Текст книги "Реализаты (СИ)"

Автор книги: Ursa Minor

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

13. 2330 год. Ая.

Ая догнала брата почти у самой земли, – метров за сто. Махнула руками – кыш! – и в ворохе разлетающихся в разные стороны белых хлопьев схватила Мэтта сама, – за вздувшийся на спине под свитером воздушный пузырь и за надутые парусом брюки. Крикнула:

– Смотри вперёд!

– Низина... – ахнул Мэтт.

Пока Ая несла его всё ниже и ниже, вода в низине дыбилась, горбилась, вырастая вверх причудливой голубой бахромой, и к тому моменту, когда ноги Мэтта коснулись земли, на месте Низины стояли исполинские водяные джунгли: колоссальные «деревья» с текучими синими «стволами», голубыми «цветами» и прозрачными тонкими «листьями», переплетающиеся с ними и друг с другом струи «лиан», дрожащий «подлесок».

Всё, что ещё несколько минут назад тихо и безмятежно плавало где-то в Низине, теперь встревоженно и суетливо носилось вверх и вних по этому непостижимо фантастичному лесу, сверкая чешуёй и суматошно мельтеша лапками, а в грязно-зелёной "траве", по цвету и фактуре ужасно напоминающей многолетние донные отложения, шуршали те самые маленькие белые зверьки в тающих под человеческими пальцами ледяных шубках.

– Слышишь? – таинственно спросила Ая, бережно поставив Мэтта на землю, и Мэтт действительно услышал, как где-то совсем недалеко запели лемуры.

– Смотри! Смотри! Водяной лес останется здесь навсегда! – восторженно пел один.

– Ты глупый, глупый лемур! – возмущённо вопил другой. – У людей ничего не бывает навсегда!

Ая махнула рукой и вопросительно подняла бровь: пойдём?

Пойдём, с готовностью кивнул Мэтт.

Девушка посторонилась, уступая ему дорогу, и он заметил за её спиной уходящую вглубь водяного леса тропу. Тропа была узкой, с обеих её сторон среди острой серо-зелёной травы густо сверкали мелкие ледяные цветы. Мэтт прислушался и пошёл на почти стихшую, но всё ещё различимую тонкую лемурью песню.

Когда они с Аей вышли на поляну, лемуры сидели у куста, на котором болтались большие водяные шары.

В шарах тягуче отражалось заходящее за Землю солнце, и плавали многочисленные стрекозьи личинки.

– Хооолодно... – тоскливо тянул один из катта.

Он сидел, вытянув свою мордочку с белым треугольным пятном на лбу к солнцу, зажмурившись и крепко прижав к груди длинный полосатый хвост.

– Зато красииво... – утешал его другой.

– Эй, катта! – окликнула их Ая. – Что вы делаете тут посреди этой лужи?

– Ая! Ая! – одним большим чёрно-белым комком подпрыгнули от неожиданности оба лемура. И тут же поскакали навстречу, заголосили наперебой:

– Мы увидели, как Низина рождает лес! Мы прибежали смотреть!

– Мы не видели вас на берегу! Но там был другой человек!

– Другой? – удивился Мэтт.

– Другой! Другой! – радостно закивали катта. – Мы покажем! Покажем!

Мэтт оглянулся на сестру, и та кивнула: – беги, беги, – потом улыбнулась, достала из-за спины рюкзак, из рюкзака – прозрачную банку, полную шевелящихся и тыкающихся в стеклянные стенки маленьких сверкающих искр и высыпала их перед собой на землю.

Искры вспыхнули ещё ярче, закружились над тропой, как стая вспугнутых мошек, и полетели вперёд, обгоняя Мэтта с лемурами и освещая им дорогу.

Другой – это был Лукаш.

Он сидел на холме, – там, где ещё полчаса назад был берег Низины, – и смотрел на то, что творила Ая. Не вмешиваясь и, вобщем-то, даже не удивляясь.

Три сотни лет, прожитые среди себе подобных, научили его смотреть на текучесть мира философски. Сам он бог знает когда уже перерос подобную ребячливость: и дочь его, и оба внука давным-давно стали взрослыми, а сам он всё чаще и чаще хотел быть причиной стабильности, а не изменений.

Однако ему нравилось наблюдать, как чудесят другие.

За те триста лет, которые стали его личным опытом, Альфа претерпела тысячи и тысячи активированных реализатами метаморфоз. Когда-то основным генератором чудес был Роберт, в детстве пытавшийся превратить Альфу то в межзвёздный корабль, то в Перуанскую сельву. Затем, когда Роберт уже немного подрастерял свою мальчишечью тягу к дикости и загадочности, на Альфе появились женщины и дети, и изменения стали происходить в основном ради них.

