Текст книги "Ужасы Фобии Грин (СИ)"
Автор книги: tapatunya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
09
И так стало обидно, что она села на песок и заплакала. Нет, не заплакала даже, а беззвучно завыла, размазывая грязной рукой по лицу обильные слёзы.
Только что её вывернули наизнанку и свернули обратно.
И ничего не изменилось! Все её фобии, все до единой, остались на месте, и хищный осьминог по-прежнему сидел, притаившись, внутри.
Вокруг царила тишина.
Возле небольшой узкой речушки собрались все псевдомаги – восемнадцать и одна.
Холли всё ещё стояла между Антонио и слопом Безумой.
Оллмотт лежал на земле, и из его рта текла кровь.
Крест и слоп Безума застыли, глядя друг другу в глаза.
Лицо женщины обретало всё больше смысла. Лицо Креста – всё больше злости.
Небо не покачнулось. Земля не дрогнула. Небольшая узкая речушка не вышла из берегов.
Ни молний, ни грома.
Тишина.
Ритуал показался Фобии уж очень простым. Стоило к нему так долго готовиться?
Одновременный выплеск восемнадцати и одного магов. Свихнувшуюся энергию Оллмотт сконцентрировал прямо в проводника. Холли.
А потом… Фобия так и не поняла, что сделал Крест потом, но их троих – Холли, Безуму и Фобию – словно скрутило одной веревкой, и, когда она рассыпались на три части, всё внутри горело огнём.
Как изнасилование. Только сразу всего тела. А ещё мозга. И немножко души.
Не то что жить – умереть и то было противно в эту минуту.
Фобия с трудом добралась до реки, опустила руки в воду, ополаскивая лицо. Смывая слёзы, грязь, разочарование.
В лагере надрывалась тревожная сигнализация. Ещё бы. Такой выплеск. Но Крест запретил остальным подходить к берегу. Строго-настрого.
Сказал, что такая терапия.
Его бы самого…
При мыслях о Кресте стало совсем беспокойно. Фобия тревожно оглянулась, и как раз вовремя. Она увидела, как слоп Безума сделала шаг вперёд.
Ожидала удара. Слов каких-то. Не ожидала, что женщина вдруг крепко поцелует Креста в губы. Он тоже не ожидал, потому что не оказал сопротивления. Или наёмник не мог противиться своему господину?
Безума выпустила Креста из своих рук, и тот упал на колени, держась за грудь.
От лагеря бежала неугомонная Сения Кригг.
Бежала к Оллмотту, и шарф на ней развевался. На ней всегда что-нибудь развевалось. То шарф, то юбка, то боевое знамя любви к человечеству.
– Нянюшку Йокк, – прохрипел Крест. – Детям и Оллу.
Ему, судя по всему, требовался только гробовщик.
И вот тут всё зашевелилось. Зазвенела кандалами улетевшая к лагерю Цепь. Наверное, она подглядывала из-за деревьев. Запричитала Сения Кригг, падая рядом с Оллмоттом. Заговорили псевдомаги, многие из которых пошатывались. Кого-то начало тошнить в ближайшие кустики. Кто-то тоже опустился на траву. Холли и Антонио кинулись друг другу в объятия. Они так и не поняли, что случилось.
Никто не понял.
А Безума огляделась по сторонам, хмыкнула и пошла себе прочь, по-мужски засунув руки в карманы.
Наместник – всего лишь больная идея в теле слопа – на что окажется способен?
Крест даже не посмотрел ей вслед.
Он подошёл к Фобии и рухнул рядом. Так же, как и она недавно, стал ополаскивать лицо.
Прибежала нянюшка Йокк и другие педагоги. Немой тощий учитель Эраст и кок Боцман с явным трудом подняли огромного Оллмотта и понесли к лагерю. Сения Кригг бегала вокруг и сильно мешала. С помощью Нексов и нянюшки псевдомаги уходили тоже.
Раздался возмущённый крик Иокима Гилморта:
– Мой слоп сбежал! Сел на машину и сбежал!
Вскоре на берегу остались только Фобия с Крестом.
Прошло несколько часов, пока они смогли заговорить.
– Ты как? – спросил Крест.
– Паршиво. А вас Наместник поцеловал.
– Да. Но это не самое отвратительное, что он сделал.
– Он вернул вам сердце? Поэтому вы держались за грудь?
– Изрядно измятое, еле живое, сто восемьдесят лет проведшее в неизвестно в каком остойнике сердце. Теперь оно болит.
