Текст книги "Все бури (СИ)"
Автор книги: Зима.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
– Насколько я знаю, – тихо ответила Лианна, – он берется только за то, что ему очень нравится… я не уверена, что…
Голова ее склонилась к плечу, веки сомкнулись.
– Конечно, вы ему понравитесь. Вы не можете не нравиться.
Джаред поддернул повыше покрывало, зная, как дитя Солнца любит тепло. Надо было давать команду отрядам, идти общаться с лесным лордом, наверняка прибывшим не просто так. Но Джаред тихо просидел рядом, не сводя взгляда с Лианны, пока розовый свет не залил лазурную гостиную.
***
Свет раннего утра еще не касался Майлгуира, владыки Благого Двора и Дома Волка – острые горные отроги, служившие защитой Укрывищу, забирали себе тепло солнца, накапливая его и отдавая долгой студеной зимой. Сквозь сон Майлгуир припоминал, что когда-то, очень и очень давно, на этом месте взметнулся вулкан, и тогда тушил лаву и собирал пепел Нуаду, веселый обладатель двух рук. А лишившись правой руки, он оставил любимую. Интересно, а как ей жилось без него?
Неожиданные и не слишком приятные мысли свербили голову. Мидир, став Майлгуиром, проживал каждый день как последний, очень надеясь, что его жизнь, вернее, его смерть, желательно как можно более мучительная, станет расплатой и избавлением. Но этого не происходило. О том, что можно просто жить, о надежде на счастье он не думал и не гадал, зная, что его любовь может принести лишь смерть. Но Мэренн готова была делить его не слишком веселую, подчас трудную жизнь. Да, если бы он был Нуаду, он бы тоже ушел, чтобы его любимая не делила его смерть.
Вот только жизнь свою Мэренн уже отдала! Стоило подумать о дерзкой, раздражающей волчице, как пришел ее запах, нежный и горький аромат подснежников. После ночи на земле тело восстановило цельность, а вот обычной после этого усталости и потери духа не было и в помине. Сколько же времени провела с ним Мэренн? Щеки ее были розовыми, глаза блестели. Она определенно жила, что радовало.
***
«Что же на твой вопрос об одном дорогом нам обоим волке…»
Рука белошвейки невольно дрогнула. Дженнифер посадила жирную кляксу на письмо. Поразглядывала очертания, увидела профиль Алана и с досадой сжала бумагу, о чем тут же пожалела. Бумага эта была специально для пересылки, плотная и непроницаемая для воды. Нечего выплескивать на нее собственное огорчение. Дженнифер взяла письмо от Мэя, решив перечитать еще на раз, хотя знала его мало не наизусть.
«Моя несравненная Дженнифер!» Так к ней всегда обращался Мэй. Послание от сына можно было бы счесть посланием от любовника, да и восхищение королевского офицера собственной матерью, скрывать которое он не собирался, многие принимали за чистую монету.
Дженнифер обернулась, взглянула на свой портрет и не сдержала улыбки. Она бы убрала его, если бы двое ее мужчин – да, именно двое, вся ее семья, смахнула она сердитую слезу – не настаивали, что эта тщательно выписанная красавица с нежными, словно ласковыми чертами лица, со светло-серыми звездочками в темных волчьих глазах и есть она сама.
Сыновье обожание отпугивало кавалеров и позволяло Дженнифер не переживать, что ее, одинокую мать, не связанную узами семьи, постараются увлечь в забавы Лугнасада. Ведь тот, кого она хотела бы видеть рядом с собой всегда, обходил стороной ее покои все время праздника любви и свободы.
– Дженни, – прозвучало чарующе, невыносимо мягко, и Дженнифер уронила перо услышав голос того, к кому обращались ее мысли. – Я зашел без стука, но мне показалось, ты расстроена.
– Дописываю письмо для Мэя.
Дженнифер подхватила перо, поднятое Аланом, быстро закончила пожеланием удачи и просьбой не лезть в опасные места, решив поведать смутные и тревожные мысли про начальника замковой стражи со следующей оказией, свернула бумагу и протянула ее.
– Это слишком любезно с твоей стороны – самому приходить за сущей мелочью.
