Текст книги "Реализаты (СИ)"

Автор книги: Ursa Minor

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

49. 2331 год. Земля.

Начало нового, две тысячи триста тридцать первого, года ознаменовалось отставкой правительств сразу нескольких государств.

Первой удивила Азия.

Никто ни на секунду не поверил в случайность появившейся в сети видеозаписи с азиатским премьером Чжаном Чжэншэном, срывающимся на визг во время бурного обсуждения безнадзорно гуляющих по Земле морфов.

Мало того, что скандальное видео появилось на официальном сайте ЦК КП Азиатской народной республики, так оно ещё и оказалось опубликованным как раз накануне выступления премьера перед Советом мировой безопасности.

Ровно через два дня после того, как ролик попал в сеть, тонжи Чжэншэн подал прошение о собственной отставке.

А потом, в то время, пока краснеющий от удовольствия обыватель ещё не успел как следует насладиться скормленным ему милым китайским кино и разразившимся в результате скандалом, последовал новый пассаж.

Славный американский паренёк с польскими корнями Войцех Нитавски, всего за месяц до последних событий впервые выступивший в качестве ведущего вечернего ток-шоу «Off the map», солнечным январским воскресным утром отправился на пробежку в Рок-Крик Парк.

Выпавший накануне снежок сперва подтаял, потом снова заледенел, а потом по ледяной корке сверху подсыпало ещё, и Войцех, в своих не по сезону скользких баскетах, имел неосторожность поскользнуться на горбатом мосту через Рок-Крик.

Он не упал.

Однако, ловя равновесие, он так резко мотнул головой , что заработал себе болезненный разрыв лестничных мышц шеи.

Боль была такой острой, что Войцех охнул и осел, прижав одну руку к шее, а другой цепляясь за выщербленные временем каменные перила моста.

Когда в глазах у него посветлело, первое, что он увидел, это было юное девичье лицо.

– Потерпи минутку, – сказала девушка, наклоняясь и обнимая его за шею.

Войцех открыл было рот, но девушка нетерпеливо махнула рукой: потом! потом! и целую минуту он очумело наблюдал два изумительных, совмещённых по времени процесса: перестройку реальности в радиусе полуметра от собственной шеи и подымающееся откуда-то изнутри восхищение.

Девушка оказалась морфом.

Два дня спустя, вечером, по согласованию с исполнительным продюсером «Washington Live», парень привёл морфа в свою программу в качестве гостя.

Первые полчаса программы, сидя перед голокамерами напротив обворожительно улыбающегося ведущего, девушка играла роль фокусника без реквизитов, а потом слово за слово и Войцеха угораздило спросить её об интересах и увлечениях.

Тут-то и выяснилось, что в настоящий момент интересы зашедшего к ним на "огонёк" морфа – это налоговые поступления и их распределение между бюджетами самых крупных стран Европы, Азии и обеих Америк.

Затем последовали пятнадцать минут эфира, за которые они успели обсудить взятки, откаты и схемы увода общественных денег с описаниями конкретных случаев на примере ныне здравствующих руководителей высшего государственного звена самих Соединённых Штатов обеих Америк и Европы.

Потом речь зашла об Азии и России, но тут в студию из-за спины одного из операторов ворвался разъярённый директор "Washington Live" и, грозя Войцеху тяжёлым побелевшим кулаком, зашипел:

– Прекратить, вашу мать! Немедленно прекратить, сукины дети!

На следующий же день запись последнего выпуска «Off the map», заканчивающегося картинкой с морфом, понимающе разводящим руками перед всеми тремя голокамерами, догнало и перегнало по просмотрам своего китайского собрата, а правительства США и Евросоюза практически в полном составе пожелали сложить свои полномочия.

К счастью, на самом Войцехе Нитавски это почти не сказалось.

Спустя два дня его, потерявшего работу в связи закрытием канала-работодателя, приютил добродушный бразильский "Globo", а спустя ещё четыре он – на пару со своим новым знакомым, морфом – уже вёл прямой репортаж из леса, волшебным образом расползающегося из потрескавшейся за полторы сотни лет Амазонской пустоши.

