Текст книги "Twinfinity Soul (СИ)"

Автор книги: Zezuo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Решил испытать я удачу свою и судьбы моей крепость. Выйти из темницы церковной и бежать с земель этих. Найти выход – вот моя задача! Вход в темницы находился за Спальнями Братскими, и Спальни эти были пусты. Все готовили костры и ждали судного часа. Этот час не настанет, если я найду способ пробраться за стены. Сбегу с церковных земель и спрячусь в ближайших районах… если у меня есть такая возможность. Я мог постоять за себя, ибо в руках моих был инструмент Савелия. Скрыть лицо своё я мог, ибо маской я укрывался. Все, что я оставил позади – головной убор свой, что держит маску эту. Но уверен я был – найдётся другой способ скрыть пороки лица моего.

Аккуратными шагами я пробирался по Спальням, стараясь выйти как можно ближе к стенам. Лицо своё старался укрыть я маской, прокрадываясь мимо спин Братских. Ворота были открыты, но путь к ним не был близким. Не был лёгким. Мне пришлось прокрадываться к ним, прячась в тени стен, и на полпути к ним…

«Иорфей сбежал! Сын Даемона сбежал из темницы!» – кто-то из Братьев уже заметил моё исчезновение. Увидел тело Брата Савелия и клетки пустые, в которых меня не было в помине. Предупреждение это заставило Братьев и Сестёр взвестись и удивиться. Все они начинали разбегаться по углам и закоулкам, дабы найти меня. И ворота… закрылись в этот момент. Моя единственная попытка сбежать прошла безуспешно. Но веры я не терял. Ещё один способ побега был мне доступен, хоть он и был… безумно опасен. И этот способ был единственной моей возможностью, ибо меня… уже успели заметить.

«Вот он!» – прокричал один из Братьев, патрулирующий стены. Он указывал на меня своим инструментом и звал своих Братьев. Я не мог оставаться на земле этой! Должен я забраться по ступеням на стену эту и бежать по ней в сторону своей свободы! Должен сражаться со своими же Братьями и Сёстрами ради свободы этой!

Меня встречали с «Присяжными» наперевес, но я был готов к сопротивлению. Каждый их взмах был предписан самой судьбой! Я знал, как сражаться с длинным инструментом Судьи! Они не боялись ударить меня Законом, и я старался увернуться от этих взмахов, находя подходящий момент для наступления. Клыки Закона ударились о стену серую, издав глухой звон. Это было моим шансом! Шансом схватиться за инструмент и ринуться вперёд, сбив Брата с лестницы его же инструментом. И инструментом павшего Брата я стал защищаться! Я не останавливался, продолжая своё возвышение на стену, сбивая с неё Братьев сильными ударами Порядка. После сражения с грешниками… Известна мне была сила Братская. Знал я, на что способны они и как я должен сражаться с ними.

Широкими взмахами инструмента Братского я освобождал путь свой. Братья падали со стен широких, или даже теряли сознание от ударов сильных, оставаясь на ней. И от силы моей… сломался инструмент. Треснуло на две половины древко, оставив в моих руках лишь Закона наконечник. И Братья сплотились на стенах широких. Встали друг рядом с другом с инструментами наперевес, закрывая меня с двух сторон. Сквозь такие сплочённые ряды не прорваться мне. Никакой инструмент не поможет мне в этом. Даже «Присяжный» Савелия не сможет мне помочь.

Я кинул в Братьев Законом расколотым в надежде открыть для себя дыру в их рядах, но попытка была… никчёмной. Слышал я, как кричат от боли Братья под нами… Те, что упали со стен, молили о помощи. Ползли по земле в криках диких. Выбора не было… Только один путь меня ждал: путь вниз! Сомнениям не было места в моём сердце! Я прыгнул вниз со стены, даже не узнав о том, что ждёт меня на земле! Довелось мне приземлиться на крышу деревянную, проломив её телом своим. Щепки, пыль и прах… Все взлетело в воздух густым облаком, скрыв меня от глаз Братских. И шевелиться я не посмел, притворяясь мёртвым.