Фобия вдруг ощутила любопытство.
– Вы стали добрее? Чувствуете жалость? Сочувствие? Гнев?
– Ничего. Мне просто больно. Кажется, это сердце уже не способно чувствовать.
– Хотите утопимся?
Крест с сомнением посмотрел на речушку.
– Думаешь, здесь получится? Давай лучше просто искупаемся.
– Холодно.
– Не холоднее, чем внутри.
– Я же боюсь воды.
– Из тебя только что выдернули Наместника – разве тебе есть еще чего бояться? Не беси меня, Грин.
Фобия протянула ему руку и они, не снимая одежды, вошли в воду. Осьминог внутри неё что-то злобно зашипел, но щупалец выпускать не стал. Кажется, он признал Креста.
Вода была ледяной. Она сковывала движения, но и несла облегчение. Фобия с неохотой выпустила руку Креста и поплыла. Перевернулась на спину. Уставилась на небо. Вода, которую она всегда так боялась, несла исцеление.
– Он дал вам свободу? – спросила она.
– Не думаю. Он сейчас просто оглядится на этой земле, а потом призовёт меня. И это будет адом.
– Как вы вообще вляпались во всё это?
– Я расскажу тебе. Потом. Сейчас просто заткнись, ладно?
– Когда?
В лагерь возвращались бегом. Купание при таких температурах очень ускоряет движение.
Потери были незначительны. Только завхоз продолжал причитать по слопу. Кажется, он привык к нему.
Большая часть псведомагов пришла в себя уже к вечеру. Жевали на удивление вкусную кашу и испуганно переговаривались. Креста и так боялись, как огня, а после такого – подавно.
Он как закрылся в опустевшем домике Оллмотта, так и не показывался.
Его бывшее жилище обгорелым чёрным страшилищем стояло прямо в центре лагеря. Психолог тяжело болел в лазарете.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Фобия у сестры.
– Как будто через меня прогнали электрическое напряжение ядерной подстанции… Что это было, слоп возьми?
Ну уж нет. На такие вопросы пусть Крест сам отвечает.
Фобия посмотрела, как Сения Кригг взяла тарелку и пошла к лазарету. Кормить своего истинного мага.
Потом попросила у кока добавки.
Чем она хуже старой девы, хотелось бы знать?
Крест лежал, отвернувшись к стене. Услышав, как скрипнула дверь, коротко приказал:
– Вон.
– Сегодня каша не сырая и не горелая. Нормальная каша.
– Вон.
– И нечего так переживать. Подумаешь, поломанное сердце! Подумаешь, вечное рабство! Привыкать вам, что ли?
Крест перевернулся, сел.
– Грин, что тебе от меня нужно?
– А что у вас есть?
– Поломанное сердце и вечное рабство. Хочешь?
Она села рядом.
– Почему ничего не изменилось? Псевдомаги остались псевдомагами. Мир не исцелился с возвращением Наместника.
– Потому что это мощное оружие в борьбе за власть. Он будет торговаться.
– Значит, нужно помочь ему получить эту власть? И тогда люди перестанут становиться слопами?
Крест хмыкнул.
– Давай сюда свою кашу.
Она смотрела, как жадно он ест.
– Вы похожи на несвежего покойника.
– Я и есть несвежий покойник.
Отставил тарелку, улегся на спину.
– Иди.
– Пожалуйста, господин Крест. Обращайтесь ещё, господин Крест.
Фобия бесстрашно легла рядом. Свернулась калачиком под его боком. Уткнулась носом в сильное плечо. Он вздохнул. Коротко. Обречёно. Привлек её к себе.
– Что же ты творишь, Грин. Глупое, не знающий прикосновений ребенок.
– С мертвым Наместником внутри себя быстро взрослеешь. Я сейчас сама как мой осьминог – жадный и безжалостный.
Обнимавшая её рука приподняла Фобию над собой, Крест уложил её поверх себя, посмотрел в близкие глаза.
– Это потому, что мама тебе в детстве не говорила держаться подальше от подобных мне чудовищ.
– У меня вообще не было в детстве мамы.
– Что изменилось в вас после возврата сердца?
Он секунду подумал, потом ответил довольно откровенно:
– Пожалуй, я испытываю нечто, похожее на одиночество.
Его дыхание касалось губ. Тёплое. Терпкое. Он вкусно пах. Как Фобия приподнялась повыше, положила руки на полуседые виски.
