Текст книги "Сделка (СИ)"
Автор книги: Ulla Lovisa
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Так, Перл никогда не заводила глобального разговора об Олли. Не спрашивала, каким будет их план действий или как они будут жить, если не смогут побороть болезнь, просто поддерживала действиями. И никогда не упоминала визита Майло Рэмси в их дом. Тетя не могла не понимать, что это означало, но ей хватало то ли такта, то ли испуга не произносить вслух очевидных вещей об аморальности и незаконности работы на мафию. Лишь порой она проникновенно спрашивала, всё ли в порядке после того, как становилась немым свидетелем звонков от Рэмси. И, получая утвердительный ответ, мгновенно сменяла тему.
Этим вечером она к большому облегчению Алексии не хотела знать, как всё прошло и почему ничего не получилось. Не говорила, что Алексии и не стоило об этом просить. Не упрекала.
Молча они разлили остро ударивший в нос напиток на самое дно стаканов – всего на несколько глотков, поставили между собой тарелку с неровно нарезанными ломтями сыра и соленым крекером, сели обратно за стол.
– Мы есть друг у друга, что бы ни случилось, – сказала Перл, поднимая свой стакан, и Алексия, кивнув, поддержала тост.
Какое-то время, морщась, они потягивали водку обжигающими губы и нёбо каплями, а когда внутри начало собираться и усиливаться тепло, растапливая сковавший внутренности лёд и замкнувший под морозным колпаком все эмоции, Алексия позволила себе расплакаться.
– Когда-то у нас с твоей мамой была домашняя крыса. Очень недолго, – под аккомпанемент тихих всхлипов, завела привычно Перл. Она была твердо убеждена в силе отвлечения, и на самом деле, довольно часто ей действительно удавалось успокоить Грин. В какой-то момент её внимание переставало сосредотачиваться на боли и концентрировалось на рассказе, затем поток слёз утихал, сквозь последние высыхающие капли пробивались горькие улыбки и смех, а затем приходила усталость.
Слушая – уже не впервые – о том, как бабушка испугалась того, что противная крыса испортит все её красивые кожаные туфельки, а потому несколько раз пыталась незаметно от неё избавиться и, наконец, сдала обратно в зоомагазин, доплатив продавцу, Алексия решила, что и в самом деле завтра не пойдет на работу.
Она была исправным работником по сути своей, пусть и имела склонность опаздывать, и потому что пряталась в работе от проблем. Находясь в прокуратуре, она запрещала себе думать о сыне, всецело доверяя его тете, и это помогало перевести дух. Но Перл была права. Им с Оливером – всем троим – были нужны такие же веселые воспоминания, которые позже они смогут друг другу рассказывать, утешая.
Алексия ужаснулась тем, как смиренно приняла неизбежность смерти сына, тряхнула головой и потянулась за бутылкой, решительно плеснув себе ещё. Нет, она не собиралась сдаваться. Что бы в ней ни говорило, – усталость, рассудок, жалость к себе или к Олли, алкоголь – она вопреки всему была настроена продолжать бороться.
========== Глава 3. Переменные. ==========
Ещё не рассвело, когда Майло разбудил настойчивый звонок. Нащупав телефон на полу у кровати, он, не глядя, провел пальцем по экрану и уронил трубку на ухо.
– Слушаю, – прохрипел он.
– Майло! – прозвучало оглушительно громко, перемешанное с ритмичным писком какой-то грузовой машины, долбящимся болью прямо в мозг Рэмси. – Это хана. Контейнер спиздили!
– Бля, какой контейнер?
Это должен быть какой-то прикол, за который Майло сломает сочинителю ключицу. Он не занимался никакими поставками и товарами, только гонял туда-обратно пушки, но последнюю партию для себя они купили ещё зимой, а на продажу уже давно ничего не выставляли. За ним никаких контейнеров не числилось.
– Контейнер бухла, зафрахтованного Обри Муди. Его нет в доках.
Майло перевернулся на спину, протер заспанные глаза ладонью и поднял веки. Потолок спальни едва вздернулся серым, за неплотно закрытыми шторами светлела узкая полоска неба.
