Текст книги "Twinfinity Soul (СИ)"

Автор книги: Zezuo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

«Превосходная работа, братец! Твой орлиный взгляд смотрит в самое сердце тьмы!» – Брат Савелий встретил нас на площади, на которой успели появиться наши Братья и Сестры. В его словах я чувствовал радость. Он был доволен работой моей, увидев труп убийцы у моих ног. И не только моими плодами он был рад, но и своими. Гордо встав передо мною, он провёл рукой в сторону наших будущих костров, к которым были привязаны пойманные люди. Среди них оказался и вор, за которым бегал Брат Аместолий.

– «Пусть твоя добыча разожжёт костёр, братец. Пусть убийца вечность горит за пролитую кровь в огнях святых!»

Труп убийцы был брошен в хворост и сено. К нему присоединятся и другие, пойманные нашими Братьями и Сёстрами. Судьями нашими. Лица грешников, еретиков, убийц и воров… Они вызывали у меня лишь гнев. Все они должны понести наказание за свои грехи! Сгореть в кострах! Но среди них… Я увидел лица знакомые. Крестьянин – муж убитой женщины – уже был привязан к деревянному брусу.

«Но ведь… Я же поймал истинного убийцу! Он не виновен в убийстве своей жены!» – Я не понимал решения Брата Савелия и ожидал от него объяснений. За что этот бедный крестьянин будет гореть, если его душа чиста?

«Я согласен с тобой, братец. Он не проливал невинной крови, но еретиком он был. Взгляни, что он носит на своей грешной шее! Взгляни на то, что делает еретика – еретиком!» – Брат достал из своего кармана крест. Тот, что носят бедные люди. Я видел подобный на шее семьи крестьянской, и эта находка заставляла моё сердце стучать сильнее. Ещё сильнее меня заставляло волноваться то, что я увидел знакомые лица в толпе, что окружала нас. Женщина с детьми… наблюдала за мной все это время. Тело моё пробирал испуг, но Брат мой Савелий не остановился. Его голос стал громче и строже, а крест тот выпал из его рук, утонув в грязи: – «И это ещё не все, что тебе довелось упустить! Тот дом… Ты оставил крестьянам свой хлеб! Грешникам!»

«Семья эта была невинна, Брат! Я лишь извинился перед ними за вторжение!» – моих оправданий было недостаточно, чтобы спасти людей. Брат Савелий лишь сильнее гневался на меня:

–

«Неужели ты забыл, Брат?! Слова Матинфея? Мы судим людей за их деяния, а не за их добрый и беззащитный вид! Те, что носят на шее своей кривые куски металла – богохульники и еретики! Они порочат имя Бога нашего Создателя! Порочат душу свою! Существует только один бог, братец, и только один правильный метод служения!»

Я не мог перечить Брату Савелию. Все его слова несли в себе правду, но… то, что он делает с людьми – неправильно! Я знаю это! Просто я не могу доказать это ему! И… я не мог доказать свою правду. Я мог лишь наблюдать за жестокостью Брата своего. Как он, вместе с нашими Братьями и Сестрами, утаскивают, возможно, невинных людей на костры. Вырезают их, словно скот. Когда я увидел юную мать с младенцем, у которой забирают невинное чадо, а её саму – привязывают к деревянному брусу….

Моё сердце не выдержало подобного безобразия. Я хотел вмешаться, но Брат Савелий остановил меня и приказал Брату Аместолию помочь ему в этом. Меня держали за плечи и руки. Не давали мне двинуться с места. Мои попытки сопротивляться были тщетны, и каждая подобная попытка вознаграждалась лёгкой усмешкой Брата Савелия. И пока Братья зажигали Порядком костры, он промолвил:

– «Ты слишком уж мягкотелый, братец. Сердце твоё – хрупкое и нежное. Тебе пора привыкнуть к суровым реалиям мира нашего. Закалить своё сердце и нервы верой нерушимой. И именно тогда, братец… Именно тогда ты поймёшь всю боль нашего существования! Нашей веры!»