– Обещайте, что не будете ругаться.
– Буду. Но завтра.
И сам поцеловал её.
Они не нравились друг другу, и чаще всего Фобия испытывала страх и ненависть, и не было никакой нежности или чего-то в этом роде. Сегодня их вытряхнули наизнанку, и они просто не придумали, как еще ощутить себя живыми. Кем-то, кто еще может принимать решения, пусть даже совершенно отстойные.
Он поцеловал её, и одновременно широкие ладони скользнули по спине, прижали к себе сильнее, спустились ниже, стискивая в кулак подол потрёпанной длинной юбки.
А она разве надеялась, что отделается одним поцелуем? Вообще ни на что не надеялась. Идиотка и есть.
Но в этом чокнутом лагере с ним одним можно было ощутить себя не беспомощной игрушкой в вихре разных энергетических потоков.
Щетина была жёсткой, и губы были жёсткими. И волосы на висках под её руками. И грудь, на которой стало вдруг так неудобно. И она замирала от своей храбрости, когда гладила его по лицу, и сама целовала в шею, и покрывала торопливыми поцелуями плечи. Майки – это так хорошо. Майки оставляют так много обнажённой кожи. Так мало. Недостаточно.
Со стоном, со всхлипом – ведь пришлось отрываться, и он вдруг стал дальше, а надо, чтобы ближе, она отстранилась, позволяя ему стянуть с себя футболку. Стало прохладно, но когда он накрыл своими широкими ладонями грудь, то горячо. Без майки лучше. Больше простора.
Он перевернул её на спину, навис сверху. Как небо. Как солнце. Как месяц. Глаза совсем потемнели. В них была ночь. И никаких звёзд. Губы сомкнуты. Такая строгость. И она потянулась к ним поцелуем, чтобы отогнать эту жёсткость. Он ответил с готовностью, даже с жадностью. Коленом раздвинул ноги. И только от этого одного движения внутри живота возникло пекло. Адовое, невыносимо горячее, тягучее пекло.
Хотелось ему объяснить – как это. Но она не знала таких слов. Поэтому просто обхватила его ногами за талию, и он вдруг посмотрел на неё – цепко, внимательно. Так, будто ночь в его зрачках стала живой.
И от этого взгляда стало совсем невыносимо. Будто мало того, что она голая, так еще и душа лишилась одёжек. Но выдержала. Не отвела глаз. Лишь только кивнула, вдруг догадавшись, какого ответа он ищет.
Ну конечно же, да. Попробуй только отодвинуться. Хотя бы на миллиметр. На секунду. На поцелуй.
Если бы она могла говорить, то обязательно рассказала бы, каково это – прикасаться к другому живому существу. Когда ты всю жизнь были лишена ласки.
Но, наверное, он знал это сам. Не зря же всё гладил её и целовал – куда попадёт – даже после того, как вошёл, и боль принесла ощущение того, что Фобия существует на самом деле. Она есть. Она настоящая. И мир разлетелся на миллиарды разноцветных осколков. И даже потом, когда первая дрожь пронзила их почти одновременно, всё никак не мог выпустить её из своих рук, словно негаданно завладел величайшим сокровищем. И была в этом какая-то отчаянность, безнадёжность, и ужас сменялся страстью, и она никогда не думала, что её тело способно ощущать столько всего сразу.
И не только оно. Что-то непонятное, но очень щемящее.
И Фобия всё целовала его туда, где пряталось его искалеченное сердце. Словно через кожу пыталась вдохнуть в него жизнь. А он рычал и поднимал её голову, ища и находя губы. И сцепившись намертво зрачками они снова соединились, не отпуская друг друга взглядами.
После ужасного дня. После ужасной жизни. И даже немножечко смерти.
Как купание в ледяной воде. Попытка выжить.
Почему именно он? Почему именно она?
Ответы они поищут потом. Если переживут эту ночь.
– И что дальше?
– В смысле? – Крест лениво пошевелился, голос звучал сонно. – Собираюсь ли я делать тебе предложение и прочий бред?
– Дурак… В смысле – что мы будем делать дальше с Наместником?
Он приподнялся на локте, вглядываясь в её лицо.
– Мы? – спросил насмешливо. – Ты, Грин, здесь совершенно не при чём.
Она смотрела в его близкое, усталое лицо и понимала, что эта случайная ночь, крохотная остановка на его длинном пути, совершенно никак не могла повлиять на дальнейшие дела и планы.