– Включи фонарик и глаза и поищи тщательнее. Если я сейчас приеду, и его найду…
– Мы всё обыскали. У меня есть запись камеры с ворот – контейнер спиздили на фуре.
Майло резко сел в кровати, отчего в голове немного потемнела и поплыла картинка.
– Всю ночную смену грузчиков, водил и охранников задержать на месте. Я еду.
Сполоснув лицо холодной водой и спешно натянув то же, что вчера бросил прямо у постели, Рэмси спустился к машине. Лобовое стекло оказалось затянутым жесткой пленкой изморози, всё внутри – сиденья, руль, приборная панель – было обжигающе холодными.
С моря, грозно гудя и пригибая к земле ветки несмело оживающих после зимы кустарников, дул пронзительный ветер. Это местечко на самом берегу Майло присмотрел себе год назад, когда по делам мотался в Кросби – зажиточный пригород чуть севернее Ливерпуля. Квартирку в новострое, стоящем отшибом от полей для гольфа и просторных частных домов, выходящую окнами на зеленый гладкий берег и темные неспокойные воды, он купил сразу, как только увидел объявление о сдаче в эксплуатацию. Тут он чувствовал себя блаженно оторванным от суеты города и грязи собственной работы. Наверное, это было диким самодурством, но дома он даже ощущал себя не так, как везде – легче, здоровее, проще.
Прежде он жил в тесном таунхаусе недалеко от Энфилда, и стены в нём сжимали Майло так, что он едва мог вдохнуть. В Кросби же он теперь не мог надышаться. Иногда выходил на пробежку вдоль дикого поросшего пляжа, иногда просто долго курил на открытом балконе и не верил, что его взгляд не упирается в соседскую стенку, а теряется в стертой линии горизонта.
Впрочем, у нового места в невыгодное отличие от старого был существенный недостаток. Отсюда было далеко добираться. А потому все срочные вызовы в город оборачивались в неспокойную гонку с трафиком по влажному извилистому шоссе. Несколько раз он едва успевал сбросить скорость и вернуться через две сплошные в свою полосу, чтобы не нарваться на дорожную полицию. Сам штраф его не особо беспокоил, но чувства загнанности легавыми он терпеть не мог.
А ещё он не любил проебываться, а именно это сейчас и происходило. И надо ж было всему сложиться так, чтобы косяк случился с Обри Муди; так, чтобы Грант вставил Майло по самые гланды.
В доки он свернул спустя сорок минут после звонка. На мокром асфальте внутреннего погрузочного двора разбредшимися кучками топтались сонные работники. Несколько из них заметили его появление, снаружи глухо донеслось:
– Майло приехал!
И темные унылые фигуры побрели в его сторону.
Рэмси отчетливо помнил, хотя накануне вечером после встречи с Грантом уже ни о чем, кроме банки пива и подушки, думать не мог, что распорядился передать в доки: контейнер не должен сдвинуться с места без его личного одобрения. И когда от старшего по смене он услышал невнятный лепет о том, что у прибывшего грузовика были все заверенные бумаги, а потому он позволил контейнер забрать, его первой реакцией был истеричный смешок.
– Ты издеваешься? – спросил он у бригадира. Тот мотнул головой, и снова с ослиным упрямством повторил, что на руках были все нужные документы. Где-то на середине предложения Майло отвлеченно заметил, что уже ничего не слышал, только видел шевеление рта напротив. Злость всегда, с самого детства, просыпалась в нём одним резким оглушительным извержением. Ещё мгновенье назад он ясно осознавал, что происходило вокруг и с ним самим, а уже в следующее ощущал себя безвольным инструментом глубинной ярости. Руки наливались жаром, кулаки каменели, мозг напрочь отрубал все нервные окончания, не беспокоя Рэмси внешним шумом и болью.