– Все, что касается тебя, не мелочь, Дженни. Ты всегда можешь положиться на меня, во всем…
Лугнасад, в этот раз особенно жаркий, может, из-за того, что у короля наконец появилась королева, заканчивался.
Дженнифер встала, оказавшись вровень с Аланом. Темно-серые, почти черные глаза были привычно непроницаемы, жесткая морщинка у рта, всегда манившая Дженнифер, очертилась резче. Сердце отчаянно застучало, она сделала еще один шаг вперед, и тут Алан закончил:
– Как на друга.
Ожидаемо, но как же больно! Дженнифер отвернулась, не в силах скрыть разочарование, и завела разговор о Мэе.
– Мне кажется, ему все-таки нужно узнать, кто его отец, – ответил Алан, и Дженнифер обернулась.
Начальник замковой стражи, сведя руки за спиной, разглядывал портрет, когда-то нарисованный Фаррелом. Небесная любовь, больно ударившая по Дженни и заставившая ее бежать из столицы…
Дженни указала на угольные наброски, буквально выцарапанные у Алана, где маленький Мэй смеялся на руках у совсем тогда юной Дженнифер.
– Мне кажется, нам всем известно, кто его отец.
Волчица набрала в грудь побольше воздуха, желая преодолеть привычную робость и сказать уже, что отец – тот, кто воспитал Мэя, кто на протяжении многих и многих лет заботился о них обоих, и благодаря кому Мэй в столь юном возрасте безо всякой протекции стал сначала королевским волком, а потом и офицером, но Алан еще сильнее закостенел лицом и вновь произнес словно бы для портрета:
– Наследный принц Дома Неба Фаррел ищет себе волчицу для очередного портрета. Он не женат, прекрасен, знатен, и думаю, что…
– Я думаю, что он найдет, обязательно. Алан, во имя нашей… – Дженнифер прокашлялась, – во имя нашей дружбы, умоляю, не говори ему обо мне. Когда-нибудь, обещаю, я расскажу ему о Мэе. Но не сейчас. И уж совершенно не надо предлагать мне позировать Фаррелу!
Смягчая резкость тона, Дженнифер провела ладонями по плечам Алана, удерживая себя от желания коснуться лица, и на мгновение та боль и мгла, что всегда пряталась в его глазах, смягчилась – и они стали просто темно-серыми, неожиданно теплыми, привычно родными.
– Я так скучаю! – вырвалось у Дженнифер, и она, презрев все условности, прижалась к груди Алана, очень надеясь, что он не сочтет ее навязчивой и не сбежит на несколько недель, как уже было однажды, когда она по глупости пыталась намекнуть на Лугнасад. Когда узнала от знакомой волчицы, что Алан порой не отказывается от традиций. Когда хотела, чтобы пусть на одну ночь – но он был бы ее. Но…
Она зажмурилась, ожидая чего угодно – даже того, что Алан оттолкнет ее. Но он очень осторожно привлек ее к себе и долго не отпускал, просто стоя рядом так близко, что Дженнифер ощутила – сердце его билось сильнее обычного. Она хотела спросить и про руку, которая, как ей показалось, опять беспокоила Алана, но не стала. Он все равно не скажет, а вот позвать его вечером на любимые пироги вполне возможно. Алану определенно становилось легче лишь оттого, что Дженни, как он ее называл, была рядом. И она была рядом как друг, не переставая надеяться на большее, как бы ни чурался ее Алана как женщины и что бы ни прятал так тщательно в своем прошлом и настоящем…
***
Джаред приказал стражам не будить Лианну, что бы ни случилось. Он сам узнает у Фордгалла причину их появления, хотя и так понятно – убит наследник одного Дома, обвиняют второй. Сейчас дело только во времени – в отсутствии владыки Благого Двора Дома способны на многое. Щадить сон лесного лорда Джаред не собирался, но, проходя широкими коридорами до покоев лесовиков, он неожиданно для себя свернул к обители одной очаровательной белошвейки, чьи умелые ручки порой словно возвращали магию одежде, даря если не защиту, то хотя бы спокойствие ее носителям.
И наткнулся на Алана. Алана непривычно взъерошенного и привычно незаметного, крадущегося чуть ли не по стеночке.
– А-лан, – тихо позвал советник.