Братья зажгли костры священные, и душераздирающие крики… разбили меня окончательно. Я не отрывал глаз от этой ужасной картины: Матеря и дети, грешники и пресвятые мученики… Все они горели в одном костре. Одежды обращались в пепел, обугленная кожа очерняла их. Запах жжёной ткани, хвороста и плоти заставляли мои колени дрожать, а глаза – слезиться.

Я был в ужасе. Неужели… именно этим занимаются Рыцари Ордена? Судьи – Инквизиторы? Неужели мы только и делаем, что сжигаем людей? Виновных и Чистых? Святых и порочных? Эти… методы… Я не понимал их. Отрицал их! Суд наш должен быть честным! Праведным! Мы лишь очерняем сердца людей страхом! Да… Я вижу теперь в глазах крестьян страх. Они боятся нас! Боятся праведных слов моих Братьев и Сестёр! Даже сейчас, когда мы возносим души мёртвых на небеса своими песнопениями, открепив от поясов цепи серебряные и взяв в руки священные письмена, что висят на цепях этих…

Я не мог понять сути вещей. Не мог понять, какой смысл нёс в себе весь этот ужас. Я мог только склонить голову, стыдливо опустить свои глаза к священным писаниям и молиться. Я – сын божий. Даже если в моем сердце таится страх – я должен держать в ней веру. Веру в добро и чистоту духа моего. Отец-Создатель простит нас, и люди нас простят.

Час моего поста подошёл к концу внезапно. Я запомнил урок свой. Как Судья, я должен был быть менее снисходительным. Должен быть готов пойти на жертвы. Близко к сердцу я держал слова Брата моего Савелия, и я старался привыкнуть к ним. В качестве извинений, Брат Савелий позволил мне остудить мой пыл небольшой прогулкой по стенам. Он дал мне возможность изучить земли, сокрытые этими стенами, и ступить на самую великую из этих стен.

Каждый мой шаг вёл меня на вершину Матинфеевого кольца. Каждая ступень, каждая часть спиральной дорожки ввысь, вела меня к небесам. И когда мои уставшие стопы коснулись последней ступени – глаза мои пронзил яркий блеск. Я стоял на угольно-чёрном камне, гладком и холодном, раскрывая свой рот в удивлении. Мои глаза не могли оторваться от чудесного блеска и сияния вдали. Кристальный занавес, расстилающийся от конца до конца, закрывал людские взгляды от пасти Даемоновой.

«Так вот он какой… Горизонт…» – трепетно прошептал я, не отводя глаз от этого чуда. Впервые в жизни своей я взглянул на Божественное чудо. Барьер неизвестной природы. Необузданную человеком силу, сберегающую нас от глаз Даемонов. Подобной вещи мне никогда не приходилось видеть. Говорят, что никто не может объяснить природу этого барьера до сих пор. А для меня же этот переливающийся и сверкающий занавес – Божие творение. Последний подарок Отца-Создателя. Если не этот барьер, то, что ещё может объяснить нашу веру в него? Ничего. Ничего более.

Посещением великого Матинфеева кольца и закончился мой пост. Я годился в ряды Судей, по словам моих Братьев, но мне нужно было многому научиться. Вес, который несут грешники на своих плечах – вот, что я должен понять и найти. Множественные чувства должны работать во мне. Множественные детали должен я познать и запомнить, дабы глаз мой мог отличить грешного человека от пресвятого и Чистого. Брат Савелий даже поделился со мной нужными манускриптами, в которых описывались все известные детали, описывающие еретика, но… мне будет сложно забыть ту мрачную и жестокую картину. Как он вёл женщин и детей на костёр. Я… я должен привыкнуть к этому. Знаю, это выглядит мрачно, но я несу службу. Защищаю чистые души людей от греха и порока. Возможно, эти пути сделают из меня настоящего Рыцаря. Возможно, сквозь чужую боль и агонию я познаю смирение.

После ужина с Братьями и Сёстрами за одним столом я отправился в спальни Сёстер наших. С разрешения Пресвятых Матерей – мучениц и стражниц Сестёр наших – я мог спокойно ступать по коридорам и комнатам спальней этих. Навестить ту, что познала муки душ наших. Сестра Эли’за – так звали её Матеря – лежала в одиночестве. Её боль смогли усмирить, а её душу – успокоить. Только тело её, покрытое ожогами, никто не сможет исцелить. Она была оклеймована огнём, и это клеймо ей суждено носить всю её жизнь.

