Текст книги "Реализаты (СИ)"

Автор книги: Ursa Minor

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Ursa Minor
Реализаты

1. 2330 год. Бенжи.

Будущее накрыло Бенжи в июле две тысячи триста тридцатого по дороге из швейцарского UBS AG домой, в Орли, куда андроид возвращался после процедуры очной идентификации, на которой после долгих переговоров всё-таки настоял банк. Обратно он вёз коды к сейфу и выданный банком ввиду отсутствия настоящего капропластовый суррогат отпечатка большого пальца.

Он вёл взятый напрокат хрупкий пластиковый флаер в тридцати метрах над безансонской трассой Е23.57 прямиком на густой оранжевый закат, когда послышался тонкий металлический звон, и запараллеленый с его центральным процессором автопилот флаера впервые затрещал о сбое прежнего курса. Будь Бенжи человеком, он бы запаниковал ещё тогда. Но человеком он не был. Недолго думая, он протестировал электронику флаера, нарушений в технической эксплуатации не выявил и попросту восстановил курс.

Но не прошло и минуты, как навигатор снова зазвенел о сбое. Андроид снова восстановил курс и провёл тестирование. И снова ничего не нашёл.

А угол поперечного крена флаера по-прежнему медленно, но верно полз к критической отметке в одну десятую градуса. Бенжи повисел пару секунд в недоумении, в третий раз начал тестирование, не особо на что-то надеясь, и... нашёл в программном обеспечении флаера посторонний код, не предусмотренный настройками завода-изготовителя, который при удалении вырубил напрочь не только навигатор, но и всю бортовую электронику.

Флаер вздрогнул и резко завалился вниз. Бенжи ничего не оставалось, как подчиниться, вручную удерживая его на минимальной глиссаде.

Земля встретила его столбом пыли и хрустом ломающихся шасси.

Страха Бенжи не испытывал, но штурвал отпустил только после того, как машина подпрыгнула два раза на бетонной обочине и замерла. Толкнув изо всех сил перекошенную дверь, андроид выбрался наружу. Вверху, над его головой, красными сверкающими мухами один за одним неслись такие же флаеры.

Опыта подобных пассажей у Бенжи не было. Конечно, он понимал, что так или иначе должен подать сигнал о происшествии, но, хоть он и был машиной, до радиопередатчика ему явно не хватало кое-каких запчастей.

Он вернулся в кабину и, опустившись на корточки, занялся разборкой пластиковой приборной панели и поисками антенно-фидерного устройства убитого флаера. Когда снаружи по бетонке зашуршало чужое шасси, он как раз нащупал нанизанные на кабель рядом с точками подключения антенны ферритовые колечки.

Подняться Бенжи уже не успел: навалились сразу двое, – один рванулся заклеивать глаза и рот, а второй прижал к полу, не давая пошевелиться. Когда его, слепого и связанного, выволокли из кабины наружу, он понял, что дело таки приобретает скверный оборот.

Тащили как украденный банкомат, – не сильно заботясь о внешнем виде, безжалостно уродуя лицо с фотодатчиками и хрупкими гироскопами. Бенжи отворачивался, как мог, ругая себя за беспечность и легкомыслие, но толку от таких сожалений было ноль. Поэтому, когда его запихали в тесное герметичное багажное отделение и захлопнули крышку, он даже временно почувствовал облегчение.

Куда его привезли, он не знал. Знал только, что по пути похитители дважды меняли флаер и его, как чемодан, дважды перекладывали из багажника в багажник. Дважды, как только его доставали, он пытался лягаться, но на второй раз так встряхнули в ответ, что в груди у него что-то с треском оборвалось и упало, и он угомонился.

Помещение, в котором он оказался в итоге, судя по всему, было маленьким и заставленным всевозможной аппаратурой, потому что в нём то и дело что-то щёлкало и шуршало, слышались глухие шаги и голоса.

Бенжи был задвинут и наглухо упакован в кресло, похожее на то, "родильное", в котором впервые пришёл в себя, только на этот раз каждому, даже самому маленькому разъёму на его теле нашёлся встречный подходящий разъём.

Бенжи слабо пошевелил пальцами и, поймав себя на идиотской мысли о том, что его нынешнее, насквозь просостыкованное, состояние весьма смахивает на коитус, глупо усмехнулся залепленным ртом. Вот она, облечённая в плоть любовь вселенной, подумал он.