– Я останусь в лагере до тех пор, пока Наместник не призовёт меня, – Крест упал головой на подушку, зевнул. – Потом, думаю, дежурным по лагерю останется Оллмотт, он справится.
– А я?
– А тебе пора идти к себе, если не хочешь опоздать на утреннюю пробежку.
Чуть не плача, она встала, торопливо натянула юбку, поискала футболку. В дверях он её окликнул:
– Грин… Постарайся сделать так, чтобы тебя никто не увидел.
Она всё-таки заплакала. Но уже на улице.
Несмея лениво приоткрыла один глаз, услышав вошедшую соседку:
– Цепь тебя убьет.
– Ручек – нет, ножек – нет, – огрызнулась Фобия, доставая полотенце из рюкзака. – Силой своей ненависти убивать будет?
На улице светало. Если она сейчас уснёт – то совершенно точно не проснётся вовремя.
Холодный душ. Почему вода всегда холодная? Почему вокруг всегда так холодно?
На пробежку она всё-таки опоздала. Но не потому, что проспала, а из-за Антонио. Он перехватил её у сарая с коровой Киской (утреннюю дойку никто не отменял).
– Давай помогу ведро донести до кухни, – сказал хмуро.
Фобия поставила его на землю и отошла. Ровно на метр. Антонио вздохнул и взялся за ручку.
– Я хотел сказать, что тот поцелуй… Он очень важен для меня.
– Мы чуть весь лагерь не разнесли.
– Бывает… Фобия, может нам постепенно привыкать друг к другу? По миллиметру в день? Это ничего, что долго и сложно. Я могу.
– А я?
Он посмотрел недоумённо. Вроде сама с поцелуями бросалась.
В молчании дошли до кока Боцмана, отдали ему молоко. Отправились на плац.
– Антонио, Нэна тебя любит.
– Да знаю я… Ты думаешь, я боюсь? Просто… Меня тянет к тебе, Фоб.
Всех нас куда-то тянет. Как правило, не туда.
Она остановилась. Подумала о том, что расклад – как во всех сентиментальных романах, жадно прочитанных от скуки. Плохой мужчина – хороший мальчик. Первому не нужна, второй не нужен ей. Банально до смеха.
Видимо, давно сдерживаемая истерика, наконец, подоспела.
Фобия засмеялась и не могла остановиться. Даже ухватилась рукой за стену чьего-то домика, так весело ей было.
– Прости, – с трудом сказала она обиженному Антонио. – Давай попробуем для начала уцелеть в этом лагере.
– Да, – он скривился. – Это точно. Что вот вчера случилось?
– Может, Крест объяснит?
– Он объяснит… и ещё раз объяснит, сам не рад останешься.
– Ну или Оллмотт.
– Представляю. «Было. Прошло. Хорошо».
Теперь и Антонио посмеивался.
К плацу пришли, улыбаясь.
Напрасно.
Крест вообще не любил опоздавших. А улыбающихся опоздавших – тем более.
– Грин! Варна!
Дежурный по лагерю спрыгнул с высокого верстака, на котором Иоким Гилморт любил заниматься столярными работами. Глумливо поклонился – низко, до земли.
– Спасибо, что соизволили! Осчастливили…
– Ещё дополнительных пять кругов? – спросил Антонио опасливо.
Крест посмотрел на него презрительно.
– Неа. Не угадал. Плюс пять кругов за недогадливость… А за опоздание – расчистите сегодня то, что осталось от моего домика. Чтобы к вечеру была красота и чистота.
Ну ладно хоть так. Не самое неприятное наказание. Могло бы быть хуже.
Это она погорячилась с такими выводами. Проклевала носом занятия, обедать даже не пошла. Казалось, что если съесть хоть что-нибудь, то заснёшь на сытый желудок хоть стоя, хоть сидя.
Разобрать небольшой домик – ерунда. А вот таскать обгоревшие доски за территорию лагеря – непосильный труд. Вездесущая зола быстро закоптила лёгкие, руки моментально покрылись волдырями и ссадинами. И Фобия, и Антонио уже через несколько часов работы выглядели, как два оборванца – перемазанные золой, вспотевшие, волосы липли к голове. Ужас.
Впрочем, внешность беспокоила Фобию меньше всего. Они даже подшучивали друг над другом. Поначалу. Пока силы были.