«Может красота тела твоего и испорчена, но ожоги эти не испортят красоту души твоей, Сестра. Не важно, как на тебя будут смотреть глаза людские – твой прошлый образ неизменно будет таиться в памяти нашей. В памяти моей, Братьев и Сестёр наших. Помни мои слова, и не забывай их.» – словами своими я утешал Сестру Элизу. Стирал её боль молитвами тихими и рукою нежной. Сквозь слезы счастья она приняла мои молитвы, мудрость и благословления. И ради этих слез, чувствую я, мне и хочется жить. Я хочу видеть не страдания и боль, но счастье и радость на лицах людей. Именно этого я хочу достичь. Всей своей душой хочу.

Я сидел у края кровати и наблюдал за Сестрой, возможно, вечность. Наступало время отдыха.

«Спокойных снов тебе, сестра. Да присмотрит за тобой Отец наш Создатель». – Со спокойной душой и нежностью в голосе благословлял я её и прощался с ней. Это было всем, что я мог ей предложить. Пресвятые Матеря, что следили за нами время от времени, похвалили меня за тёплые слова и старания мои. Теперь и они будут молиться за моё благополучие, вместе с Сёстрами моими. Я был убеждён не раз, и я убедился вновь – ради этого я и существую. Я был рождён Святым Сыном именно с этой целью. Мне оставалось только оставить себе обещание перед сном, которое я не мог не сдержать. Я хотел нести добро. Отдавать добро людям и получать его обратно. В мыслях моих – именно это заставит Отца моего Создателя улыбнуться. Именно это я назову своей истинной верой.

В Братских покоях я оказался раньше остальных. Братьев ждут посты, песнопения и прочие дела, не касающиеся моих рук. Я увидел достаточно, и сделал я… все, что в моих силах. Брат Савелий посоветовал мне отдохнуть и набраться сил, и пропустить его пожелания мимо своих ушей я не посмел. Вес моих одежд, с каждым прошедшим часом и с каждым новым шагом, лишь сильнее утомлял меня. Я был иссушен. Все, чего желало моё тело – покоя. Руки мои не желали снимать с себя одежды, и потому, расслабив своё тело, нырнул я лицом своим в подушку перьевую, заставив деревянную кровать скрипнуть и хрустнуть от веса одежд моих. Эта ноша, боюсь, была не под силу даже для моей постели. Вставать обратно я не решился, нет. Мои веки сомкнулись моментально, как только ухо моё прильнуло к перьевой подушке. Я уснул. Уснул и видел сны.

Сон мой был прекрасен. Под взором Отца-Создателя я гулял по просторным, зелёным полям. Тепло я чувствовал на сердце своём. Тепло это исходило из очей Отца, и от земли под моими ногами. Вскоре на лугах и полях появились новые цвета. Зелёная трава. Жёлтые цветы. Белые, и даже розоватые листья на деревьях высоких. А потом – появились дома. Из дерева, с соломенной крышей. И из этих домов вышли странные, расплывчатые фигуры. Темные фигуры. Я не мог разобрать ни лиц их, не очертаний. И только я захотел рассмотреть их поближе – все исчезло. Ушло от меня. Испарилось.

Цвета слились воедино и растворились в вечной белизне, которая окружала меня. И в конце этой белизны я видел длинный, тёмный туннель, ведущий в пустоту. В… никуда. И тогда мой сон превратился в кошмар. Я видел пустынные поля, над которыми, словно стены, возвышались горы и утёсы. Звон и лязг стали пробивал мои уши, заставляя мою голову трещать и раскалываться. Очертания в тенях непроглядных начали выявлять свои истинные цвета. Оранжевые, тлеющие знамёна и фигуры, переливающиеся в белые и жёлтые цвета. Черные горы и небо. А под ногами… красная земля.