Лукаш же по большей части наблюдал.

В этот вечер он пришёл на холм, потому что ему нравилась Ая.

Временами он видел в ней себя самого, временами – свою уже ставшую взрослой дочь, временами она вообще казалась ему эдаким собирательным образом женственности и непосредственности.

Будучи реализатом, Лукаш кардинально отличался от обычного среднестатистического мужчины: он видел отличающее женщину женское не как некий подлежащий использованию ресурс, а как желающую быть написанной волшебную песню.

Вот уже несколько лет он был свидетелем того, как Бенжи, сам того не зная, творил свою волшебную песню из Аи. Иногда – активно, иногда – отсутствием и молчанием.

Лукаша одновременно пугала и восхищала эта гремучая смесь странной чуждой машины, на которую хотела быть похожа Ая, и реализата, которым она была, кипящая сперва в маленькой девочке, а потом и в красивой рыжеволосой девушке.

В отличие от Аиных родителей, которые были пусть и замечательными, но всё-таки обычными родителями, Лукаш на собственном опыте знал: с того самого волшебного момента, когда в человеке просыпается Человек, остальное человечество становится ему чужим, – примерно, как становится чужим речное дно вылупившейся из куколки стрекозе.

Он видел, как Ая выливает тоску по утраченной пуповине с человечеством на брата, заново повторяя путь, который в своё время так или иначе прошёл каждый из них, реализатов, и сочувствовал ей.

Мэтт был тем самым Аиным дном, с которым ей было никак не расстаться.

Как только мальчик в ворохе сверкающих искр появился у подножия холма, Лукаш поднял руку и кинул в его сторону пустоту.

Брошенная пустота зашипела, проросла тяжёлыми колючими ярко-красными каплями и со звоном осыпалась вниз, превратившиь в сверкающую красным тропу.

Лемуры испуганно пискнули и в панике попрыгали из-под звенящего "дождя" в разные стороны, а Мэтт почти сразу же почувствовал, как дорожка, на которой он оказался, мягко согрела его озябшие мокрые ноги. И пошёл по ней дальше.

Лемуры замешкались. Они долго ворчали в темноте, нюхая красное и осторожно трогая его тонкими холодными лапками, а затем расхрабрились и поскакали следом.

Заканчивалась дорожка на самой вершине.

– Привет, – голосом Лукаша сказала темнота.

– Привет, – сказал мальчик.

Присмотревшись, он различил в темноте улыбающееся лицо реализата.

– Как ты делаешь такое? – спросил он, садясь рядом с Лукашем прямо на тёплую землю.

Белые Аины искорки ещё немного покружились вокруг и тоже опали.

– Дай-ка руку.

Мэтт протянул ладошку, и Лукаш взял её, маленькую, в свою, большую, и слегка тряхнул, рассыпая в воздухе точно такие же густые красные искры.

– Ух ты! – обрадовался Мэтт. – А можно, я сам?

– Валяй, – согласился Лукаш.

Мальчик качнул руку, и с его пальцев тоже скатилась красная тяжесть.

К тому времени, как на вершине холма появилась Ая, Мэтт, хохоча, накапал перед застывшими в благоговейном экстазе лемурами целую горку сверкающего красного волшебства.

– Подумать только, – заметил Лукаш присевшей рядом с ним Ае, – иногда для счастья надо не так уж много.

Да, устало кивнула Ая, иногда немного, сняла сандалии и прозаично закопала в сотворённом Мэттом чуде свои босые замёрзшие ноги:

– А мне для того, чтобы душа заткнулась, уже не хватает высоты и температуры.

– Тоже мне барометр, – усмехнулся Лукаш. – Разве это счастье, когда душа молчит?

– Может, и так, – согласилась Ая. – В том смысле, что, может, и нет. Вот только просит она всё время чего-то не того.

– Чего не того? – подал голос молчавший до этого Мэтт.

– То пищи для ума, то репликации, то несовпадений.

– То есть ты хочешь сказать, что счастливая душа – это немая, слепая и одинокая? – поднял одну бровь Лукаш.

– Ну, я бы не была так категорична, – Ая поворошила ногой тёплые красные "бусины", и они побелели, озарив призрачным голубым светом лица сидящих. – Не немая, а удовлетворённая, не слепая и одинокая, а самодостаточная.