Он замахнулся, когда старший по смене ещё не закончил говорить, и крайнее слово получилось спертым всхлипом, потому что Майло ударил его под дых. Бригадир по инерции согнулся, и Рэмси снова занес кулак ему в грудь, а потом вмял колено в живот и тем самым заставил старого придурка сложиться пополам. Кто-то поймал его локоть на очередном замахе и попытался оттянуть, Майло стряхнул с себя чужую руку, резко подхватил край куртки, достал из-за пояса холодящий спину ствол и одну за другой выпустил в низкое серое небо две пули. Их эхо громом покатилось между рядами контейнеров, откуда-то пугливо взмыли в воздух голуби и чайки, все оторопело замерли.
Майло обернулся, и попробовавший его остановить рабочий отпрянул. Многие из этих наёмных трудяг были непуганым дерьмом, ленивым и тупым, верящим телевизионным новостям и сериалам о полицейской справедливости. Некоторым из них было трудно всецело осознать реальные обстоятельства и принять своё место в них. Им следовало грубо напоминать правила выживания, и если это означало марать руки, то Рэмси это не останавливало.
Он повернулся обратно к пытавшемуся глотнуть воздуха бригадиру, чье лицо вздулось венами и густо покраснело, и наотмашь ударил его стволом. Литой металл глухо встретился с костью, вспаривая кожу, и провинившийся вскрикнул так истошно, что кружившие в поисках нового места птицы снова дернулись в разные стороны.
– Если я говорю, что контейнер никуда не едет без моего слова, – подхватывая бригадира за короткие волосы и дергая вверх так, чтобы стремительно сочащаяся кровью рваная рана была всем хорошо видна, проговорил Майло. – То контейнер остается на месте, даже если бумаги вам принесет сама, блядь, королева.
***
Первым делом Блэк Уилер решил навестить Чарли Стюарта, но поговорить с ним оказалось невозможным. Парень лежал в интенсивной терапии с переломом половины лицевых костей, включая челюсть, на таком количестве обезболивающих, что, имей физическую возможность говорить, едва ли смог бы произнести что-то связное. Прямо из больницы Блэк поехал в дом его матери, и та открыла дверь со скорбным выражением и неспокойно бегающим взглядом.
Блэк представился и выставил перед собой удостоверение, в которое миссис Стюарт с минуту безразлично смотрела, будто не видя. В небольшой гостиной, в которую она его провела, на диване была расстелена смятая постель; на журнальном столике, узком подоконнике и даже подлокотниках кресел выстроились батареи лекарств; в углу комнаты стоял штатив для капельниц с пустующими кольцами-держателями. Воздух был спертым и влажным.
Уилер отказался от предложенного чая, расчистил себе место в кресле и сказал прямо:
– Я не буду у Вас ничего спрашивать, миссис Стюарт. Вы расскажете только то, что посчитаете нужным. Но сначала выслушайте меня внимательно.
С собой он принес материалы по делу об убийстве, за которое Майло Рэмси лишь чудом не сел по максимуму несколько лет назад. Тогда у обвинения не оказалось неоспоримых доказательств, только косвенные улики, которые штатный адвокат Гранта Джошуа раскидал и перетер в пыль, как яичную скорлупу. И за жуткую насильственную смерть молодого парня никто не понёс наказания.
Открыв папку, Блэк достал предусмотрительно оставленное на самом верху фото с места происшествия. Вдоль колеи грузового железнодорожного перегона у порта, на замасленных и задымленных камнях между бетонных шпал лежало разрубленное колесами поезда напополам тело. Обувь и часть одежды ударом сорвало, и её позже судмедэксперты находили в нескольких десятках метров друг от друга, мягкие ткани и кости оказались перерезанными, будто масло ножом. Голова была сплошным кровавым месивом из раздробленного черепа и разодранной кожи. Опознать жертву смогли только по анализу ДНК спустя неделю после обнаружения.
Протянув снимок поморщившейся миссис Стюарт, Блэк сообщил:
– Его звали Гэри, ему едва исполнилось двадцать. Майло Рэмси избил его до смерти и бросил под поезд в 2013-м.
Миссис Стюарт, побледнев, достала из кармана своих растянутых спортивных штанов носовой платок и спешно заслонила им рот, старательно отводя взгляд.