– Он ещё улыбается! – удивился кто-то.

– Может, слегка повредился в уме? – ответили ему. – Эти идиоты, пока тащили его сюда, особенно не церемонились. У него вон и внутри всё тарахтит. Может, они вообще отбили этой железяке всё то, чем она соображает?

– А нам-то какая разница? – возразил первый голос. – Главное, чтобы он не потёр то, ради чего всё это затевалось.

Ясно, подумал Бенжи, это всё эти чёртовы деньги, и приготовился тереть отложенные в UМА коды.

Однако одновременно с этой мыслью в него ворвалась такая тугая высокочастотная зыбь, что то, что ещё несколько секунд назад было его волей, расплавилось и испарилось, как маленькая капля воды с огромной раскалённой сковороды. Он так и не почувствовал ни страха, ни скорби. Он просто понял, что время, проведённое в этом кресле, станет концом его неуклюжей противоестественной жизни.

– Смотри, Джейк! – удивлялась тем временем так горячо любящая его реальность. – Похоже, я нашёл то, что нужно! Вот жеж засранец! Он засунул их себе в UМА! Да это всё равно, что я прятал бы ключи от дома у себя в желудке!

И сама себе отвечала:

– Да вижу я. Только не пойму, почему ты умиляешься так, словно он вместо головы засунул их себе в задницу.

Реальность сжигала его и говорила, говорила, говорила, а Бенжи слушал, и внутри у него подымалась такая тонкая и нежная жалость к ней, – одинокой, не знающей, что это такое – быть одной из многих, быть нужной, быть любимой, что сквозь плавящую его дрожь он поднапрягся и в почти оргазмическом приступе отдался ей весь, до капли, – с кодами, воспоминаниями и планами на предстоящую вечность.

2. 2322 год. Ая.

Ае было десять, когда всё началось. Начало было грустным и прозаичным: от рака мозга умер её отец. Высох и сморщился за полтора года практически у неё на глазах.

Сперва медным тазом накрылась его работа на Лунных причалах. Вместо неё в их жизнь вошли мамины слёзы, врачи, анализы и бесконечные очереди среди таких же, как он – несчастных и тихих жертв непонятно чьего злого умысла. Потом, после почти полугодового хождения по всяким инстанциям, всё ещё создающим видимость наличия в стране здравоохранения, отцу дали инвалидность. Первую группу, с которой он смог наконец-то сесть дома в кресле и тихо нянчить свою опухоль.

Опухоль была неоперабельной, но и не вредной. У него почти не было приступов головных болей и всякой другой ерунды, казалось бы, обязательной при таком серьёзном положении вещей. Просто понемногу он стал ходить гулять с ними не так далеко и не так часто. Просто через какое-то время у него стал косить глаз, смещаемый в сторону живущим внутри его черепа безжалостным монстром. Но он пока всё ещё улыбался, глядя на Аю:

– Вот вроде ты здесь одна, вот я вроде смотрю прямо на тебя, а вижу, что вас тут сидит двое.

И Ая всё ещё улыбалась ему в ответ:

– Папка, глаз – это такая ерунда. Вот увидишь, всё будет хорошо.

А потом «хорошо» закончилось.

Как-то однажды отец потерял сознание на улице у дома и попал в больницу.

Когда они с матерью оставили его там, и он стоял у окна, печально и одиноко глядя им вслед здоровым правым глазом, Ая впервые почувствовала неладное.

Впоследствии неладное только сгущалось и концентрировалось, формируя реальность, которой она не желала.

Через неделю отца отпустили домой, так как держать его на государственном обеспечении не имело особого смысла: оперировать нельзя, колоть нельзя, а ждать логического конца можно и дома.

В первое время дома он пытался читать. Буквы двоились у него в глазах, и он то завязывал, то просто закрывал рукой непослушный левый глаз и продолжал. Но чудовище внутри не унималось. Оно жило и жирело, продолжая давить на глазные нервы и мозжечок, высасывая из носившего его тела все соки.

И Аин отец понемногу сдавал: всё тяжелее ему было вставать по утрам и сидеть в кресле. Он сначала слёг, затем перестал читать. Затем начались боли. А затем он просто целыми днями тихо слушал радиоклипсу и угасал.

