Текст книги "О мифах и магии (ЛП)"
Автор книги: Wonkington
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
– Нет, – настойчиво повторила Гермиона. Она очевидно хотела произнести это твёрдо и убедительно, но вышло тихо и слабо. Она лежала на спине, спеленатая простынями как мумия. Слегка поёрзав, чтобы высвободить простыни из-под матраса, она попыталась приподняться на кровати.
– Не надо… – начала Гермиона. Снейп уже подскочил к ней и пытался уложить её обратно. – Прекратите. У вас руки ледяные. Залезайте под покрывало.
Снейп застыл, опустив руки. Слабое тепло, украденное у её плеч, быстро улетучивалось с его ладоней.
– Зачем? – спросил он.
– Мне нужно, чтобы кто-нибудь был рядом, – ответила она.
Быстро всё обдумав, Снейп уступил. Ботинки один за другим шлепнулись на пол. Носки он не снял – это казалось ему слишком неподобающим. Он лёг на достаточном расстоянии от Гермионы, невольно чувствуя, несмотря на её просьбу, что всё это крайне неправильно, во многих отношениях. «Что она сказала бы, если бы знала? – подумал он в миллионный раз. – Да ничего она не сказала бы, просто сбежала бы». Он позволил себе слегка извернуться, чтобы оказаться лицом к Гермионе, предусмотрительно оставив по меньшей мере полдюйма между своей коленкой и её бедром.
– Где вы были? – спросил он наконец.
– В подвале. – Она задрожала, и он изо всех сил постарался не отпрянуть.
– Не знал, что там есть подвал.
– Только для персонала, – призналась Гермиона. – Я прошмыгнула без спросу.
– Как изобретательно, – сухо заметил Снейп, и она как будто слабо улыбнулась, хотя её по-прежнему то и дело потряхивало, и кровать тряслась. – Знакомое оказалось место?
– Вроде бы да. Как будто, знаете, мне кто-то о нём что-то рассказывал. Но я ничего там не узнала. Просто складское помещение. Полно коробок со старыми брошюрами и костюмами.
– Совсем ничего необычного.
Гермиона снова задрожала, сдвигаясь ближе к нему.
– Нет, вот только потом…
– Потом вы не нашли меня, – договорил за неё Снейп.
– В столовой.
– В гостиной.
– Неважно. Там стол… мне почудилось… – она ещё раз вздрогнула, а затем начала трястись, всё сильнее и сильнее. Снейп отбросил всё свои ощущения неправильности происходящего и обнял её одной рукой, не зная, успокаивает ли это её дрожь, не до конца уверенный, что он не дрожит и сам.
– Что почудилось? – прошептал он.
Помолчав, Гермиона сдавленно произнесла:
– Боль. Мучительная.
– Что вы увидели?
– Ничего. Я не открывала глаза.
– Так вы бывали там раньше?
– Наверное. Я не помню. Не думаю, что я вообще когда-либо бывала в этих краях. Я… – Гермиона осеклась. – Я не знаю, что ещё сказать. Это всё, что я знаю, —выдохнула она. – Не хочу больше об этом.
– Но…
– Я хочу, чтобы мне полегчало. У меня такое чувство… – она выругалась – на неё это было непохоже, – такое чувство, что я никогда уже не согреюсь.
Она трижды вдохнула и выдохнула. Снейп чувствовал своим узким телом, как поднимается и опадает её грудь, как расширяются её ребра. Чувствовал её дыхание – единственное, что было в их номере тёплым – оно повисало дымкой в воздухе, овевало его шею. Его подбородок.
Его губы.
Он не ожидал почувствовать её губы на своих. И не планировал этого тоже. Ещё совсем недавно Снейп ни за что не поверил бы, что он и час проведет вместе с этой женщиной, не то что разделит с ней номер, тем более кровать. Но вот она лежит рядом с ним, трясясь всё отчаяннее, их ноги неловко раскинуты, чтобы телам сподручнее было вжиматься друг в друга, чтобы руки Снейпа могли обхватить её плечи, проскользнуть под свитер выше, к чувствительной коже на внутренней стороне локтей, встретиться на спине. Да, он был неумел – ему не часто доводилось это делать раньше, и…
Снейп быстро выпустил её и отпрянул на свою сторону кровати.