«Его тело должно растопить костры! Принести его обратно! Живым или мёртвым!» – приказу Брата повиновались все. Братья и Сёстры спустились со стен, и колокола церковные пробили тишину в воздухе. Ворота между районами закрывались! Я должен был скрыться от глаз Братских и дождаться момента. Дождаться, когда они закончат поиски и откроют ворота. Но… где мне укрыться от их глаз?

Строение, на которое мне довелось упасть, оказалось неким подобием склада. Строение было, в основном, деревянным, и доски в нём успели прогнить и покрыться мхом. Либо им никто не пользовался уже многие годы, либо хозяин сей строения давно забыл про его существование, или даже закрыл из-за ненадобности.

Я видел ткани грубые, заплесневевший хлеб и приборы хозяйственные, покрытые ржавчиной и пылью. И среди этих забытых вещей, среди огромных слоёв грязи и пыли, нашёл я одежды тёмные. Серою накидкой укрыл я тело своё, а голову обвязал тканью поблёкшей. Лицо моё было скрыто от глаз ненужных, как и кольчуга с ремнём моим, на котором все ещё висел инструмент Савелия.

Образ мой был скрыт, и я воспользовался этим, чтобы спокойно выбраться из сооружения, скрывшись в тёмных улицах. И улицы эти… казались мне знакомыми. Знакомая, пустынная площадь… Дорога, по которой когда-то я ступал впервые… Прятаться от Братьев моих в этом районе – бессмысленно, ибо каждый переулок был открыт для них. Единственный шанс на моё спасение лежал в чужом доме. Его оставалось только найти.

Ткани мои не привлекали внимания крестьян. Они все занимались своими делами и обращали внимание на другие вещи и лица. Скоро они… начнут кричать. Бежать прочь от рук Судьи-Инквизитора, ибо на шеях я все ещё видел порочные кресты. Проходя мимо, я сорвал один такой крест с шеи прохожего, наставив его: «Не носи крест этот, или гореть будешь на кострах!» Прохожий не назвал меня вором и не возмутился речам моим. Он лишь устремил свой взор на крест тот, что утопал в грязи, и остановил движение, обдумывая нарекания мои. Если он не глуп, то он послушается меня. Я искренне надеюсь на это.

Я продолжал скрываться от взглядов Судей, пробегая от переулка к переулку. Скрываясь среди прохожих, за углами и стенами… Пробегая от тени к тени. Мне удалось дойти до нужных дверей первым. В доме знакомом горел тусклый свет, и я постучался в сломанные двери перед тем, как открыть их. Мать с двумя детьми… Они не узнавали человека в пыльной накидке. И только накидка моя раскрылась, показав им знак Ордена Инквизиции на шее моей – мать обняла детей своих и прижала их к себе. Не меня они должны были бояться… Это я… должен бояться их.

«Отец-Создатель простит меня, и вы меня простите!» – произнёс я в сторону крестьянки-матери, упав на колени перед ней. – «Простите за вторжение очередное! Пришёл я не по воле Братской! Не причиню я вреда вам руками своими! Все, чего ищу я – укрытия от Братьев моих!» – мольбами своими я загнал крестьянку-мать в ступор, а дети её взглянули на меня в страхе безбрежном, разглядывая человека в кольчуге, павшего перед ними на колени. Я молил их о прощении, о помощи. Молил их с тревогой в сердце, ибо вновь я подвергаю эту семью опасности своим присутствием. И пал я ниц перед ними. И промолвил со слезами на глазах своих, чувствуя приближение Братьев:

– «Молю вас… Укройте меня… Спасите меня…»

Крестьянка не произнесла и слова в ответ на мои мольбы. В ступоре она была, оглядывая каждый угол дома своего, наблюдая за ярким светом Порядка в руках Судьи-Инквизитора, приближающегося к нам. Руки её схватили меня за плечи, закрыв двери в дом. В доме этом был люк, ведущий в погреб. Люк был сокрыт пустым мешком, и находился он прямо под диагональным брусом, являющимся опорою. Туда и увела она меня, указав пальцем в угол тёмный. Погреб этот не был просторным, и в некоторые его части мне приходилось ползти, ибо выпрямиться в нём невозможно было. А перед тем, как ушла крестьянка эта – сорвали руки мои с шеи её порочный крест, заставив её вскрикнуть в страхе.

