Текст книги "Сделка (СИ)"
Автор книги: Ulla Lovisa
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Грин потянулась за телефоном и поняла, что оставила его в кармане своей куртки на стуле рядом с Перл. Она повернулась, чтобы пересечь парковку и вернуться в белый коридор, но увидела выбежавшую на крыльцо взволнованную тетю. Сердце резко замерло и сжалось в тугой, тяжело повисший за ребрами комок. Дыхание сперло.
– Что такое? – бросилась к ней Алексия. Лицо Перл было бледным, а глаза округленными от испуга. Грин с ужасом поняла, что не хотела слышать ответа. В ногах растеклась ртутная слабость, замедляющая каждый шаг.
– Они его перевозят.
– Куда?!
– Я не знаю.
– Но я же оплатила целые сутки!
– Сказали, чтобы ты подошла к администратору в главное здание.
Прервав последний шаг, почти ступив на ступеньку, Алексия резко развернулась и – как давно она этого не делала, как странно это ощущалось в её теле – что было мочи побежала. Холодная темная жидкость выплескивалась из стаканчика на руку, и Грин, не глядя, отбросила его вместе с окурком просто на уложенную бетонными плитами дорожку.
Это был какая-то чудовищная ошибка. Алексия надеялась, что так и было – где-то задержалась её оплата, что-то изначально напутали с палатой и сейчас просто переводили в какую-то другую. Думать о том, что их снова выписывают и бросают на произвол, она себе запрещала.
От быстрого бега сердце, вернувшееся к жизни, гулко колотилось в горле, вызывая в нём сухие спазмы. Алексия, нетерпеливо проскакивая в узкую щель автоматических дверей, вбежала в фойе и, едва по инерции не поскользнувшись, остановилась. Первой догадкой было: у неё начались галлюцинации. Иначе объяснить то, что Майло Рэмси возникал перед ней во плоти каждый раз, как она мысленно произносила его имя, не получалось. Он, невысокая поджарая фигура в сером спортивном костюме, с опущенными в карманы руками, стоял перед стойкой администратора.
– Я внёс всю сумму, но мне сказали, что требуется твоя подпись, – сообщил он, оборачиваясь, будто гулкое биение её всполошившегося сердца отдалось громким эхом от стен.
Так же резко, как остановилась, Алексия снова побежала. Она ударилась о Майло будто о стену и, слабо понимая, что делает, вскинула руки, обняла его и, почти касаясь губами его уха, зашептала:
– Спасибо. Спасибо!
***
– Перестань. Ты заработала эти деньги, – ответил он, но едва проговорив, сразу пожалел.
Правда – настолько непривычная, что не встраивалась в обычную картину эмоционального состояния Майло – состояла в том, что он хотел, чтобы Алексия Грин была искренне ему благодарна. Но он знал совершенно точно и честно, что этого не заслуживал. И объятий её, таких неожиданных, крепких и очень теплых, тоже не заслуживал.
А впрочем, эти объятия были не для него – для неё. Бедная прокурорша искала убежище от своих боли, страхов и бессилия; отчаялась настолько, что готова была обратиться за ним к самой неподходящей твари – Рэмси. Вот только он искренне хотел быть подходящим. И даже если нет, сейчас она обнимала именно его, и он обнял её в ответ.
С некоторым отторжением родилось понимание, что он скучал по ней. Уже две недели за ним висел надоедливый хвост, а так их обычные встречи по понедельникам в «Хибби-Джиббис» прекратились, он не звонил ей, а она – впрочем, нихуя нового – ему. Связь поддерживалась только через приставленного к Алексии Грин человека и была однобокой. Тот отчитывался о её передвижениях, о том, что она в порядке, и однажды вечером, заставив Майло болезненно выпрямиться на стуле, о том, что она зажимается со следаком. Тогда прозвенел первый тревожный звоночек, который Майло поторопился – и, казалось, успешно – заглушить. Сейчас загремел неуемный набат.