– Боже мой, Гермиона, – пробормотал он, – простите, я…
– Мне кажется, я давно хотела это сделать, – перебила его Гермиона, розовея. – Простите, – добавила она и скривилась, совершенно неправильно истолковывая ужас на его лице (впрочем, он был не уверен, возможно ли было правильное истолкование). – Простите, пожалуйста.
– Нет, я… – Снейп замолчал, теребя рукава своей рубашки. – Вам лучше?
Она подышала ещё, и в её выдохах не было дрожи.
– Вроде да.
– По-моему, нам нужен горячий шоколад. – Снейп чуть ли не выпрыгнул из кровати. Он расправил покрывало, сунул бумажник в карман. – Я схожу в магазин на углу, куплю кое-какие предметы первой необходимости. Вы… – он включил телевизор и бросил ей пульт, – пока наслаждайтесь бездумными увеселениями. А когда я вернусь, мы выпьем шоколаду и притворимся, что ничего не произошло.
– Но…
– Я скоро вернусь, – пробурчал Снейп.
И едва ли не бегом бросился из двери.
Только во время бодрой прогулки до магазина Снейп осознал, что лучше стало не только Гермионе. Он согревался от ходьбы, лицо его по-прежнему горело, а губы необъяснимо пощипывало. Внутренние органы вернулись на свои привычные места, ни тяжести, ни тошноты больше не ощущалось. Отвратительное настроение, гнавшее его прочь от мэнора, как будто испарилось, и сопутствующие этой хандре унылые думы спрятались в более укромные уголки сознания. Он этого не хотел, но это случилось. Это помогло.
Шоколад будет средством получше.
– А заплатить? – крикнул парень за прилавком, и Снейп вздрогнул. Подняв голову, он заметил, что чуть не вышел из магазина с банкой горячего шоколада Кэдбери в руке.
– Прошу прощения, – проворчал он и бросил деньги в направлении кассы – куда больше, чем требовалось.
Он не понимал, почему так торопится. Почему шагает так энергично, вприпрыжку. Он почти (почти) напевал себе под нос, поднимаясь по лестнице к их с Гермионой номеру. Толкнул дверь, когда от ключа-карты на замке зажегся чрезвычайно жизнерадостного оттенка зелёный огонек. Гермионина сторона кровати была пуста, но в ванной горел свет и шумел вентилятор обогревателя. Снейп включил чайник, убавил температуру на термостате и рухнул на кровать, раздумывая, в какой момент будет уместнее разделить её на две отдельных и кто должен это сделать.
Только когда он снова включил телевизор, в его мозгу что-то шевельнулось.
Из ванной не доносилось ни шороха. Снейп резко сел на кровати, весь покраснев от напряжения. Он и не заметил, когда вошёл: все книги были свалены в груду на прикроватной тумбочке, те самые книги, которые Гермиона запихнула в сумку и взяла с собой на экскурсию в особняк. Её рюкзак больше не валялся открытый поверх комода, её дневник больше не лежал на тумбочке. Даже её сторона покрывала была заправлена так туго, больничными уголками, будто Гермиона никогда и не появлялась в этой комнате.
В ванной нет зубной щетки. Зеркало не запотело, занавеска душевой отодвинута, сухая. На туалетном столике – его шапка, вывернутая наизнанку.
– Гермиона? – сказал Снейп. Он звал её, выглянув в коридор, пока кто-то не крикнул в ответ, предлагая ему заткнулся. Он распахнул окна спальни, высунул голову наружу и согнулся, чтобы посмотреть, не ушла ли она опять в одних носках в сад, посидеть и подумать, хотя не мог себе представить, зачем она взяла бы с собой все свои вещи.
– Гермиона? – позвал он тем не менее, но только динамики телевизора откликнулись ему эхом.
Снейп застыл, волосы у него на затылке встали дыбом.
Круглосуточные новости пошли на новый круг, повторяя те же сообщения, что транслировались до его похода в магазин. Он сел на край кровати и увидел Гермиону: лохматая, загорелая, обнажившая в улыбке крупные зубы, она щурилась на него с экрана. И под её лицом большие буквы на голубом фоне: ПРОПАЛА ДЕВУШКА.