«Не показывайте кресты эти Судьям», – наставил я напуганную крестьянку шёпотом строгим. – «Они уносят на костёр тех, у кого найдут крест этот».

Молчанием она ответила мне. Кивком лёгким и взглядом напуганным. Закрыла люк за собой крестьянка и оставила меня одного во тьме непроглядной. Теперь мне оставалось только ждать. Ждать… и надеяться.

Долго прятался я в погребе сыром от взора Судей. Скрывался под мешками пыльными, вжимаясь в угол всем телом своим. Одному из Судей удалось найти люк в погреб, скрытый под мешком пустым, но тесноту и темноту погреба не решался испытать Судья. Никто не видел меня в доме крестьянском. Никто не знал, куда я пропал. И поиски мои не прекращались. Братья и Сестры активно искали меня во всех возможных районах, отдавай поискам этим своё бесценное время и силы свои. А пока искали меня они – не сдвинулся я с места своего. Не выглянул из погреба тесного, обдумывая шаг свой следующий. Порою я принимал к себе детей крестьянки-матери, что будили меня в часы ранние и осматривали меня с улыбками широкими, со смехом и радостью на лицах юных.

Двое мальчишек, похожих друг на друга, как две капли воды, навещали меня в ранние часы. С радостью я принимал их к себе и разговаривал с ними. Позволял им дотрагиваться до порока моего, растущего без остановки. Учил читать их, позволяя глазам детским взглянуть на священные писания. И внимание подобное награждала мать-крестьянка, с улыбкой отдавая мне последние куски хлеба своего. Изготавливая для меня похлёбки горячие и благодарностями одаривая. Крестьянка эта была немногословна, но душа её была доброй и отзывчивой. За ранами моими смогла она присмотреть, накормить и напоить она могла, приютить и укрыть от взглядов ненужных. И так продолжалось неделю. Неделю я скрывался в погребе тёмном, в холоде и сырости. И я был рад холоду этому. Всё что угодно я был готов испытать, лишь бы не костров тепло.

Отдалённый звон колоколов пробудил меня ото сна. Долгие поиски Судей ни к чему не привели их. Терпение, подобно сильно натянутой тетиве, лопнуло. Долгая блокада районов крестьянских подошла к концу. Наконец-то я мог продвинуться в другие районы, не остерегаясь глаз злых. Жизнью своей я был благодарен крестьянки-матери и детям её. Помощь свою я предлагал ей, получая множественные отказы на них. Только одно доброе дело я посмел сделать – починить то, что мне довелось сломать.

Из строения прошлого, на которое довелось упасть мне раннее, взял я пару прочных досок и инструменты ремесленные, а после – отдал пару часов работе простой. Не особо умелым я был, не приходилось мне держать инструменты эти в руках своих, но аккуратен я был в работе своей. Тканью блёклой я скрывал лицо своё при работе этой, и ни один прохожий-крестьянин не потревожил меня за работой этой. Укрепил я дверь хлипкую, укрыл щели в ней досками из дерева тёмного. Помощь свою я предложил семье этой… и насладились они моим трудом. Не был я мастером, знаю, но руками своими я смог сотворить, а не уничтожить.

И рада была мать-крестьянка подарком моим. И пролила она слезу, обняв меня со счастливой улыбкой. Подарок мой угодил ей, и я был рад улыбке этой. В последний раз я посмотрел на них и попрощался, благословив их за приют и тепло семейное. Они, возможно, желали мне тех же благ за спиной моей…

За все часы своего ожидания я смог обдумать план своего спасения. Не мог я ходить по землям грешным и искать убежища у семей бедных. Не должен я скрывать своего лица от людей невинных. Я должен устроить настоящий побег! Найти способ пробраться за Матинфеево кольцо! Перейти Горизонт и найти там ответы! Действительно ли я Даемонов сын? Существуют ли они? Правдивы ли легенды в святых рукописях и манускриптах? У меня был только один способ узнать это.