Это стало основным его занятием.

Врачи скорой помощи, наведывавшиеся к ним во время его приступов всё чаще и чаще, кололи ему смесь снотворного и анальгетиков и сокрушённо качали головами, глядя на мать:

– Что же вы, милая, ничего ему не колете?

– Он очень не хочет, – плача, отвечала им мать.

Отец не хотел.

– Не расстраивайся, папка, – шептала Ая, глядя на отцовское лицо, превратившееся в обтянутый кожей череп. – Ещё всё будет хорошо.

А сквозь ноздри этого черепа всё явственнее просвечивал живущий внутри него зверь, и Ая радовалась тому, что отец уже почти слеп и не может увидеть ужаса, который плещется у неё в глазах.

– Да что я, – еле ворочая непослушным языком, отвечал отец. – Скоро мне будет всё равно. Это вы с мамой не расстраивайтесь. Вам оставаться.

А потом тварь, не имеющая рта, всё-таки сожрала его.

Очередные врачи, прилетевшие на очередной вызов, в очередной раз укололи ему внутривенно нечто облегчающее агонию и сказали матери:

– Милочка, он умирает. Его можно реанимировать, но подумайте сами – это не надо ни вам, ни ему. Если трясти и тянуть его оттуда сюда сегодня, похожий приступ случится завтра. И послезавтра. И он будет умирать столько раз, сколько вы будете заставлять нас возвращать его к вам обратно. Съешьте что-нибудь седативное и отпустите его.

Отец умер.

Горя Ая почти не чувствовала. Она даже не плакала. Смерть отца, кремация и последующие несколько дней прошли тихо и буднично.

А потом, в одно прекрасное утро, она реализовала отца обратно.

3. 2033 год. Лукаш.

Собственно, первым реализатом был чех. Майя всё-таки оказались правы, составляя свой календарь. Майя были правы, предрекая в конце 2012 года начало эры шестого солнца. Первый реализат был зачат именно двадцать первого декабря 2012 года, и начало нового мира должно было совпасть с его появлением. Однако за несколько месяцев до первой крупной реализации некий Сэм Бибич – дипломированный физик и экстрасенс по совместительству – оформил пока ещё никому не интересный патент на пока ещё никому не нужный генератор псиэнергетического щита.

В детстве первый реализат – чех Лукаш Лански – ничем особо не отличался от своих сверстников.

Как и всякому нормальному мальчишке, ему снились странные сны, в которых у него вырастали то крылья, то страшные когтистые лапы. Как и всякий нормальный мальчишка, родители которого не слишком напрягают его воспитанием, он всё своё детство провёл в близлежащих дворах. В свободное от школы и остальных обязательств время маленький Лукаш то гонял с друзьями старый футбольный мяч, то носился как угорелый наперевес с джедайским мечом, с огромным трудом выточенным перочинным ножом из рукоятки для швабры, то воровал в ближайшем супермаркете на спор энергетики и сигареты под бдительным оком видеокамер и прочей охранной чепухи.

Поскольку учился мальчик не так уж и плохо, родители в его дела почти не лезли, позволяя практически всё, что не слишком выходило за рамки приличий и здравого смысла. Периодически появляющиеся в доме странные вещи типа самостоятельно ползающего хэндгама или глухо ворочающихся по ночам лего-роботов, в глаза не бросались и никого особо не беспокоили. Мало ли о чём фантазируют дети...

***

На момент Х Лукашу почти стукнуло двадцать. В активе у него была общественная гимназия Яна Кеплера, практически утрамбованные в голове комбинаторика, основы теории вероятности, аналитическая геометрия, комплексные числа, множества и ни одной схваченной с неба звезды. А ещё у него была Элишка.

***

Лето в тот год стояло удивительное. Июль был жарким и душным, как и положено июлю. Учёба была позади, и ближайшие две недели обещали быть безоблачными и безобидными.

Цвели липы. Прага пахла липовым цветом так приторно и зеленела так нежно, что голова шла кругом. Лукаш и Элишка избороздили пешком сперва парки, а затем и площади.

Лето всё звенело. Ничто не предвещало беды.

И тот самый день тоже начался просто и буднично.