Неописуемая боль заставила меня закричать. Я не мог вынести той боли, что таилась в моей голове. Словно кто-то, ил что-то, разрывало мою плоть. Раскалывало мой череп изнутри. Разница между сном и реальностью была для меня неразличимой. Я едва мог открыть глаза, ибо изо рта моего вечно выходили крики, не давая мне даже вздохнуть. В глазах моих мелькали образы. Лица. Знакомые и незнакомые. Голоса их не утихали. Все они смотрели на меня и осуждали меня, пока моё тело было скованно жуткой болью. Вскоре эти голоса утихли, а среди неизвестных фигур появилась ещё одна… Более светлая. Знакомая. Фигура напоминала мне… Епископа. Одеждами и лицом напоминала. Спешить же с выводами я не стал, продолжая сдерживать неописуемую агонию в себе, стараясь вспомнить хоть одну молитву. И когда тишина окутала меня, я услышал голос Епископа. Едва различимый шёпот, который нёс в себе единое лишь слово:

– «Даемон…»

========== Глава II : Грехи. ==========

Мой сон, мои кошмары, моя боль… все это прекратилось с моим пробуждением. Медленно поднимая веки свои, я увидел все те картины, что были обыденны мне. Тело моё набиралось сил в Братских покоях, лёжа в постели, трескающейся от веса одежд моих. Не сразу решил я поднять свои руки, обнаружив… препятствие. Мои движения были скованны. Не мог поднять я ни руки, ни ноги своей. Такое ощущение, что я был… связан. Я чувствовал на запястьях своих верёвки крепкие, что натирали след свой с каждой моей попыткой освободиться или ослабить их. В сердце моем заиграл страх. Начал я звать на помощь своих Братьев, которые… не отзывались на крики мои. Братья лишь проходили мимо или вставали с постелей своих от криков громких. Они смотрели на меня безмолвно, бездвижно. Словно меня окружали не люди, но статуи каменные.

Моим мольбам никто не внимал. Безнадёжны были мои попытки достучаться до своих братьев. Но что произошло? По чьей причине я связан? Почему отрицают меня Братья? Ответов на эти вопросы я не знал. Но их знал Отче наш Епископ. Вошёл он в Братские покои с угрюмым лицом, под прикрытием Братьев наших. Подошёл он и оглядел меня с гневом в глазах его усталых. Этот гнев лишь сильнее пугал меня. Вскоре провёл он рукою грубой по лбу моему, промолвив:

– «Знал я тебя, как сына своего, Иорфей. Безгрешного. Пресвятого…»

Слова его ужаснули меня. Я не мог понять своего греха, или даже деяния тёмного. Что я сделал? Почему меня презирают? Что могу я сделать в подобной ситуации, если только не молить Епископа о прощении:

– «Отче мой Епи-»

«Не сын ты мне, Даемон! Не признаю я сыном своим чудовище, сотканное из грехов людских!» – Епископ ударил меня по щеке ладонью с этими нареканиями. Не дал шанса обратиться к нему. Не дал мне шанса узнать о грехах своих. Сердце моё до краёв наполнено страхом. Страхом диким, выжимающим из меня слезы, вводящую в моё тело дрожь. Я был им родным и знакомым! Знал их всех, как и они меня! Сейчас же все смотрят на меня, как на животное дикое! В чём я провинился перед всеми ними? Провинился так сильно, что сам Епископ покрывает мою душу проклятиями? – «Я пытался стереть эту тьму и избавить тебя от страданий, но ты принял её в себя! Все мы видим твой порок, Иорфей! Чёрную метку, нарекающую тебя Даемоновым чудовищем!»

«П… п-простите меня! Простите и-и… поймите меня! Сквозь с-слезы и дрожь в теле моём… молю я вас!» – всхлипнул я, получая в ответ пощёчины сильные. Сквозь эту боль и удары я пытался молить о прощении. И в сердце своём я решимость нашёл, отрицая всю боль и проклятия, что бросают в сторону мою: – «Не грешил я! Всю жизнь свою… я отдавал душу и сердце своё свету божественному! Трижды крещён я был – и-и капли греха во мне не было! Грешников сжигал с Братьями своими! Сестру свою мученицу навещал и жалел! Что грешного в этом можно найти?! В чем я провинился?!»

В словах моих была лишь чистейшая правда. И Братья мои, и Епископ… Даже Сестры, что проходили мимо Братских покоев, слышали каждое моё слово. Чувствовали сердцами своими правду и искренность в словах моих. Все задумались над вопросом моим: В чем я провинился? Даже они не знали ответа.