И серая тень, почти исчезнувшая в стене, вздрогнула, проявила себя, не в силах противостоять зову Джареда. Как уже было один раз, пусть очень и очень давно…
Советник вздрогнул, отгоняя кошмарные воспоминания о том времени, когда ему пришлось жить без Алана. В конце концов это стоило вспомнить хотя бы для того, чтобы в очередной раз попробовать понять: что же тогда произошло, что такого сказала Этайн и отчего рухнул весь Нижний мир.
***
{Майлгуир, потерявший Этайн, зверствовал, характер не смягчила даже смена имени, но возле него сейчас был принц, и Джаред мог спокойно отчитываться на расстоянии.
Потом пропала мысленная речь. Магия проваливалась с уровня на уровень, отмирая сверху, опадая осенними пожухлыми листьями.
Дни складывались в недели, и мир, потрясаемый бурями, приходил в себя, собирался уже иным. Ши, теряя магию, осваивали ремесла. Ши стали умелыми мастерами, но…
Алана, закрывшего собой владыку от удара, не было. Алан не умер – его втянуло в камень Черного замка. Джаред отказывался верить, что это насовсем. Иногда приходил в его покои, заглядывал во все комнаты. Сидел и ждал подолгу, сам не зная чего, в своем кресле у камина. А кресло рядом сиротливо пустовало.
Пустело все. Магия уходила. Механесы, выполнившие массу работы по обустройству замка для новоприбывших, замерли статуями. Надежду внушало лишь то, что звериные головы продолжали осмысленно реагировать и следить за происходящим. Бдительность иногда отказывала волкам, но не Черному замку.
А Джареду отказывал рассудок. Он ловил себя на том, что обращался к стенам и произносил имя Алана вслух. Приходил в себя в его покоях, оглядывался недоуменно… и не мог найти такого незаметного, но очень нужного волка.
И в одну из бессонных ночей, ненастных, грозовых, в дверь кабинета советника грохнуло чем-то тяжелым. Джаред дернул ручку на себя – и свеча выхватила из мрака каменного механеса, абсолютно черного, вытесанного слишком грубо, непохожего на прочих. Он поднял голову, не открывая глаз, ориентируясь на звук, на запах…
– Алан!.. – Джаред не понял, когда успел ухватить каменное лицо обеими руками. – Алан!
Глаза не открывались, но голова повернулась, от шеи побежали крошечные камешки.
– Ты звал, – голос был потусторонним и глухим. – Ты помнишь, ты звал.
Механес покачнулся, запинаясь о порог, слепо подаваясь вперед, царапнул лапищей, не разделенной на пальцы, по косяку, оттолкнул другой советника и рухнул, всем весом грянул об пол!
Джаред всегда считал себя хладнокровным и выдержанным ши, но тут ощутил, как все душевные скрепы летят к фоморам в пасть.
Он упал на колени и принялся медленно разбирать осколки.
Сиплое, с хрипами дыхание обозначилось из середины каменной груды, и теперь, о-о-о, теперь Джаред торопился! Оттолкнул одну каменюку, спихнул вторую, нащупал шершавый от пыли дублет Алана, перехватил поперек груди обеими руками и понял: дышит! Дышит! Сердце бьется! Медленно, глухо, с усилием, тяжело, но бьется!
– Алан! Ты как?!
– Пх-х-хи-ть, – он закашлялся, пыльный весь, с головы до ног, словно окунувшийся в известь, с меловыми волосами, пропитанный камнем от и до. – Дж… – и опять закашлялся, бессильно откатываясь на бок.
Джаред вскочил, сцапал с прикроватного столика сразу весь графин с водой, выплеснул часть на пыльную голову. Алан вздохнул. Джаред приподнял его голову снова, приставив к губам наполненный кубок.
Алан старался пить медленно, явно сдерживаясь и наслаждаясь. Зажмурился, перевел дух, прохрипел:
– Этот момент мне довольно часто снился, Джаред. Ты претворяешь грезы в явь, – приоткрыл все ещё серые веки, пригляделся. – Прости, я захламил тебе покои. Но можно нарушителю ночного покоя ещё воды?