– Не отворачивайтесь! – рявкнул Уилер, привставая и подсовывая фото ближе к ней. – Посмотрите на то, чем Вашему сыну очень посчастливилось не стать. В этот раз. А что произойдет в следующий раз?
– Уберите! – взвизгнула она, отталкивая его руку, и её прикосновение оказалось неприятно сухим, холодным. – Уберите, прошу…
– Только дьяволу и Майло Рэмси – если это не одно целое – известно, сколько трупов он после себя оставил. И молчание лишь помогает этот список увеличивать. И в нём, этом списке, место для Чарли уже отведено.
Она вздрогнула всем телом и накренилась на диване так, что Уилеру показалось, её сейчас стошнит просто на ковер или она и вовсе грохнется в обморок, но она взяла себя в руки. Уперев взгляд Блэку прямо в глаза и проглотив ком в горле, она тихо парировала:
– Если Вы так уверены, что это сделал Майло, и у Вас по этому делу вон сколько бумажек, – сжимающей носовой платок рукой она махнула на папку, – то почему он не сидит?
Уилер протяжно вздохнул и ответил:
– Потому что жертвы и ключевые свидетели молчат.
Миссис Стюарт выдержала минутную глухую паузу, а потом проговорила очень тихо, но твердо:
– Нужно выбирать правильную сторону, детектив Уилер. И я её заняла. А больше мне сказать нечего.
Блэк вовсе не рассчитывал хоть на малейший положительный сдвиг, но всё равно ощущал себя крайне паскудно, переступая порог дома номер 30. Сверившись со своими записями, он прошелся выше по Фелтуэлл-Роуд и постучался в дверь мистера, накануне давшего патрульным сведения о том, что видел Майло Рэмси. Когда Уилер попросил его это подтвердить и рассказать подробнее, щуплый мужчина беспокойно покосился по сторонам и ответил, что ничего подобного не говорил. Он, очевидно, тоже считал, что занял правильную сторону.
По-человечески Блэк их понимал: и передумавшего свидетеля, и миссис Стюарт. Сложно было переступить через страх и пойти против кого-то, кто разбирал врагов на кровавые неремонтируемые запчасти. Уилер нагло врал бы самому себе, если бы не признавал, что и сам испытывал по поводу Рэмси страх. Но он так же понимал, что это смиренное молчание, создающее благотворительную почву для безнаказанности, однажды похоронит каждого из занявших «правильную» сторону.
***
Впервые за очень долгое время Алексия позволила себе роскошь неспешного принятия ванны. Она наполнила её горячей водой доверху, развела ароматную пену, и продремала в её мягких объятиях полчаса. Она взяла с собой телефон и даже книгу, которую забросила несколько месяцев назад и уже не помнила, о чём та была. Но предпочла просто подложить под затылок моток полотенца и полежать с закрытыми глазами. Грин отталкивала от себя все мысли и концентрировалась лишь на глубине и ровности своего дыхания. Когда, выбравшись из постепенно остывшей воды, она укуталась в махровый халат, с приятным удивлением ощутила, что по-настоящему расслабилась и отдохнула.
На кухне, выпив первую чашку кофе и сопроводив её сигаретой, Алексия замесила тесто для любимых вафель Олли. И выстроила на обеденном столе ряд из меда, сиропа и джема. Забавно, что в детстве и юности она часто воображала своё будущее именно таким, которым было это утро – без спешки, без забот, за приготовлением завтрака. Семья – с заботливым мужем и замечательными детьми – была для Алексии единственной визуализацией счастья. Она не представляла себя работающей, занятой, одинокой, бездетной, упрямо самостоятельной. Ей хотелось быть покладистой женой доброго мужчины и нежной матерью двух маленьких детей. Её не беспокоили ни глобальное добро, ни её собственная самореализация – до подросткового возраста единственной целью в жизни Грин было обретение семейного счастья. Такого, которого сама она почти не знала, но которое – судя по журналам, книгам и сериалам – непременно существовало, а так, было достижимым.