«Скажите мне, отче Епископ. Что заставило вас назвать меня грешником? Что встревожило?» – я задал более простой вопрос, на который не только Епископ мог ответить. Все знали про мой «грех», ибо молчат они, не признавая меня Братом своим. Но если они расскажут мне причину смуты этой, то я постараюсь оправдать свои действия. Прозову «грех» свой клеветой и ложью. Знают они, что я – невинный и покорный слуга, и я лишь в лишний раз докажу им это.

«Со временем…ты увидишь грех этот в отражении своём. Тенью этот грех будет преследовать тебя, Иорфей.» – грусть в словах Епископа не развеяла этот туман. Туман загадок, что скрывал за собой истину. Я лишь сильнее жаждал ответов. Сильнее задавался вопросами. Я не был прощён, но свободу свою я обрёл… на какой-то момент. Епископ приказал братьям моим развязать и отпустить меня. Отвести меня за обеденный стол и накормить. Рутина наша должна была продолжаться, и я вновь стал её частью, не смотря на этот… инцидент.

Свою правду я доказал, и я был рад этому. И даже после этой правды на меня смотрели… с презрением. Братья и Сестры отказывались разговаривать со мной, молчаливо разглядывая за столом обеденным. Все они окидывали меня взглядами загадочными, удивлёнными. Взглядами, полными ненависти, презрения, горя и стыда. От взглядов этих мне становилось нехорошо. Аппетит мой пропал, а на лице моем начали разгораться огни стыда. Я чувствовал себя… голым.

Даже не зная причин этого презрения, я чувствовал себя виноватым и молил Отца нашего Создателя о прощении. «Тенью она будет преследовать.» – напоминал я себе вновь и вновь, стараясь разгадать эту загадку. И только тень моя… молчала. Оставалась частью моего существования, повторяя каждое движение моё. Но на глаза мои попалась что-то… лишнее. Волосы мои были неухоженными, колом на моей голове вставая. Моя тень показала мне этот кол. Расчесать свои волосы я должен был. Убрать этот ужас со своей головы. Стол обеденный покинул я без звука, без слова, не отрывая своих Братьев и Сестёр от трапезы. Не привлекая чужих глаз и внимания в сторону мою.

Путь мой лежал в комнату для ухаживаний. Там, Сестры и Братья приводят в форму лица свои святою водой. Расчёсывают свои непослушные пряди и остригают лишние волосы с голов своих. Никто не будет держать их, если они захотят убрать лишнюю длину и вес с плеч и голов своих, особенно если об этом попросит Сестра.

В данный час эта комната была пуста. Все наслаждались едой и готовились к своему посту. Потому я должен был ухаживать за собой самостоятельно, не дожидаясь помощи от рук Сестёр моих. На столе лежал деревянный гребешок, которым пользуются только Сестры. И раз уж их нет, то у меня есть возможность поухаживать за собой именно им. Расчёсывая свои грубые волосы, стараясь терпеть неприятную боль… Я услышал стук. Гребешок стукнулся обо что-то… твёрдое. Поначалу я не принял этот звук во внимание, придавая лишь больше усилий своим действиям, но когда гребешок стукнулся второй раз обо что-то на моей голове, издав лёгкий щелчок – я выпрыгнул из-за стола. Глаза мои оглядывали гребешок этот в страхе. Один из зубчиков на нем… отсутствовал. Даже самые непослушные волосы не способны сломать зубчик на гребешке этом!

Мои сомнения превратились в страх и ужас. Я нащупал что-то… твёрдое на своей голове! На лбу своём! Моё желание узнать о грехах моих уплыло прочь! Я не хотел видеть то, что располагалось на голове моей! Но глаза мои лишь сильнее раскрылись, когда я заметил своё отражение в зеркале, что стояло в конце комнаты. Я видел чёрную точку на своём лбу, и с каждым новым шагом, продвигаясь к зеркалу этому, чёрная точка начинала обретать свои очертания. Я отказывался верить своим глазам вновь и вновь, но когда тело моё приблизилось вплотную к зеркалу этому – я вздрогнул.