Когда дотащили последнюю длинную деревяшку (вдвоём, она за один конец, он за другой) на то место, что служило лагерю свалкой – уже стемнело. Без сил повалились на землю прямо там, возле овражка.
– Надо будет подмести ещё, – безрадостно сказала Фобия.
– Ты иди. Я сам, – рыцарски предложил Антонио.
Предложение было заманчивое. Очень.
Но, как ни устала Фобия, возвращаться в их домик с Несмеей не хотелось. Знала – стоит голове прикоснуться к подушке, так навалится страшное одиночество. Теперь Фобия знала два вида одиночества – до вчерашней ночи и после. Первое было невыносимо. Последнее – смертельно.
Полежали, глядя на звезды. Поделились наболевшим:
– Смотри, какой волдырь вскочил!
– А у меня тут – нога опухла. Уронила бревно на щиколотку.
– Синеет.
Кряхтя и постанывая, и всё-таки хихикая над этим, побрели к лагерю.
– Если бы меня видел сейчас папа!
– Если бы я видела сейчас папу…
– Мой бы сказал: «Сын! Ты даже в комнате был не в состоянии прибраться».
– А я бы сказала: «Отец! Я даже в комнате никогда не могла прибраться.»
– Потому что у тебя не было комнаты!
Почему-то это тоже показалось смешным, и они опять захохотали. Видимо, свихнулись где-то там, между тем, как выносили кровать и обломки шкафа.
Крест наворачивал круги на расчищенном пятачке.
– Мало того, что не уложились вовремя, так ещё и гогочете во всё горло после отбоя. Нормальные люди уже спят, между прочим.
– Простите! Мы сейчас тихонечко подметём только, – сказал Антонио, сгоняя улыбку.
– И так же тихонечко ляжем и помрём на пепелище, – прошептала Фобия.
– Не обращайте на нас внимания, – продолжил Антонио.
– Вороны знают свое дело! К утру от наших тел ничего не останется.
Крест смотрел на них странно.
Убьёт? Заставит бежать? Шить ему новые штаны? Заплетать триста пятьдесят косичек на хвосте коровы?
– Ох! Киска! Она же не доенная, – спохватилась Фобия. – Антонио!
– Ковыляй уже, – добродушно отозвался он.
Торопясь, а оттого сильнее хромая, Фобия пошла к сараю.
Киска встретила её обиженным мычанием.
– Сейчас, моя ласточка, – виновато проговорила Фобия, тщательно моя руки.
Доила и плакала – от боли в израненных ладонях. Киска тоже недовольно подрагивала носом. Видимо, ей не нравились прикосновения Фобии. В качестве извинения она обильно смазала вымя мазью. Утреннее молоко будет пахнуть вазелином.
Так им всем и надо.
Кок Боцман встретил её хмуро.
– Ты сегодня позже обычного.
– Ну да. Заигралась в карты с друзьями.
– Ужинать будешь?
Она только часто закивала, вдруг ощутив сильный голод.
Кок уселся напротив, глядя, как Фобия торопливо жует.
– А вот у меня на корабле старпом был, – сказал он задумчиво. – Так он в особо сильный шторм, да если напьется, как и ты враскорячку ходил…
– Ногу ушибла.
– В лазарете нет никого. Оллмотта Сения Кригг забрала. У меня жена была в Старопримске… С виду такая же – пальцем перешибёшь. А на деле – огонь.
Это Сения Кригг огонь? Фобия вспомнила, как та решительно неслась к ним на берег вчера.
Ну да. Огонь.
– Так пройдет.
– Силой ведь притащу к нянюшке Йокк.
– А я вашу энергию в чёрные дыры отправлю.
Кок очень необидно засмеялся.
– У тебя вон ложка из рук падает. А всё туда же!
Делать было нечего. Пришлось тащить свою тушку в лазарет.
Хорошие существа – нянюшки. Попади к ним только в руки.
Фобия блаженно жмурилась, когда целительница хлопотала вокруг неё, смывала грязь, обрабатывала болячки, натирала пахучей мазью опухшую щиколотку. Наверное, дети себя так каждый день чувствовали. Нормальные дети. В безопасности и уюте.
Ещё бы смазать чем-нибудь больное сердце.
Резь в груди была неимоверной. Может, повезло, и случился инфаркт? Глядишь, к утру и гробик Иоким Гилморт сколотит. Он это дело любит – колотить.
– Можно мне каких-нибудь капель… От сердца?
Нянюшка Йокк погладила пациентку по волосам.