– …страдала душевным расстройством, – читал диктор. – Весьма вероятно, что она находится в компании этого человека… – и на экране телевизоре возникло лицо самого Снейпа: фотография с его временных водительских прав, десятилетней давности, ухмыляющаяся, непривлекательная рожа, – Северуса Снейпа. Снейп был ранее арестован и обвинён в…
Снейп выключил телевизор, скорчился на краю кровати, проклиная себя, и дыхание его шипело в тишине.
Но даже в темноте и тишине он по-прежнему видел слова на экране, будто они были там выжжены.
По-прежнему слышал их, будто их вколотили ему в уши.
Разыскивается Гермиона Грейнджер: в последний раз её видели с Северусом Снейпом.
Со злодеем Северусом Снейпом.
С преступником Северусом Снейпом.
С убийцей Северусом Снейпом.
========== В библиотеку! ==========
Удивительно, но Гермиону не держали в комнате под замком в первые дни после возвращения домой, просовывая хлебные корки под дверь и выпуская под неусыпным контролем только в туалет да изредка погладить Косолапку. Не отобрали мобильник (парадоксально было бы, если бы отобрали), не забили наглухо окна. «Тебе двадцать пять», – сказала мама, когда первое потрясение улеглось. Мама не стала объяснять подробнее, но Гермиона уловила два скрытых смысла: во-первых, она достаточная взрослая, чтобы ходить, где ей заблагорассудится, во-вторых, она достаточно взрослая, чтобы не совершать больше глупых поступков.
В общем, выходить из дома ей не запрещалось. Однако Гермиона тем не менее предпочитала сидеть в своей комнате и мало разговаривала с кем-либо. Она, конечно, сообщила родителям основную информацию, вставляя время от времени (больше для себя самой, чем для них): «Я взрослый человек. Я с вами связывалась. Я сама так решила. Со мной всё было в порядке!» Родители вызвали полицию, и незамедлительно явившийся офицер сидел на краю её кровати, уставившись на неё так недоверчиво, будто уж он-то за всю свою жизнь не принимал ни единого необдуманного решения.
Офицер произнёс имя Снейпа, и Гермиона вздрогнула так сильно, что едва расслышала вопрос.
– Что, простите? – сказала она.
– Дело возбуждать будете? – повторил офицер. – Он вам что-нибудь сделал, как-то вас обидел?
– Нет, – солгала Гермиона с таким чувством, будто у неё кишки выдрали. – Ничего он не делал.
Как только офицер ушел, она раскрыла на столе дневник и крепко сжала в кулаке любимую шариковую ручку. В ручке кончалась паста, поэтому на кончик пришлось нажимать так сильно, что след от написанного слова выдавился даже на нескольких нижних страницах.
ПРЕДАТЕЛЬ.
Огромные буквы на всю страницу.
Следующую страницу заняло слово «ЛЖЕЦ».
Она ведь доверяла ему. Она столько ему рассказала, почти всё. Она считала его другом. Отмахивалась от всех мелких несуразностей: ни семьи, ни друзей и – пусть он и утверждал, что занят в академической сфере – никаких реальных доказательств, что у него вообще есть хоть какая-то работа. Снейп ничем ей не навредил, не покалечил её и не совершил ничего противозаконного. По всей видимости, он отбыл свой срок. Он был свободным человеком… которому ничто не мешало появиться в её жизни, втереться к ней в доверие, внушить, что наконец, наконец, она повстречала кого-то, кто понимает, кому не всё равно, кто…
Сидел в тюрьме за убийство.
ПРЕДАТЕЛЯ она сожгла в камине, с полки которого свисал её уже наполовину полный рождественский чулок.
Что-то в ней не поверило диктору новостей. Лицо женщины на телеэкране было странного бело-голубого оттенка и ничего не выражало, будто произносимые ею слова ничего не значили – просто сопроводительные строчки к двум лицам, на которые общественность должна обратить внимание: бедная девушка и чудовище-похититель. Чудовище, которое она поцеловала…
ЛЖЕЦ сгорел дотла.