Алан приподнял руку, удивленно присматриваясь к собственным дрожащим пальцам, пока Джаред не вложил в них кубок. Тут же понял свою ошибку и подхватил витую ножку крепче: Алан был совсем без сил. Серая пыль не осыпалась с волос, на лице начальника замковой стражи прорезались морщины, и Джаред поспешно отвел взгляд. Не стоит сейчас говорить Алану обо всех изменениях в его облике.
– Ещё вопрос, уважаемый советник. Ты себе кулаки не сбил? Мне слышалось, что стучал по стенам ты постоянно, – Алан с усилием подтянул ноги, усаживаясь удобнее. – Нельзя себя настолько не жалеть! Хотя стены ты, верно, пинал, раз руки целы…
– Я вообще не трогал стены, если тебя это утешит! Я звал тебя по имени, чаще мысленно, иногда – нет, а ты молчал. Молчал! – с прежней досадой произнес Джаред.
– Прости меня, уважаемый советник, я не хотел огорчать тебя и громыхать тут, сбивая косяки. Механесом, скажу тебе, быть неудобно: все время есть риск на кого-то налететь, что-то случайно сломать или протаранить стену, – Алан перевел дух. – Никакого удовольствия, один шум и сумятица.
– Какое уж тут удовольствие. Разве что ты жениться на ком-то внутри стены успел. Что это за кольцо?
Алан уставился на свою руку в непонимании, с трудом поднял к глазам кисть, отогнул ворот, рванул – и откуда только силы взялись? – заскребли, обламываясь ногтями, пальцы:
– Нет, нет-нет-нет-нет! Только не это! Опять!
– Алан! Алан, успокойся! Ты что творишь! Уймись!
Джаред насилу оторвал серые окровавленные руки Алана от его же шеи, сжал обе ладони, приводя в чувство, заставляя вернуться разумом в эту комнату, в этот момент. Признаться, это удалось далеко не сразу.
– Это очень прискорбно, но я знаю, кто меня проклял, – прошептал Алан. – Я уже сидел на цепи.
Ладони, по-прежнему сжатые в руках советника, дернулись снова, как лапы волка, взрывающие землю. Алан открыл наконец глаза, и вместо обыкновенной ясной серости там сияла яростная желтизна.
– Я был балаганным волком, очень хорошим волком, на меня всегда приходили посмотреть! Поначалу пускали даже маленьких детей, до того я был хорошим, умным, как собака, – Алан дернул головой, скребнул ногой.
Второй за жизнь ошейник – многовато для одного ши, тем более волка.
Да, ошейник, каменный, монолитный, плотно охватывающий шею. Широкий, с выбитыми по краю рунами. Словно вросший в белую волчью кожу.
– Боудикка постаралась. Погоди, Алан, погоди. На ошейнике есть знаки, возможно, мы их прочтем, – Джаред пожал пальцы и отпустил руки Алана. – Сейчас тебе в любом случае лучше, чем механесу в стене!
Знакомая, слегка насмешливая улыбка прокралась в глаза Алана, погасила желтое пламя, зажгла обычное серое.
– А может быть, и нет. Возможно, мне вовсе не стоило выламываться из той стены.
– Ничего, Алан, ничего, – умерил дрожь в голосе Джаред. – Может, мне тоже стоило умереть. У меня ведь тоже есть личное проклятие. Я «не смогу защитить женщин». А наш принц «погибнет из-за женщины». Вот и подумай, чье проклятие страшнее.
– Вина есть на каждом из нас. А бутылки вина у тебя нет?
Алан. Проклятый, вымотанный камнем и поседевший, однако – Алан. С его мягкой иронией и отчаянной преданностью. Это искупало многие и многие несовершенства мира…
Теперь Алан не может покинуть стены замка и не может обратиться в волка. Временами у него немеет рука с кольцом, что не мешает ему быть самым лучшим начальником замковой стражи. И уж точно – лучшим другом.
Позже, в его личных покоях, за бутылкой вина и перед самым уютным камином на свете Джаред выяснил, что Алан услышал из речи Этайн. «Пусть иная, прошедшая моим путем, подарит истинному королю, что взято быть не может».
Вот и суди теперь, какой король истинный и что это может быть за подарок.}
***
Джаред из настоящего удержал себя от желания схватить Алана сегодняшнего на рукав, чтобы точно никуда не исчез. Поймал чуть виноватый и печальный взгляд, и не сдержался:
– Алан! Двести лет тебе понадобилось, чтобы осознать свои чувства к твоей Дженни.