Маму, к своему собственному стыду, Алексия помнила весьма смутно, хотя была уже достаточно взрослой, когда той внезапно не стало. Она очень ярко ощущала пудренно-сладкий запах, сизым облаком висевший в маминой спальне, когда она с утра делала укладку и красилась; совершенно точно различала вкус зажаренных в сладком взбитом яйце тостов; видела белые кошачьи лапки на мягких домашних тапочках и узкую жилистую стопу с красными прямоугольниками наманикюренных ногтей. Но всё остальное было затерто, затянуто пылью.
Впрочем, у неё осталось много фотографий. Большинство из них были сделаны уже во втором браке, и именно из них Алексия черпала свою веру в то, что мама какое-то время была действительно счастлива. На многих снимках с праздников или совершенно случайных бытовых кадрах она широко улыбалась, веером в уголках глаз рассыпались морщины. Красивая, с точеной фигурой, в неизменных платьях, подчеркивающих грудь и талию, с ярко подведенными губами и завитыми волосами – Роберта Грин сияла. Стояла она у зеленой живой изгороди, стеснительно отведя руки за спину и склонив голову, полулежала в объятиях второго мужа, влюбленно заглядывающего в её лицо, или подавала массивную телефонную трубку деловито нахмуренной Алексии – судя по дате на обороте фотографии, тогда шестилетней – яркий свет Роберты проступал с плоскости снимков и излучал тепло.
Себя взрослой Алексия тоже представляла именно такой: собранной и одновременно легкой, красивой, но вполне земной. Вот только в зеркале последние полтора года видела бледное, не тронутое ни косметикой, ни улыбкой изможденное лицо. Тетя Перл порой пыталась её образумить, убедить, что Оливеру нужна цветущая, бойкая мама, пробуждающая желание бороться и наслаждаться каждой маленькой победой, а не жалость. Иногда она выталкивала Алексию на прогулки, встречи с сыновьями её знакомых, в театр, просто по магазинам со шмотками. Но должного терапевтического эффекта это не имело.
– Ты была жгучей красоткой, помнишь? – с ностальгической улыбкой произносила Перл, перелистывая фотоальбом с детства Алексии в её молодость. Там, на фотографиях из частых автомобильных путешествий и пляжного отдыха в Испании с друзьями-однокурсниками, Грин и в самом деле была в самом соку. Небольшая, но упругая грудь, подтянутый бледный живот, острые плечи, покрывающиеся веснушками под солнцем, округлые бедра под тонкими бантами завязок тесных купальных трусиков. Алексии казалось, тогда у неё волосы и глаза были ярче, а осанка ровнее.
Она пользовалась популярностью среди парней и мужчин. Ей часто преграждали дорогу на улице, покупали в барах коктейли, подсаживались в кафе, подмигивали в автобусе. И, черт побери, она этим пользовалась и наслаждалась. Тогда.
А сейчас уже и не помнила, когда в последний раз была на свидании, и не особо об этом беспокоилась. Центром её вселенной был Оливер – и до болезни, и, безусловно, теперь.
Когда она вошла в его комнату, Олли уже не спал, а сидел в кровати, подмостив под спину подушку, и перелистывал иллюстрированный справочник «Столетие полета». Он поднял сосредоточенный бирюзовый взгляд над книгой и расплылся в улыбке.
– Мама! – прокричал он, отталкивая энциклопедию и вскакивая. – Мама, ты дома!
Он пробежал через комнату к ней, по инерции сильно натолкнулся, обвил руками и босыми теплыми после мягкой потели ногами наступил на холодные пальцы Алексии.
– Ты дома, мамочка, – тише повторил Оливер, зарываясь лицом в складки её халата. Она обняла его в ответ, наклонилась и уткнулась носом в затылок.
После старта первого курса химиотерапии его пшеничные волосы продержались несколько недель, а затем клочками выпали почти все за две ночи. Грин с ужасом вспоминала то утро, когда бледный, пошатывающийся на ходу Оливер вошел в её спальню и сиплым голосом попросил сбрить последние волоски. Беззащитно лысым, прячущимся от холода и чужих взглядов в шапке, Олли проходил около полугода. А затем волосы снова постепенно стали отрастать. Им не хватало былой густоты и насыщенного золотого цвета, но на ощупь были такими же мягкими и пахли так же сладко, как и первые несмелые кудри, пробившиеся спустя месяц после его рождения. Алексия каждый день жадно втягивала этот запах, а выдыхая его, уже успевала соскучиться и спешила вдохнуть вновь.