Орден Пресвятой Инквизиции посвятил свою жизнь войне с Даемонами. Как только Орден набирается сил – Судьи-Инквизиторы, Рыцари Ордена, Священники и Пресвятые Матеря… Все они уходят на войну. Многие не возвращаются назад, а те, кто выживают в ней – горечь потери в душах своих приносят. Только для них открываются врата Матинфеевого кольца, и за ними они закрываются. Только через эти врата я мог пройти! Нет другого пути для меня! Даже если смогу я забраться на стены эти и не погибнуть от руки Судей на пути моём – высота стен не позволит мне пережить падение с них. Только через врата я могу сбежать, и только один случай откроет их. Мне нужно было только… дождаться этого случая. Ждать, если не часами, то годами.

На пути своём, мимо районов проходя, я повстречал множество незнакомых лиц. Крестьяне, богатые и бедные, переходили в районы соседние, подобно кочующим зверям. Все они хотели пополнить запасы свои и поторговаться в районах соседних. И среди них я увидел… одну знакомую персону. Маленькая девочка с одеждами грязными, пробегала мимо. Шлёпала своими босыми ногами по грязи, радостно улыбаясь. Она бежала в тот переулок, где мне довелось найти её впервые, и я проследовал за ней, завлечённый появлением дитя. Почему она шла в переулок этот с такой улыбкой? Почему она не остерегается этого проклятого места?

Удивлён я был тем, что увидел. В тупике, на стене каменной, прибиты были две деревянные таблички с именами убитых. Именами тех мужчин, что утащили её в этот тупик. И в таблички эти он кидалась грязью. Из под ног своих она подбирала камни и куски грязи, бросая их прямо в таблички рукою слабою. Попадание каждое вызывало у неё восторг, и она, поднимая руки свои вверх, смеялась в восторге этом.

«Довольно странно, что ты, дитя, находишь радость в подобном… занятии», – произнёс я с улыбкой, привлекая внимание юной девочки. Вид мой слегка напугал её, но голос мой добрый она моментально узнала. С улыбкой широкой и смехом громким она встретила меня. Схватила меня за одеяния тёмные, подпрыгивая рядом со мной, шлёпая ножками своими в грязи, выкрикивая: «Добрый Даемон! Добрый Даемон!» в радостях огромных. Как же рад я был, что никто не проходил мимо в этот момент… и что она все ещё помнит обо мне. – «Я тоже рад тебя видеть, юное дитя. Что же ты делаешь тут, в одиночестве?»

«Грязьку бросаю!» – в радостном тоне кричала она, не стирая своей улыбки и показывая пальцем на таблички. А вскоре, совсем забывшись, она вновь начала прыгать рядом со мной, крича: – «Добрый Даемон! Добрый Даемон! Покатай меня!»

Необходимо мне успокоить юное дитя, дабы не набрать проблем на свои плечи.

«Не сейчас, дитя. Доброму Даемону нужно немножко отдохнуть.» – и вновь я прошёлся рукою по волосам непослушным, утихомирив детский пыл в душе её. Вновь я увидел улыбку тёплую и услышал смех детский. Не мог я не угостить эту красоту куском хлеба! Не мог я не поглядеть на лицо её милое!

Прижался я спиною к стене каменной и посадил её на колени свои, давая ей возможность поболтать со мной и поесть хлеба сдобного. Детским смехом своим она одаряла меня и рассказывала мне о том, почему она приходит сюда. Почему бросает грязь и камни в таблички эти. Когда я уводил мошенника пойманного в руки Епископа, отец девочки нашёл час свободный. Он хотел поглядеть на лица убитых. Увидеть людей, похитивших её дочь и проклясть их словами тяжёлыми.

Вскоре, когда тела их увели на костры, люди повесили таблички с именами убитых, расписав на них все грехи и преступления совершённые. И люди эти посмели кинуть в них то камнем, то грязью, то помои на них вылить. Некоторые, по словам юной девочки, даже… испражнялись рядом с этими табличками, и она тоже ходила по нуждам своим в этот тупик! Без смущения и стыда говорила мне об этом она, находя в поступке своём гордость! Отвратительно! Не могу я судить людей за методы эти, но для меня они были… ужасны. Неприятны даже.