Алан сердито мотнул головой, контуры его начали растворяться, и Джаред все-таки схватил его за руку. Телесный контакт он не любил, начальник замковой стражи, много раз удерживающий себя от объятий, это знал, поэтому вздрогнул и задержался. Открывать порталы в Черном замке и пропадать в камне у него выходило удивительно легко. Впрочем, появлялся Алан так же легко и в то самое время и место, где он был более всего необходим.
– Так что, через сто лет пора тебе уже понять самое простое и очевидное, то, что лежит у тебя под носом.
Алан не отвечал, сморщив этот самый нос и рассматривая невероятно интересную пыль в проходе.
– Я продолжаю! – сурово произнес советник. – За сто лет можно было осознать, что и наша очаровательная белошвейка не просто так отшивает всех волков. Что ей нужен один-единственный, а этот волк…
Алан поднял глаза на Джареда, тот опустил воздетую к небу руку, и очередная воспитательная речь осталась непроизнесенной. Пожалуй, никогда советник не был столь близок к объятиям – насколько Алан выглядел несчастным.
– Я слишком эгоистичен, Джаред. Мне следовало бы вовсе исчезнуть из ее жизни, но когда я пытаюсь пропасть, она… Дженни слишком переживает, а я не могу допустить, чтобы из-за меня она расстраивалась. Мне нужно было бы переждать этот момент, но ее боль лишь растет. Я готов мучиться сам, но не готов мучить ее.
Логика Алана заставила Джареда проморгаться, вздохнуть и выпустить рукав. Джаред находил кучу доводов, что только с Аланом Дженнифер и не будет мучиться, причем в тесной компании, и тут же останавливал себя. В конце концов, что делать со своей личной жизнью, решать каждому волку. И сам Джаред в этом далеко не лучший пример.
***
Майлгуир, задремавший после плавания, просыпался тяжело. Перекатывал в голове, как морские голыши, давние проблемы, упавшие вскоре после падения Проклятья, когда многое в жизни благих ши пошло наперекосяк. Изменения были поначалу небольшими, но складывались в общую безрадостную картину: магия уходила, истончалась, не слушалась привычных схем, реагировала лишь на самые приземленные и грубые обращения, все меньше помогала в повседневной жизни, искрясь где-то на задворках восприятия.
По чести сказать, эти искры – единственное, что осталось от прежнего порядка вещей.
Открывать Окна стало невозможно, поэтому бывший Мидир, нынешний Майлгуир не знал, что творится у неблагих и фоморов, но предполагал, что ничего хорошего. Молчание королей беспокоило Майлгуира тоже, но не так сильно, как творящееся в собственном королевстве. Умом он понимал, что Лорканн бы уже как-то дал знать, насколько он недоволен новым порядком вещей, а Айджиан хоть пешком бы пришел, чтобы весомо постоять над душой, сложив руки – и добиться от волка хоть каких-то извинений, если не раскаяния. Молчание обескураживало. Или им не было до Мидира дела, что вряд ли, или их тоже удерживало на месте что-то сильнее просто долга короля. Особенно тревожно было за неуравновешенного грифона, чтобы Лорканн смолчал, он должен был по меньшей мере умереть. Думать о таком не хотелось.
Мир не отзывался знакомыми голосами и волшебством, становился все суровее, бессмертные ши ощутили, что жизнь не только нескончаемый праздник, но и полное тяжелой работы испытание на прочность. Чтобы прокормиться, следовало возделывать земли, чтобы одеться, ткать холсты и прясть пряжу, чтобы согреться зимними ночами в каменном замке – заготавливать дрова…
Майлгуир до сих пор страстно благодарил всех богов, которые могли его слышать, что ши не болеют.
Груз забот наваливался и стягивал удавку вокруг королевского горла, Майлгуиру пришлось даже отказаться от охоты, всё чаще приходило в голову, что за помощью надо идти к друидам, но стоило вспомнить об Этайн и Проклятье, так сразу всякое желание иметь с ними дело отпадало.