– Сегодня по плану – пляж! – крикнул снизу Лукаш.

– Пляж так пляж, – пожала плечами Элишка с балкона.

А что ещё можно делать в летний день, кроме как изнывать от жары, которая началась ещё в мае?

***

На правом берегу Влтавы, за тоннелем в Вышеградской скале, сразу после яхт-клуба, раскинулся большой городской пляж. Конечно, Влтава – не море. Конечно, вода в реке грязная и на неё можно только смотреть. Но зато пляж тянется почти на целый километр, а купаться...

А можно и не купаться...

Они сидели у самой воды. Он – в жёлтых плавках, она – в синем бикини. Река текла тихо, сонно и величаво. Выше и ниже по течению тонкие ажурные влтавские мосты грациозно тянули свои аристократические спины. Солнце и облака отражались в ленивой воде.

У моста Палацкого разворачивался катер. Белый красавец-трёхтонник с широкой красной полосой и надписью "Аякс" по правому борту. Он шёл плавно и ровно, – так, словно ни ветра, ни течения были не в состоянии нарушить планов его невидимого капитана. Да, собственно говоря, так оно и было.

Ни Лукаш, ни Элишка, ни тем более остальные этим июльским утром и представить себе не могли, что катер этот – это не просто обычный кусок железа водоизмещением в три тонны, а слабое дуновение того непонятного и могучего, что через считанные секунды закружит лёгкой пылинкой саму реальность, к которой они привыкли.

Тем временем катер закончил разворот, и нос его оказался направлен точно в сторону пляжа.

***

Потом, намного позже, когда уже мало кто помнил о самом происшествии, и на слуху у всех оставался только сам Лукаш, самые внимательные вспоминали, что капитан катера, окружённый частоколом телекамер, производил впечатление выжившего из ума старика.

– Я развернулся у моста Палацкого, – рассказывал он пражскому Mezzo-TV, – разогнался и пошёл параллельно набережной, но у самого пляжа катер резко бросило вправо и вынесло на пляж. В момент выноса в воздух в один из винтов что-то попало, он на время перестал крутиться, машина заглохла, но по дуге меня снова бросило в воду и развернуло. Я сразу же тормознул и бросил якорь.

Элишка попала в винт.

Они бежали прочь от воды и мчащегося кошмара, но катер летел прямо на них.

Наверное, у судьбы всё-таки есть руки. Наверное, это и была та самая грозная рука судьбы: Лукаш пригнулся, как мог, закрывая голову руками, и жуть пронеслась на пару сантиметров выше его головы.

Движение Элишки было точь-в-точь таким же: пригнуться и прикрыть руками голову, но поднятый винтом катера ветер взъерошил её длинные волосы и одним рывком они ушли в оборот вращающихся над её головой лопастей. Лукаш, отброшенный в песок мощным ударом её тела, закручиваемого в проносящийся мимо винт, в первую пару секунд не чувствовал ничего, кроме изумления. Где-то впереди него бежала в похожей панике похожая юная пара. Он – налево, она – направо. Винт, намотавший на себя Элишку, прошёл мимо них, скребя лопастями песок, в котором прыгали и никак не могли остановиться белокурая Элишкина голова и кисти её рук.

А затем Лукаш пережил инсайт.

Он слышал о нём и раньше и считал чем-то вроде обычного спонтанного акта самопонимания. До сих пор считал.

То, что накрыло его на Вышеградском пляже, было не просто пониманием.

Накатившее на него нечто было одновременно явлением интеллектуальным и эмоциональным. Глядя на вращающуюся перед глазами смерть и на застывшую в общем крике толпу, он вошёл в странное и очень глубокое эстетическое переживание: то, что являлось его сознанием, что можно было назвать его душой, мягко скользнуло и вывернулось наизнанку.

Случившееся было не просто превращением бессознательного в сознательное. Мириады крохотных согласованных взаимосвязей, которые все эти миллиарды лет эволюции живого на земле были замкнуты друг на друге внутри ненадёжных разрозненных менингеальных оболочек, раскрылись у Лукаша наружу, как разворачиваются наружу лепестки у распускающегося георгина или как распускает свои мягкие щупальца отходящая от испуга актиния.