Возможно, дело было в том, что Рэмси бессрочно выпал из обоймы. Всё, чем прежде Майло занимался сам или контролировал личным присутствием, теперь ему пришлось отдать в руки других и довольствоваться управлением издалека. Он ощущал себя загнанным в угол, в который перекрыли доступ кислорода. И чтобы сделать вдох, ему приходилось каждый раз – как в вечер свидания Алексии, как сейчас – изловчаться, чтобы выскользнуть из-под носов нависших над ними легавых. Урезание свободы оказалось значительным.
Ему оставалось жить своей обычной, но лишенной работы жизнью – ездить в тренажерку, заниматься баром, помогать в легальном бизнесе. Ощущать себя отметенным за ненадобностью в сторону было очень неприятно, но как бы он ни злился прежде – и сейчас – на Гранта Джошуа, Майло не мог его не понять. И сейчас объяснял то, что скучал за прокуроршей, именно избытком свободного времени.
Вот только запах её, пусть и смешанный с больничной прогорклостью и сигаретным дымом, казался слаще, чем прежде. Майло зарылся носом в её волосы и глубоко вдохнул.
Когда утром он узнал, что Грин вместе с пацаном и своей теткой сорвались в больницу, у него ещё не было полной суммы. На столе в гостиной лежали восемьдесят штук – плюс или минус. Двадцать ему должны были привезти, оставалось где-то найти ещё двадцать. Рэмси пришлось весомо разъебаться, чтобы за час закончить то, что всё никак не мог добить почти месяц. От этого в крови закипел необходимый ему для полноценного функционирования адреналин. Его отсутствие две недели покрывало Майло изнутри ржавчиной.
Он, сколько себя помнил – кроме трехлетней отсидки – безостановочно гнался вперед, потому что остановиться означало безнадежно отстать, лишиться шанса не на призрачный успех – на банальное выживание. Майло остался один, когда ему было двенадцать. И пусть к тому времени он уже не нуждался в маме для того, чтобы раздобыть питание, одежду или найти кров, её смерть всё же оказалась весомым ударом. Хоть подавляющее большинство времени она была в наркотическом трансе, а когда выходила из него – стремительно проваливалась в агрессию ломки, существовала разительная разница между тем, когда Рэмси кто-то – своеобразно, но – любил, и тем, когда любящего человека не стало.
Её убила передозировка, и это сработало для Майло надежной прививкой. Он нюхал наркоту и выпивал, но никогда не позволял себе потерять голову – видел, насколько смертоносной была утрата контроля.
С Алексией Грин – впервые в жизни, вовсе не так, как в его представлении всё работало в мире – он вдруг почувствовал себя опьяневшим. Это оказалось приятно. Секс с ней подействовал сильнее дури, зависимость от него проявилась резче. Едва он отпустил её в ту ночь, как захотел заполучить её снова. Прокурорша была вызовом, которые он привык принимать вне зависимости от их сложности, которые были для него самой сутью существования.
А ещё она была совершенно новым для Рэмси толкованием женщины. Все те, кого он знал прежде – от маминых подруг в детстве и юности до недавних шлюх – были продажным мясом, чьей единственной ценностью было их женское тело, чаще всего безнадежно потрепанное. Но Алексия Грин в первую очередь была ценным человеком – умной, бойкой, надежной. Последнее Майло нечасто встречал в людях и оттого особенно ценил. И только потом Алексия оказалась дурманящим чистым телом.
– Мисс Грин, подпишите, пожалуйста, – ворвался в их тесные объятия настойчивый голос администраторши. – Чтобы мы могли приступить к подготовке к операции.
Тепло её рук исчезло с его плеч, быстрое щекочущее дыхание – с его кожи. Рэмси нехотя отпустил.
Какое западло, что ему так приглянулась именно прокурорша, подумал он, провожая её взглядом к стойке. Она подхватила протянутые ей бумаги и стала торопливо их подмахивать ручкой, та гулко постукивала по столешнице. Будь Алексия Грин кем угодно другим – официанткой, продавщицей, медсестрой – он занял бы всё своё освободившееся время ею.