И так же неизменно каждый день – даже если он целиком состоял из капельниц и больничных палат – она старалась максимально заполнить чем-то обычным, дающим восьмилетнему Оливеру общую почву с одногодками. Когда его самочувствие позволяло, она настаивала на том, чтобы он вместе со всеми ходил в школу, вечерами делала с ним уроки, ходила с ним на спортивную площадку, на футбольные матчи любимого «Ливерпуля», на новых «Трансформеров» в кино, отпускала к друзьям на дни рождения, покупала игры на приставку. Как религию свято чтила любовь Оливера к небу и самолетам.
Едва он научился самостоятельно держать голову, разобрался с собственными пальцами и хватательным рефлексом, сумел произнести первые звуки, его увлекали большие металлические птицы. Различать их высоко в небе, неясные точки с длинным белесым реактивным следом, он смог раньше, чем полностью произносить слова. А однажды после перелета на Майорку Оливеру даже посчастливилось попасть в кабину пилотов доставившего их самолёта. Алексия не имела понятия, откуда это взялось в её сыне, но искренне радовалась тому, что всегда могла отвлечь его самолетами от боли и страха.
– Я дома, – ответила она. – Давай сегодня поедем к взлётке?
***
Майло сжимал и разжимал челюсти, неспокойно дожидаясь Гранта. В том, что боссу уже всё доложили, сомневаться не приходилось. И когда за спиной он услышал гулкие шаги, поспешил заговорить первым:
– Я всё улажу.
– Конечно, ты всё уладишь, – ядовито подтвердил Джошуа, останавливаясь за его спиной.
Рэмси ещё не пошел в школу, когда совершил свою первую кражу и встрял в серьезную потасовку. Где-то на подкорке, совершенно отдельно от его сознания существовало умение выкручиваться. То, чего Майло не хватало в росте и весе, он с лихвой компенсировал этим инстинктом и взрывным норовом.
Он знал, что облажался, он наказал непосредственного виновного, убедился, что такое больше не повторится, и теперь напряженно думал о том, как разобраться с проблемой. Поперек некоторых из решений – и его собственного горла – стояло то, что дело касалось Обри Муди, но Майло уже справлялся с ним прежде, и сейчас твердо знал, что снова справится, пусть пока и не представлял – как.
– Есть вещи, которые я могу доверить только тебе, – продолжал змеей шипеть Грант, и Рэмси казалось, что от его ртутного дыхания кожа сзади на шее воспламенялась и плавилась. – Вещи щепетильные, с которыми нужно работать тонко. Ты знаешь, почему я поручаю их тебе?
– Потому что я не подвожу Вас, босс.
– Да, сучье ты отродье. Именно. Ты не подводил меня прежде. Но теперь, кажется, начал понемногу терять хватку. Растекаться. Бабло, тачки и просторная хата расслабили тебе поводья. Я мигом устрою так, что ты вернешься на начальную позицию – голым, босым и обосранным. Хочешь?
– Нет, босс.
– Босс, – передразнил Джошуа. – Что ты вкладываешь в это слово, Майло? Уважение, обещание?
– Да, босс.
– Да?! – Взревел Грант, и под колено Рэмси прилетел сильный пинок. Он пошатнулся и легко мог бы устоять, но слишком хорошо знал слабость Гранта к тому, чтобы перед ним падали на колени, и понимал, что тот не остановится, пока этого не добьется. А потому послушно рухнул на холодный пол пустого складского ангара. Голоса и шорох их подошв катились по нему эхом.