Лукаш не просто прозрел. Он оказался в самой гуще удивительной живой сети, которую язык не поворачивался назвать паутиной. ЭТО не было паутиной. ЭТО было музыкальными струнами самой реальности. Ему вовсе не нужно было искать к этой вновь обнаруженной вокруг себя реальности какой-то особый когнитивно-поведенческий подход, – точно так же, как не нужно его искать мужчине ко впервые оказавшемуся под руками тёплому девичьему телу.

В эти несколько бесконечных секунд он понял себя, понял свои трудности, понял то, что приводит к их появлению и осознал то, что может всё это изменить.

Реальность отдалась Лукашу, и он её взял.

То, что только что было безвозвратно погибшей Элишкой, стало сукцессивной последовательностью слаженных нот, титанической биохимической фугой, которую ему предстояло сыграть. И он сыграл. Сперва – то, что улетело с катером во Влтаву и начало уже расходиться в тёмной воде ещё более тёмными кругами, затем – то, что осталось на берегу: большие соджетто и малые разбрызганные стретты.

Толпа, шарахнувшаяся было от места трагедии, снова колыхнулась обратно. То, что произошло на глазах у изумлённых пражан, было первым в истории актом реализации. Лукаш не просто воскресил свою девушку, – он буквально собрал её по частям.

***

Репортёры и вызванные на место происшествия врачи пражской неотложки обнаружили возбуждённую толпу, бледных капитана и пассажиров "Аякса", несколько находящихся в обморочном состоянии женщин и Лукаша, склонившегося над обнажённой, но живой и здоровой подругой.

Следующие несколько дней капитан злощастного катера провёл в полицейском участке, Элишка – в пражском госпитале НАТО, а Лукаш, пребывающий в эйфории от внезапно открывшихся ему горизонтов, не только позволил чешским гэбистам передать себя в руки интерпола, но и уже там, в Париже, мучимый мыслями о грозящих реальности переменах, рассказал сморщенному коротышке-полковнику о Сэме Бибиче, о его генераторе, и о том, что запатентованный Бибичем генератор, питаясь от обычной электрической сети в несколько сот вольт, смог бы отзеркаливать струны реальности в радиусе нескольких километров и снова замыкать их на себя, тем самым позволяя находящемуся внутри поля реализату воздействовать только на реальность внутри поля. Единственным недостатком творения Бибича было то, что работать по назначению оно могло исключительно в невесомости – в отсутствие массивных материальных объектов.

***

Мир был взбудоражен. Ни одна из имеющихся у человечества камер не имела возможности зафиксировать воскресение Элишки, но несколько воскрешённых Лукашем мышей стали героями мировых новостей.

Толпа по большому счёту не переживала. Она с удовольствием глотала перемежающиеся рекламой свежие блоки сенсаций, в которых попеременно мелькали то лицо Лукаша, то белые халаты, то чьи-то генеральские погоны, а затем спокойно отправлялась пить разрекламированное пиво, работать, отдыхать и делать детей.

Один лишь истеблишмент был в беспорядочном замешательстве: Лукаш мог не просто шутя сломать стройную финансово-экономическую систему целой планеты, – он, по идее, мог и такое, на что у экономической элиты просто не хватало имеющегося у неё скудного воображения.

Их паника одновременно забавляла и озадачивала Лукаша.

Первый и последний генератор Бибича, собранный в русском Национальном исследовательском центре "Курчатовский институт", генерил необходимое поле, но, вместо того, чтобы, как ожидалось, замыкать струны на самих себя, оно, смущённое наличием мощной земной гравитации, лишь слегка искажало их.

Тем временем человечество решало, что делать с Лукашем.

Предложения рассматривались от самых прозаических до самых невероятных. Конечно, одним из первых поступивших предложений была банальная ликвидация новоявленного реализата по принципу "нет человека – нет проблем". И Лукаш об этом знал. Как знал он и о том, что в своём упрямом стремлении к добродушию человечество закончит тем, что решит его пощадить.

Окончательное решение было нелёгким, но красивым. Оно даже делало человечеству честь: человечество решило не повторять опыт древней Иудеи и оставить своего очередного мессию в живых.

Было решено организовать большую орбитальную станцию, накрытую щитом Бибича, основной достопримечательностью которой вскоре должен был стать единственный на тот момент реализат – Лукаш Лански.

Так на орбите Земли появилась Альфа.