***
Блэк Уилер встревожился, когда Майкл Берри начал привычное заседание по понедельникам без Алексии. И первое, что сделал после того, как вышел из кабинета прокурора – позвонил ей. Из трубки долго тянулись гудки, а когда прервались, женский голос оказался незнакомым:
– Да, слушаю?
– Э-э… – растерялся Блэк. – Могу я поговорить с Алексией Грин?
– По какому поводу? – строго прозвучало в ответ.
– По работе.
– Она сейчас не может ответить.
– Что-то случилось?
Протяжный тяжелый вздох женщины отдался в груди Блэка тревожным спазмом – в нём не было ничего, оставлявшего надежду на то, что на самом деле ничего не случилось. Такие вздохи обычно выдавал сам Уилер перед тем, как вслух произнести известие о чьей-то смерти.
– Её сын попал в больницу. Она сейчас с ним и в ближайшие дни выйти на работу не сможет.
Уилер оторопел. Первые два слова ударили его будто наотмашь и остальные смешались в длинный невнятный звук, лишенный какого-либо смысла. Он очнулся только после того, как его резко окликнули:
– Эй, Вы слышите?
– Да, да! Какая больница?
Он вбил название «Клаттербридж» в навигатор, и тот повел его через тоннель под рекой. В гипнотизирующе равномерном мелькании ламп Блэк впервые задумался над тем, зачем вообще поехал.
После неожиданно оборвавшегося свидания у него остался неприятный осадок, который он тщательно скрывал от Алексии, но который усиливался с каждой встречей с ней – она вела себя вежливо и отстраненно, будто ничего не случилось. Несколько раз ему хотелось позвать её на откровенный разговор, просто чтобы расставить все точки и избавиться от назойливо завязывающихся вокруг него сомнений, удушающего самобичевания. То, с какой частотой всё в его жизни разваливалось, сталкивало в вязкие топи убежденности – именно он всегда всему виной. И Блэк не был уверен, что хотел перекладывать на кого-то ответственность, но от руки помощи, способной хоть немного выдернуть его наверх, он бы не отказался.
Увидев в навигаторе, что больница значилась онкологическим центром, Уилер, впрочем, был рад, что так и не стал выяснять с Грин отношения. Становиться причиной больших неприятностей, чем она уже имела сейчас, он вовсе не хотел. Напротив, надеялся быть чем-нибудь полезным.
Именно поэтому без особых раздумий сорвался к ней.
Заезд на территорию происходил через шлагбаум, охранник на котором грозно поинтересовался у Блэка целью визита, будто это было не лечебное учреждение, а режимный объект, и направил его к стоящему прямо впереди главному зданию. Едва отыскав свободное место на парковке, Уилер вышел и направился ко входу. Он прокручивал в голове, что скажет Алексии, когда с ней встретится, и с каждым шагом безжалостно вычеркивал вариант за вариантом. В конечном итоге, наверное, не стоило говорить вообще ничего. Просто быть рядом.
Блэк нащупал в кармане удостоверение с жетоном на случай, если на вопрос о Грин и её сыне не получит ответа сразу, и шагнул на крыльцо. Первая из двойных автоматических дверей разъехалась, и за стеклом второй Уилер увидел Алексию.
Она стояла прямо перед ним в фойе, упав в крепкие объятия другого мужчины. Блэк остановился. Всё, о чем он размышлял ещё мгновение назад, заместилось неприятным удивлением и сомнением: стоило входить или нет. Он почему-то был твердо уверен, что Грин одинока. Она сохранила девичью фамилию, не носила кольца, не заикалась о семье и ребенке – на этом Уилер основывал своё мнение о ней. И вдруг понял, что абсолютно ни черта на самом деле не знал.