Многим она поделилась со мной за короткое время, и за время это успела устать она. Глазами своими я видел, как зевала она. Как потирала она веки свои руками грязными. Вскоре, когда я решил продолжить путь свой… не смог я встать. Девочка уснула, удобно устроившись на моих коленях, схватившись своими маленькими ручками за мои одеяния. И разбудить её я не мог, ибо спала она крепким сном. Неужели часы бессонные ослабили её, или же она нездорова? Так или иначе… не могу я оставить её одну.

На руки свои я взял её и выпрямил спину свою, вспоминая путь к нужному дому. Память меня не подвела в этот час: Нашёл я нужную дверь, постучавшись ногой своей, и дверь открыла мне мать-крестьянка, прижав руки свои к груди от лёгкого испуга.

«Прошу простить меня. Ваше дитя… уснуло внезапно и…» – Не сразу узнала меня семья крестьянская, но голос мой, как оказалось, они запомнили навечно. Извинения мои пролетели мимо, и речь моя прервалась радостными восклицаниями:

«Благослови вас Отец-Создатель! Благослови ваше появление!» – выходило из уст матери-крестьянки, с радостью безбрежной и взглядом тёплым. Руки её, что к груди прижимались, забрали дитя спящее из рук моих, и голос её тихий завладел моими ушами: – «Прошу вас, Добрый Господин, останьтесь. Будьте гостем. Порадуйте мужа моего своим присутствием».

И остался я в доме крестьянском. Успокоил свою душу в уюте чужой семьи. Не хотелось мне, чужому человеку, становиться обузой в семье этой, но… в час поздний… Мне некуда было пойти. Они стали для меня спасителями.

Мне хватило нескольких часов, чтобы лучше узнать о судьбе семьи этой. Муж крестьянки этой был человеком трудящимся. Ремесленником, продающим на прилавках вещи своего производства. Не был он мастером в делах этих, но в работе своей он находил удовольствие… и заработок. Руками своими он чинил сломанные инструменты и подшивал рваные одежды, а если находил он себе материалы нужные, то мог он сделать и одежды красивые, и инструмент крепкий. И с ним мне удалось встретиться, порадовав своим видом. Конечно… рог мой… слегка напугал семью эту, но они судили не внешность мою глазами светлыми, а душу и деяния мои. Не боялись они порока на лице моём, и вскоре поняли слова юного дитя – дочери своей. Поняли, почему называла она меня «Добрым Даемоном».

Я доверил имя своё семье этой, а они поделились своими именами. Крестьянина-ремесленника звали Геве’лиос, жену её – Аме’лия, а дитя своё они прозвали довольно милым именем – Катъя’. И семья эта пригласила меня за стол. Семья эта… верила словам моим. Доверилась мне. Слушала меня.

Время шло незаметно рядом с этой семьёй. Наблюдал я за тем, как играет Катъя. Проводил часы за столом, разговаривая с Гевелиосом и женой её Амлией. О многих вещах я хотел спросить их, а они, в свою очередь, делились своими историями со мной. В час поздний я начал рассказывать им о своих планах. О том, что ждёт меня. В голове моей таился вопрос, и ответ на него мог предсказать мне исход побега. И даже после куска хлеба освящённого, который хранился в кармане моём… я не мог вспомнить нужных деталей.

«Гевелиос, прости за вопрос странный…» – я посмел перебить его посреди интересной истории, и он не обиделся просьбы этой, прислушавшись к словам моим. – «Скоро ли Орден начнёт наступление? Когда начнут они нападать на Даемона-зверя?»

Вопрос мой никак не смутил Гевелиоса. Ответил он мне без промедления с уверенностью в голосе своём:

– «161-я битва уже началась, Иорфей. Довольно рано началась. Да и людей отправили лишь пару тысяч. Говорят, что Орден закрыл ворота на целую неделю, выискивая еретика, но так и не нашли. А потом, со звоном колоколов…»

«Еретиком этим я и являюсь», – признался я Гевелиосу. Признание моё услышала даже жена его, выглянув из-за угла с лёгким ужасом на лице, прервавшись от купания чада своего в корыте с водой. – «Епископ оклеветал меня. Приказал Сыновьям и Дочерям своим избить меня и в темницу бросить. Чудом удалось мне бежать, но… этого недостаточно. За Горизонт убежать мне нужно».