– Существовали бы такие, детка. Снотворного вот могу дать.
– Обезболивающего…
Но Фобия уже и без всякого снотворного падала в сон, как в тёмную яму.
10
А потому что нельзя недооценивать ревнивых женщин. Пусть даже и мёртвых.
Ничто не предвещало беды.
Был вечер, и погода была на удивления мягкой, тёплой.
Фобия и Несмея рыбачили с Эрастом Лемом, болтая о том о сём.
– У нас под водой был обычай – как только приятный утопленник попадал, кто первый его оживит – тот и вада, – говорила бывшая русалка. – Понятно, что навсегда мы его оживить не могли, так, поиграть только.
– А я очень радовалась, когда на ужин яблочное суфле приносили…
Все трое одновременно вздохнули, вспоминая вкус яблочного суфле.
– Клюёт! – завопила Несмея так громко, что Эраст посмотрел на неё с глубоким осуждением. Потому что если и клевало – то от такого крика сразу бросило это делать.
Фобия встала на самом краю, вглядываясь в поплавок.
Это было единственным местом, где река хоть немного становилась глубокой. Ну да, нужно было отойти подальше от лагеря. Зато хоть рыба встречалась. Редко, конечно.
Фобия не сразу поняла, почему её пронзил такой неприятный, смрадный холод. Тюремный призрак Цепь вонзилась в её тело и теперь раскачивалась в нем, истошно завывая что-то. И Фобия, не удержавшись на краю, скатилась в воду.
Страх воды вчера остался в прошлом, а вот плавать ей негде было научиться. Даже под водой Цепь барахталась вокруг, не давай собраться, сгруппироваться, попробовать выплыть. К тому же Фобия сильно приложилась головой о какую-то корягу.
Быстрой огромной рыбой мелькнула рядом Несмея. Ухватила за волосы, потащила на поверхность.
На берег вынесла, практически, на руках.
Выкашливая воду и рвоту, Фобия стояла на коленях. Цепь хохотала рядом.
– Дура, – сказала ей Фобия.
Из раны на голове капала кровь.
Эраст бросил Несмее свой пиджак, и та укутала пострадавшую.
Нянюшка Йокк встретила Фобию как родную.
Голова перевязана, нога в тугой повязке. Хорошо хоть Киску успела подоить до рыбалки.
Красота-то какая.
– Грин, ты специально это делаешь? – злобно спросил Крест, появляясь на пороге.
Неудивительно, позорное возвращение в лагерь не видел только ленивый.
– Да, конечно, – ответила Фобия. – Бьюсь разными частями тела обо что ни попадя.
– Я заберу её, – сказал Крест нянюшке. – Надо думать, тебе надоела эта заноза за два дня.
– Снотворное захвати, – засуетилась старушка. – Девочка кричит по ночам.
– Обойдётся, – раздражённо отмахнулся Крест, приглядываясь к Фобии – как бы её ухватить, чтобы больные конечности не задеть.
– Я сама, – гордо ответила она, вставая.
А так хотелось к нему на руки. Прижаться в твёрдой груди. Почувствовать себя маленькой.
Но сердце уже радостно пело в груди, адреналин позволял ощутить себя всемогущей.
– Вперёд, – скомандовал Крест.
Лагерь спал, а домик Оллмотта стоял всего в нескольких метрах от лазарета.
Сам психолог, судя по всему, прочно обосновался у Сении Кригг. Везёт же людям. Не прячутся по углам.
Крест налетел на неё, не успела дверь закрыться. Всё-таки подхватил на руки – видимо, тоже хотел ощутить её вес, почувствовать её всю – с больной головы до ног – в своей власти. Она радостно обвила руками его шею, застыла, вдыхая знакомый запах.
Он сел на кровать, не разжимая объятий. Помолчали какое-то время, наслаждаясь близостью друг друга.
Предчувствие скорой беды, скорой разлуки отступило назад.
Она понимала, почему вчера он так упорно дистанцировался от неё. И понимала, почему пришёл сегодня.
Кончился запас кислорода.
Было бы у них время – было бы всё по-другому. Но Наместник мог вернуться когда угодно, вот даже в эту секунду, и времени не было.
А от таких подарков судьбы не отказываются.
Умирающий от голода человек не сможет воздержаться от предложенной еды. Даже если точно знает, что она отравлена.
Всё равно умирать.
А так умирать задорнее.
– Расскажи.
– Расскажу.