Мужчина рядом с ней мог быть кем угодно: мужем, женихом, парнем, отцом её ребенка. Кем бы он ни был, Блэк очень отчетливо ощутил, насколько глупым был его порыв приехать и насколько совершенно лишним он тут был. Тот, кому доставались такие объятия Алексии, был сейчас ей нужен, а не он, Уилер, которого она бросила просто во время секса и даже не удосужилась придумать весомую причину. Неуместно он почувствовал себя обиженным, и собирался развернуться, сесть в машину и уехать, потом никогда не упоминая, что был в больнице, когда Грин отступила от мужчины и тот обернулся. В его подлом стальном прищуре и росчерке шрама Блэк признал Майло Рэмси.
========== Глава 9. Ускорение по инерции. ==========
Привыкнуть к новой рутине оказалось непросто. День Алексии теперь начинался на несколько часов раньше, вместе с ранним майским рассветом. Едва ночной влажный туман успевал оседать росой на зеленеющие газоны, Грин садилась в машину и через весь город направлялась в «Клаттербридж».
В первые несколько дней ей выпадало побыть рядом с Оливером всего несколько минут – он был погружен в искусственную кому, слишком слабый после операции. Когда его начали постепенно пробуждать к реальности, Алексия могла быть с ним чуть дольше, разговаривать с ним, пусть он пока, казалось, не воспринимал происходящее и почти никак не реагировал. Спустя полторы недели Грин впервые приготовила и привезла Олли его любимые блинчики.
Завтрак в кровати с розовыми одноразовыми вилками – единственными, которые Алексия смогла найти в попавшемся ей на пути круглосуточном магазине – и ещё хранящими тепло сковородки блинами ознаменовал начало восстановления. И именно с того утра Алексия стала проводить в больнице по несколько часов с утра перед тем, как ехала на работу. А из прокуратуры возвращалась сюда же, уезжая домой только после отбоя, чтобы наутро снова примчаться обратно.
Физическая усталость в какой-то момент достигла такого пика, что сев в машину на парковке «Клаттербридж», Алексия с ужасом осознала, что просто не в состоянии довезти себя домой. На несколько минут одолевшей её паники Грин всерьез задумалась над тем, чтобы уснуть просто в автомобиле. В противовес этому внешнему истощению пришло внутреннее спокойствие – динамика реабилитации Оливера была медленной, но неуклонно положительной. Полтора года постоянного страха и непрерывной борьбы наконец обещали какую-то надежду. И на самом деле только этого и было достаточно, чтобы собираться воедино и продолжать двигаться. Потому Алексия, конечно, не стала ночевать на парковке. Ей теперь было откуда черпать решительность и упрямство. Она больше не действовала вопреки, она действовала ради чего-то.
Работа вместо убежища стремительно превратилась в обузу. Грин не хотелось тратить дни в кабинете впустую, пока в палате её сын и её тетя проводили время, читая книги, делая первые осторожные физические упражнения, смотря фильмы. Это ощущалось, будто потеря чего-то очень важного, будто выпадение из процесса. Ни Оливер, ни – тем более – Перл не проявляли никакого недовольства таким распорядком Алексии. То, что ей было нужно работать, было очевидным для всех. Но в то же время Грин не могла не ощущать вязкой родительской вины за то, что не была рядом. И каждый день, едва переваливало за обед, начинала нетерпеливо поглядывать на часы в ожидании того времени, когда сможет сбежать.
А дел, как на зло, было очень много. Майкл Берри вызывал её к себе по несколько раз за день – они готовили в суд сразу ряд расследований. Настойчиво напоминали о себе детективы, чьи материалы неделями и месяцами пылились в папке входящих Алексии без её внимания. К счастью, в противовес этому усилившемуся давлению, притих Блэк Уилер.
Похоже, Грин всё же сильно его обидела, сбежав со свидания. Он перестал проявлять к ней личный интерес, и, добившись слежки за Майло Рэмси, почти не обращался в прокуратуру по рабочим вопросам.