Страхом был я наполнен. Дрожащими пальцами ощупал я чёрный нарост на лбу своём. Холодный, твёрдый, грубый. Камню подобный. Чёрный, как само небо. Как уголь. И нарост этот выходил изо лба моего. Рос над моим левым глазом. Что же это за нарост? Откуда он появился? И если это моя «метка», то в чем я провинился? Я… я не мог смотреть на своё отражение. Мне было страшно даже думать о том, во что превратит меня эта… порча. Все, чем я мог успокоить свою душу – идеями о спасении. Лишь в церквях я мог искать упокоение и лекарство своё. Лишь Епископ может спасти меня от этого ужаса.

Загадочный нарост на моем лбу стал моим проклятием. Каждый верил в руку Даемонову, наложившую эту порчу на меня, и каждый поп, каждая Пресвятая Мать, каждый церковный служитель… каждый Брат мои и каждая Сестра моя… Они отказывались принимать меня. Я был проклят. Целиком и полностью. Мою свободу отобрали, а мои движения – сковали. Все, что я мог делать – ждать момента, или же слушаться приказов Братьев и Сестёр, что обращались со мной, как с порочным сыном. Они даже не называли меня Братом, проклиная саму мою сущность. Отрицая слова мои чистые. В церквях не мог я молиться, ибо прогоняли меня прочь священники и попы. Манускриптами пользоваться я не мог, ибо вход в Архивы и библиотеки мне был закрыт. Я даже не мог навестить Сестру свою Элизу – мученицу безгрешную! Пресвятые Матеря прогоняли меня прочь и покрывали меня проклятиями при каждой моей попытке пройти. Поклялись пролить мою кровь своими кинжалами, если я попадусь на глаза им. Я уже был готов упасть перед ними. Был готов лить слезы и просить прощения. Никогда я ещё не слышал подобных угроз и проклятий от пресвятых дев. Я лишь желал навестить Сестру свою! Неужели в моем добром поступке и в глазах моих честных они видят тёмный замысел?!

Сидя на коленях своих… я слышал плач. Плач Сестры моей Элизы, покой которой я нарушил. Она рыдала не от вида моего, но от презрения этого со стороны Матерей Пресвятых. Не могла она и слова произнести, и шагу сделать. Не только её, но и меня сдерживали указы Матерей. Лишь она одна осмелилась упасть рядом со мной, обняв меня всеми силами. Лишь она осмелилась назвать меня Братом своим:

– «За ч-что вы… За что вы презираете Брата моего, ве… ведьмы?! Неужели вы забыли слова свои?! Слова добрые и обещанья омыть душу его… м-м-молитвами?!»

Как же стыдно мне было признавать правду в словах её громких. Называть Матерей Пресвятых «Ведьмами» – жестокий путь, но в сей момент они вели себя, как бездушные девы. Такое ощущение, что весь мир забыл о моем существовании. Вся моя жизнь и мои достижения – стёрты в мгновение. И только Сестра Элиза, льющая слезы… вырывающая свои плечи из рук Матерей, переводя свои слова в крики и вопли… Лишь она одна запомнила моё лицо. Даже если на нем был виден знак порчи – она принимала меня за Брата своего. Судила не по виду, но по душе моей. И она была чиста. Теперь я знал это точно и не сомневался в этом. Пресвятые Матеря, ногами и руками своими, уложили меня на землю, сделав то же самое и с Сестрой Элизой. Её унесли прочь, в темницы церковные, где её ждало наказание за неповиновение и слова её. Меня же, связав верёвками, отнесли обратно в спальни Братские, взывая к себе помощь Епископа.

Действия мои привели меня к кандалам и клеткам церковных подземелий. Я был окован цепями, окружён крестами и огнями святыми. Глаза знакомые постоянно наблюдали за мной, пока вокруг меня собирались священнослужители. Наблюдали за мной священники, попы и Матеря Пресвятые, обсуждая судьбу мою. Они не знали, что делать со мною. Даже Епископ, после своего появления, не мог найти подходящего решения. Вместе они молились Отцу-Создателю, стараясь высечь из меня демоническую сущность, и я молился вместе с ними. Молитвы мои сводили их с толку, ведь я не чувствовал ни боли, ни ярости к молитвам этим. Я не был порочен, и это в лишний раз показывало им чистоту души моей.