Амелия была взбудоражена признанием моим:

«Это же безумие!» – восклицала она, прервав своего мужа на небольшой миг. – «Ты ведь идёшь прямо в пасть Даемону-зверю! Это самоубийство, а не свобода!»

В словах её был смысл, но…

– «А есть ли у меня выбор? Останься я на землях этих – сожгут меня на костре. И вечно прятаться от Судей у меня никак не получится. А что воистину видят люди за Горизонтом – никто точно не знает. Не знаю я, сожрёт ли меня Даемон-зверь, или же я сам стану зверем этим…»

Мои же собственные слова оставляли нотки страха в сердце моём. Неизвестность таилась за Горизонтом. Пугающая неизвестность. И не только мне было страшно думать об этом. Каждое упоминание Горизонта возрождало старые загадки в головах людских, ибо никто не мог описать картины те, глазами Святых увиденные. Никто, даже выжившие Рыцари, не рассказывали о том, что происходило там.

«Меня же пугает не Даемон-зверь, друг мой Иорфей», – произнёс Гевелиос со строгостью в голосе своём. Вызволил меня из мыслей тёмных речью своей. – «Твоя идея побега приведёт тебя к гибели, если хорошенько все не обдумать. С таким видом тебе не на глаза Судьев… Тебе даже на людях появляться опасно! А если ты попытаешься пробраться к открытым воротам – Стражники зарежут тебя без промедления! Они никого не пропустят, пока ворота не закроются».

Прав был Гевелиос, ибо план мой был не обдуман. Недостаточно подготовлен я был. Наш небольшой разговор прервался с появлением Катъи, вскарабкавшейся на мои колени.

Даже когда мать её указывала ей не приставать ко мне в лишний раз – Катъя не послушалась. К счастью, её появление слегка успокоило мой разум. Рад я был улыбке широкой и взгляду детскому, и не постеснялся я провести рукой по волосам ухоженным, привлекая её внимание. Нравились ей мои руки, и прижималась она к ним, буквально выпрашивая меня погладить её волосы, вновь и вновь. Эта небольшая пауза дала возможность Гевелиосу обдумать все хорошенько. Он знал, как помочь мне:

– «Позволь мне, друг, отдать тебе должное. Я могу починить твою маску, дабы она могла полностью скрыть твоё лицо. Я даже сделаю тебе небольшую повязку, на которой будет держаться эта маска. А ещё, если ты согласен, я постараюсь затупить, или даже… срубить твой рог».

«Прошу тебя, только не в этот час. Всему есть время», – Амелия призывала нас подождать словами своими, закрывая окна в дом створками деревянными. Час был поздний, по словам её, и словам этим я верил. Не заметил я, как спокойно текло время во время этого разговора. Каждый час… пролетел так быстро, что меня уже начинало клонить в сон. Увидев мой сонный вид, Амелия кивнула в мою сторону, произнеся слова тёплые мужу своему: – «Иорфей устал от разговоров и раздумий. Ему нужен отдых. И тебе, мой труженик, тоже следует отдохнуть. Иди в свою постель, а я отведу Иорфея наверх».

Хотелось мне отказаться от подобного предложения, но в голове моей творилась неразбериха, которую я не мог разгрести. Я чувствовал себя воистину иссушённым, хоть я и не занимался ничем сложным за все эти часы. Даже Катъя вновь уснула на моих коленях, что успела подметить Амелия с усмешкой лёгкой. – «Надеюсь… вы не будете против, если я попрошу вас поглядеть за моей дурнушкой? Уж очень сильно она привязалась к вам, Иорфей.»

Слабость свою я нашёл странной, ибо сном таким крепким я ещё никогда не спал. Я подозревал в этом хлеб освящённый, и, возможно, был прав в своих подозрениях. Каждый раз, когда я угощал Катъю одним небольшим кусочком – она засыпала. И я уснул вместе с нею, позволив Амелии расположить её на груди моей. Так я и спал, в рубахе тонкой и на постели уютной, не поворачиваясь на бок. Поклялся я не класть хлеб этот в рот свой и не предлагать его людям более. Отравлен хлеб этот. Воистину отравлен.

