Текст книги "О мифах и магии (ЛП)"

Автор книги: Wonkington

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Тогда жила на его шее чуть напряглась. Линии двух жизней углубили борозды на его лице. Кулон качался между ними, чёрный камешек всасывал в себя весь свет.

Дыхание, вырывавшееся из пересохшего горла Снейпа, было слабым, тихим, как лёгкий шелест бумаги. Ей пришлось склонить голову ближе, чтобы расслышать, чтобы почувствовать выдохнутое слово единственным слышащим ухом:

– Всегда.

========== Вторая жизнь Гермионы Грейнджер ==========

Всё хорошее однажды кончается. Любая, даже самая славная жизнь, подходит к завершению. Гермиона смотрела, как Северус Снейп соскальзывает в распахнутые объятия Смерти во второй раз – на сей раз стариком, готовым приветствовать Смерть и примириться с жизнью, которая у него была, и с жизнью, которую ему предстояло оставить позади.

Когда-нибудь наступит черёд Гермионы. Когда-нибудь ей до чёртиков надоест одиночество, надоест доживать последние годы наедине с воспоминаниями: не будет уже ни Дина, ни Снейпа, ни даже Лили. Некому будет напоминать, некому помочь ей справиться с непрошеными мыслями.

Однажды Смерть нагонит Гермиону. Однажды Смерть появится в тупике Прядильщика и протянет к ней длинную костлявую руку.

Однажды Гермиона, пока она ещё не потеряла голос, поднесёт сморщенные свои пальцы ко рту, прижмёт кожаный шнурок к губам и зубами ощутит гул подвески.

«Я готова вернуться, – скажет она камню. Тишину кухни будет нарушать только тиканье любимых часов Снейпа, неустанно отсчитывающих время. – Я готова вернуться к жизни, от которой отказалась». И весь день Гермиона будет чувствовать, как дом вокруг неё словно мерцает, дрожит, готовясь раствориться в небытие. Сердце время от времени будет запинаться – так неохотно тарахтит двигатель дряхлого автомобиля, то и дело пуская обратные выхлопы.

Но Гермиона будет спокойна.

Она будет готова.

Она произнесет твёрдо, без колебаний: «Я готова умереть».

И знакомый ей мир скроется как за завесой, и Смерть быстро, бережно и так ласково понесёт Гермиону на другую сторону.

***

2 мая 1998 года

Школа чародейства и волшебства Хогвартс

После

Гермиона дышала. Сердце её билось. Тело было упругим, гибким, юным и гудело от тока электронов и нейтронов, и протонов, и всяких других частиц, о которых она ещё не знала и, возможно, не узнает никогда.

Уж точно не в этой жизни, где у неё в одной руке палочка, а в другой чёрный камень.

Не в Визжащей Хижине.

– Нет! – крикнула Гермиона.

Старшая Палочка раскалилась в её руке добела и упала на пол. Плащ соскользнул с головы и лужицей расплавленного серебра собрался на земле. Гермиона затолкала камень обратно в карман.

Она выругалась, и Рон обеспокоенно позвал её по имени.

– Подожди, погоди-ка, – бормотала Гермиона, подбирая выроненную палочку. Мозг, охваченный паникой, бурлил, отчаянно пытаясь очиститься от мыслей и воспоминаний и не дать себе захотеть, пожелать нечто, чего никогда не должно было произойти в этом мире…

– Обезоружь меня, – крикнула она Гарри. – Забери её у меня!

– Гермиона? – снова позвал Рон, но Гарри просто направил свою палочку на Гермиону и сказал: «Экспеллиармус».

Старшая Палочка впорхнула в его руку. Гарри крепко сжал её, а затем сунул обратно в рукав и, нахмурившись, глянул на Гермиону. Рон смотрел на подругу со смесью восхищения и гадливости.

– Гермиона? – опять позвал он, будто никак не мог поверить, что она настоящая.

Гермиона больно ущипнула себя за запястье, потому что тоже не могла поверить в это.

Она шагнула вперёд и начала было говорить, но наступила во что-то липкое. Она взглянула вниз, и мир разверзся под её ногами.

Снейп.

Она стояла неподвижно секунду, секунду она оставалась целой. Из-под носка её туфли растекалась кровь.

А потом Гермиона сломалась. Её разум разбился на миллионы осколков, и вся жизнь вспыхнула перед глазами фейерверком. Она вспомнила.

Вспомнила.