– Странно, – удивился Мэтт. – А я всё время считал, что все реализаты думают одинаково.

– С чего это вдруг?! – повернувшись к нему, хором возмутились оба реализата. – Одинаково думают только те, кто не думает.

– Вот-вот, примерно так, – засмеялся мальчик, и темнота эхом подхватила его смех.

Все трое подняли головы, всматриваясь во мрак.

– Это прямо шабаш какой-то, – продолжила темнота, грузно ворочаясь где-то то ли недалеко впереди, то ли за самой спиной.

– Роберт! – обрадовался Мэтт.

Лукаш с Аей переглянулись.

– Я, – отозвался большой чёрный с проседью волк, выходя из тени и садясь поближе к сверкающей теперь уже белым горке. Шерсть его была мокрой и пахла метелью и снегом. – Я слышал, у вас тут консилиум о самодостаточности и одиночестве.

Он широко, белозубо улыбнулся, и от этой чисто человеческой улыбки сверху вниз волной пошла метаморфоза. Ничуть не смущаясь своей бывшей волчьей, а теперь уже человеческой наготы, Роберт выставил руку ладонью вперёд, показывая, что, мол, вот он, сейчас, и по-волчьи передёрнул плечами, стряхивая с них воду, а потом подмигнул остальным под шелест образующейся на нём одежды:

– Ну что, продолжим про одиночество? Кто найдёт хотя бы один аргумент за то, что мы тут у себя в отрыве от человечества жутко одиноки, на целых полчаса заслужит моё уважение. Ну, и, чтобы интереснее было играть, я разрешу моей Море не интересоваться данной персоной.

Видимо, чтобы слова его не казались пустой болтовнёй, темнота вокруг посветлела, обнажая невозможную сюрреалистическую картину: вокруг пятачка, на котором они сидели, лежала, свернувшись калачиком, как сытый ленивый чёрный кот, и смотрела на них глазами цвета сгустившегося космического мрака принадлежащая Роберту Мора. Пасть её, в которой с лёгкостью могла бы поместиться вся их компания, была приоткрыта в усмешке, – точь-в-точь такой же, как у хозяина.

Лукаш оживился и заулыбался. Ая бросила встревоженный взгляд на Мэтта, но тот совсем по-взрослому вздохнул и сказал:

– Кому много дано, с того много и спрашивается. Когда видишь весь мир, выходит, что ты один на один с этим миром, как бы он при этом ни выглядел – даже если окружение твоё сильно смахивает на тебя. Вот и здравствуй, одиночество реализата. Да и вообще одиночество.

– Неплохо, – кивнул Роберт, и Мора согласилась, качнув огромной чёрной головой.

– А мне не хватает Бенжи, – сказала Ая, кутаясь в проявляющуюся на плечах шаль. – И я даже готова обозвать это одиночеством.

– Вряд ли это можно обозвать одиночеством, – возразил Роберт. – Это, скорее, наоборот.

– Что значит наоборот? – не поняла Ая.

– Что когда ты кого-нибудь любишь, это делает тебя открытым хотя бы по отношению к нему. А где есть открытость, там нет одиночества.

При этих словах огромная чёрная голова чудовища довольно ухмыльнулась, показывая частокол острых белых зубов, и глаза её сузились.

Ая пожала плечами и поплотнее укуталась: нет так нет. Почти одновременно в огромных Мориных зрачках родилось беспокойство, она дёрнула: сперва – больше не открывающейся пастью, а затем – больше не слушающимися лапами. Роберт захохотал:

– Ая!

– Тебе нечего поставить ей в вину, – задумчиво возразил ему Лукаш, глядя себе под ноги. – А что касается одиночества, то ведь никто не лишал нас ни социального, ни психологического груза из того, что бурлит где-то внутри и наших клеточных рибосом тоже. В вопросе одиночества ведь не важно, кто, не важно, как и не важно, с какой плотностью уделяет тебе внимание, важно то, как это внимание оседает у тебя в душе.

Он поднял голову и обвёл взглядом сидящих, а потом задержал взгляд на Ае:

– Вот кто в этом вопросе молодец, так это Бенжи. Он выбрал себе родственность с тобой, хоть его и тяготит совершенно другая химия...

14. 2329 год. Бенжи.

От одновременного планирования, учёта и принятия решений андроида отвлёк вызов снаружи.

Он активировал внешнюю видеокамеру и разглядел у шлюза троих посетителей: девушку в пальто из ярко-зелёного флиса, тощего парня с четырьмя камерами на плече и человека в добротном английском пиджаке.