Среди ши, разумеется, и до Проклятья были ремесленники, однако половина их трудов сокращалась и облегчалась магией, пусть они не потеряли знаний, у них не было некоторых необходимых навыков. Тяжело и страшно давался первый год, потом дело пошло на лад, и не в последнюю очередь неожиданно благодаря брату. Идеи Мэллина, блазнившиеся до того Мидиру довольно бредовыми, оказались нужными и востребованными, сам брат знаниями делился охотно, а Мидир-Майлгуир удивлялся все больше, наблюдая безалаберного брата с совершенно другой стороны.
Оказалось, что его продолжительные визиты в Верхний мир были призваны не только раздражить волчьего короля, Джареда и половину благого Дома, но и ознакомиться с занятными или интересными изобретениями людей. Зная брата, Майлгуир, однако, трезво предполагал, что время, не посвященное изысканиям, Мэллин посвящал тому, чтобы закономерно выводить всех окружающих из себя. Сколько казней предотвратили он сам и Джаред, подсчету не поддавалось.
И Майлгуир не мог людей за это винить. Убить Мэллина периодически хотелось даже ему.
Сегодня, впрочем, был не тот случай.
***
Майлгуир с трудом вернулся в давнее воспоминание – он тогда почти пришел к покоям брата. Старые детские комнаты, из которых Мэллин так и не перебрался, отказываясь занимать место наследного принца за правым плечом короля. Хотя более прямых наследников вокруг не наблюдалось. Брат настаивал, что если за левым плечом будет Джаред, а за правым – он, то все подданные от Майлгуира точно разбегутся.
И Майлгуир не смог бы за это никого винить. Потому и не настаивал особо.
Вчерашняя стычка с одичавшими, а не уснувшими, как все прочие магические создания, вивернами, показала брата с ещё одной новой стороны: избалованный и своенравный Мэллин умел серьезно воевать, не полагаясь на магию и толково поддерживая боевой дух солдат даже в её отсутствие. За такое любому другому волку досталось бы высокое звание, но Майлгуир представил себе вынужденных терпеть Мэллина офицеров и неожиданно смилосердствовался. Что вчерашние виверны, что нынешние офицеры заслуживали снисхождения, не то опасность буйной головушке брата возрастала бы до критической.
И Майлгуир вновь не смог бы в этом винить никого – ни офицеров, ни виверн.
Однако вознаградить Мэллина за его незаметные прочим подвиги Майлгуиру нелогично тоже очень хотелось.
Из-за дверей знакомых комнат доносились мелодичные переборы кларсаха, видимо, Майлгуиру повезло застать брата в подходящий момент – он был один и упражнялся в музицировании. Король припомнил парочку неподходящих моментов, когда брат умудрялся вывести его из себя ещё с порога, поморщился, но зашел, как обычно, без стука.
Мэллин привычно расположился, съехав по спинке кресла вниз, вытянув левую ногу на стол, а правую уложив щиколоткой на колено левой. Кларсах пел в его руках как живой, будто бы сам. Впрочем, стоило Майлгуиру зайти, мелодия поменялась, а с лица брата исчезло задумчивое выражение. Сменившись обыкновенным. То есть очень, просто крайне раздражающим.
Майлгуир привычно взял себя в руки – он пришел брата поблагодарить и наградить по заслугам, а не рычать за манеру и слова.
– Мэллин, послушай меня, – стоило королю заговорить, мелодия кларсаха изменилась еще раз, теперь это были просто отдельные аккорды. А сам брат принялся подпевать. Повторяя отдельные слоги речи Майлгуира.
– Ня-ня-ня-ня-ня-а-а-а! – и уставился в ожидании.
Волчий король высокомерно двинул бровями, намекая, что этим его не вывести из себя, на что брат усмехнулся, принимая вызов. Рука Майлгуира непроизвольно сжалась в кулак, поэтому он поторопился обернуться, оглядывая обстановку.
– Ты проявил себя с лучших своих сторон, с того времени, как на нас пало Проклятье, – серьезный разговор как-то резко похитил почти ребяческое желание поставить брата на место, на плечи снова навалился груз королевской ответственности.
Поэтому для Майлгуира стало небольшой неожиданностью распевание.
– Тье-е-е-е-е-й-э! Кля-ля-ля-ля-ля! Тье! – кларсах, кажется, ехидно Мэллину поддакивал.