По пробуждению своему, позволив Амелии накормить меня похлёбкой тёплой, я принялся обдумывать планы с ремесленником Гевелиосом, осмотревшим каждый край моей маски.

«Мне нужен лишь материал, из которого она сделана, и я с лёгкостью смогу её перековать», – одного только желал Гевелиос: металл, из которого сделана маска. Тратить монеты на ресурс подобный я ему не позволил, ибо сбережения свои он хотел потратить на одеяния для дочери своей. Вместо этого я предложил ему другой вариант: Мне нужно было обыскать переулок тёмный, где я принимал на себя удары грешников. Там, на месте преступления, я смогу найти осколки маски своей.

Разгребая грязь под своими ногами, я смог найти два заветных кусочка. Один из них все ещё держал на себе мою кровь. Для Гевелиоса… эта была великолепная находка: – «Мне хватит этих осколков, Иорфей. Я обещаю, что верну тебе маску по возвращению домой. Тебе нужно подождать лишь несколько часов».

«Благодарю тебя, Гевелиос. За добро твоё я отплачу добром. Даю тебе слово». – На обещания моё Гевелиос ответил улыбкой. Отказывался от моих обещаний, упоминая «долг», который он все ещё должен отплатить мне. Может мою помощь сочтут за грех, но я собирался помочь Гевелиосу с его… желанием. Хотел он купить тканей для одежд для своей дочери Катъи в году этом. Я же надеялся, что то строение, которое мне пришлось сломать своим падением, все ещё держит в себе что-то ценное. Помощь мою сочтут за воровство, и этот грех я могу принять со спокойной душой. Не греха мне бояться надо…

За прошедшую неделю многое успело исчезнуть из строения старого. Люди не побоялись открыть двери шаткие и забрать с собой то, что приглянется им. Я же, вновь укрытый накидкой и тканью блёклой, обыскал строение это вдоль и поперёк, не привлекая к себе (что удивительно) внимания прохожих-крестьян. К радости моей, удалось мне найти ткань пыльную, что попалась на глаза мои раннее. Цвета на ткани этой не успели исчезнуть, и грубой на ощупь она не казалась. Да и дыр с пятнами на ней, практически, не было. Провёл я Законом по тканям этим, разрезав её на несколько небольших частей рукою непоколебимою. И несколько частей этих я с собою взял, скрыв их за накидкой тёмной.

Эти ткани, по возвращению в дом, я показал Амелии. Она разглядывала подарок мой в восторге, стряхивая с них всю пыль и грязь. Никогда ещё она не видела тканей таких. На глаза ей попадали красивые узоры, а руки её не могли вдоволь насладиться скрытой нежностью этих тканей. И по возвращению Гевелиоса… не постеснялась она показать ему ткани эти. В глазах его пробегало то удивление, то радость, то ужас. Один лишь вопрос выскочил из его рта:

– «Где ты нашёл эту ткань, Иорфей? Не говори мне, что ты украл её, прошу тебя!»

«Ткани эти не принесут пользы старому хозяину», – ответил я. – «Давно забыл про них прошлый хозяин. Либо мёртв он, либо забыл про дом свой старый. Если же ты считаешь поступок мой воровством… Я отнесу их обратно, по твоему желанию. Отец-Создатель простит меня, и ты меня прости».

От чистой души я желал помочь своему другу Гевелиосу, и помощь мою он принял с улыбкой широкой. Ткани эти могли пойти на пользу, и он попросил меня показать место, где нашёл я их. И секретом своим поделился я, ибо Гевелиосу может пригодиться то, что он там найдёт.

В ожидании я считал часы прошедшие, не давая им ускользнуть мимо меня. Семья, у которой я остался гостем, вечно будет принимать мои благословления. За помощь и заботу их я был благодарен. Трижды я пробудился от церковного звона, и со звоном этим меня спускали в погреб, где я пережидал очередной Час Суда. Судьи-Инквизиторы не раз покушались на семью эту, но душа их чиста была. Нельзя было найти и одной вещи грешной в сердцах этих. И только заканчивался пост у Судей этих – Гевелиос уходил по делам своим, оставляя меня со своей женой и юной дочерью.