Была в этом штампе доля правды… ей, пусть и незначительно, стало легче, когда она сожгла написанные слова. Гермиона предпочла бы перестать думать, особенно о том вечере, о том, что она сделала, что она спровоцировала. Она просто оплакивала несуществующего парня, напоминала себе Гермиона, она просто не отошла от того, что выкинул её мозг в Неверном Доме. Она нуждалась в утешении, и Снейп был рядом. А она ведь наблюдала за ним много дней, пытаясь не думать о том, что что-то влечёт её к Снейпу…
«Ещё бы не влекло, – яростно думала Гермиона. – Он же псих».
Видимо, только ей одной не хотелось говорить о Снейпе. Она вдруг обнаружила, что пользуется популярностью на вечеринках – родители брали её с собой на корпоративы и коктейли, хотя Гермиону, собственно, никто не приглашал, и на неформальные встречи в пабах, смотреть регби. Гермиона носила шапки с помпонами и выпитым ею глинтвейном можно было наполнить ванну – такое количество вина плохо бы взаимодействовало с её лекарствами, если бы она принимала свои лекарства. А когда остальные пропускали по несколько стаканчиков тоже, и их лица разгорячались и розовели, вопросы сыпались сами собой.
– Всё это ужасно увлекательно, – сказал доктор Дженкинс, коллега родителей. Это было на первой же после Гермиониного возвращения рождественской вечеринке. Доктор держал в руке уже, кажется, пятый стакан, и пуговицы на его бархатном жилете так и рвались из петель. Гермиона всегда избегала смотреть на его рот: для стоматолога у него были подозрительно плохие зубы. – Беглянка и преступник…
– Я не убегала, – перебила его Гермиона. – Я достаточно взрослая, чтобы принимать самостоятельные решения.
Дженкинс промокнул потный лоб бумажной салфеткой.
– Я помню тебя ещё вот такой. – Он махнул рукой где-то в области своих колен.
– А по-моему, мы познакомились, когда я была уже подростком.
– Тем не менее, – рассеянно отмахнулся Дженкинс, заглядевшись на причудливые пятна света, рисуемые на лепном потолке хрустальной люстрой. – Ну, и что же это было? Высокий, мрачный, это я понимаю, но красавец? И уби—
– Заткнитесь, – оборвала его Гермиона. Дженкинса перекосило.
– Прошу прощения? – возмутился он.
Мать уволокла Гермиону в сторону за руку. В любой другой день миссис Грейнджер посмеялась над густо багровеющим Дженкинсом. Но в этот раз они все вместе ушли домой задолго до окончания вечеринки.
Оно того стоило.
Однако мыслей было не избежать. В канун Рождества Гермионе пришлось хуже всего, потому что ей сдуру взбрело в голову представить, каково это было бы сейчас, если бы она осталась со Снейпом. Может быть, они отправились бы на всенощную в церковь очередного городка на их маршруте. Оделись бы потеплее, втиснулись вместе на узкую скамью и читали вслух из потрёпанных книжечек чинопоследования под полночный перезвон колоколов. В Рождество магия витала в студёном воздухе. Они бы шли по морозу домой впотьмах. Если бы она не узнала правду, они уже стали бы друзьями. Может быть, он поцеловал бы её в ответ. Может быть, рассказал бы ей всё сам, объяснил бы, и всё было бы ясно и правильно…
А может быть, он и её убил бы.
Нет, хорошо, наверное, всё-таки, что она сейчас дома. Рядом тетя, дядя и три кузины, самая младшая из которых совершенно не горела желанием ночевать с Гермионой в одной комнате.
– Вы что, типа поженились? – Табита зарылась под одеяла в Гермиониной кровати. Гермиона тщетно пыталась устроиться поудобнее на материнском коврике для йоги на полу.
– Нет, – буркнула она.
– Но ты сбежала из дома.
– Я не сбегала, – возмутилась Гермиона. – Я сказала родителям, что кое-куда уезжаю, и уехала. Мне двадцать пять лет. Когда тебе двадцать пять, всё можно.
– Это если ты не сумасшедшая.
– Спокойной ночи, Табита.