Прислонился спиной к стене, поудобнее перехватил её в своих руках.
– Что ты хочешь знать?
– Сколько тебе было лет, когда ты присягнул?
– Восемнадцать.
– Зачем?
– За 385 лет мир настолько изменился, что я даже не знаю, как найти слова, Грин. Тогда были касты. Вся страна делилась. Каста торговцев, каста воинов, каста лучезарных… Невозможно было перейти из одной касты в другую. Если воины – значит и отец твой воин, и сыновья ими будут.
– А ты?
– А я был рабом.
Она потрогала страшный застарелый ожог на шее.
– Да. Там было клеймо. Я выжег его и сбежал от хозяина. Мне было пятнадцать. Я слышал о Наместнике. Он обещал равенство. Я искал его два года. Побирался. Прятался. Хватался за любую работу. Бродил по стране. И ещё год я служил ему, прежде, чем он принял мою присягу.
– Убивал?
– Всё делал. Я только одного не учёл. Что из касты рабов был выход на тот свет, а из службы Наместнику – не было.
– Даже смерть не доступна?
– Даже она.
– А ещё раз убежать ты не можешь?
Он хмыкнул. Поправил повязку на голове.
– Болит?
– Уже нет.
– Моя верность Наместнику… Это не клеймо на шее. Не выжжешь. Это внутри меня. Это то, чему я не могу сопротивляться. Безусловная, абсолютная покорность, Грин.
– Мне кажется, что вот сейчас ты бунтуешь.
– Да… Но если он прикажет убить тебя – я это сделаю. Не смогу сопротивляться приказу.
Она содрогнулась.
– Зачем ты это говоришь?
– Чтобы ты поняла. Чтобы не надеялась.
Она засмеялась:
– Разве надежда для таких, как я? Трусость – моя натура. У людей причины для выплесков, как причины. А у меня – антилопы. Мы оба с тобой заложники. Я у своих фобий, ты у своего Наместника. Не принадлежим себе.
– Ты вырвешься. Ты уже почти. Оллмотт присмотрит, и однажды твой осьминог станет покорной собакой, которая будет тебя защищать. Я вижу о чем говорю, Грин, ты выросла в таком ужасе, что станешь отличным бойцом.
– Но тебя уже не будет рядом.
– Точно.
– А если я не хочу быть бойцом?
Но он помотал головой. Зажмурился даже.
– Не думаю, что хоть у кого-то из этого лагеря остался выбор. Каждого из вас Оллмотт отбирал лично и на каждого из вас у него свои планы.
– Какие?
Крест лишь вздохнул.
И так почти невозможно. Почти. А если начать думать о перспективах – так и вовсе рехнёшься.
– Ты любил когда-нибудь?
Он изумлённо посмотрел на неё. «Какие глупости в твоей голове», – говорил этот взгляд.
И правда. Когда ему. Всё служба да служба.
И она, усугубляя эту невозможность, вгоняя её самым остриём в душу, потянулась к нему с поцелуем.
Ну и что такого, если без него у неё предынфарктное состояние? Что боль в груди ощущается на физическом уровне?
– А если убить Наместника?
– Что?
– Не как в прошлый раз… А насовсем? Почему он тогда не до конца умер?
– Потому что у него было моё живое сердце.
– Не отдавай ему больше.
Он засмеялся.
– Теперь у него живое тело, лишенное души. Впрочем, она ему все равно без надобности. Глупо убивать того, кто может воссоединить магию, правда? Вся эта история со слопами – чистое безумие.
– Я буду беречь себя, когда ты уйдешь, – решила Фобия, осторожно усаживаясь на нём верхом. Всё везде болело, вот засада. Обхватила руками небритые щёки. Губы Креста дрогнули и выдали совсем уж несусветную глупость:
– Варна. Он липнет к тебе, он из хорошей семьи. Воспользуйся им.
Чтобы заглушить эту чушь, Фобия принялась торопливо целовать Креста – лицо, страшный шрам на шее, седые виски.
Ему почти четыреста лет. Это как целовать вечность. Если задуматься – целая пропасть лежала между ними. Десятки, сотни, тысячи пропастей.
Никаких пересекающихся судеб. Короткая встреча.
Сколько они унесут с собой?
Крест уже не думал о прошлом или будущем. Он уже горел в этом настоящем, срывая с неё одежду, раздеваясь сам.
Какая разница, что там было, или что будет.