Всего один раз он позвал меня с собой, ибо хотелось ему помочь с пороком моим. Один лишь час он уделил мне, спрятав меня в тёмном углу мастерской своей, и там он затупил рог мой камнем грубым до той поры, пока я не стал чувствовать неприятную боль в голове своей. Не видел я наконечника рога, а на ощупь рог этот стал гладким, нежным и… слегка неровным. И это не все, чем порадовал он меня. Вскоре мне довелось увидеть плоды его трудов: превосходное платье тускло-синих цветов с едва различимыми рисунками на ней. Одежды эти он сделал для дочери своей Катъи, и глазки её… не могли насмотреться на платье это. Счастлива она была, как никогда, примеряя платье это.

«Ах да, Иорфей, совсем забыл», – окликнул меня Гевелиос добрым гласом. Вручил мне маску мою, аккуратно положив её на стол. Ни единой трещины не увидел я на маске этой. Словно новую маску подарил мне Гевелиос, и на маске этой я видел небольшой ремень, что позволял ей держаться на голове моей. Никогда не хватит мне благодарностей, чтобы отблагодарить его за столь щедрый подарок. – «Я не смог придумать способа скрыть твой рог полностью, но я надеюсь на то, что за ремнями этими его никто не уви-»

Речь его прервали колокола церковные. Множественные колокола, воспевающие звоном своим песню громкую.

«Настал мой час, друг Гевелиос. Колокола эти воспевают о возвращении Братьев моих». – С грустью сообщил я другу-ремесленнику о звоне этом. Прощаться с ними я должен был… и идти. Покинуть их. Сделать новый шаг к своей свободе, или погибнуть в попытках достигнуть свободы этой.

«Рано ещё прощаться! Мы проведём тебя как можно глубже в толпу, а если надо – привлечём внимание Судей! Я обязан тебе жизнью, друг Иорфей!» – с громкими словами встал из-за стола Гевелиос, а жена его Амелия не осмелилась останавливать его. Она тоже была готова помочь мне всем, чем только можно.

«Не отдавай свою жизнь Даемону, друг. Не оставляй своё чадо сиротой», – словами своими я утихомирил их, а рукой своей указал на Катъю, погладив её по голове чистой. – «Можете провести меня к толпе, но не более. Не хочу я видеть вас в руках Судей».

На том мы и порешили. Окутав меня в ткань блёклую, укрыв тело моё накидкой – сдали они меня за старца, удерживая руки на плечах моих. С ними я прошёл несколько районов, наблюдая за счастливым дитя в новых одеждах. За счастливой матерью и отцом наблюдал я все это время, и сам я счастлив стал. Глаза мои узрели, как раскрываются врата перед Детьми Ордена. Как люди выстраиваются в линию, встречая своих храбрых героев. И удалось нам пробраться вглубь этих рядов, ближе к воротам, пока ряды эти не забились полностью.

«Вот и наступает мой час, друг. Прощаюсь я с тобою и женой твоей», – прощался я с другом Гевелиосом рукопожатиями крепкими, а с Амелией – объятиями лёгкими. И с Катъей я попрощаться смог, что сидела на плечах отца своего, в последний раз проведя рукой своей по волосам её длинным. – «До свидания, юное дитя. Не скучай по мне».

Дитя улыбалось мне. Махало мне своей ручкой, стараясь перекричать толпу. Я слышал её детский крик. Слышал, как она кричала мне вслед: «Пока, Добрый Даемон!»

Час мой настал. Пробрался я вглубь толпы, замечая последних из Братьев, что пересекали границу. Только стражи ограждали меня от них, не позволяя крестьянам пройти дальше. Они замечали меня в толпе. Обращали внимание на человека в тёмных накидках среди счастливых людей. Рукою ловкой я скинул с себя накидку и ткань блёклую, исчезнув в толпе, подобно тени. Толкнул я двух человек вперёд, не останавливаясь, заставив их упасть на стражей. Мне было стыдно за поступок этот, но только так я мог пробраться в последние ряды своих Братьев, воспользовавшись неразберихой.