В ту ночь Гермионе снились странные сны. Холодные, но радостные – раскрасневшиеся носы, снежки, сладости в стеклянных банках на полках в магазине, в котором пахло корнуолльской помадкой и корицей. Кажется, там был и Рон – даже во сне её жгло чувство вины за то, что она осмелилась и подумать том, чтобы поцеловать кого-то кроме Рона, тем боле этого…
Проснулась Гермиона продрогшая. С края матраса на неё смотрела Косолапка. Кузины в комнате уже не было.
Они сели завтракать без неё.
– Как спалось, малютка Тим[1]? – спросил отец, когда Гермиона появилась в кухне. Он мыл посуду, нацепив Гермионин фартук с изображением валлийского дракона – хвост дракона обвивал ему шею.
Она моргнула, не поняв папину попытку пошутить.
– Что, прости?
– Хромаешь.
Гермиона посмотрела на свои ноги. Кровь из пальца просочилась сквозь фиолетовый носок.
– А. Наверное, во сне кровать пнула.
– До крови? – удивился отец.
– Нет, я просто несколько дней назад пыталась ногой перевернуть мусорную урну.
Сейчас тот глупый порыв было стыдно вспоминать. Гермиона пыталась изгнать из своих мыслей всё связанное с временем, проведённом со Снейпом, с Дином, но каждая волна пульсирующей боли в пальце пронзала её насквозь, распирая криком вены, как напоминание, что она так и не решила проблему, только отмахнулась от неё. Что она так и не получила, что хотела. Что оставила книгу Батильды Бэгшот Снейпу и каждый день испытывала от этого величайшее облегчение и величайшее сожаление одновременно.
– Пойди лучше, промой, – сказал папа. – Не хотелось бы оттирать кровь с ковров. – Он надул губы, пытаясь рассмешить её. – Только не в Рождество.
По крайней мере, они не стали открывать без неё подарки. Гермионе подарков досталось гораздо меньше, чем кузинам. Впрочем, она и не просила много и думала, что не получит ничего вообще. Вот бы хихикала тетя: «Кто-то плохо вел себя в этом году!» … Тем не менее, рядом с горами подарков кузин выросла скромная кучка Гермиониных. В ней были несколько маленьких свертков, два из которых явно содержали традиционные коробки шоколада Milk Tray, и одна продолговатая помятая коробка в коричневой бумаге, на которой знакомым почерком было написано её имя.
Они открывали подарки по очереди, и все с интересом смотрели, как Гермиона берёт в руки продолговатую коробку, оставленную напоследок, и осторожно отгибает обёртку.
– От кого это? – спросила мать. Коробка под бумагой была белой, глянцевой, и Гермиона на секунду испугалась, что в ней может быть нижнее белье. Но к верхней крышке был прикреплён сложенный листочек бумаги, на котором зелёными чернилами было лаконично написано:
«Я заметил, что в вашей шариковой ручке кончаются чернила. Счастливого Рождества. СС»
Гермиона почувствовала, как вспыхнуло её лицо, и поинтересовалась:
– Когда это пришло?
– Вчера, кажется, – ответила миссис Грейнджер.
Гермиона проверила обёрточную бумагу: почтовое отправление первого класса. Отправлено двадцать третьего или двадцать второго. После её побега.
Почему?
Разорвав скотч, она трясущимися руками подняла крышку: пожалуйста пожалуйста только бы не части тела.
Страх ушёл, руки перестали дрожать.
– Ха, – пробормотала она.
В коробке не было частей тела и вообще никаких свидетельств его гнева, очевидных или неявных. Только перо, короткое, тёмно-синего цвета, с тонким латунным кончиком, и бутылочка таких же тёмно-синих чернил.
– Красиво, – без выражения сказал папа. – От кого?
– От школьного товарища, – ответила Гермиона. Записку она спрятала в смятой груде обёрточной бумаги.
– Я и не знала, что ты поддерживаешь связь с кем-то из одноклассников, – заметила мама. Она протянула руку и погладила стержень пера. – Симпатично. Правда, слегка непрактично. Будешь пользоваться?
– Не знаю.
Всеобщее внимание быстро переключилось на Табиту, которая радостно завизжала, получив в подарок новый мобильный телефон. Гермиона провела кончиком пера под ногтем большого пальца, чувствуя, как холодный метал вжимается в мягкую плоть, затем торопливо убрала перо в коробку и спрятала под своей скромной горкой подарков, состоявшей из пяти пар носков и двух коробок шоколада.