«В нем растёт си-ильное зло, дети мои! Сын Даемона показывает своё истинное лицо!» – Епископ выходил из себя с каждой неудачной попыткой окрестить меня молитвами и водою святой. В душе моей таился лишь свет, и они, по какой-то причине, не видели его во мне. Не воспринимали свет этот за истину.

«Я не грешен, отче Епископ! Поймите же вы все это!» – мольбы мои пролетали сквозь уши священнослужителей. Сквозь уши Епископа, скрипящего зубами от гнева и усталости.

– «Вспомните фразу из писаний Матинфея: «Деяния порочат человека, а не внешность его»! Моя душа чиста!»

«Фразами Святых тебе не ослепить меня! Из твоего рта исходит скверный дух! Дух нечистый и тёмный! Этот порочный след на твоём лбу… Такие вещи не появляются из ниоткуда! Это знак! Метка!» – Епископ не слышал меня. Отвергал мои слова и правду мою. Он хотел избавиться от меня навечно, ибо никакие молитвы и лекарства не помогают мне. В руках Епископа засверкал кинжал искривлённый. Даже глаза его усталые засверкали от… необычных чувств. От мыслей, неясных мне.

– «Я сделал все, что мог, Иорфей. Никакие молитвы и мази не помогут тебе обрести чистоту, ибо в теле твоём прорастает Даемонов корень. И если прорастёт он до души твоей – человечество вновь увидит Даемонов лик. Всё, что ты знал и помнил, может погибнуть. Позволь мне избавить тебя от страданий и грехов. Позволь мне унести твою душу в руки Отца-Создателя, пока ещё есть время».

Мне не нравилось то, что выходило изо рта Епископа. Странные вещи он хочет сделать со Святым Сыном, коим я и являлся. Святой никогда не прольёт крови, даже если его об это просят! Каждая капля, которую он прольёт – наполнит его душу грехом! И грех этот непростителен!

В глазах священнослужителей и Матерей Пресвятых я видел сомнение. Решение его – пролить кровь Святого Сына – было ужасным, но есть ли возможность избавить от моей порчи? Слова Епископа склоняли всех в его сторону, и это меня пугало. На моём уме же была идея, способная перевернуть песчаные часы. Дать мне шанс на искупление… или же отодвинуть час моей смерти на какой-то срок.

«Если рука ваша поднимет кинжал… прольёт хоть одну каплю святой крови на землю грешную – навечно буду проклинать я вас! Навечно забудет ваше лицо Отец наш Создатель, ибо вы забываете Законы Святые! Забываете слова его, заключённые в камень! Святой не должен проливать Святой крови! Грех подобный нельзя искупить, отче Епископ!» – я поступил правильно, напомнив всем о Законах Святых. Если Епископ вонзит кинжал в моё тело – глаз каждого священнослужителя запомнит этот момент. Его перестанут признавать Святым Слугой Отца-Создателя за подобные акты «Вознесения души Святой».

Все взгляды перешли в сторону Епископа. Взгляды недовольные, удивлённые. Кто бы мог подумать, что сам Епископ захочет пролить кровь Святого Сына! Подобный грех невозможно удержать на плечах, и об этом он должен был знать. Но на его лице красовалась ухмылка. Он стирал со своего лица негодование и злость, удерживая свою правду на ушах священнослужителей. Насмехаться надо мною начал Епископ:

– «Ха! Поздно тебе держаться за слова божие! Твои проклятья не коснутся моей чистой души, отродъе Даемона!»

«Зато пролитая тобою кровь осядет на дне твоей души камнем тяжёлым. Никто вам не простит подобный поступок», – острым словом я пронзил его клевету! Разрубил её и отправил по ветру! Этими словами не укроется Епископ, нет…. Не при чужих ушах. Многие священнослужители держат Священные писания близко к сердцу, запоминая каждую строчку и каждый символ. Я, как и они, помню эти строки. Этими законами я смог отбиться от моей неминуемой кончины на короткий срок. Может в моем теле и прорастает Даемон, но душой я – Святой Сын. И отрицать этого никто не сможет, пока я не согрешу, или же обращусь в Даемона. Губы Епископа начинали двигаться, словно выговаривая новое решение, но я оказался громче него. Я вовремя нашёл выход:

– «Я держу на себе обещание, которое я должен исполнить. Сестра-мученица Элиза все ещё ожидает своего Третьего крещения. Вы, отче Епископ, пообещали дать мне возможность провести её сквозь огни очищения. Доказать, что её душа чиста. Что случившееся с ней – ужасный случай. Как сказал я тогда, так я и скажу сейчас: Если сгорит она в руках моих – сгорит и душа моя».