Вот же оно – настоящее. Вздрагивает, жарко прижимается, тянет за волосы, подставляет плечи под поцелуи, распоряжается его руками, как хочет.
И даже кусается.
Кто же мог предсказать ему такую вот Фобию Грин? Знал бы – ждал бы. Много-много лет в тюрьме ждал такой мимолетной встречи. Было бы проще. Было бы легче. Был бы смысл.
Даже в этих двух ночах было больше смысла, чем в нескольких столетиях.
Смысл уже почти рычал, трясущимися руками расстёгивая ремень на его штанах.
Вот как оно бывает. Живёшь себе-не живёшь. Вроде как труп. Вроде как давно уже. И полностью уверен, что никому и никогда. Такой вот – искалеченный. Такой вот – не умеющий. Без внутреннего света. Без нежности. Без всех этих составляющих, что делают человека человеком. А юная, несмышлёная, страстная девочка плачет от счастья, когда ты касаешься языком ложбинки у неё на шее.
Незаслуженная награда. Но скорее всего – наказание. И эти пальцы в его волосах, и тихий, невнятный шёпот, и эта готовность, с которой она принимает его, подстёгивает его, нахально задаёт темп.
Девчонка.
Наместник вернулся через неделю. Фобия и Нэна шли к лагерю от душевых, неся с собой постиранное белье.
– Представляешь, Сения Кригг и Оллмотт. Я, как увидела их, так и умерла на месте. Старики-то ещё помнят, что такое поцелуи, – болтала Нэна. – Этому Оллмотту миллион лет, наверное.
– Да не так уж и много.
– Да он с Крестом в тюрьме сидел… Ох, а если и Крест заведет себе подружку? Ужас-то…
– Хватит с него Цепи.
– И то верно…
В лагере остро пахло лимонами. Иоким Гилморт вчера привез несколько ящиков, и Крест заставлял воспитанников и педагогов жевать кислые дольки. Очень уж похолодало, и все чаще в лазарет нянюшки Йокк приходили пациенты с красными носами и гулким кашлем.
Фобия услышала звук работающего мотора тогда, когда развешивала простыни.
Позабытый звук – машины здесь не ездили. Гилморт иногда ездил в город. Вот и всё.
Рука так сильно стиснула ткань, что простынь соскользнула с верёвки, когда в центр лагеря влетел джип. Из него выпрыгнула вдруг ставшая очень резвой слоп Безума, с любопытством повертела головой. Крест отошёл от Оллмотта, с которым разговаривал, приблизился к Безуме. Она что-то негромко и быстро сказала ему, и наёмник кивнул, сел за руль. Слоп вальяжно развалилась на заднем сидении. Джип скрылся за деревьями. С заунывным визгом за ними полетела Цепь. Наместник, наёмник, призрак. Троица мертвецов.
Всё.
Он даже не оглянулся. Не поискал её глазами. Не попробовал помедлить.
Фобия подняла с земли упавшую простынь. Начала медленно отряхивать её от грязи.
Лагерь потрясённо молчал.
Все думали о Безуме и о переменах, приключившихся с ней.
Неужели это лечится?
– Да перестань ты грязь размазывать, – очнулась Нэна. – Это надо стирать заново.
И Фобия покорно выпустила из рук простынь, отчего та снова шлёпнулась на землю.
– Эй… Ты сама стала слопом, что ли? – удивилась Нэна.
Оллмотт ударил по ржавой железяке, висевшей в центре лагеря.
Общий сбор.
На плацу было особенно ветрено и неприятно.
Псевдомаги стояли, подрагивая. Оллмотт прокашлялся:
– Вещи. Только необходимые. Уезжаем через час.
И собрался уходить. Однако, его остановили недоумённые голоса:
– Мы уезжаем?
– Куда?
– Зачем?
– А Киска? – громко спросила Фобия. Её очень сильно волновало сейчас, что будет с коровой Киской.
Психолог посмотрел с растерянностью. Кажется, он ожидал, что все молча послушаются.
– Некс! – позвал негромко.
Ола и Епсин Нексы в жизни лагеря почти не участвовали. Жили в каком-то собственном измерении, и, как только заканчивались их уроки, ученики тут же забывали о них. Поэтому появление рядом с Оллмоттом Епсин Некса удивило аудиторию.
– Объясни, – велел Оллмотт.
Некс посмотрел на псевдомагов, широко улыбнулся. Забрался, как это обычно делал Крест, на верстак, скрестил ноги.