Народ ликовал.

Ещё никогда за всю историю Земли развлечения не принимали такого масштаба. Аттракцион только начинался.

50. 2331 год. Ая.

Сон был серый и неуютный, – собственно, как и все остальные, снившиеся ей весь последний месяц.

Проснувшись, Ая изо всех сил вцепилась в сидящего рядом Бенжи и долго лежала так, не открывая глаз.

– Иногда мне кажется, что рядом с тобой я проживаю настоящую человеческую жизнь, – наконец сказал андроид. – Расскажи, что тебе снилось.

Она всхлипнула, и Бенжи аккуратно вынул руки из её рук.

– Девочка моя, маленькая моя, – сказал он, прижимая её к себе освободившимися руками. – Как бы мне хотелось утешить тебя именно там, где у тебя болит. Где у тебя болит?

Нежно, как только мог, он провёл своими тонкими серебристыми пальчиками по её волосам и долго смотрел, как между металлом и рыжими прядями бегают зелёные искры.

Пока за дверью не раздался звонок.

– Кто там? – прошептал андроид.

– Люди.

Она села и вытерла слёзы тыльной стороной ладошек, в доли секунды из маленькой заплаканной девочки превратившись в реализата:

– Здесь слишком много людей. Там, на Альфе, всегда легко было представить, что их нет. И проблем, связанных с ними, нет. Теперь я понимаю, что это совсем не так: всё это есть, и оно настойчиво лезет в мою жизнь.

– Просто по-прежнему делай то, что тебе нравится, – сказал Бенжи, садясь вслед за ней и чисто по-человечески складывая ладони между коленей и..

..И, потеряв равновесие, он упал на спину на краю бывшего пшеничного поля в окрестностях Гонггара.

– О, чёрт! – сказал он, глядя снизу вверх на заливающихся хохотом лисиц. – Я должен был догадаться.

– Должен? – удивилась одна из них. – Какие, оказывается, широкие у тебя обязанности...

Смех их был так заразителен, что заулыбались все.

– Тьфу ты! – проворчал, поднимаясь на ноги, Бенжи. – Предупреждать надо. Иди ко мне, Мэтт, я ужасно рад тебя видеть, – и уже потом, обнимая мальчика, кивнул Джите:

– Здравствуйте.

Тропа была той же самой. Джита шагала по ней привычно, обыкновенно – так, словно каждый день наведывалась в этот глухой, забытый богом и людьми старый монастырь, Мэтт крепко держал её за руку, а оба лиса трусили лёгкой рысью справа и слева по обочинам.

– Мне кажется, что попасть в гомпу* не так уж просто, – сказала Джита. – Если, конечно, делать это по-человечески. У них там какая-то сложная система экзаменовки на предмет истинных желаний и скрытых возможностей. Раньше это ещё и знание древних языков было, сейчас с этим проще.

– Так вот оно, глупое счастье, с белыми окнами в сад, – процитировал, усмехаясь, Бенжи. – Вот мы куда, оказывается.

Тем временем солнце поднялось над изрезанным горными пиками горизонтом, тропа выбралась на самую вершину холма, и внизу, с той стороны, у его подножия, показался монастырь: белый на белом снегу и длинный, как коровник – метров триста вниз по прямой.

Лисы густо задышали и остановились, ловя носом идущий от гомпы запах тяжёлой и маслянистой ячменной каши.

– Х... Хаф! По-человечески может попробовать только мальчик, – усмехнулся один из них.

– Люди, приезжавшие сюда до нас, искали здесь чудеса, – сказала Ая, садясь на землю на куртине засохшей травы у дороги прямо на самой вершине. – Наверное, нам надо не совсем оно. Посидим?

Джита молча сняла со спины ханг, после чего, бережно обнимая руками живот, села рядом с Аей, поджала ноги и положила на них инструмент.