***
Национальный архив открывался только через четыре дня. Все эти четыре дня Гермиона лихорадочно названивала непонятно кому и выслушивала пустые обещания. Она позвонила в полицию двадцать шестого, но ей лишь сказали, что ничего о Снейпе сообщить не могут. А ведь как переживали о её безопасности, пока она была с ним. И только когда голос у Гермионы стал резким и пронзительным, ей пообещали, что детектив, приписанный к её делу, перезвонит в январе. Звонки и электронные письма на тот самый новостной канал остались без ответа – там беспрерывно передавали репортажи о цунами в Таиланде. Наткнувшись на эти досадные препятствия и сконфуженная собственным пылом, Гермиона свернула бурную деятельность и уселась нетерпеливо ждать двадцать девятое декабря.
Утром двадцать девятого, ровно в восемь пятьдесят девять, Гермиона стояла перед зданием Национального архива, заранее сняв пальто и перекинув его через руку, заранее убрав телефон в карман, и ждала, чтобы в здании включился свет.
Она была самой первой посетительницей архива в тот день.
Работники архива, кажется, мучились праздничным похмельем, а Гермиона поднималась на второй этаж, некстати громко топая ногами. Девушка за справочным столом уставилась на неё, щуря глаза в таком умственном напряжении, что забыла поздороваться. «Она меня узнала, – подумала Гермиона. – Здорово».
– Протоколы судебных заседаний? – выдала Гермиона вместо приветствия, ведя пальцами по краям своего читательского билета.
Девушка открыла рот, собираясь что-то сказать, помедлила и спросила:
– Который суд вам нужен, знаете?
Гермиона поколебалась.
– Наверное, Линкольнский уголовный суд. Разве что в Коукворте есть свой.
Всё с тем же потерянным видом девушка застучала по клавиатуре, подчёркнуто медленно, будто присутствие Гермионы её нервировало.
– Есть, – сказала она.
– Ну, давайте тогда попробуем его.
– Год?
– Я не знаю. – Она столько готовилась к этим вопросам, что только запуталась – никак не могла решить, ответ на какой вопрос ей хотелось знать больше всего: «когда?», «кого?» или «почему?» – Скорее всего, после семидесятого, семьдесят пятого? Наверное.
Девушка нахмурилась.
– Имя?
Гермиона снова поколебалась. Читательский билет прилип к вспотевшей ладони.
– Северус Снейп, – прошептала она.
– Как, простите?
– Северус Снейп! – Её шипение отдалось эхом. Гермиона вспыхнула, а девушка вытаращила глаза и разинула рот, теперь уже точно узнав её.
– Ясно. – Она поспешно отвела взгляд и вытащила билет из-под Гермиониной ладони. – Будет через полчаса.
– Что будет? – прохрипела Гермиона.
– Обвинительный акт.
– Только один?
– А вы надеялись, что будет больше?
Я надеялась, что не будет ни одного.
– Нет.
Девушка вернула ей читательский билет.
Следующие тридцать минут прошли в полном смятении. Гермиона ждала, чтобы документы материализовались в её ящике. Ей, нервно пританцовывающей, теребящей край рубашки, раздираемой мыслями и эмоциями в миллионы разных сторон, тридцать минут казались немилосердно долгим сроком. Она дважды вымыла руки, параноидально опасаясь, что кожный жир может погубить бумагу, то и дело крепко накручивала на пальцы ткань брюк и беспокоилась, что когда документы придут, ей захочется разорвать их в клочья. Когда её номер высветился на экране поступлений, у неё пересохло во рту, заколотилось сердце, онемели ноги.
Сделав два спокойных вдоха, Гермиона уселась за стол и положила папку перед собой. Папка казалась слишком лёгкой.
«Это ничего не изменит, – сказала себе Гермиона, проводя пальцами по корешку папки. – Это не изменит того, что произошло. Изменится только твоё знание о произошедшем».
Она раскрыла папку.
Можно было и не садиться. В папке лежала одна-единственная пожелтевшая страница. Напечатанный на ней текст был неожиданно коротким, но вот оно, его имя: Северус Снейп. Набранное этим суровым шрифтом, оно казалось таким незначительным.
Дата рождения: 9 января 1960 года. Коуквортский уголовный суд, 6 октября 1977 года.
Значит, она верно угадала его возраст… сорок четыре, почти сорок пять. «Слишком старый для тебя», – подумала она с горькой усмешкой.
Её глаза выцепили на странице самое важное, и внутри у неё всё перевернулось, ледяные ладони безвольно прилипли к столу.
И осужден за УБИЙСТВО в возрасте семнадцати лет.
Подробностей не было – ни кого он убил, ни почему, ни что именно произошло, ни сколько он просидел в тюрьме, не было даже имени убитого. Слово «УБИЙСТВО» было напечатано большими жирными чёрными буквами, будто само по себе это слово не имело достаточного веса. Гермиона не могла отвести от него глаз, казалось, ещё немного, и она упадет в эту страницу, вывалится прямо в тот зал суда и увидит Снейпа за стеклом. Семнадцатилетнего Снейпа – она представляла его себе примерно таким же, как он выглядел несколько дней назад, только ещё худее, долговязый, волосы длиннее и очень грязные. Угрюмое лицо подростка, ещё менее склонное к проявлению веселья. Немножко прыщей, наверное. И глаза… что было бы в них? Гнев или тоска? Сожаление или страх?
Знал ли он уже тогда, что что-то не так? Что чего-то не хватает? Гермионе маялась стыдом за проваленные экзамены на аттестат, а Снейп между тем сидел за убийство. И она ещё думала, что они одинаковые, с похожим происхождением, желаниями и целями.
Как же она ошибалась и как злилась на себя за это сейчас…
Почему же он не возненавидел её? Даже прислал ей рождественский подарок, сам возобновил контакт. Без объяснений, без извинений. И тем не менее, его перо по-прежнему покоилось в запертом ящике её стола, убранное подальше от Косолапки, запрятанное среди школьных табелей и драгоценностей, что подарила Гермионе перед смертью бабушка.
Гермиона ещё несколько секунд хмурилась, уставившись на слово «УБИЙСТВО».
И почему она не возненавидела его?
Сделав глубокий вдох, Гермиона перевернула страницу, ожидая увидеть лишь чистый оборот. Сердце сбилось с ритма, когда она поняла, что ошиблась. На обороте странице еле различимо, словно какое-нибудь несущественное дополнение, было напечатано:
Апелляционное заявление удовлетворено 8 августа 1979 года.
Выпущен под залог.
И больше ничего: ни последующих действий, ни протокола результатов апелляции. Наверное, всё прошло хорошо, подумала Гермиона. Как иначе, если Снейп сейчас гуляет на свободе?
Наверняка хорошо.
«Мечтать не вредно», – напомнило проклятое рациональное полушарие мозга. Гермиона поблагодарила девушку за справочным столом и с улыбкой вернула ей папку. Она не была знакома с судопроизводством, но знала, что там полно технических тонкостей. Ловкостью рук невинных можно сделать виновными, а виновных свободными.
Вот только к которым из них относился Снейп?
Человек, приславший мне перо на Рождество.
Убийца.
Друг.
– Тут есть ещё кое-что, – сказала девушка, когда Гермиона уже поворачивалась, собираясь уходить. – В базе данных есть ещё один Снейп. – Глаза девушки были широко раскрыты, бледные руки зависли над клавиатурой. – У нас здесь нет документов, только имя в компьютере, из магистратского суда. Я просто подумала, может, вам интересно.
Гермиона рассеянно поблагодарила её и поехала на метро домой, ощущая себя чужой в собственном теле. Дома она обнаружила, что мама расположилась на диване в гостиной, удерживая на коленях коробку с украшениями. Мишура змеилась по полу и путалась у Косолапки в передних лапах.
– Как посидела в библиотеке? – спросила миссис Грейнджер.
– Нормально, – ответила Гермиона и скрылась на втором этаже. И спустилась обратно через несколько минут, обмотав вокруг шеи шарф, надев варежки и шапку и перебросив через плечо тяжёлый рюкзак.
Мама подняла глаза, и стеклянная звезда упала у неё из рук в коробку, отколов один лучик.