Рука в плотной кожаной перчатке протянулась поверх плеча Майло и ухватила его за челюсть. Джошуа склонился к его уху и, брызжа острой слюной, проговорил:
– Что-то не видно уважения, паскуда. У тебя 48 часов, усёк? Чтобы к концу этих 48 часов старик Муди принес бабки, иначе мне на обед принесут твои кишки.
– Да, босс, – повторил Рэмси сухо, когда Грант дернул его башкой. А затем коленом влепил между лопаток, опрокидывая Майло навзничь. Под спешно выставленными ладонями заколола мелкая бетонная крошка, её пыльный запах пробрался в нос и отдался горьким привкусом на корне языка. Майло заставил себя оставаться на месте, пока шаги не стихли.
Угрозам Гранта Джошуа он верил. В первую очередь, потому что сам по его приказу когда-то вспаривал провинившемуся живот.
***
В обеденный перерыв Блэк вышел из главного полицейского управления. Снаружи было холодно и сыро, ветер гнал по небу густые серые тучи, те накатывались на солнце и сбегали, мешая ему как следует пригреть и не успевая пролиться дождем. Сунув руки в карманы и приподняв плечи, чтобы заслонить шею и уши коротким воротником куртки, Уилер перешел Странд и медленно побрел вдоль мутной воды доков, отражавшей темный кирпич обступивших её зданий. Ему нужно было подумать.
В небо тянулись старые, навсегда заснувшие дымовые трубы; между грубыми коробками бывших судостроительных верфей, превращенных теперь в отели, музеи и офисы, медленно крутилось колесо обозрения; на парковке шеренгой выстроились двухэтажные туристические автобусы. Недвижимая гладь Альберт-Дока зеркалом отражала парусную рыболовецкую шхуну, а над ней контрастом мягким очертаниям старины нависал черный остроугольный морской музей. Дальше по открытому течению медленно плыл массивный пароход. Каждый школьник с младых лет знал на память: Ливерпуль – самый крупный порт Англии, дом Титаника и родина Битлз.
Для Блэка Уилера Ливерпуль никогда не был родным. Его успело помотать по Англии прежде, чем он осел здесь. Но нигде он не чувствовал себя по-настоящему дома – только тут. Нигде, кроме Ливерпуля, так не пели на трибунах стадиона во время футбольных матчей, нигде не наливали такой вяжущий односолодовый, нигде, в конце концов, так не коверкали английский на свой собственный неразборчивый манер. Ливерпуль соединял в себе индустриальную застройку Манчестера, просоленную морем праздничность Блэкпула и даже монументальность американского Нью-Йорка, но улочки оставались провинциально, по-ливерпульски уютными. Блэк помнил каждый из самых маленьких закоулков своего сектора патрулирования до мельчайших деталей: магазины и заведения, их ассортименты, хозяева, посетители; канализационные люки, скверы, ямы, тесные перекрестки; адреса и имена постоянных клиентов полиции, их родственные связи, работу, психические нарушения. Уилер хранил в себе это всё неосознанно, не целенаправленно – просто это было естественной частью его самого и, конечно, города.
Блэк сам не заметил, как блуждая по кварталам портового района, чередующего стеклянные коробки новостроев с железобетоном массивных старых зданий, пришел к прокуратуре. Он остановился, запрокинул голову и посмотрел на одинаково не зашторенные, подсвеченные изнутри строгими холодными лампами окна. Обычно он не очень любил здесь бывать, потому что каждый раз ощущал себя, будто на экзамене, полностью готовым к которому себя не чувствовал. В скрипящих старым паркетом кабинетах, пахнущих пыльной бумагой и разогретой пластмассой компьютеров, в коридорах, под высокими потолками которых приглушенным бормотанием отдавались голоса, Уилеру было неуютно. Но сегодня он решил войти.
Было удивительно, как до вчерашнего дня ему не выпадало пересечься с Алексией Грин, но одновременно в этом было что-то совершенно привычное. Несколько лет они проработали тесно друг с другом, почти не пересекаясь лично, и это было нормальным порядком вещей. Сейчас он вдруг решил это исправить.
Узнав у дежурного номер кабинета, Уилер поднялся к нему, но обнаружил дверь запертой. На ней висела табличка «мисс Грин, Алексия, юрист отдела по борьбе с организованной преступностью».