Мэтт остался стоять – ни дать ни взять маленький Будда.

Лисы переглянулись.

– Кхм, – подал голос Бенжи. – Я тут вот что подумал: не то, чтобы всё это было глупо... просто вряд ли оно вообще возможно – сформулировать словами истинные потребности. Слова несовершенны, а любая знаковая система убога в принципе – для того, чтобы описать истинное положение вещей, нужно его исказить.

Он сел между Аей и лисами.

– Замедлить, схематизировать...

– Дзанг... – тихо перебил его ханг. – Дзанг-дзанг-дзанг-дзанг...

51. 2331 год. Время чудес.

Чудачества морфов, как калейдоскопом, многократно умноженные механизмом глобального головидения, стали началом времени волшебства.

Малая птицефабрика Скворицы вошла в волшебство в ночь с шестнадцатого на семнадцатое января две тысячи триста тридцать первого года.

Утренняя смена в виде оператора Леночки, электромеханика Гарика и трёх сортировщиц, явившаяся к восьми утра семнадцатого, обнаружила вместо старых знакомых инкубаторов, блочных клетей и конвейеров многоэтажные инженерные системы непонятного назначения и полное отсутствие птиц.

Накрывшая производственные цеха тишина была такой гулкой и неестественной, что даже вызывала неловкость.

– Это что ещё за... хохлома?! – выразил всеобщее изумление Гарик, опуская на пол сумку со сменной робой. – По-моему, я всё ещё сплю. Ущипните меня кто-нибудь!

Выросшие во всю длину цеха тонкие металлические стеллажи были похожи на причудливые резные соты для тамагочи.

Леночка аккуратно обошла Гарика и пошла вдоль этих стен с открытым от удивления ртом.

– Я так думаю, что это какой-то хитроумный биореактор! – крикнула она, обернувшись, из самого конца зала. – И предназначен он для выращивания мяса без участия животных. Наверное, надо поставить кого-нибудь в известность...

– Наверное, – согласился Гарик, глядя на выпучивших глаза сортировщиц и с ужасом думая о том, что выглядит сейчас ничем не лучше их. – Звони.

Весь день – и до приезда начальства, и после – они с Леночкой занимались расшифровкой выгравированных во всевозможных местах схем, стараясь ничего не трогать – чтобы, не дай бог, ничего не сломать.

Как оказалось, сложная система тонких кислородных рукавчиков, которой были связаны между собой «соты», пронизывала насквозь все пятнадцать цехов бывшей птицефабрики и уходила наверх, на живую зелёную крышу, а заплетённые в длинные косы тонкие низковольтные провода – в расписанную трёхмерной координатной сеткой операторскую.

– Да я ни в жизнь не починю это, вздумай оно сломаться! – сокрушался Гарик, когда они с Леночкой ползали на коленях в широких коридорных воздуховодах среди кружевных электрических сетей и пьянели от гуляющего там кислорода. – Да разве же это чинится при помощи гаечных ключей и традиционной матери?!

– Ага! – соглашалась Леночка. – Ни единого тебе транзюка, ни уси, ни кондейчика, по напругам полнейшая свистопляска, какого-нибудь паршивенького диодика и то нет, одни какие-то волосы! Даже компаратор в операторской и тот похож на чупакабру!

А потом, ближе к обеду, прямо перед приездом областного начальства, в одном из цехов случился небольшой коллапс: содержимое ячеек в виде нескольких тонн свежего куриного филе оказалось на полу, в проходящем вдоль стен широком эмалированном кювете, а в дальнем углу цеха проснулась и загудела спящая до сих пор канализация.

Подъехавшее к этому времени начальство только озадаченно развело руками:

– Ребята, вы – пятые.

Ещё восемь часов Гарик с Леночкой просидели в операторской, разгребая и сортируя выходные данные: координаты, оптимумы микроклимата клеточных инкубаторов и периодичность сброса того, что подлежало сбросу.