Сам Майло Рэмси тоже – весьма объяснимо – исчез с горизонта, но Грин испытывала какое-то успокаивающее облегчение, день за днём замечая своего бессменного охранника где-то неподалеку. Ей было интересно, как долго тот должен был за ней присматривать, и почему на самом деле был к ней определен. В то, что Рэмси действительно беспокоила сохранность его людей, Грин не очень верилось. Она полагала, что, если поначалу это действительно было вопросом её безопасности, то теперь – вопросом безопасности самого Майло Рэмси, а так, и Гранта Джошуа. За Алексией, думала она, присматривали, чтобы чутко следить за деятельностью полиции и прокуратуры, вдруг агрессивно обостривших своё внимание на деятельность парней Джошуа. Но она – то ли от усталости, то ли от существенно сменившегося отношения к ситуации в целом – не особо об этом беспокоилась.
В том, что за ней следили, были свои положительные стороны. Во-первых, она была в безопасности. Во-вторых, обо всём сразу докладывали Майло, и сама Грин была избавлена от необходимости отчитываться перед ним каждый понедельник. А так, ей не нужно было бороться с тошнотворным спазмом нервного напряжения перед каждой такой встречей.
Вспомнив о нём, Алексия пугливо оглянулась – слишком часто он возникал рядом в моменты, когда она этого наименьше ожидала, но когда упоминала его мысленно. Это было нерационально, просто смехотворно – откуда он мог взяться в коридоре прокуратуры – и всё же.
– Потеряла что-то? – осведомился Майкл Берри.
Здравый смысл, едва не ответила Алексия, но только улыбнулась и мотнула головой. Они спускались на совместный обед. Работы сегодня выпало настолько много, что им предстояло продолжать просматривать готовящиеся к заседанию бумаги за едой.
***
Эмоции, которые он испытывал, Блэк Уилер был не в состоянии не только проанализировать, но и полностью осознать. С одной стороны, он ощущал что-то схожее с малодушным, совершенно неуместным облегчением. Глубоко внутри ворочалось мелочно довольное осознание того, что дело было всё же не в нём. Не он настолько отвратительный человек, что не может понравиться доброй женщине – просто Алексия Грин была не одна. Одновременно с этим он испытывал и острое разочарование и в самой Алексии. Она вовсе не была доброй женщиной; она, черт побери, была не одна, но всё же приняла его приглашение на свидание, позволила себя поцеловать и утянуть в постель. Такого поведения Блэк не переносил.
К тому же, тот, с кем была Алексия Грин, – пусть и самой сути этих отношений Уилер пока не понимал – был чертовым Майло Рэмси. И Блэка раздирал гнев оттого, насколько глубоко в структуру пробрались скользкие щупальца Гранта Джошуа. Они дотянулись почти до самого прокурора. Это объясняло все многолетние торможения, возвращенные на доработку материалы, не одобренные на передачу в суд дела, снятые обвинения.
Впрочем, для Уилера это вовсе не было сюрпризом – он отчетливо понимал, что всё обстояло именно так, что в структуре правоохранительных органов был человек от банды. Но теперь по какому-то диковинному стечению обстоятельств знал, кто был этим человеком, и знал наверняка, что работа с прокуратурой велась именно через Майло Рэмси. А так, мог ухватиться и за него самого, и за Грин, и через них – за Джошуа. В вопросе, лежавшим мертвым неподъемным грузом невыносимо долгое время, не дававшем покоя Уилеру, ставшем причиной всех значительных перемен в его жизни, наконец наметился просвет надежды.
Он молчал. Целую неделю после неожиданного открытия он тихо хранил его в себе, переваривал и сравнивал с теми данными, которые имел. И удивительным образом к собственному негодованию обнаружил, что приставленная к Рэмси слежка не только не имела никаких данных по его связи с Алексией Грин, но и самого факта появления Рэмси в «Клаттербридж» не знала. Первым яростным порывом было устроить оперативной группе разнос, но Уилер сдержался.
