Текст книги "Сделка (СИ)"
Автор книги: Ulla Lovisa
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
========== Глава 1. Эхо прошлого. ==========
Сильнее всего Алексия Грин ненавидела в себе всё чаще настигавшую её трусость. Иногда ночью, когда мир вокруг казался особенно враждебным, сдавливающим её настолько, что ребра взрывались сотнями острых осколков и впивались в легкие, не давая ей вдохнуть, она лежала в своей комнате без сна и трусливо рассуждала над тем, что зря не прислушалась к совету тети Перл, настаивавшей на аборте.
Холодным февральским утром в 2009-м она сжимала в ладонях чашку чая, до острого жжения обжигающую кожу, и упрямо вертела головой. Алексии тогда было двадцать два, она только получила должность ассистента младшего юрисконсульта в отделе по борьбе с международными преступлениями и организованной преступностью в Ливерпульской прокуратуре. И тем утром на приеме у врача узнала, что находилась на восьмой неделе беременности.
– Ты даже не знаешь, кто отец, – со вздохом напомнила ей тогда Перл.
Долгое время Алексия искренне считала, что это неважно, но последний год ощутимо пошатнул её уверенность. Сейчас она многое отдала бы за то, чтобы знать отца Оливера. Возможно, он – в отличие от неё самой, и это растирало её сердце всмятку – подошел бы их мальчику донором. А если и нет, то был бы полезен материальной или посильной помощью.
Но правда была таковой, что Алексия смутно помнила лицо, удивительно точно помнила запах, и совершенно не помнила имени. Гарри? Барри? Берни?
Она встретила его в канун Рождества в одном из пабов приморского городка Уайтхейвен. Грин в компании ещё пятерых друзей на арендованном у соседа фургоне отправились в недельную праздничную экспедицию по северу Англии. Последний вечер их поездки выпал на Сочельник, они решили отметить его местным пивом и сытным ужином, в тесном заведении встретили компанию из четырех парней, таких же автотуристов, и вскоре оказались с ними за одним густо заставленным бокалами и тарелками столом. Они пели песни, рассказывали друг другу небылицы, спорили о футболе и премьер-министре; а когда перевалило за полночь, Алексия обнаружила себя в гостиничном номере наедине с голубоглазым парнем. В ту ночь они занимались сексом трижды, лишь в первый раз воспользовавшись презервативом. Наутро все вместе позавтракали в том же пабе, а затем разъехались: парни в сторону Шотландии, Алексия с друзьями – обратно в Ливерпуль.
У неё не осталось ни номера его телефона, ни фотографии, ни полного имени – только неприятное ощущение чего-то, тяжело тянущего внизу живота, подступающей тошноты и постоянной слабости. Эти симптомы сопровождали её несколько дней, но не наталкивали на мысли о возможной беременности, и когда на осмотре врач предложил сделать тест, Грин растерялась. А когда получила результат – оказалась повергнутой в шок.
Тетя Перл подливала ей сладкий горячий чай и разбавляла густым холодным молоком.
– Подумай о себе и об этом ребенке, – проникновенно говорила она. – Ну что ты сейчас можешь ему дать? Во что ты его оденешь, когда он родится? Что ты будешь есть, когда не сможешь продолжать работать?
Когда девять с лишним лет спустя сожаление о том, что не прислушалась, подступало жгучими слезами к векам, Алексия спешила к сыну.
Этим дождливым апрельским утром она столкнула с себя одеяло, встала с кровати и, стараясь в темноте наступать на наименее скрипучие половые доски в коридоре второго этажа, мимо спальни тети Перл прокралась в комнату сына. Штора выходящего на улицу окна была приоткрыта, и серый предрассветный свет попадал внутрь.
Две мягкие головы игрушечных драконов висели на стене над кроватью, будто трофеи сказочного охотника. Книжная полка была доверху заставлена и под ней на ковре остались лежать развернутыми две иллюстрированные энциклопедии. Под грудой одеяла едва виднелся светлый затылок. Алексия остановилась на пороге и прислушалась – то, каким будет день, определялось сонной, спокойной размеренностью его сопения.
Сегодня всё было в порядке. Привычно уронив осторожный поцелуй и не закрыв за собой двери, Грин спустилась вниз. Уже давно она перестала нуждаться в будильнике, чтобы просыпаться на работу. Ночи превратились для неё в сменяющие друг друга припадки паники и провалы в дремоту усталости, в череде которых она постоянно смотрела на часы, ожидая той отметки, за которой начиналось утро и она могла занять себя сборами.
Приняв быстрый горячий душ, Алексия укуталась в махровый халат и замотала волосы в полотенце. На кухне она включила кофеварку, подхватила с края стола пачку сигарет и, открыв стеклянную дверь на задний двор, впуская его сырой холод внутрь, закурила.
Дым остро царапнул язык и ударил спазмом в пустой желудок. Грин оглянулась на холодильник, уговаривая себя позавтракать, но волнение застряло поперек горла горькой тошнотой.
– Ты уверена, что без этого никак? – спросила, протяжно вздохнув, Перл накануне вечером, и Алексия сокрушенно кивнула.
– Мне больше неоткуда взять такую сумму.
– Мы можем продать дом.
Но Алексия лишь промолчала в ответ. Она имела достаточно бессонных ночей, чтобы по несколько раз перебрать в голове все возможные, сомнительные и невозможные варианты. Ей приходила в голову и идея с домом. Двухэтажный на три спальни, с зеленым двориком, в благополучном районе на окраине он мог потянуть на 200 тысяч фунтов. Этого бы едва хватило на лечение и реабилитацию, и добавило бы к перечню их проблем отсутствие жилища. Алексия не собиралась обрекать их с сыном и тетей на большие неприятности, чем они имели сейчас. И потому от мысли о продаже дома довольно быстро отказалась.
После тщательного взвешивания ей пришлось отказаться и от всех прочих идей – те были невыполнимыми или недостаточно эффективными даже при удачном разрешении. В какой-то момент других вариантов, кроме попросить помощи у Гранта Джошуа, у Алексии не осталось.
***
Майло сплюнул себе под ноги и скосил взгляд на открывшуюся дверь дома напротив. В подсвеченном тусклой желтой лампой коридоре мелькнула фигура и спешно шагнула обратно, закрывая дверь. Во влажной утренней тишине спящей улицы он отчетливо различил три поворота замка.
Было даже что-то тепло-ностальгическое в том, что в некоторых местах его репутация не теряла своей устрашающей силы десятилетиями. Бесконечная Фелтуэлл-Роуд, скатывающаяся с холма тесно прижавшимися друг к другу рядами домов, обступившими берегами узкую дорогу, была из тех, которые помнили его с детства.
Майло Рэмси, сколько сам себя помнил, совершенно точно ощущал границы, в пределах которых оставался в безопасности, на каком-то интуитивном уровне. Он был предоставлен самому себе лет с трёх, когда научился совершенно прочно держаться на ногах, и дверь дома маминой подружки, куда та приходила с Майло на руках за очередной дозой или с просьбой приютить на ночь, перестала закрываться. Что-то совершенно отличительное было в цвете и неравномерности асфальта, в рассохшихся оконных рамах, давно нуждающихся в покраске или вовсе замене, в редких припаркованных вдоль тротуаров машин, многим из которых уже никогда не было суждено вновь завестись и поехать. Тут было пыльно, на редких лужайках в пожелтевшей и вытоптанной траве путался мусор, сточные трубы были забиты и дождевая вода черным журчащим потоком устремлялась вдоль бордюров. На улице вроде Фелтуэлл-Роуд Майло впервые попробовал на вкус сигареты, алкоголь и кровь.
Много лет прошло, много разбитых окон заколотили деревом, много исписанных, обгорелых фасадов закрасили равномерно светлым, Майло продвинулся намного выше. Но в то же время в сути своей абсолютно всё – и сам Рэмси – осталось прежним.
Он отвернулся от закрывшейся двери, одним порывистым шагом переступил узкий тротуар к дому 30 и настойчиво постучался. Двое парней за его спиной нетерпеливо хрустели суставами, разминая руки.
Грант Джошуа среди прочих имел особый нюх на голодных к насилию и дурной власти людей. Многих из них, как и самого Рэмси, он находил ещё пацанами. И так плотно цеплял их долгами, наказаниями, давлением окружения, что те никогда не могли – даже если вдруг очень хотели – вырваться. Каждому, ответственно ведущему для банды дела, доставалась скользкая улыбка Гранта, относительное спокойствие и редкие поощрения. Каждому, кому вздумалось Гранта взъебать, доставался Майло Рэмси.
Ему потребовалось ещё несколько раз постучать, прежде чем внутри послышались шаркающие шаги и гулкий металлический перестук палочки.
– Кто там? – раздалось сонное.
– Это Майло, миссис Стюарт.
– Ах, Ма-айло…
Звякнула расстегнутая цепочка, дважды провернулся замок и дверь открылась. За ней, облокотившись на свою трость с пожелтевшей пластмассой рукояти, стояла грузная миссис Стюарт. Она коротко улыбнулась Рэмси, но, заметив ребят с ним, вмиг помрачнела.
– Ты к Чарли?
Вместо ответа он спросил:
– Он у себя наверху? – и когда миссис Стюарт нехотя кивнула, бросил поверх плеча: – Проведи её на кухню и завари ей чаю.
Узкие ступени и двери комнат на втором этаже не изменились с времен, когда и Майло, и Чарли были подростками. Мать Чарли, страдавшая от сахарного диабета, боровшаяся с лишним весом, то отвоевывая, то проигрывая килограммы десятками, почти никогда наверх не поднималась, а потому у Чарли Стюарта зависали чаще всего – тут можно было курить прямо в окно, не нужно было прятать пивные бутылки, и было где остаться переночевать.
Майло было даже как-то горестно. Не из-за подтасовок с последней партией кокса, а из-за проявленной Чарли беспечности и даже лени. Любопытно, чем он руководствовался, не сбегая из города, просто оставаясь в доме своей матери – рассчитывал на старую дружбу?
Дверь в его комнату, последнюю в коридоре, Рэмси привычно толкнул ногой, а та поддалась с трудом из-за вечного хлама на полу. Чарли спал мордой в подушку на положенном посреди комнаты матрасе. Запах был застойный и приторный, пыльно царапающий нос.
– Подъем, блядь! – объявил о своём появлении Майло и с разбега пнул матрас ногой. Чарли подскочил, споткнулся об оставленную рядом с матрасом жестянку пива, опрокинул её и сам завалился на пол. – Где бабки?
– Но ведь я отдал, Майло…
– Да, отдал, за кокс, – кивнул Рэмси и вытянул один за другим ящики комода. – А за стиральный порошок, с которым его бадяжил, не отдал.
Внутри ящиков был такой же беспорядок, как и на полу, и на старом пылящемся в углу велотренажере, и на служащем свалкой стуле. Рэмси прошелся вглубь комнаты, подталкивая ногами валяющиеся одежду, обувь, посуду и разорванные обертки.
Чарли Стюарт отполз в дальний угол, тараща ещё заспанные, но достаточно протрезвевшие глаза.
– Видишь ли, – ступая на жалостливо выстреливший пружиной, будто лопнувшей гитарной струной, матрас, сказал Майло. – Наш кокс покупают, потому что он чистый. Чище, чем у самих колумбийцев, сечешь? А если ты перетравишь нам всех клиентов, то на чем мы будем зарабатывать? Дело в репутации, Чарли. Понимаешь? В репутации Гранта.
Он охотно закивал, вжимаясь в стенку и неспокойно косясь на дверь.
– А ты смешал её с поганым стиральным порошком. И вздумал на этом подзаработать, – Майло наклонился так низко, что различил кислое дыхание друга и добавил мягче: – Так где бабки? В этой ебучей свалке? Или мне спросить у твоей мамы?
– О, нет-нет, Майло! Они там… – Чарли вскинул руку и дважды ею махнул в сторону. – Там в рюкзаке на стуле.
– Там в рюкзаке на стуле, – эхом отозвался Рэмси, коротко оглядываясь. – Поищи, – и оборачиваясь обратно к Стюарту, добавил, осклабившись: – Видишь, это было не так уж и сложно.
Испуг на лице Чарли вздернулся осторожным облегчением, и именно этот момент был особенно сладостным для Майло, чтобы впечатать в это неоднозначное выражение тяжелый удар ногой.
***
Пропуск на длинной фирменной ленте запутался со связкой ключей и смятой фольгой почти закончившейся упаковки жвачек, Алексия Грин дважды раздраженно дернула карту, но безуспешно, и была вынуждена выйти из очереди и поставить сумку на пустующую лаву для посетителей. Поток людей за её спиной, проходящий сквозь рамку металлоискателя, постоянно пополнялся спешно толкающими входную дверь. Она рисковала опоздать на утреннее совещание и оттого злилась, а чем больше злилась, тем более рваными становились её движения и тем надежнее пропуск сцеплялся с остальным в сумке.
Каким-то необъяснимым для неё способом время часто играло с ней в злую шутку – имея около трех часов на неспешные сборы она неизменно оказывалась совершенно неготовой за несколько минут до выхода. Пять миль дороги от дома до офиса Королевской прокурорской службы, занимавшей величественное железобетонное здание недалеко от Ливерпульского морского порта, из-за утренних тянучек почти по всей продолжительности пути превращались в сорок минут толкания педали тормоза.
А теперь она ещё и теряла последние минуты на борьбу за пропуск.
– Алексия? – прозвучало, отдавшись вопросительным эхом от высокого мраморного потолка, за её спиной. – Алексия Грин!
Она коротко обернулась, растягивая на губах вежливую улыбку, готовясь бросить приветствие и отвернуться, но вместо знакомого коллеги где-нибудь в очереди увидела шагающего к ней высокого мужчину с увесистой папкой в подмышке. Его голос показался ей удивительно знакомым, в то время как крупные черты лица и насыщенно карий взгляд никак в ней не откликались. Обернутый фотографией и именем от неё пропуск свисал с его шеи на черной ленте «Полиция», и Грин на мгновенье показалось, что это кто-то из детективов, ведущих закрепленные за ней дела, встречаться с которым лично ей пока не выпадало. Консультировать следователей по телефону или электронной почте было обычной практикой для неё, и рассматривая толщину принесенной им папки, она успела попрощаться с планами на спокойный обеденный перерыв.
– Это и вправду ты, – останавливаясь перед ней, широко улыбнулся полицейский. Он склонил голову набок, смерив её взглядом с ног до головы, а затем хохотнул и добавил: – Ты меня не помнишь, верно?
– Простите, я…
– Конечно не помнишь, – ответил на свой же вопрос полицейский. – Мы виделись несколько раз, но вскользь. А если так? – Он поднял руку и заслонил рот ладонью, в неё глухо проговорив: – Диспетчер, это экипаж три-ноль-два, добрый вечер. Что ночь грядущая готовит нам?
На голове фантомной сдавливающей тяжестью возникла гарнитура наушника с микрофоном, постоянно сменяющейся разбитой по цветам таблицей приоритетности вызовов заморгал экран привидевшегося ей компьютера, пальцы ощутили гладкое тепло старой клавиатуры. Ей было неполных девятнадцать и она едва закончила второй курс юридического факультета, когда поступила на службу ночным диспетчером входящих звонков на полставки в полицию Ливерпуля. А в двадцать один она перешла в небольшую команду диспетчеров контроля дежурных экипажей.
– Офицер Блэк Уилер! – удивленно вскрикнула она и, услышав собственный тонкий голос отраженным, поморщилась и добавила тише: – Уилер!
Он кивнул и сказал:
– Привет, Алексия.
Ей нередко выпадали самые тяжелые смены, на которые другие её коллеги порой предпочитали заболеть: пятничные, послематчевые, праздничные, в выходные получек. Когда Ливерпуль наполнялся безумными всякого сорта – от пьяных и обдолбанных наркотой до клинических сумасшедших – многие на линии позволяли себе крепкое словцо и грубость. Но Блэк Уилер с напарником разительно отличались тем, что всегда оставались в добром расположении духа, куда бы диспетчер Грин их ни отправляла.
Триста второй экипаж выходил на связь с приветствием, а в конце смены неизменно желал доброго утра – все чаще приятно бархатистым голосом Уилера. У них были свои внутренние шутки и ласковые клички. В некоторые ночи только триста второй, выходя в эфир, помогал Алексии бороться с сонливостью, усталостью и раздражением.
Ливерпульское полицейское управление устраивало несколько корпоративных празднований, на которых собирались многие из так или иначе работающих в структуре, и там Грин встречала патрульных офицеров, но не Блэка Уилера. А теперь была поражена тем, насколько совершенно другим она себе его представляла.
Он оказался очень высоким и крепко сбитым, с массивной линией челюсти, бледными губами и высоким лбом. Во взъерошенных русых волосах холодными нитями виднелась проступающая редкими прядями седина. Глаза были такого насыщенно карего цвета, что казались разжаренными угольками, и их взгляд оставлял физически ощутимые следы.
– Привет, – выдохнула она, когда накрывшая её с головой волна ностальгии по давно забытых ею днях отхлынула.
– Работаешь здесь?
– Да, солиситором.* А ты, – она позволила себе протянуть к нему руку и поправить пропуск лицевой стороной. – Всё ещё в полиции?
– Угу, какое-то время проработал в наркоконтроле, а сейчас перешел следователем в отдел по борьбе с организованной преступностью.
– Вот как! Случайно не на собрание к Майклу Берри?
– Именно к нему. Ты тоже?
Алексия кивнула и сообщила:
– Мы опаздываем.
Они втиснулись в очередь, миновали проверку и друг за другом, разминаясь на ступенях с привычно хаотичным утренним движением, взбежали на третий этаж. Дверь кабинета Берри в конце коридора перед собранием была традиционно открытой, и сам прокурор, одутлый мужчина средних лет с седой короткой бородой и отблескивающей холодным свечением ламп лысиной, стоял рядом с ней. Опущенные в карманы брюк руки нетерпеливо шевелились, отчего по тщательно заглаженной стрелке шла волна.
– Грин! – прикрикнул Майкл Берри, завидев Алексию. – Шевели конечностями интенсивнее. Кого ты к нам ведешь?
– Ой, ну всё ясно, – тихо буркнул себе под нос Уилер, проглатывая смешок. А подойдя к Берри, протянул ему руку и представился.
– Новый следователь в деле Джошуа? – уточнил прокурор, и Блэк уставно резко кивнул.
– Так точно, сэр.
Внутри на выставленных полукругом на некотором расстоянии от стола Майкла стульях уже расселись многие из их отдела и полиции, но несколько мест оставались пустовать, а потому дверь следом за Алексией вопреки обычаю не закрылась с хором выдохнутым несколькими голосами:
– Ну, наконец-то!
Майкл Берри был, наверное, самым дотошным из имевших на третьем, прокурорском этаже кабинеты. Он тщательно вникал во все ведомые им дела, но всё равно редко начинал без Алексии. Каким-то образом за несколько лет формальной самостоятельной практики солиситором под его крылом Грин из принеси-подай превратилась в автономного юриста, часто самостоятельно доводившего расследования до суда и порой самолично представлявшего обвинение. Среди коллег-одногодок удостоенных такого доверия она могла назвать лишь единицы.
– Слушай, – шепнул ей в ухо, подхватывая под локоть, Блэк Уилер. – Удели мне после совещания полчаса. Я угощаю.
***
Она заправила медную прядь за ухо, нахмурилась вязкой темной капле, сорвавшейся с крышки её стакана кофе и покатившейся к столу, выдернула из подставки салфетку и спешно промокнула сбежавший напиток. Бывали люди, которым года были ни по чем, и Алексия Грин принадлежала именно к ним.
В служебном коридоре их полицейского участка висела доска, призывающая быть терпеливым и благодарным к работе остальных: офицеров, хозяйственных сотрудников, обслуживающего персонала гаража и работавших в совершенно другом здании диспетчеров. Сама доска была густого синего цвета; вталкиваемые за залапанное стекло объявления печатались на обратной стороне уже прежде использованной бумаги, и текст часто проступал серыми силуэтами; работники на небольших однотипных фотографиях с засвеченными вспышкой унылыми лицами стояли на фоне темной стены. И в этой однородной мрачности только Алексия Грин отличалась яркой рыжиной своих волос.
За десять лет единственным заметным отличием была их длина – теперь они едва касались плеч. А на встречавшем и провожавшем Блэка каждую смену фото кончиков огненных кудрей не было видно.
При ближнем рассмотрении вживую на тонкой шее слева оказались две точки родинок, а в карих глазах золотисто-янтарные отблески. Маленькая и аккуратная, соединение легкой строгости и мягкой женственности. Во время заседания Уилер заметил не один любопытно брошенный взгляд в тень двух расстегнутых пуговиц белоснежной рубашки. Он и сам, хоть попросил об этой встрече исключительно по делу, теперь не мог заставить себя сместить фокус мыслей. Было что-то в её круглом личике неочевидно притягательное.
Алексия вскинула руку и сверилась с повисшими на тонкой кисти часами.
– Начинай говорить, – сказала она. – До одиннадцати мне нужно вернуться к Берри.
Имя прокурора вернуло некоторый порядок в его сознание, и чтобы сохранить его, Блэк безотчетно ухватился за свою папку, словно за якорь. Внутри неё вмещались семь лет его работы в наркоконтроле – максимально тщательно собранное досье, установленные связи, отслеженные поставки, проявленные каналы распространения. Всё, чем Уилер когда-либо занимался на должности следователя, куда перешел после четырех лет в патруле, так или иначе сосредотачивалось на Гранте Джошуа.
Было это выявление мелких дилеров и облавы на толкающие порошок заведения, отслеживание контрабандной партии электротехники из Латинской Америки, в контейнерах с которой по внутренним сведениям должны были находиться крупные свертки кокаина, или прослушивание телефонов – в фокусе внимания всегда оставалась группировка парней Джошуа.
Свой путь в правоохранительных органах ещё зеленым, страдающим максимализмом и склонным разделять мир на исключительно белое и черное, Блэк начал приблизительно в то же время, когда и Грант Джошуа начал своё наступление на Ливерпуль. Точное происхождение Гранта не было достоверно установлено даже несмотря на две его судимости и отсидки, но точно было известно, что в Ливерпуль он приехал в начале двухтысячных. Какое-то время проработал разнорабочим в грузовом порту, а потом начал заниматься выгрузкой и развозкой по стране контрабандного алкоголя, сырья и техники. На чем и был пойман.
В 2007-м он вышел из тюрьмы, отбыв незначительный срок, и снова вернулся в порт. И оттуда, с небольшой команды работяг, через которых настроил распространение контрабанды, постепенно дорос до нынешнего Гранта Джошуа – рэкетира, наркобарона, главаря головорезов. На годы службы Блэка Уилера в патруле припала жестокая борьба Джошуа с колумбийцами и представителями лондонских группировок, державших порты, заведения и транспорт. Латиносы стягивали в Ливерпуль всех разбредшихся по Европе и Королевству в частности земляков, столичные подкупали местную власть и самонадеянно полагались на сотрудничество с колумбийцами, а Джошуа сделал ставку на самых отпетых ливерпульских хулиганов и ультрас футбольных команд. И не прогадал. Очень скоро лондонцы отступили, а колумбийцы потеснились, загнанные Грантом в своеобразное гетто на севере.
Одиннадцать лет спустя имя Джошуа и слава его парней прочно ассоциировалась со всем Мерсисайдом.** Он отжал себе клубы, логистические предприятия, несколько сдающих в аренду складские помещения компаний, низкосортные гостиницы и большие участки земли в черте и за пределами города. И судя по тому, как сложно с каждым годом становилось к нему подобраться, Грант запустил свои грязные ручищи и в государственные структуры: таможню, налоговую, полицию, прокуратуру.
Уилер имел достаточно веские – чтобы в них верить, но не легитимные для каких-либо действий – подозрения считать, что в его прежнем отделе несколько вышестоящих людей были под колпаком Джошуа. И именно потому многим делам не давалось зеленого света. Устав биться головой о глухую стену, Блэк подал прошение на перевод в отдел по борьбе с организованной преступностью. И теперь хотел получить от Алексии Грин краткую сводку по погоде. У неё, работающей непосредственно под Майклом Берри, имевшим славу зубастого прокурора, способного прокусить самых толстокожих подозреваемых, адвокатов и судей, пользующегося безоблачно светлой репутацией у присяжных, должно было быть самое ясное представление о ситуации.
Блэка интересовало, кому верить, а кого избегать, на кого давить, через кого продвигать, кого остерегаться, с кем можно не заботиться о бумажках и подтирании соплей у свидетелей, а с кем следовало осторожничать. Вопросов было столько, что он едва успел бы их все произнести вслух за отведенное ему время, но совершенно нерационально Уилер начал с отвлеченного:
– Скажи сначала, как у тебя дела?
Алексия Грин вскинула на него янтарный взгляд и хмыкнула.
– Всё хорошо, спасибо, – ответила она. – Нет, правда, давай кратко и по существу.
***
От здания прокуратуры до клуба «Хибби-Джиббис» на Сил-Стрит было около мили, и находился он в направлении дома, но Алексия редко ехала туда на машине – всё чаще шла пешком. Она ощущала острую потребность собраться с мыслями перед и проветриться после, вытеснить из волос, одежды, внутренностей пропитывающий её горький дым предательского костра, на котором она сгорала каждый раз, когда ей было назначено у Майло Рэмси.
«Хибби-Джиббис» было неоднозначным заведением. Деревянный пол там часто становился липким от пролитого пива и эля, но в нижнем зале под сводчатым кирпичным потолком вживую выступали группы, во внутреннем открытом дворике устраивали дискотеки с ритмичной музыкой и лазерной подсветкой, а чай – если его кому-то приходило в голову заказывать – приносили в разномастном сервизе синего китайского фарфора. В молодости Алексии многое пришлось бы здесь по душе, но сейчас бар прочно ассоциировался исключительно с Рэмси, а потому не вызывал ничего кроме отвращения и страха.
Она предпочла бы ничего не знать о Майло Рэмси, но учитывая своё место работы, – и ведь именно из-за него её выбрали – не могла себе позволить благословенного неведения. Досье на Рэмси кровоточащим тиснением отбилось внутри её головы и не позволяло унять тревожную дрожь при каждой встрече. То было богатое арестами, недолгим тюремным заключением и снятым из-за недостатка доказательств обвинением в убийстве. Все отметки в личном деле касались преимущественно разбойных нападений, грабежей, нанесения тяжелых телесных травм и угроз. Плоскость и формальность досье создавали впечатление, что оно было составлено на кого-то размером и норовом с медведя. Но это радикально расходилось с реальностью.
Увидев Майло Рэмси вживую впервые, на короткое мгновенье замешательства Алексия приняла его за низкорослого сытого подростка с коротко подстриженными темными волосами и неравномерными клочками первой прорастающей щетины на подбородке и щеках. Впрочем он оказался приземистым и плотно сбитым мужчиной с неспокойной змеиной привычкой облизывать губы, запавшей на переносице глубокой хмурой складкой и шрамом, темным рубцом перечеркнувшим левое веко и бровь. Его глаза, видящие будто насквозь, невнятного изменчивого серо-зеленого цвета, соединяли в себе твердость стали и болотную гниль.
Их первая встреча лицом к лицу состоялась зимой 2015-го. Алексия Грин вернулась домой чуть позже обычного и первым делом заметила в начале улицы длинный синий БМВ с включенными фарами, которого прежде здесь никогда не видела. Давентри-Роуд, в доме номер 6 по которой Алексия жила вместе с сыном и тетей Перл, была тупиком. По ней не проезжали чужие машины, не проносились грузовые фургоны, не парковались незнакомцы. Асфальт на проезжей части был изрисован мелом, а на тротуарах оставались валяться никем никогда не забираемые мячи и самокаты. Дорога принадлежала детям, здесь было уютно и тихо, все шестнадцать соседствующих семей были неплохо знакомы, и с годами узнавали даже гостей друг друга. А потому присутствие прежде не появлявшейся здесь машины с включенным двигателем зацепило внимание Алексии.
Привычно снизив скорость, она прокатилась мимо БМВ, за затемненными окнами которого нельзя было рассмотреть водителя, свернула на узкую подъездную дорожку у своего дома, покосилась на БМВ сквозь зеркало заднего вида; затем вышла из машины и снова оглянулась. Синий седан с длинным, походящим на пасть крокодила капотом и холодно-белым свечением фар всё так же стоял у голой паутины осыпавшегося на зиму плюща, расползшегося по глухой стене дома перпендикулярной улицы. Грин в последний раз оглянулась уже на пороге, не испытывая по поводу этой тачки ничего определенного, и вошла в дом.
Она отперла своим ключом дверь, но за той вопреки привычке не оказалось Оливера. Он всегда – только если она не возвращалась ночью или он не лежал с простудной температурой – встречал её в прихожей, радостно вытанцовывая на месте и взахлеб рассказывая о случившемся за день.
– Олли, сынок! – позвала она негромко. В конце концов, вскоре подходило время его сна, и Алексии подумалось, что мальчишка, вымотавшись за день, уже где-то задремал. – Перл!
Но в ответ услышала бодрый голос сына. Тот зазвучал из гостиной с привычно восторженным звоном:
– Мам-мам, иди скорее сюда. Тут такая штука!
– Какая такая? – переспросила Алексия, столкнула ботинки и прошла мимо лестницы к двери в комнату.
Первой она рассмотрела Перл. Та сидела на диване, неестественно плотно прижавшись к подлокотнику, вся напряженная, с опущенными на колени руками, с пальцами до побелевших костяшек сжатыми в кулаки. Её лицо было окаменевшей острой маской какой-то сильной негативной эмоции, распознать которую Грин в то же мгновенье не смогла.
– Привет, – сказала она удивленно, когда тетя перевела на неё отрешенный взгляд, шагнула в дверь, и тогда в кресле у камина увидела гостя.
Он сидел, расслабленно раскинув ноги в пыльных грубых кроссовках по светлому ковру, а между его расставленных колен в темных потертых джинсах стоял уже переодевшийся в любимую продырявленную на локте пижаму Оливер. Он – копна русых непослушных волос, отчего-то наэлектризовавшихся и торчащих к потолку, открытое светлое лицо, пара восторженно открытых бирюзовых глаз и алый бант губ – двумя маленькими руками жадно держался за дуло нацеленного в Алексию пистолета.
Она похолодела. Всё внутри будто вмиг обледенело, обвалилось вниз и разлетелось в щепки. Грин забыла дышать.
– Мам-мам! Посмотри. Это настоящий! Похожий на мой, только настоящий, представляешь? Он такой тяжелый. Хочешь потрогать?
Он наивно попытался потянуть его на себя, но сжатый в твердой руке гостя пистолет лишь незначительно качнулся в сторону, всё так же всматриваясь своей пустой темной глазницей. Оливер озадачено выпятил нижнюю губу, хмыкнул и с показной обидой обернул голову к мужчине.
– Дай, я покажу, – требовательно заявил Оливер, и гость криво ему осклабился.
– Мама уже видела, – ответил он тихо. – Когда-то твоя мама работала в полиции, Олли. И её коллеги, патрульные офицеры, наверняка хвастались похожими.