Поздно вечером, уже часа через четыре после того, как закончился рабочий день, Гарик, окрылённый почти наступившей полночью, напросился отвезти девушку домой.

Стоящий в дальнем конце стоянки флаер послушно фыркнул и заурчал, включаясь. Гарик запустил машину, развернул её на юг и наддал газ...

И ничего не произошло: электроника возмущённо пискнула, флаер сурово чихнул и вырубился.

– Чёртов драндулет! – выругался Гарик, недоумевающе оглядывая не столько кабину, сколько сгустившийся в ней мрак. – Только этого не хватало!

– Это не флаер, – прошептала Леночка. – Ты только посмотри! – и сама наклонилась вперёд, пытаясь в полукруглое лобовое стекло разглядеть в темноте то, что должно было бы быть небом.

Ночное небо, белое от огромной, многотысячной тучи летящих над Ижорой на запад чаек, шевелилось и колыхалось, как живое.

– О, чёрт... – нервно хохотнул Гарик. – Я бы не удивился, если бы это оказались бывшие куры...

52. 2331 год. Гонггар, гомпа.

– Если птица родилась птицей, она будет летать, – монах поклонился и, поднимая голову, понял вдруг, что смотрит в прищуренные птичьи глаза на лисьей морде и на расплывающуюся в усмешке острозубую пасть.

– Привет, – сказал морф. – Да превратятся твои мысли в реальность.

– Политические эмигранты? – усмехаясь, спросил монах.

– Боже упаси, – сказал лис и смущённо переступил передними лапами. – Мы просто материализуем свои грёзы. Ну, по крайней мере, я.

– А ты? – повернулся монах к Бенжи.

– Я?

Андроид обернулся к Ае, и та, улыбаясь, развела руками: мол, давай сам.

– Я – машина, – сказал Бенжи. – Я не интересуюсь политикой, какой из меня эмигрант. Мы вместе, – и он кивнул в сторону Аи.

Тибетец посмотрел на Аю, но та промолчала.

– Ну, что ж, – сказал он, оглядывая всю компанию. – Хорошая карма – это пространство для создания будущего равновесия. Хотите его – пойдёмте. И ты, – он кивнул Джите, прижимавшей к животу всё ещё дрожащий ханг, – ты тоже спускайся, если хочешь.

Гомпа встретила их многоголосым детским гомоном. Детей было много, человек тридцать – худенькие, одинаковые, с глазами, так откровенно ждущими чуда, что лисы, электризуясь, переглянулись.

– Машина! Машина! – закричал маленький мальчик в меховой чубе, указывая на Бенжи пальцем.

– Ага, машина, и мужество у меня твёрже стали, – вполголоса буркнул Бенжи, с деланным интересом разглядывая свои ноги.

– Нет занятия глупее, чем сокрушаться по поводу того, что ты есть тот, кто ты есть, – так же вполголоса, почти шёпотом, не поворачиваясь, а только скривив в его сторону губы, сказала Ая. – Ты – самый лучший, просто не знаешь до конца размеров своего счастья.

Она слабо шевельнула руками, и из мёрзлой земли, как раз между присыпанными белыми электрическими искрами лисами и детьми, увлекая за собой камни, глину и комья бурой травы, медленно и величаво вылупилась голова голема.

– Как не знать, – хмыкнул андроид, прикидывая в уме размеры разбуженного Аей создания. – На сегодня метров шестьдесят будет по вертикали, и всё моё.

Он поднял глаза и увидел, как голова великана, кряхтя и качая ближайшие постройки, моргает подслеповатыми глазками и вынимает из земли каменную руку.

– Зачем это всё? – печально покачал головой уже знакомый монах. – Это пустое.

Он ступил перед лисами и похлопал великана по вывернутому из земли могучему плечу – этакой бесстрашной козявкой.

– Мммм... – гулко замычал голем, поворачивая к нему каменное лицо.

– Яму потом за собой засыпь, – тихо сказал монах и, развернувшись, пошёл прочь.

Всё так же медленно и так же величественно голем поднял свою высунутую из земли руку и пошевелил пальцами, наблюдая, как на припорошенную снегом землю с них осыпаются песок, камешки и живые полёвки.

– Ммм... – снова промычал он, после чего осторожно, как только мог, подгрёб под себя бурозём вперемешку со снегом и застыл.

– Пойдём? – спросил в наступившей тишине Мэтт.

53. 2331 год. Бенжи.

Здесь, в монастыре, Бенжи вовсе не чувствовал себя ни гостем, ни изгоем.

Наверное, точно так же, как им не чувствовал бы себя купленный по случаю и привезённый в дом любой другой электронный агрегат. По прошествии стольких лет он, конечно же, имел некоторое представление о людях, чувствах и интеграции в коллектив, но, по большому счёту, ему было всё равно.

Пока люди занимались своим, человеческим, он от нечего делать сосредоточился на проявлениях эволюционной самоорганизации на примере монастыря и его обитателей.

Когда-то давным-давно, ещё сидя в тесном машинном отделении материнского челнока, он долго размышлял об эволюции и пришёл к выводу, что, в сущности, эволюция состоит из бесконечной последовательности сложных синергетических процессов: будь то формирование элементарных частиц, образование живой протоклетки или рождение всё новых и новых каналов передачи информации.

Все эти спонтанные переходы открытых неравновесных систем от простых и неупорядоченных к сложным и упорядоченным в конце концов уложились в его системнике в незатейливую теорию о неоднородной асимметрии природных процессов, которая состояла в постулируемом неравноправии процессов разрушения систем и антагонистичных им процессов самоорганизации в пользу последних.

Все процессы самоорганизации, думал Бенжи, имеют общий, универсальный алгоритм: в точности так же само, как разрушение всегда стремится к равновесию и выравниванию тех или иных потенциалов, самоорганизация нуждается в их создании.

Гомпа не была исключением: захудалая коммуна, эдакая идейная община из пятидесяти не до конца понимающих друг друга человек, собственностью и ресурсами которой были два гектара суровой гористой местности, она представляла собой обычную неравновесную систему третьего и далеко не последнего порядка.

Бенжи долго не мог определиться с параметрами упорядоченности, но в итоге вышло так, что соотношением, связывающим огромное количество протекающих в монастыре микропроцессов, как ни странно, оказалась положительная обратная связь, – другими словами, то самое, недополученное и недоданное людьми друг другу понимание.

***

Пришедшего звали лама Сэсэн.

– Сэсэн, – сказал он после того, как Бенжи открыл двери, и чисто по-европейски протянул для приветствия похожую на птичью лапку сморщенную старческую ручку.

– Что? – не понял Бенжи, пожимая протянутую ладонь.

– Имя такое, Сэсэн, – слабо усмехнулся старик и кивнул Ае: – Надеюсь, вы терпимы к старым дуракам вроде меня?

– Терпимость – весьма противоречивое понятие, – сказал вместо неё Бенжи, закрывая дверь. – Хотя, как по мне, непротиворечивых понятий в принципе не бывает.

Старик огляделся и опустился на лежащую у стены затёртую плюшевую подушку.

– Кхм... У меня такое ощущение, словно я пришёл разговаривать с Богом, – сказал он.

Бенжи молча прошёл мимо него и пристроился за Аиной спиной у окна.

– С Богом, в которого, собственно говоря, никогда не верил, – снова заговорил гость, и голос его предательски дрогнул. – И я даже не знаю, зачем.

Он закрыл глаза, уронил голову и целых полминуты просидел так, прислушиваясь к чему-то, происходящему у него внутри.

– Когда мне было шесть, у меня умерла мать, – наконец вздохнул он и поднял глаза – куда-то за Аю, за Бенжи, на окно, за которым легко и невесомо кружили и оседали на огромной безжизненной голове каменного истукана крупные хлопья снега. – И я мечтал о чём-то похожем. С тех пор прошло столько лет, что я, конечно, не помню деталей, но помню главное: именно тогда я решил для себя, что никто не в силах изменить существующее положение вещей – ни поступками, ни разговорами, ни смирением. Конечно, тогда никто так и не пришёл со мной разговаривать, да и самому мне некуда было идти... – он снова помолчал. – А теперь здесь появились вы.

Ая всё ещё молчала, и Бенжи обнял её.

– Ранняя инфантильная любовь нередко превращается в боль, – сказала Ая, обнимая одной рукой обнимающую её серебристую ручку. – У тебя до сих пор болит, Сэсэн, и ты хочешь, чтобы перестало?

Она усмехнулась и свободной рукой выудила из воздуха чашку с фруктовым киселём:

– Пей.

Старик всхлипнул, кивнул и обеими руками взял чашку.

***

Всё, что происходит, только то и делает, что показывает маленьким слабым существам, что они не имеют никаких преимуществ перед реальностью, думал Бенжи, сидя ночью на самом краю каменной ладони голема, зависшей над монастырским подворьем. Всё, что ты можешь – это смотреть этой самой реальности в глаза.

Неба над головой у него не было – вместо неба в морозном воздухе коробом стояла утыканная острыми звёздами тьма.

– Ох, Бенжи, – прошелестело во тьме, и из-за его спины вышел и сел с ним рядом невидимый во мраке бурый тибетский лис. – А ты вообще в курсе, что грустить тебе не положено?

– Я не грущу, – сказал андроид. – Я удивляюсь. И не надо говорить мне, что этого мне тоже не положено, потому что того, что мне положено, ты мне всё равно не расскажешь.

– Я заметил, что ты ходишь сюда каждую ночь, – сказал лис, после чего поднялся, прошёлся по каменному пальцу и лёг, свесив вниз свои длинные лапы. – И мысли у тебя любопытные – неравновесность, критические состояния и сменяющая тупики эволюция...

– Есть такое, – согласился Бенжи. – Место располагает, что ли...

Лис невидимо зевнул в темноте:

– Лучше бы ты по ночам спал.

– Иногда мне тоже так кажется, – снова согласился андроид. – Лучше б я спал. Так было бы проще.

Он поджал колени к подбородку и привычно обхватил их руками.

– По ночам я чувствую себя сторожем, приставленным к пруду охранять расходящиеся по воде круги.

– Ты знаешь, а я тоже слегка разочарован в игре, – вздохнул лис. – Возможно, потому, что не люблю играть ведущие роли. Это скучно.

Где-то вдалеке послышался лай собак и звук проходящего по степи поезда.

– Слышишь? – спросил лис.

Да, кивнул Бенжи.

– А спроси себя, для чего? Вот для чего ты сейчас слышишь то, что ты слышишь?

Почему никто до сих пор не открыл курсы, обучающие как правильно пережить вторжение сумасшедших инопланетян, подумал андроид.

– Очень смешно, – обиделся лис. – А я, между прочим, серьёзно. Ты машина и, по идее, не обязан терпеть у себя ненужные девайсы. Тебе ведь действительно нет никакого дела ни до поездов, ни до живущих в степи животных.

Морф вздохнул, и Бенжи увидел в темноте, как его лисья пасть стала больше и шире, превращаясь в пасть крупного бурого пса.

– А вообще звуки – это то, чем ночь даёт понять тебе, насколько она переполнена, – сказал новоявленный пёс, подымаясь, потягиваясь и с наслаждением вдыхая вместе с воздухом плавающий у носа белый клочок тумана. – И они вовсе не мешают охранять расходящиеся по воде круги. Ты, Бенжи, самая лучшая машина, которую я встречал.

Темнота зашуршала, и откуда-то снизу до Бенжи донёсся глухой звук прыжка тяжёлого, грузного тела.

– Бывай, – сказал морф.

– Бывай, смуглявая, каханая, бывай, – усмехнулся андроид.