– Гермиона? – Она подумала мельком: интересно, сколько раз можно выдержать звук собственного имени?

– Северус, – выдавила Гермиона и встала на колени, прямо в его кровь. Она искала ощупью пульс, которого не было. Такая знакомая, родная кожа была более упругой, молодой – на много лет моложе – чем у того тела, которое Гермиона знала в другой своей жизни, в миг первой встречи, первого объятия, первого поцелуя.

И ей так хотелось проделать всё это, пережить всё это заново.

– Гермиона? – Рон всё повторял её имя монотонным напевом, но Гермиона не слышала. Деревянный пол стонал под её коленями. Одна её рука гладила безжизненное, обмякшее тело Снейпа. Другая нашла его пальцы, желая сделать невозможное:

Вернуть его.

– Он умер, – сказал Рон, осторожно, украдкой и всё же слишком громко.

– Я знаю, – сказала Гермиона.

– То, что Гарри рассказал, так сильно повлияло на твое мнение о нём, да? – спросил Рон. Гарри предостерегающе вставил: «Рон».

Что-то ускользало. Незаметно уходило обратно в темноту. Если и сочинять легенду об этой ночи – помимо сказания о мальчике, отдавшем жизнь за то, чтобы мог жить мир – то легенда должна быть об этом человеке, который лежит сейчас тут, на досках, с бледным лицом и широко открытыми чёрными глазами, с запекающейся в чёрных волосах кровью. У легенды не было бы ни настоящего окончания, ни истинного героя: она бы просто повествовала об одном дне из жизни старухи с косой, пришедшей забрать своё, забрать обещанную душу, не получив разрешения поужинать живыми, ни в прошлом, ни в настоящем. Поучительная история о Принце-Полукровке.

Гермиона не будет сегодня ничего обещать. Не будет торговаться. Не велит нечаянно Смерти пройтись по миру и стереть волшебников с лица земли прежде, чем они успеют сделать первый вдох.

Упущена ли возможность? Может ли она снова призвать Смерть, снова сделать тот же выбор? Можно было бы раз за разом проживать ту, другую жизнь. Можно было бы прыгнуть в своё тело, стоящее на тротуаре перед домом номер 12 по площади Гриммо, вернуться в тот момент, когда рядом возникла тёмная фигура. «И вы тоже?»

В тот момент, когда она нашла его на вокзале Кингс-Кросс, прямо у входа на платформу девять и три четверти.

В ту секунду, когда она, стоя у подножия лестницы в его доме, спросила: «Можно, я переночую сегодня с вами?»

Вернуться к его усталым глазам, не отрывающим от неё взгляда в тусклом свете, к его тихому шепоту: «Всегда».

– Я хочу детей, – произнесла Гермиона вслух. Рука Снейпа ощущалась такой неправильной в её руке. Такой безжизненной, такой безвольной. Эта рука не сжимала её руку почти до боли, чтобы вызвать наконец крик протеста, чтобы убедиться, что она всё ещё рядом.

– Э-э, – Рон, наверное, покраснел, но Гермиона не стала проверять. – Ладно.

– С тобой всё нормально? – спросил Гарри. Глупее вопроса сегодня задать было невозможно.

– А ещё возможности. Мне нужен шанс прожить другую жизнь.

– Послушай, – Рон едва не плакал, голос его звучал глухо от сдерживаемых слёз. – Может быть, сейчас не…

Но Гермиона не слушала. Всё в ней утихло, успокоилось. Кусочки разума снова собрались воедино, сложились, как старинная японская чаша, восстановленная золотыми венами заплаток. Не было больше слёз. Холод в хижине уже её не беспокоил, её тело уже её не беспокоило.

Она снова молода.

Она снова колдунья.

Она была права.

– Нам нужно идти, – сказала Гермиона. Рука Снейпа безвольно упала в лужу крови. И уже Гарри уложил упавшую руку на животе покойного (если оторвать пуговицы его сюртука, виден ли будет шрам, змеящийся по грудной клетке?), а Рон взмахнул палочкой, и чары, которым Гермиона учила его так много лет назад, мягко и беззвучно подняли Снейпа в воздух.

– Он умер, – сказала Гермиона, потому что должна была это сказать.

– Да, – отозвался Рон.

Его рука нашла её, его крупные пальцы вцепились в её пальцы (такие молодые!), с силой вжимаясь в сухожилия её ладони, будто он знал, что с ней творится, будто напоминал ей: Ты всё ещё здесь.