Грин. Значит, не вышла замуж. Сам Блэк был женат дважды, и хотя об обеих женах ничего плохого сказать не мог – ему каким-то образом удалось разойтись с ними полюбовно – в третий раз примерять на себя обручальное кольцо не собирался. Возможно, это изменил бы ребенок, но ни в первом, ни во втором браке детей у него так и не родилось. Блэк несколько раз проверялся у врачей, и те разводили руками, уверяя, что с анализами всё в полном порядке. Наверное, говорил один из докторов, дело в нервной, напряженной, изнуряющей работе. Получалось так, что, будучи детективом, Блэк не мог зачать детей, но если бы и был на это способен, позже постоянно беспокоился бы об их безопасности. Судьба – уговаривал себя Уилер – поступила верно, не сделав его отцом. Хотя порой, всё чаще в последнее время его приминало горькое сожаление.
Грин. Он мысленно повторил её фамилию, отвернулся от двери пустого кабинета, достал телефон и набрал её номер. Но из трубки механический женский голос сообщил, что абонент находился вне зоны покрытия сети. Когда голос предложил оставить сообщение, Блэк сбросил вызов, но поразмыслив с минуту, снова набрал тот же номер. И надиктовал автоответчику:
– Привет, это Блэк Уилер. Знаешь, Алексия, я подумал – ты права. Говорить в рабочее время о нерабочем – неправильно. Как насчет встретиться не по работе в эту пятницу вечером? Или… субботу? Перезвони. Пока.
***
Алексия знала это место со школьных лет. Кто-то из её первых ухажеров привозил её на велосипеде сюда на свидания – на проселочную дорогу, проходящую по заросшему берегу Мерси вдоль огражденной сеткой взлетно-посадочной полосы международного аэропорта имени Джона Леннона. Но уже давно это место перестало ассоциироваться с юностью и первыми жадными, обильно наполненными слюной и жвачкой поцелуями. Теперь это было место исключительно Оливера и её.
Она скатывалась с дороги на поросшую травой обочину, раскладывала на капоте покрывало для пикников, расставляла на нём газировку и свертки сэндвичей, и так они с сыном могли проводить часы, наблюдая за садящимися и взлетающими пассажирскими самолетами. Алексия научилась любить порой докатывающийся до них горький запах жженой резины и оглушительный рёв разгоняющихся для стремительного разбега и прыжка в небо реактивных двигателей.
Эти моменты наедине с сыном и его мечтой Грин всегда очень ценила. Поначалу с легкой, опережающей время грустью – она понимала, что когда-то наступит момент, когда Оливер станет привозить сюда одноклассниц на свидания, а не её. Теперь с остро разламывающей ребра болью. Каждый выезд сюда мог обернуться для них самым последним проведенным вместе днём.
Если и существовал рай, и после смерти Алексия могла бы туда попасть, она надеялась, что он выглядит именно так. За молчаливым наблюдением или разговорами взахлеб о крыльях, потоках воздуха, международных правилах безопасности и особенностях разных аэропортов мира она провела бы остаток жизни, целую вечность. Но этим холодным апрельским днём Оливер довольно скоро повернулся к ней и тихо проговорил, что хочет домой.
– Тебе нехорошо? – встрепенувшись, спросила Алексия, но Олли отрицательно качнул головой и, попытавшись растянуть бледные губы в улыбке, коротко ответил:
– Просто устал.
– Я поняла. Поехали.
Дорога домой пролегала через тихий, осторожно прорастающий зеленью пригород. Здесь повсюду стояли знаки, требующие снижения скорости, предупреждающие о пешеходах, велосипедистах, играющих детях. На узкие тротуары по выходным вывозили разноцветные пластмассовые контейнеры для отсортированного мусора, широкие газоны на разделяющей полосы аллее постоянно подстригали до равномерно мягкого зеленого ковра. Семейные малолитражки медленно катились по полосам, никогда не сигналя и не моргая гневно фарами. Тут было спокойно, Алексии здесь нравилось.