Моё предложение помогало и мне, и Епископу. Если уж он так сильно хочет избавить меня от порчи этой – то самое мне место в огнях чистых. В моем теле растёт Даемон (чему я не верю, и чего я боюсь), но душою я – Свят! Святые огни не тронут безгрешную душу! Они позволят мне в лишний раз показать чистоту души своей и мыслей своих! Все, что меня волновало, – благополучие Сестры Элизы, ибо её я буду нести сквозь огонь и пламя. Если она и вправду грешна – я сгорю вместе с ней.

Волнение в сердце моём не исчезало, но голова была моя ясна. Сестра и я… нас не понимают. Вот и всё. Я могу лишь доказать правду в своих словах и деяниях, но направить остальных нужной дорогой… я не способен. Сколько бы мы не доказывали свою чистоту – нас запомнят грешниками. Таков уж мир наш, и люди иначе видят нас в нем.

Неделю я должен был ждать своего испытания. Неделю будет подготавливать Епископ пути Третьего Крещения для меня и Сестры Элизы. За это время я должен был научиться смирению, привыкнуть к своему порочному виду и насладиться молчанием. Со мной будут разговаривать иначе, смотреть на меня будут иначе… Все изменится для меня. От постели и еды моей, до… судьбы моей.

Ночевал и обедал я возле ворот. В прогнившем складе, где когда-то хранили еду и припасы разнообразные. Теперь же в этом складе нет ничего, кроме старого, влажного сена. Там я и проводил свои часы, ожидая изменений, новостей, событий. Лежать же целую неделю на старых стогах сена я не собирался. Я все ещё держал в руках своих инструмент. Меня все ещё признавали Судьёй, и посему, – я должен нести свой пост.

О «Присяжном» нужно было лишь позаботиться: Достать из карманов на ремне камень точильный, да тряпки масляные. Тряпками этими обмотать Порядок, заменяя старые и, возможно, полностью сгоревшие тряпицы. Заточить лезвия Закона камнем точильным, намочив самый край камня этого. Забота подобная награждалась сполна тем Судьям, что наблюдают за состоянием своего инструмента. Не затупится Закон их при важном деле. Не погаснет Порядок во тьме кромешной.

Когда Братья и Сестры выходили на свой пост – я решался присоединиться к ним, спокойно и молча. Никто не хотел принять меня в Троицу свою, кроме Брата Савелия. Он позволил мне стоять у плеча его, но только при одном условии:

– «Не смей снимать свою маску. Даже если уйдёшь с поста – не снимай.»

Мне было… грустно принимать подобный тон, слетающий с губ моего верного товарища. Грубый, чёрствый, сухой. Раньше я слышал лишь радостные напевы и наблюдал за его яркой улыбкой, а сейчас он смотрит и разговаривает со мной, как с чужим. Он перестал называть меня Братом своим, называя меня лишь по имени.

Словам его я не противился – держал маску на лице своём, скрывая свой порок от глаз чужих. Повиновался его воле и оглядывал каждый закоулок в поисках грешных душ. И если я видел крест грубый на шее крестьянина – место ему на костре. Вор должен остаться без руки, а убийца – без головы. Так я и судил людей невинных… с каждым прошедшим мгновением. Во сне и наяву.

Часы шли незаметно, медленно. Нарост на моём лбу медленно прорастал в сторону чёрного неба, превращаясь в маленький, чёрный рог. Это рог нагонял страх в моё сердце, ведь с каждым своим пробуждением я замечал его рост. Лишь сильнее я верил в Руку Даемонову, тронувшую моё тело… и лишь больше я задавался вопросом: «Почему?». Голод становился для меня единственным чувством, от которого я не мог избавиться. Вопросами одними я не смогу себя прокормить.