– Ты куда? – предостерегающе выдохнула она.
– Со мной всё будет хорошо, – сказала Гермиона. Она продела руку во вторую лямку рюкзака и, наклонившись, поцеловала мать в щёку. – Я буду звонить каждый день. Обещаю.
И была такова, прежде чем к миссис Грейнджер успел вернуться дар связной речи.
***
В доме в тупике Прядильщика пахло подгоревшим консервированным томатным супом. Снейп ещё не вымыл посуду после своего великого рождественского пира (чашка супа, две кружки чая и пирог с мясом от полуслепой соседки, не смотревшей новости), и утварь отмокала в раковине —лампочка на кухне перегорела, поэтому его времяпровождение там ограничено было самыми светлыми дневными часами.
Это было паршивое Рождество.
Он пытался читать, листая оставленные Гермионой книги, но переворачивал страницы, не вникнув ни в единое печатное слово. О чём он думал? В основном о Гермионе, если честно. О том, как подергивалось её тело, когда она рухнула на пол в Неверном доме. Как сосредоточенно она читала. Как улыбалась, как поддразнивала его… Снейп отдал бы что угодно в обмен на то, чтобы она сейчас глянула на него и сказала самым что ни на есть убийственным тоном: «Профессор».
Но получил он только надпись «ИЗВРАЩЕНЕЦ» на входную дверь краской из баллончика – будто Гермионе было не двадцать пять, а пять, будто она не была взрослой самостоятельной женщиной. На окне гостиной было нацарапано «УБИЙЦА» – видимо, на случай если он забыл, что он убийца. В любой момент, думал Снейп, в щепки разлетится дверь и его выволокут на улицу, швырнут на обочину лицом вниз, открытым ртом в бетон, и…
В дверь постучали. Половина четвертого пополудни, двадцать девятое декабря, всего полторы недели до сорок пятого дня рождения. «Когда в новостях, – думал Снейп, идя к двери, – будут сообщать, что найдено моё тело, возраст округлят. И останусь я сорокапятилетним навечно».
Он не особенно торопился. Его будущий обидчик, барабанивший по двери, судя по всему, считал, что Снейп должен с нетерпением лететь к нему навстречу. Остановившись в паре шагов от двери, Снейп сделал глубокий вдох и вдруг сквозь трещины в уплотнителе услышал тихий знакомый голос, шепчущий: «Северус?»
Он застыл на месте. Ему понадобилось некоторое время, чтобы открыть – будто к его конечностям были привязаны длинные резиновые ленты, могущие в любой момент утянуть его обратно в недра дома.
Дверь распахнулась, хотя он не помнил, как отодвигал задвижку.
Она.
Она была без очков и не прятала улыбку. И волосы под шерстяной шапкой вишнёвого цвета —распущенные, неукротимые.
– Гермиона, – выдавил Снейп.
И это действительно была она.
Гермиона.
Это была Гермиона, и она что-то говорила, её рот двигался, из него вылетали слова.
– Профессор, – сказала она, искренне улыбаясь. Её взгляд наткнулся на оскорбительную надпись на двери, но она даже не вздрогнула. – Ещё не слишком поздно пожелать вам счастливого Рождества?
Комментарий к В библиотеку!
[1] Малютка Тим – персонаж «Рождественской песни» Диккенса, мальчик-калека
========== Худшее воспоминание Снейпа ==========
Гермиона отправилась брать приступом тёмную кухню – заварить чаю, а Снейп отправился в магазинчик на углу за молоком. Она по-прежнему была в доме, когда он вернулся – в другой ситуации он не преминул бы поддразнить её по этому поводу.
С чрезвычайно серьёзным видом Гермиона устроилась у огня в Снейповом любимом кресле, поджав под себя ноги в новых ярко-голубых носках. Щёки её пылали тем же оттенком красного, какого был её вязаный свитер. Впервые за несколько недель жар огня в камине согревал. Снейп с чашкой чая в руке уселся на диван напротив Гермионы, ожидая, чтобы она заговорила.
– Кто это сделал? – прервала наконец Гермиона долгое пронзительное молчание, поёрзав в кресле. Джинсы взвизгнули, резко проехавшись по обивке. – Я про надпись на двери.