Король скрипнул зубами, переспрашивая себя, действительно ли он этого хочет. Действительно ли он хочет, чтобы Мэллин точно так же мотал нервы всем волкам с полным правом не только рождения, но и официального положения. Эта мысль неожиданно развеселила – а что, пусть помотает! Мэллин такой один, а волков много, замучить всех он однозначно не успеет!
А потом Майлгуир ему что-нибудь придумает. Как только покушения участятся до неприличного уровня, а случайности перестанут походить на случайности. Когда это все выйдет за рамки вечной братской игры.
– Да, брат, ты умеешь держать паузу, ничего не скажешь, – недовольный, что ему нечего передразнивать, Мэллин обиженно бурчал, склонившись над инструментом еще ниже.
– Как и положено королю, – Майлгуир насмешливо двинул бровями, сосредоточился и продолжил. – Так вот, брат, за твои заслуги, а особенно за то, что ты показал себя достойным лидером в битве с вивернами…
Перед глазами волчьего короля встала сцена боя, где Мэллин неожиданно хорошо обращался со своим правым флангом, а его подразделение ничуть не страдало от бедности магии. Тогда Мэллин выглядел иначе, и, надо признать, вовсе не раздражал. Но это был бой, настоящий, кровопролитный, не всем волкам удалось вернуться от той излучины реки живыми. Майлгуир поморщился, как от головной боли, и следом за этим в уши ввинтился злорадный звук дрожащих струн кларсаха вкупе с голосом брата.
– Ми-ми-ми-ми-ми-ми! Ви-вер-ви-вер-ви-вер-на-ми! Дер-вер-на-ми! Чу-дач-ка-ми ви-вер-на-а-а-а-а-ми! – поднял слегка раскосые серые глаза на озлившегося Майлгуира, принял самый свой невинный вид. – Нет, ну, а что, брат, раз они пытались питаться волками! Волками! Ну не чудачки ли?! Прямо как человечки!
Мидир перехватил готовую сорваться на брата злость, глубоко вздохнул, отвернулся, походил, пока Мэллин продолжал бренчать на кларсахе. Видимо, пауза затянулась – неудивительно, погасить злобу было на сей раз трудно! – или Мэллин соскучился, потому что тренировка превратилась почти в песню, распеваемую на мотив военных маршей.
– Скажи, зач-е-е-е-ем, – кларсах сотрясали строгие ритмы, но содержание… Это же Мэллин. – Ты портишь мне любую ночь! Дурной пример! Скажи, заче-е-е-ем! Никто не в силах мне помочь! Привить манер!
Майлгуир зашел брату за спину и закатил глаза так, чтобы тот не увидел, а потом резко нагнулся через спинку кресла к самому уху и прошипел низким, замогильным голосом:
– Чего не знаю, того не знаю-у! – отстранился, наблюдая, как брат почти роняет инструмент и раздраженно шипит, бледный от неожиданного испуга. – Так вот, к чему это я, – с трудом сдержался, чтобы голос звучал не самодовольно, а по-деловому. – Я бы хотел тебя наградить за твои заслуги и помощь, пожаловать тебе звание главного офицера Дома Волка и пять когтей на дублет!
Мэллин аж поперхнулся, недоверчиво оборачиваясь к брату, перехватил поудобнее кларсах, а потом его лицо стало таким одухотворенным, что Майлгуир даже как-то опешил. Теперь мелодия была лирической, для серенад в самый раз.
– Скажи, заче-е-е-ем мне воинов гневить, – остановился, поглядел на Мидира артистично озадаченно, – стихом и взглядом! Скажи, заче-е-е-ем волков травить лукавым ядом?..
Перебор струн еще висел в воздухе, а Мэллин присел, опустив обе ноги на пол, оборачиваться к Мидиру и следить за его перемещениями так было удобнее. Ишь ты! Напугался! Майлгуир почувствовал злорадное удовлетворение.
– А затем, мой дорогой брат, что ты это заслужил! Ты всё-таки странный волк, но волк настоящий! – приблизился, похлопал Мэллина по плечу, поднял руку, не удержался и потрепал по волосам. – Брат короля, опять же. А при столкновении с вивернами ты меня приятно удивил!
