улыбаясь каждой проходящей мимо девушке.

И то, что меня родит с этими людьми, это появившаяся возможность разбавить глотком пусть соленой воды, свою до неприличия пресную жизнь.

Зомбикалипсис не всем принес горе, но дал возможность почувствовать за вкусом крови и беды, что Счастье не в уюте и комфорте, а в стремлении исполнить свою мечту. Ведь мечта у человека всегда одна, а желаний много. Да и как можно было бы понять, какое оно на вкус, Счастье, если ни разу не отрезал от краюхи горя жирный ломоть?

На этой идиллии, как всегда бывает либо у неудачных романтиков, либо не у слишком смышленого автора, я увидел Фена, спускающегося с беседки. Моя мутлахара почти достигла сансары, поэтому ни крика радости, ни возмущения, а стойкое оловянное, почти буддийское спокойствие отразилось на моем лице.

Он присел рядом со мной, как ни в чем не бывало, и произнес фразу, которую по всем канонам должен был сказать я:

–А я думал тебя уже нет в живых.

–В этом твоя проблема, – устало ответил я, – ты слишком много думаешь.

–Я выход нашел, там, на шоу. Сбежал через подвал по коллектору, который к реке идет, а там и до сюда добрался.

Я, почти не разжимая губ, глядел в костер:

–Как все просто на самом деле.

Воздух наэлектризовался энергией, это много детишек, жмущихся к дряхлому старцу, возбужденно заголосили. Они слушают страшные истории про мертвяков и богов, чтобы потом, ночью, с придыханием рассказать матерям о том, как храбро вытерпели все страхи.

–Да, просто.

Место не настраивало на сложные разговоры.

–И куда теперь?

Он ответил:

–Я здесь останусь, мне здесь хорошо. А ты?

Отговорки себе можно придумывать много. Я, де, инвалид. Или я однажды уже сказал хулигану, что он нехорошо поступает, избивая слабых. Мне нужно было в Новозомбиловск. Как-никак я видел то, что происходило на дорогах. То, что мертвые люди стремительно умнеют, сбиваются в шайки и движутся в сторону населенных пунктов. Я знал, что вокруг столицы Сибири была возведена сеть блокпостов и все важные магистрали, могущие привлечь внимание трупов, были перекрыты.

Но как ловко они расправились с автобусом, как они метали своих через ограду капища! Мертвые центурионы ведут своих гниющих легионеров на штурм нового Рима. И если вы подумали, что я заразился целью кого-то спасти и стать героем, овеянным славой, вы ошибаетесь. Просто в городе сейчас безопасней всего, если падет он, то мелкие селения тоже вырежут. Сейчас в столице безопасней всего. Она окружена солдатами и там полно провизии.

–Я в Новозомбиловск.

–Ты что, Иван? Зачем это тебе.... Оставайся здесь, где безопасно. Ты думаешь, пройдешь к городу, когда кругом такое творится?

–А что творится, – спросил я, – ты откуда знаешь?

–Мне в общине рассказали о том, что сегодня какие-то гиганты целый автобус с людьми уничтожили.

–Я знаю, Фен, знаю. Ведь там был я. Я пойду. Это уже дело принципа. Дойти, я докажу кое-что себе. Мертвецы стремительно умнеют, организуются, чуть ли не маршируют. В области теперь не выжить, они легко сметут все заставы, охраняющие фермеров, а без продовольствия теперь уже полумиллионный город просто вымрет зимой. Если прижмут в городе, то рвану на запад, там, говорят, получше.

Он помолчал, а затем сказал, что меня ничуть не удивило:

–Тогда я иду с тобой.

Глава 16

Мы встретили его на размолотых красных зубьях какого-то коттеджа сельского царька. Он увлеченно, не замечая нас, продолжать опускать на голову трепыхающегося мертвеца рыжий кирпич. Делал он это с такой самоотдачей, будто бы писал донос или любовное письмо.

Фена скорчило от вида серых, обескровленных мозгов, биомассой вытекшей на землю. Я флегматично наблюдал за молодым человеком, который не успокоился, пока не превратил кочан зомби в раздавленную репу.

Только после этого он улыбнулся и спросил:

–Добрый день, господа.

День был хмурый, кислый, вонючий, с не подтершейся с утра задницей неба. Воняло приевшейся уже щетиной, откормленные бродячие псы, что одновременно умудряясь вылизывать зад товарищу и подвывать, растаскивали груды помоев. Чадил догорающий домик. Короче, во всех откровениях, но день разлагался на редкость паршиво.

–Действительно, – ответил я, – с добрым днем вас.

Как мне подсказывало наитие, для этого человека добрый день заключался не в поющих, как херувимы, птичках и не в божественной лазури под голубеньким фингалом неба, а в том, сколько он успел убить мертвецов.

–Буйные? – с ученой степенью спросил Фен, указывая на четверых таких же перемолотых кирпичами мертвецов.

–Овощи, – спокойно ответил паренек.

Да, паренек. Обкорнанные волосы, улыбчивое лицо с такой абсолютной открытостью и добротой, что походило на лицо серийного маньяка. Свобода в лице. Голубой и свежий взгляд приподнимает дуги бровей, которых хочется, как Гомер сравнить с натянутыми тетивами.

–Зачем ты их убил? – спокойно спросил я, – ведь они суть неопасные.

У родноверов я разжился длинным железным прутом, который успел уже один раз опробовать на сноровистым мертвеце. Он спрыгнул на нас с дерева, с визгом человека, живущего в гармонии с природой, то есть дикой обезьяны Бразилии. К несчастью для него, он насадился на железный шест в моей руке.

–А почему бы и не убить?

Парень пожал плечами и ответил с беззаботностью юности, какая бывает, когда ценишь чью-то жизнь не больше, чем приклеившуюся к подошве жвачку:

–Да не люди они, чурки.

Нет, я конечно и раньше знал нацистов, но я всегда искренне полагал, что это такой зверь, обитающий исключительно в вольере интернета, а их угрозы весят не больше, чем пара электронных байтов. А он стоял передо мной здесь: живой, общительный как огонь, светлый и вовсе не злой.

–Так они ж мертвецы, – пробормотал я, – что с них взять?

–Чурка всегда будет чуркой, – авторитетно ответил он, – все отличие заключается в том, что если он умрет, то будет при этом дохлым чуркой.

Такой расистской вакханалии Феликс Викторович перенести не мог. Он, как никто другой знал и ведал о прекрасных цивилизациях Древнего Египта, Шумера и Кадеша, империи Тан, Великой Армении и жестокой Ассирии. Для него факт оскорбления кого-то другого по такому зыбкому факту, как национальность был равносилен тому, что назвать квадрат плохой геометрической фигурой лишь на основании его четырех углов.

Проблема таких, как Феликс Викторович, заключалась в том, что они не могли выйти за системные рамки этих самых четырех углов. Я же, хоть и не отличался расистскими взглядами, вполне понимал поступок молодого человека, видевшего в анархии реальную возможность осуществить свои планы. Кому не охота подкинуть в костер своей молодости поленья, чтобы он горел, так чтобы обожглись и обзавидовались старики?

В конце концов, каждый убивает свою молодость: кто-то алкоголем и бабами, а кто-то убивает других.

–Ну, будем знакомы. Я – Иван, а это мой друг Феликс Викторович. Мы как видишь, люди.

–А твой дружок часом не жид? – прищурившись, спросил молодой человек.

Феликс за моей спиной, как за трибуной, затрясся и, клацая зубами, прокричал в ответ:

–Сам ты жид!

Почему-то люди, утверждающие, что не страдают антисемитизмом, на такой вопрос всегда отвечают симметрично “сам ты жид!”, как будто их оскорбили. Видимо юдофобия сидит глубоко в подкорке мозга.

–В таком случае будем знакомы. Я – Шуруп.

Меня покривило от этой игровой клички, но он объяснил, что его звали так давно, еще до мертвецов.

В недостроенном коттедже, где еще не был положен парик потолка, прикрывающую лысую на отделку гостиную, мы расселись пообедать. Обычного страха и недоверия, как к той девушки в лесу у меня не было. На ближайших подступах к Новозомбиловску серьезных мародеров не было – все давно обобрали. А от мелкой шушеры, сектантов, зомбипоклонников или хулиганов я бы сумел отбиться и убежать. Мы хотели пошарить в обломках, чтобы найти что полезное, дабы сбыть награбленное, поэтому и набрели на сожженную резиденцию какого-то богатого сельчанина.

Из поломанных стройматериалов мы соорудили костер и разогрели в нем воды и консервы.