Во-первых, он не знал наверняка, были ли выделенные ему полицейские непредвзятыми, или среди них тоже была своеобразная Алексия Грин. А потому нагоняй мог не принести никаких положительных результатов, вдобавок мог потенциально обнаружить Майло Рэмси то, что не купленной им полиции было известно чуть больше, чем он рассчитывал. Так подтасовывать козыри в угоду врагу Блэк не хотел. Во-вторых, – и его самого удивляло то, с какой хладнокровной трезвостью это пришло – он понимал, что ещё не имел представления, как воспользоваться этими новыми знаниями. И что, психуя из-за задетого самолюбия, мог неосторожно нарубить с плеча. Потому он выжидал и думал.
Блэк поискал в базе записи об известных полиции подружках Майло Рэмси, но совершенно ничего не нашел. Тогда – и подумал с острым недовольством собой, что нужно было сделать это ещё до того, как пригласил её на свидание – пробил всё, что мог, по биографии Алексии Грин. И стал сравнивать эти года, места и события с тем, что знал о Рэмси, надеясь найти пересечение. Но того не было.
Грин была почти на два года старше, родилась и первые три года жизни провела в цветущем семейном пригороде Калдерстонс, в шесть лет пошла в подготовительную школу в не менее добропорядочном районе Сефтон-Парк, после смерти мамы и до сейчас жила в доме тети в той же части города. Она получила высшее образование, не имела – ведь иначе не получила бы место в прокуратуре – судимостей, арестов или менее значительных неприятностей с полицией. Напротив, она служила в полиции.
В то время как Майло родился и рос в Энфилде, Эвертоне и Воксхолле, редко посещал школу, за пропуски и плохое поведение несколько раз оказывался исключенным и переведенным в другое заведение. Попадал в фокус полицейского внимания с детства, терся между агрессивных футбольных болельщиков, портовых проходимцев, наркоторговцев, шлюх.
Очевидных точек соприкосновения между Грин и Майло в прошлом не было, и всё же сейчас эта связь существовала. И то – Блэк каждый раз безотчетно морщился, вспоминая увиденное сквозь стеклянную дверь – сильная.
Доказательствами тому были объятия и то, как резко Алексия отреагировала в кабинете Майкла Берри на выраженное Уилером подозрение в причастности Рэмси к двойному убийству.
Тогда Блэк по не знанию списал её вспыхнувшее раздражение на недовольство ним самим. Но теперь, отматывая события назад, рассматривая их под углом новой перспективы, улавливал в интонации нечто другое.
– Какие улики? – процедила Грин сквозь зубы, брезгливо удерживая между пальцев фотографию места убийства. Лицо было бледным, но твердым, собранным, расчерченным серыми решительными тенями. То не было выражение отвращения, усталости или строгости. То была убойная готовность защитить. Защитить кого-то дорого её сердцу.
Уилер резко дернулся на стуле, пронзенный догадкой. Мальчишка, значившийся в документах как Оливер Грин, мог на самом деле быть Оливером Рэмси. За одно мгновенье существования этой идеи в голове Блэка зародился целый ураган из противодействующих друг другу циклонов: рассчитывать на то, что Алексия сдаст отца своего ребенка, глупо; и всё же именно на беспокойство о будущем сына и можно надавить. Всё это горело в сознании Уилера несколько минут рождающимися сценариями и складывающимися воедино словами для убеждения Грин сотрудничать, но затем в одночасье обратилось в грузно опавший пепел.
Согласно свидетельству о рождении Оливер Грин появился на свет в конце августа 2009-го. Согласно личному делу Майло Рэмси он отбывал тюремное заключение с сентября 2008-го. Состыковки снова не было.
***
Майло Рэмси никогда не понимал и не верил в дружбу. В основном, вероятно, потому что ему было чуждо ощущение доверия кому-то, а ведь именно оно, в представлении Рэмси об окружающем мире, и предполагалось основой истинной дружбы. Он не задумывался над тем, признавал ли это явление в принципе своём реальным, но знал совершенно точно, что у него самого не было и не могло быть друзей.
Месяц полицейской слежки за ним стал очередным тому подтверждением. Те в группировке, кто порой сорили словом «друг» по отношению к Майло, замолкли. Он перестал им быть полезным.