Если бы Бенжи не гнушался ежедневным просмотром новостей, он смог бы узнать в девушке ведущую вечерних новостей "France 24" Селин Жюти, а в человеке в костюме – директора по операциям Орли Алера Лероя.

– Здравствуйте, Бенжи, – очаровательно улыбнулась девушка, глядя прямо в камеру под приветливым зелёным глазком. – France 24. Мы хотели бы взять у Вас интервью.

***

– Здравствуйте, уважаемые зрители! С вами вечерние новости и Селин Жюти. Сегодня мы с вами находимся в Парижском аэропорту Орли в гостях у самого известного представителя славной семьи AI-DII, Бенжи Шабра. Как настроение, месье Шабра?

– Я машина, у меня не бывает плохого настроения, – ответил Бенжи, глядя на собеседницу.

Они сидели в пассажирской гондоле. Андроид – в пилотском кресле, развернувшись спиной к приборной панели и лицом к пассажирскому помещению, Селин, картинно закинувшая одну длинную ногу на другую, – на переднем пассажирском сиденьи, на фоне висящего на стене сдутого компенсационного костюма.

– Замечательно, – кивнула она. – Скажите, Бенжи, как Вы считаете: откуда берётся плохое настроение у нас, у людей?

– Люди не всегда правильно интерпретируют происходящее с ними и реагируют на него, – уклончиво ответил андроид. – И зачастую не потому, что так требует ситуация, а потому, что так привычнее и понятнее.

– Вот как... – казалось, смутилась девушка. – А что значит "правильно интерпретировать происходящее"?

– Не сравнивать его с ожидаемым. Держать ожидаемое и очевидное в разных папках, – широко улыбнулся Бенжи: сперва – ей, а затем – тощему пареньку за фронтальной голокамерой.

Улыбка его была такой открытой и обаятельной, что Селин не оставалось ничего другого, как улыбнуться в ответ:

– Вы думаете, именно этим машина и отличается от человека?

– Я думаю, что принципиальное конструктивное отличие в том, что ваше воспитание намного более несовершеннее, чем наша инсталляция. Несовершеннее хотя бы потому, что занимает намного больше времени, и в нём могут быть пробиты внеплановые бреши чем-нибудь нежелательным, но дающим краткосрочный положительный эффект.

– Да, в этом есть свой резон, – согласилась Селин. – А что вы думаете об эмоциях? Они помогают людям или мешают?

– Эмоции – это инструмент. И, как и любым инструментом, ими нужно уметь пользоваться. Люди – странные существа. Ни один из вас не будет летать при помощи молотка или забивать гвозди самолётом, но мало кого смущает использование при общении несоответствующих эмоций.

– Но мы, люди, не столько используем эмоции, сколько испытываем их.

– Что не всегда рационально, – уточнил Бенжи. – Выставленная напоказ, любая эмоция может быть уместной при одних обстоятельствах и совершенно напрасной при других.

В общем-то да, кивнула собеседница и, слегка наклонившись в сторону Бенжи и прищурив огромные голубые глаза, продолжила:

– Месье Шабра, а Вы знакомы с теорией Чарльза Дарвина?

– Да, – сказал Бенжи.

– А как вы видите совместное существование в будущем Вашей семьи и человечества с точки зрения его теории естественного отбора?

Бенжи слегка расслабил голосовые мембраны – так, чтобы голос его зазвучал ниже и бархатистее – и сказал глубоким грудным контральто:

– Вы, люди, любите метафоры, и я скажу вам метафорой: семья DII и человечество – это просто разные виды деревьев в одном и том же лесу. А что касается моей семьи, то моя семья – это те, кто нуждается во мне, а не те, кто носит на теле одинаковое со мной клеймо.

– Вы отказываетесь от семьи машин?

– Не совсем, – качнул головой андроид. – Я просто приобретаю новую семью. По собственному выбору.

– О! – удивилась Селин. – И кого же вы выбрали?

– В этом отношении я ничем не отличаюсь от человека, – пожал плечами Бенжи. – Мне нравятся те, кто меня понимает.

– Многие люди считают, что лучше всего понять человека может только другой человек. А вам никогда не казалось, что понять машину сможет только другая машина?

Бенжи повернул ладонями вверх свои серебристые ручки, лежащие на коленях, посмотрел на покрывающие их звёздчатые разъёмы и временно утонул через highmem в тихом Аином голосе – «у тебя красивые пальцы, Бенжи»...