– Бедный Снейп, – вздохнул Рон. И Гермиона, хотя и старательно сдерживалась, хотя и обещала себе, что будет праздновать победу, а не горевать, опять едва не захлебнулась слезами.

***

Выжившие постепенно покидали зал, повинуясь зову спален, манящих перьевыми подушками, пухлыми диванными подушечками и занавесками, закрывающими всякий свет. В коридоре с ней поздоровалась домовичка – Гермиона не могла даже вспомнить её имени – и сказала, что кровати для них приготовлены. Нужно только подняться в Гриффиндорскую башню, а там уж всё как надо.

В Большом Зале оставалось несколько человек. Так странно было стоять между двумя парнями, которых она теперь, казалась, даже и не знала толком. Так неловко, неправильно – словно они были старыми друзьями, которые давно потеряли связь друг с другом, а теперь, решив вдруг встретиться снова, поняли, что былого уже не вернуть. Гермиона чувствовала себя не на своём месте рядом с Гарри и Роном и всё боялась, что малейшая оплошность выдаст в ней самозванку.

«А вдруг я испугаюсь?» – спрашивала она.

«Будь смелее», – отвечал он.

Дин листал свежий, но уже потрёпанный экземпляр «Ежедневного пророка». Гермиона застыла на пороге. Рон успел пройти в зал, ведя перед собою парящее в воздухе тело Снейпа, готовое пополнить собою ряды мертвецов. Гермиона смотрела, как оно скрылось за столом, не в силах заставить себя двинуться с места.

Дин улыбнулся Гарри грустной, утомлённой улыбкой товарища по оружию, а на Гермиону не обратил внимания.

– Мне нужно идти, – сказала Гермиона. – Мне нужна кровать.

– Ну вот, а теперь она… – начал Рон, но она не стала дожидаться, пока он договорит. Гермиона бежала вверх по ступенькам одна, и всё в ней гудело от переполняющей её жизни. Звук её собственных шагов, эхом отскакивающий от камня, казался ей неестественно громким. Её тень была темнее, дыхание отчётливее. Она чувствовала, как кислород переполняет её лёгкие. Как покалывает в пальцах.

Её мысли остановились на Снейпе.

«Его нет там, внизу, – напомнила она себе. – Это не он».

Они это обсуждали. Снейп не знал, какое она примет решение – Гермиона ему так и не сказала – но наверняка об этом размышлял. Наверняка не раз и не два думал о её жизни после его смерти, о том, что она предпримет, чтобы облегчить себе существование.

Они решили, что Гермиона может написать себе самой письмо с рассказом обо всём, что она забыла, и прочесть это письмо, когда её жизнь снова подойдет к концу. Гарри ей не откажет – коснется Старшей Палочкой её виска и шепнет: «Обливиэйт». И прежняя жизнь улетучится из её памяти, и Гермиона снова станет просто восемнадцатилетней девчонкой – девчонкой, которая видела слишком много, но вполне могла бы довольствоваться той жизнью, которая ей досталась, с мужем и детьми, которых она когда-то так желала.

Но пока Гермиона об этом думать не станет. Только не сегодня ночью. Она одна, в общей спальне никого, и даже портреты сейчас – просто куски чистого холста. Никто не перешёптывается в темноте.

Её прежняя кровать была застелена и пуста, словно ждала её. Полог отдёрнут именно в том месте, откуда она всегда забиралась в постель. Гермиона сбросила грязную одежду, скользнула под простыню, откинулась назад и задернула полог. Из оттопыренного кармана брюк она вынула камень, который обещала хранить в тайне и безопасности и похоронить утром глубоко в земле.

Она безмерно устала, но мозг её суетливо жужжал. Перед глазами всё плыло, призраки туманили поле зрения. Призраки ютились в постельном белье, прятались в простынях, кутались в ткань полога, вьющегося над её кроватью, как струи дыма. Уши наполнились шёпотом. На языке распустилось желание.

Гермиона облизнула губы. Камень оттягивал ладонь, нагреваясь и тяжелея, излучая жизнь, которую она помнила, но которой не проживала.

Помнил бы он, если бы был здесь, если бы он видел, дышал, жил?

Гермиона поместила камень на линию жизни. Повернула три раза.

Рука её упала на простыни, между поджатых по-турецки ног, и крепко сжалась.

– Здравствуй, – прошептала она, и глаза её наполнились слезами.

– Здравствуй, – ответил Северус Снейп и улыбнулся ей самой тёплой и самой загадочной улыбкой на свете.