Это не оказалось для него открытием, не пробуждало в нём никаких обид, – ведь он изначально не испытывал никаких надежд – но навевало всё усиливающееся ощущение скуки и одиночества. Стало настолько погано, что в середине мая Рэмси приехал туда, где не был уже несколько лет, – к могиле матери.
Та находилась в дальнем углу кладбища «Френдс оф Энфилд», где белыми табличками теснились друг к другу муниципальные захоронения, отделенные поросшей пустошью от каменных надгробий установленных семьями памятников.
Будь Майло хоть немного сентиментальным, наверное, с приобретением определенного денежного достатка, перехоронил бы маму в тень широкого дуба, водрузил бы над ней большую плиту, выколол бы на той слова любви и благодарности. Но он считал это – особенно по истечению такого количества времени – напрасной тратой денег. Кому нужна была эта забота после смерти? Только тем, кто оставался жить и испытывал перед ушедшими вину. Плитами, фотографиями, цветами и постоянными визитами они пытались компенсировать не отданные время и нежность. Рэмси же очень твердо верил в то, что при жизни мамы сделал всё из того, что мог.
Он заботился о ней, добывал им пищу, защищал её, находил ночлег, когда успевал – прятал деньги, чтобы она не могла купить очередную дозу. Когда немного подрос и в его кулаках набралось достаточно силы, угрожал торгашам поганого крека, чтобы не продавали ничего его матери. А если оградить её от дозы не удавалось, ухаживал за ней в адские часы выхода из кайфа и ломки.
В память почему-то удивительно отчетливо врезались руки мамы – часто грязные, с разной длины надломанными ногтями, с мелкими ранками наркотических язв или следов пьяных падений; но сохраняющие породистую стройность пальцев, тонкость ладони и гибкость запястий. Самым теплым из воспоминаний было то, как мама поглаживала его по голове или шутливо, очень легко щелкала по подбородку. Майло точно не помнил, когда – в каком возрасте и по какой причине – мама перестала смотреть на него, как на ребенка, и стала вопросительно, в поисках заступничества заглядывать в его лицо, как во взрослое, мужское. Но помнил, что очень естественно и довольно рано начал ощущать вес этой ответственности.
Наверное, мама была самым близким к пониманию друга человеком для Рэмси. Она безоговорочно доверяла ему, а он своеобразно доверял ей – она могла быть угрозой себе и могла быть угрозой ему, но не осознанно, только в тумане наркотического опьянения или голода по нему. Целенаправленно она зла ни за что бы ему не причинила. И то было наиболее схожим с доверием чувством.
Позже он никогда не позволял себе подобной слабости. Но стоя перед сухо указанными на табличке датами, строго стиснувшими между собой непростую жизнь, различил в себе то, чего тоже себе не позволял – жалость. Ему не хотелось быть таким одиноким и замкнутым. Порой он нуждался в мягком поглаживании по голове или шутливом щелчке по подбородку, ему было нужно хоть иногда испытывать по отношению к себе тепло. Очень редко, но очень сильно ему требовался человек, которому он мог честно и коротко сказать, как он заебался.
***
На то, что её перестанут дергать от Джошуа, Алексия не надеялась, но как-то в выпавшем окне, свободном от поручений и, в первую очередь, от еженедельного отчета, успела расслабиться. И когда однажды вечером у своей машины на служебной парковке увидела своего неизменного охранника, неприятно удивилась.
– Майло хочет тебя видеть, – сообщил он и прихлопнул по пассажирской дверце, у которой стоял. – Открывай, поехали.