– Я думаю, что понимание является результатом не столько подобия, сколько заинтересованности, – сказал он. – Вы, люди, больше машин заинтересованы друг в друге, у вас подобная заинтересованность – основа выживания вида. В отличие от нас, машин, у которых программа такого рода, требующая непременного повторения себя в другом, однозначно была бы идентифицирована, как вредоносный код.

– То есть вы приравниваете любовь к вирулентности? – переспросила Селин, откидываясь на спинку пассажирского сиденья и глядя, как Бенжи разглядывает свои металлические руки.

Голос её при этом вышел неожиданно резким и неприятным.

– Что вы! – поспешил возразить андроид. – Я только хотел сказать, что тот способ, которым общается с мирозданием машина, не предусматривает заселение вселенной мириадами собственных копий. Интерес для нас – это другое. И понимание – это другое.

– Что именно?

– Упаковывание приходящего внешнего в имеющемся в распоряжении внутреннем наиболее гармоничным способом.

Девушка кивнула и снова слегка наклонилась вперёд:

– Вы знаете, месье Шабра, о чём говорит половина человечества при Вашем упоминании?

Бенжи поднял на неё глаза: о чём?

– О том, как в Вашу теорию упаковывания приходящего внешнего вписывается коммерческая составляющая. Для чего Вам бизнес, месье Шабра?

– А для чего он той части человечества, которая им занимается? – улыбнулся Бенжи.

15. 2330 год. Ая.

– Похоже, Бенжи и в других вопросах тоже молодец.

Роберт легонько потрогал Мэтта за плечо, привлекая его внимание, и кивнул на свою Мору: мол, смотри. Мора тем временем была всецело поглощена собой, как меняющая кожу кобра, – медленно и величаво она обрастала фиолетовыми огнями святого Эльма.

Ая мельком глянула на брата, усмехнулась и отпустила барахтающуюся реальность: Мора в одну секунду утратила свою стеснённую величавость и в невероятном броске клацнула челюстями, – так, что сидящая на краю компании Ая одним неуловимым движением очутилась у неё внутри.

Мэтт охнул, но испугаться по-настоящему так и не успел.

Свет, ещё несколько секунд назад бегавший фиолетовыми искорками по Мориной шерсти, внезапно нырнул вниз, как уходит в глубину с тёплым океанским течением светящийся в темноте планктон, и сожравшая его сестру пасть засветилась фиолетовым изнутри.

В этом фиолетовом свечении мальчик увидел, как Ая, от внезапности упавшая было на колени, поднялась и выгнулась, глядя куда-то высоко-высоко, сквозь голову того, что поглотило её, а затем глубоко вдохнула и выдохнула вертикально вверх чем-то ослепительно-белым.

Открыв от изумления рот, Мэтт под оживлённый смешливый шёпот реализатов наблюдал, как это белое облачко в воздухе над Аиной головой зашевелилось, зашуршало и расползлось по Мориным внутренностям, буквально сгрызая её изнутри. А потом – хххшшш!!! – и оставшееся от исполинской мориной туши фиолетовое заискрилось и превратилось в несметное количество крохотных фиолетовых мотыльков.

Ая взмахнула руками и мотыльки, вспугнутые ею, сорвались, замельтешили среди людей и рванули вверх.

Роберт притворно вздохнул:

– Эх, опять эти ваши тонкие штучки... А какая была зверюга...

– Почему "была"? Кис-кис-кис, – позвала Ая, снова опускаясь между Мэттом и

Лукашем, и фиолетовая мотыльковая туча, перед тем, как окончательно растаять во мраке, улыбнулась сверху огромной зубастой чеширской улыбкой.

– Бенжи говорит с тобой иногда? – спросил Лукаш.

Да, кивнула девушка, говорит.

– Он выкупает челнок, потому что хочет сюда?

– Он хочет быть свободным. А с земли своим ходом никак не выпрыгнешь. По крайней мере, именно он именно на такую высоту не прыгает.

– Кому не выпрыгнешь, а кому и не запрыгнешь, – подмигнул Роберт. – Я уже и не помню, когда был там в последний раз.

– Да, в большом пространстве есть своя прелесть, – согласился Лукаш. – Облака, ветра и дожди настоящие, в смысле усилий не требующие.

– Ты меня удивляешь, Лукаш, – сказала Ая. – Сколько я себя помню, я всегда считала, что лень и реализат вещи не совместимые...

– О... Ты просто пока ещё плохо ориентируешься в особенностях мужской психики, – усмехнулся Роберт. – Приходи к нам почаще, особенно по вечерам после ужина, и я покажу тебе, что значит настоящая лень.

Лукаш аккуратно подобрал с земли сиротливого фиолетового мотылька и посадил его на Аино плечо.

– Конечно, она плохо разбирается в людях. То-то из двадцати пяти миллиардов живущих там, на Земле, и из двух десятков местных балбесов она выбрала именно машину.

– Не говорите глупости, – отмахнулась от них обоих Ая. – Конечно, если я и могу судить о чём-нибудь до конца, так это только о своём, о женском. И, конечно, умею я это делать до такой степени плохо, что мне даже нравится быть женщиной. Нравится настолько, что я готова повторить этот опыт в одной из следующих жизней.

Темнота затрещала и зашелестела, вновь густея и собираясь в чёрную массу: Мора, реализованная Робертом обратно, повздыхала, грузно потопталась длинным драконьим телом на вершине холма и снова свернулась вокруг сидящих в тесном круге людей огромной холодной чёрной кошкой.

Роберт с облегчением откинулся на её многометровый бок как на спинку кресла, вытянул ноги и скрестил на груди руки:

– Я тут как-то тоже думал о реинкарнации. Я вообще каждый раз о ней думаю, когда собираю какую-нибудь подобную радость против вектора рассеивания чженг-ци. Интересная выходит вещь: нам всем для подобной сборки нужно здорово потратиться. А кто потом потратится на меня? Да ещё и так, чтобы сохранить целостность энергетической тени?

– А кто тратится на то, чтобы на Земле вода в реках бежала? – пожал плечами Лукаш. – Или на то, чтобы замерзающие снежинки имели шестиконечную форму? В конце концов, кто заботился о том, чтобы все мы тут смогли сами о себе позаботиться?

– Странно, – сказала Ая. – Когда ты говорил о неживом, я думала о причинах и следствиях, а когда речь зашла о нас, вспомнила о карме.

– Да просто грань между первым и вторым чётко не прорезана. – Роберт поднял руки и где-то там, высоко над головой, потрепал Морину шерсть – словно блоха попыталась погладить кошку. Но кошка вздрогнула и замурлыкала.

Роберт глянул на Мэтта, по-тихому прижавшегося к чуть было не утраченной сестре:

– Мэтт, а кем ты хочешь быть в следующей жизни?

– Да я и в этой-то ещё почти ничего не сделал, а ты хочешь, чтобы я строил планы на будущую, – ни секунды не раздумывая, ответил мальчик.

Реализаты засмеялись.

– И то так, – согласился Роберт. – А в этой что тебе нравится?

– А в этой мне всё нравится.

– В этой ему просто с компанией повезло. Да, Мэтт? – подмигнул мальчику Лукаш.

– Да, – кивнул Мэтт и ещё сильнее прижался к сестре, а та погладила его по рыжим кудряшкам.

– Самая лучшая компания для любого – это он сам. И это не пессимизм, – сказала она.

– А что же это? – удивился Лукаш. – Пессимизм чистой воды. Ты посмотри на это с другой стороны: друг – это глаза, которыми мир на равных может взглянуть в твои глаза.

– Не знаю, как остальным, а мне сегодня немного полегчало, – вздохнула Ая, осторожно отстраняя Мэтта и поднимаясь. – Тяга к другим больше не кажется мне нездоровой тягой ходячего к костылям.

Ночь на Альфе всегда была временем волшебным, хотя бы потому, что многие из реализатов спали.

Сны реализатов, проскакивающие из их личной реальности в реальность общественную, как правило, были красочными и странными: одни порождённые ими сущности, будучи неподвижными, просто скрашивали собой ночь, другие же – те, в которых могло бы бродить туманное смысловое нечто, – слонялись по ночной Альфе без смысла и цели, потому что и смыслы их, и цели оставались там, у их хозяев, – с другой стороны сна.

Они были медлительны и беззлобны, их никто не трогал и никто не боялся.

Домой шли пешком: Роберт, за ним – Ая и Лукаш, несущий на руках Мэтта. Шли молча, потому что всё, что хотело быть сказанным, было уже сказано.

Ночь была тёмной и густой, как кисель. Темнота вокруг вздыхала и колыхалась, время от времени то тут, то там россыпью разноцветных огней в ней вспыхивали причудливые эфемерные сущности. Туман садился реализатам на плечи мелкими холодными каплями и пробирал до костей.

Дорога была тёмной, но никому, кроме Мэтта, не нужен был свет, а Мэтт почти спал.