От воспоминания о том бое душу опять взяла тоска, но Мэллин поблизости пересел, начал важно, разыгрываясь, мелодию. Майлгуир терпеливо ждал реплики, но проигрыш все продолжался, и глаза сами собой вспыхнули желтым. Будто ориентируясь на этот знак, Мэллин величаво поднял голову, как заправский менестрель, известный по всем королевствам, пробренчал два раза резко и порадовал всего-то строчкой:
– Пристроить бедного меня, такая, право же, брехня! – тряхнул волосами и опустил голову, словно ожидал рукоплесканий.
А получил подзатыльник. Легкий, разумеется, но освежающий.
– Не смей называть брехнёй озвученную волю своего короля! – строго и наставительно.
Брата, впрочем, жизнь учила редко, ещё один рвущий нервы аккорд, а потом во всю мощь красивого голоса:
– Хвали меня-а-а! Или ругай! – снова жалобно тренькнули струны. – Я много лу-у-у-учший р-раздолба-а-ай!
– А вот это точно, раздолбай из тебя самый образцовый! – Майлгуир вскинул голову, продолжая настаивать. – Но пять когтей на дублет ты получишь!
– Ну Мидир, – брат затренькал кларсахом раздражающе часто, как будто отсчитывая улетучивающиеся мгновения, хотелось разорвать проклятые струны. – Ну сам подумай, брат! Это не-ес-тествен-но! Двадцать пять когтей у волка! Ну Мидир! Тебе не кажется, что я и «неестественно» все-таки слишком? Слишком прекрасно для этого Дома?
В озорных серых глазах напротив искрились наглость, непочтительность, издевка! Майлгуир даже едва заметил, что брат обратился к нему старым именем, больше не звучащим в Доме Волка. И это правило Мэллин нарушил естественно, так же естественно, как нарушал и все прочие.
– Это же где у меня будут ещё пять когтей? – напоказ задумался, явно намекая на непристойный вариант. – Ах, понял, на…
– Ну груди! Обалдуй! Вышитые же когти! – Мидиру было сложно удержаться и не выпустить собственные. – И только попробуй воспротивиться!.. – наставил на брата указательный палец.
Что, впрочем, не возымело эффекта, Мэллин легкомысленно кивнул, будто принимая похвалу, снисходительно улыбнулся, выводя из себя вернее, подкрутил колки струн, изобразил плавный перелив.
– Тогда песня! Героическая! Последняя! – присел удобнее, распутывая скрещенные ноги, развернулся чуть в сторону от Мидира и окна, запел глубоким, хорошо поставленным голосом: – Изба-авил бы меня-а, о ста-арый бо-ог, от ску-уки!..
– Ты не посмеешь! – Майлгуир начал подходить к брату, из груди рвалось рычание, Мэллин запел быстрее.
– Ве-едь два-адцать пять когте-ей, – замер на секунду, глядя прямо в глаза Майлгуиру, допел, – что ку-уй на до-оброй су-уке! – отбросил кларсах на кровать и сорвался с места за мгновение до того момента, когда там, где он сидел, сошлись в кулак королевские когти.
Майлгуир полыхнул глазами, с трудом расцепил зубы и очнулся, когда сметал на повороте застывшего статуей механеса.
– А ну стой!.. Стой, кому говорю! – рык разносился по вечерним переходам Дома Волка громовыми раскатами, отчего ярость поднималась приливной волной, окончательно захлестывая разум. – Иначе это будет правда последняя твоя песня!..
Предусмотрительный поганец пересел лицом к двери и этим выиграл себе преимущество, а сейчас бежал впереди, сверкая серебристыми лампасами на штанах, в развевающейся черной рубашке и босиком – брат, очевидно, готовился ко сну и уже не планировал выходить из покоев, когда Майлгуир пришел поговорить. Короля в очередной раз занесло на повороте, механес обрушился, и Майлгуир отшвырнул его обеими руками, вымещая ярость, жажду что-то изменить, злость и праведное возмущение.
Мэллин мчался впереди, будоража дом смехом, в котором сливались ужас и восторг, страх и азарт погони – о, брат отчетливо осознавал, что Майлгуир не в духе! За ним спешил сам король, чувствуя, как все быстрее прокатывается по жилам кровь, как давно забытая полная сила пробуждается в теле, как он почти летит по пятам ускользающей добычи! Душа пела и одновременно жаждала крови.