Следуя указаниям своего охранника, чьего имени не знала и совершенно не хотела знать, Алексия поехала в противоположную от ставшего местом её ежевечернего паломничества «Клаттербридж» сторону. Сначала ей показалось, что её направляют к дому Рэмси, и сжимая руль, она отчаянно пыталась придумать способ туда не потыкаться. Первой и пока самой страшной угрозой для себя она считала следящих за Майло полицейских. Но по огибающему Ливерпуль шоссе они проехали мимо Кросби, свернув уже за чертой пригорода в сторону моря. Алексия остановилась на пустынной, поросшей прорывающейся сквозь трещины в асфальте зеленью парковке заброшенной школы судовождения, повернула ключ, заглушив двигатель, и только теперь испугалась того, кого следовало бояться больше полиции – самого Майло.
День заканчивался, солнце, окрашивая небо в оранжевый, быстро уползало в воду, в высокой траве и кустарниках завели песню цикады. В таких местах месяцы или даже годы спустя случайным образом порой находили останки убитых людей. Нехотя выходя из машины, Грин ощущала, как болезненный спазм растекался по всему напрягшемуся телу. Она знала, насколько маленький процент пропавших без вести находили мертвыми, и вовсе не желала этим вечером пополнить число тех, кого так и не обнаружили.
– Иди вниз к берегу, – скомандовал бычья шея и яркие наушники. Грин покосилась на него, оставшегося сидеть в её машине, открыв дверцу и выставив наружу ноги, и очень медленно пошла в указанном направлении.
Сбоку в некотором отдалении зияли пустыми глазницами заброшенные строения, под ногами на едва различимой в высокой тонкой траве, сухо торчащей из земли ещё с прошлого лета, хрустело стекло. Берег очень плавным, длинным склоном тянулся к воде. Та, далеко отступившая в отливе, оголила вязкое темное дно. Узкая линия пляжа была каменистой, щедро усыпанной смягченными волнами отдельными кирпичами и целыми кусками кирпичных стен – будто кто-то большой рукой, как пряник, раскрошил над этим местом дом. Идти было тяжело. Приходилось переступать через большие валуны, соскальзывать с них и проваливаться в влажную трясину.
Майло Рэмси стоял в стороне, обернувшись к отхлынувшему от берега морю, опустив руки в карманы и всматриваясь в закат. Когда Грин подошла, он не обернулся, только бросил:
– Покурим?
– Я оставила сигареты в машине, – ответила Алексия, рассматривая его профиль. В привычно насупленных бровях, ровной линии носа и неравномерной тени щетины не могла различить намека на то, зачем здесь оказалась.
Рэмси подернул плечами, достал из кармана руку и протянул Грин открытую, наполовину опустевшую пачку. Она боязливо достала одну сигарету и нерешительно прокрутила между пальцев, прежде чем сунуть в рот. Никогда за три года Майло не угощал её, чаще сам брал сигареты у неё, и эта щедрость настораживала.
Тем временем Майло убрал пачку, бросил обратно в оттопырившийся карман спортивных штанов и достал оттуда зажигалку. Та коротко щелкнула кнопкой и почти неразличимо в косых рыжих лучах заметался огонек. Алексия осторожно приблизилась к сжимающему зажигалку кулаку Майло, двумя рваными вдохами подкурила и поспешила отстраниться.
– Спасибо, – сперто выдохнула она.
– Как пацан? – всё так же не оборачиваясь, поинтересовался Рэмси.
– Медленно идет на поправку.
Майло невнятно кивнул и замолчал. Неуютно поежившись – влажный вечерний воздух был прохладным – Алексия оглянулась. Место было странным, неуютным и настолько пустынным, что по песку проступившего дна в поисках пищи не вышагивали даже вездесущие чайки. На линии приплыва камни и равномерно разбросанные кирпичи покрылись зеленым мхом. Под заходящим солнцем тот источал прелый, соленый запах.
– Здесь красиво, – невнятно проговорила Грин.
– Угу, – согласился Майло, продолжая высматривать что-то вдалеке. Такое его настроение Алексию беспокоило. Отчасти потому что было ей совершенно незнакомым, а потому ещё более опасным, чем выученные повадки. И отчасти потому что вместо этого дикого каменистого пляжа ей сейчас не терпелось быть рядом с сыном. Она заставила себя спросить:
