Текст книги "Борьба за господство (СИ)"
Автор книги: Strelok
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
– То есть я – ключ, который может переписать все.
– Да, -сказал Исаев. – И таких ключей на планете, может быть от силы несколько десятков, в лучшем случае сотни.
Он повернулся к Вадиму.
– Ты понимаешь, какой властью обладаешь?
– Угу.
– Теперь о сверхпрыгунах. Мы их классифицируем как альфа-предаторных форм. По сути, это продукт ульев второго поколения – специализированный хищник, выращенный для координации и управления роем. У обычных прыгунов имеются лишь зачатки когнитивных функций. Они умны по-своему: могут координировать атаки, имитировать звуки, устраивать засады. Но это уровень стаи волков, не более. Дружок – совсем другое.
– Я и сам заметил.
– Его нейронная активность уже выходит за рамки всех моделей. У него формируются новые зоны ассоциативной коры, нехарактерные даже для людей. Мы проверяли, его когнитивный потенциал растет с каждым днем.
Исаев сделал паузу, потом произнес:
– Это опять твое влияние, Вадим.
Вадим прищурился.
– Разве? Я думал, что лишь раскрыл в нем то, что было, просто задал вектор развития.
– Ты, как альфа, задаешь матрицу. Твое бессознательное, твой транцептор. Когда ты впервые «„принял“» Дружка не как зверя, а как соратника, вирус уловил это. ТКТ резонировал и перестроил его мозг под твои ожидания – так же, как с Настей, только в более радикальной форме. Мы думали, что это ограничено людьми. Что вирус может лишь немного «„подправить“» когнитивные функции у зараженных. Но Дружок – доказательство обратного. Интеллектом он давно оставил позади девяносто процентов людей.
Вадим нахмурился.
– И что будет дальше?
Исаев посмотрел на него долгим взглядом:
– Если тенденция сохранится, он превзойдет меня. Возможно, нас обоих. Понимаешь, Вадим, мы сталкиваемся с чем-то новым. Это не просто сверххищник. Это существо, которое в буквальном смысле эволюционирует на глазах, ускоренно, под влиянием твоего транцептора. Он станет сверхальфой с потенциалом, который мы не можем предсказать. Вирус, похоже, пробует создать нечто новое…
– Тогда объясни другое, – Вадим скрестил руки на груди. – Улей способен клепать сколько угодно мутантов. Но почему он может создать альфу-суперпрыгуна, но не может альфу-человека? Даже если скопировать меня? Странник, Защитник, Вестник – они похожи, но это все равно субальфы.
– Теоретически, если улей копирует геном альфы, должен получиться еще один альфа. Но на практике выходит максимум субальфа.
Пощелкав мышью, Исаев вывел на экран два графика нейронной активности.
– Вот сравнение. Слева твой профиль. Специфический паттерн в ТКТ. Справа у Вестника. Вроде бы совпадение до девяноста восьми процентов, но ключевые колебания отсутствуют.
– Почему? -нахмурился Вадим.
– Потому что альфу нельзя «„собрать“» механически по запросу. Вирус может воспроизвести геном, может воспроизвести морфологию. Но ТКТ не просто биология. Он формируется в процессе становления личности, психики, опыта. Это уникальная комбинация, которую невозможно клонировать в улье.
Исаев говорил медленно, подбирая слова:
– Странник, Защитник и Вестник получили часть твоего кода. Но у них нет того же резонанса. Они не излучают сигналы, которые производишь ты. В их мозгу нет фундамента, на котором строится поле альфы. Мы подозреваем, что альфой становится только тот, в ком вирус находит подходящую личность – психическую структуру, к которой можно «„прикрутить“» ТКТ.
Вадим сжал челюсти.
– То есть даже если улей клонирует меня тысячу раз, ни один из них не станет мной?
– Верно. Они будут сильными, быстрыми, умными в пределах нормы, но не настоящими альфами. В лучшем случае – субальфами, способными работать с библиотекой улья. Но у них нет той искры. Это важнейший предел. Вирус не может тиражировать альф бесконечно. Они редки, как узловые точки сети. Может быть, это встроенное ограничение, чтобы система не рухнула от внутренней конкуренции.
Вадим смотрел в сторону бокса, где Скрипач, прикованный к кушетке, снова дергал головой, будто пытаясь услышать их разговор.
– Выходит, -тихо сказал он. – Мы слишком уникальны.
– Да, -кивнул Исаев. – И это и благо, и проклятие.
– А как вообще улей решает, когда выпускать на свет сверхпрыгунов-альф? Это же явно не случайность.
Исаев кивнул, будто ждал этого вопроса.
– Мы тоже ломали голову над этим. И вот что удалось выяснить. Появление таких форм напрямую зависит от плотности вирусной биомассы. Когда численность обычных зараженных достигает определенного порога, а улей накапливает достаточно ткани и энергии, запускается процесс отбора. Внутри массы коконов начинают формироваться кандидаты. Чаще всего они превращаются в стандартных прыгунов, но иногда, при критической концентрации, вирус «„решает“» рискнуть и создать альфу нового типа.
– То есть это зависит от числа зомби в округе? -уточнил Вадим.
– Именно. Чем больше сырья, тем выше шанс, что улей попробует вывести что-то уникальное. Мы заметили закономерность: в районах, где плотность зараженных превышала условный предел, рано или поздно появлялся сверхпрыгун. Странник говорил, что в Петрозаводске за четыре месяца прикончили двоих таких до момента созревания… В случае с Дружком это совпало с несколькими факторами: высокая численность зараженных в округе, наличие сильного улья, достаточный запас органики. И плюс, твое присутствие. ТКТ альфы действует как катализатор, повышает вероятность рождения особей с нестандартной архитектурой.
Вадим сжал губы.
– То есть если бы меня там не было, он все равно появился бы?
– Возможно, -ответил Исаев. – Но не в такой форме. Без твоего влияния он был бы просто еще одним хищником, умным животным уровня примата. Твое бессознательное подтолкнуло вирус к созданию новой когнитивной модели.
Исаев сделал паузу, потом добавил:
– Можно сказать, что ульи чувствуют потребность. Если зараженных слишком много, обычные формы перестают быть эффективными, нужны управляемые хищники, координирующие охоту. Тогда рождаются прыгуны. А если давления среды еще выше, появляются сверхпрыгуны, потенциальные альфы. Это своего рода механизм эволюционного скачка.
Вадим кивнул медленно, осознавая услышанное.
– Значит, каждый такой, как Дружок, это ответ вируса на перенасыщение?
– Ответ системы на кризис. И чем больше кризис, тем выше вероятность рождения чего-то вроде него… Знаешь, Вадим… Мы тут ломаем головы, называем это вирусом, биоконструктором, эволюционным инструментом. Но мне кажется, мы уже перешли рубеж, где старые термины не работают.
Вадим нахмурился.
– Что за рубеж?
Исаев чуть кивнул в его сторону.
– Появление разумных альф. Пока альфами становились суперпрыгуны с зачатками разума, вирус оставался в границах своего алгоритма. Да, он создавал хищников, выводил новые формы, запускал ульи. Но все это было биологическим автоматизмом. Как у муравьев или термитов – сложная система, но без осознания. Когда появился ты или Скрипач, все изменилось. Вирус впервые получил носителя, который не просто исполняет программу, а понимает ее. Более того, способен сознательно направлять процесс. Это точка биологической сингулярности. Раньше Хронофаг просто пробовал варианты, стихийно. Теперь у него есть проводники – такие, как ты. Альфы-люди. С вашим сознанием, логикой, волей. Вирусная экосистема впервые получила возможность осознавать и корректировать собственный рост. История больше не принадлежит природе. Она принадлежит вам. Все, что дальше, будет зависеть от выбора разумных альф.
– А если мы с тобой ошибаемся? -возразил Вадим. – Что если люди-альфы – всего лишь статистическая аномалия? Отклонение, случайный сбой в большой системе? А настоящий результат не мы, а то, что строит вирус сам.
Исаев прищурился.
– О чем ты, ваше высочество?
– Я говорю про ульи. Несколько раз проверял подземелья. С каждым месяцем они разрастаются, но дело не только в этом. Там появляются новые формы организмов, которых никто раньше не видел. Сами ульи начинают излучать сигналы, и они уже отличаются от привычных. Более сложные, многослойные.
Исаев нахмурился, его пальцы застучали по столешнице.
– Ты хочешь сказать… что ульи эволюционируют сами по себе?
– Именно, может, вирус и не рассчитывал на таких, как я. Может, мы всего лишь побочный продукт. А реальная цель – построить новый сверхразум. Не человека-альфу, а улей-альфу.
Он сделал паузу, прислушиваясь к собственным мыслям, и добавил:
– Иногда, когда я рядом с этими массивами плоти, у меня ощущение… будто они думают. Не так, как мы. Но в них что-то зарождается.
Исаев медленно опустился на стул.
– Мы… рассматривали такую возможность. Но пока нет доказательств.
– Доказательства? – Вадим усмехнулся. – А эти новые формы? А эти сигналы? Ты сам говорил, что мы фиксируем их, но не можем расшифровать.
– Послушай. Я не отрицаю твоих наблюдений. Ульи действительно усложняются, но это еще не значит, что там рождается разум.
– А что же тогда?
– Все та же эволюция. Хронофаг – катализатор. Он дал экосистеме скачок на десятки миллионов лет вперед, но он сам по себе не разумен. У него нет цели, кроме одной – эволюционировать. А эволюция слепа. В ней нет плана, нет предвидения. Есть только случайность, давление среды, смена условий. Прыгуны и сверхпрыгуны появились не потому, что кто-то их задумал. Они были ответом.
– На что? -спросил Вадим.
– На людей, -резко ответил Исаев. – На сопротивление. Подумай, если бы человечество сдалось сразу, если бы хватило бы зомби? Но простые зараженные не могли пробить кордоны, не могли подавить оборону. Тогда ульи пошли по пути ускоренной адаптации. И уже в первые дни в Гонконге появились сверххищники. Это была не стратегия, не замысел, а ответ на давление среды. Вирус учится, но он не думает. Он изменяется, потому что так устроен. И даже если ульи соединятся в сложную сеть, это не гарантирует, что появится разум. Может быть, там будет бесконечно усложняющаяся система, но без самосознания.
Вадим нахмурился.
– Ты уверен?
– Никто не уверен, – Исаев развел руками. – Мы можем предполагать. Но если исходить из принципов эволюции – все, что делает Хронофаг, это подбрасывает кости быстрее, чем это делает природа. Иногда выпадает удачный вариант, иногда тупик. Как зомби, годящиеся лишь на удобрение. А люди видят в этом замысел, хотя чаще всего это просто слепая необходимость.
– И все же… мне кажется, это не просто случайность.
Исаев только покачал головой.
– Может быть. А может, ты просто ищешь смысл там, где его нет.
Глава 18
Момент, где медицина бессильна
Двери лаборатории с глухим скрипом распахнулись, и внутрь внесли троих. Двое держались на ногах с трудом, третий почти повис на носилках, изо рта у него вырывался невнятный стон. Кожа серо-желтая, глаза налиты кровью, движения рваные, словно тело потеряло привычный ритм. Один из тех, что шел сам, то и дело хватался за голову, морщился от боли, шатался, спотыкался о порог.
– Осторожнее, -скомандовал высокий мужчина в белом халате. Он был из полевых медиков, работавших с зараженными на окраинах Петербурга. По голосу слышалось напряжение и усталость. – У них сильное головокружение, зрение поплыло…
Исаев оторвался от работы с компьютером, нахмурился, глядя на пациентов.
– Что стряслось?
Доктор кивнул на троих омег:
– Я сделал все возможные анализы. Никаких вирусов, бактерий, токсинов, ничего не нашел. Но симптомы странные: жар, провалы памяти, нарушения поведения, шаткая походка, расфокусировка взгляда. У этого, -он указал на лежащего на носилках. – Уже выраженное слабоумие, галлюцинации… Точно не лучевая болезнь!
Вадим, стоявший чуть позади, всмотрелся в их лица. В роевом сознании от них шли рваные, спутанные импульсы, будто сеть не могла до конца понять, что с ними происходит. Доктор торопливо продолжил, явно желая оправдаться:
– Я наблюдал похожее на севере, у шатающихся зомби. Десятки особей с теми же нарушениями – медлительные, бессвязные, иногда просто падали и лежали, пока их не порвали на части другие. В нескольких ульях биомасса начала отмирать. Я думал, что это из-за нехватки питательных веществ, влаги… Бывает, ульи чахнут, если плохо подпитываются.
– Почему раньше не обратили внимание? – резко спросил Исаев.
Доктор смущенно отвел взгляд.
– Зараженных первой стадии постоянно что-то мучает. Боли, судороги – это для них норма. Мы воспринимаем их как расходный материал. За всеми ульями не уследить. Но когда симптомы начали проявляться у омег, сперва подумал на лучевую болезнь… а потом я отправился лично все проверить, где фиксировались странные сигналы от роя, посмотрел и мозаика сложилась.
Исаев подошел к ближайшему омеге, заставил его поднять голову. Глаза мутные, взгляд не фиксируется. Он резко оттолкнул подбородок пациента, тот повалился обратно на носилки.
– Вирусная экосистема столкнулась с чем-то новым, -пробормотал доктор. – С болезнью. Причем, судя по всему, это косит зараженных.
Вадим почувствовал, как внутри роевого сознания прокатилась волна напряжения. Ужас еще не пробился, но тревога нарастала.
– Болезнью? – Исаев резко повернулся. – Ты сказал, анализы ничего не показали.
– Да, -кивнул доктор. – Ни вирусов, ни бактерий, ни токсинов. Но симптомы усиливаются. Я не понимаю, что это.
– Будем разбираться… Немедленно организуйте доставку трупов зараженных с севера. Мы сделаем вскрытие, посмотрим мозг. Там должно быть объяснение…
Доктор сглотнул, но кивнул.
– Понял.
Вадим смотрел на Исаева. В голосе ученого не было растерянности, только раздражение, смешанное с холодным интересом. Но в глубине роевого сознания Вадим уловил дрожь.
Прошло два часа. В секционном зале лаборатории стоял запах озона и разлагающейся плоти. На металлических столах лежали несколько тел зомби, доставленных с северной окраины. Их кожа поблекла, суставы были вывернуты под странными углами, глаза – мутные, с серыми пятнами на роговице. Исаев надел защитную маску, щелкнул застежкой перчаток и жестом подозвал помощников.
– Начнем с трепанации.
Стальной резак зазвенел, вскрывая черепную коробку первого трупа. Помощник ловко убрал крышку, и Исаев склонился над мягким веществом мозга. Свет операционных ламп выхватывал переливы серого и белого вещества.
– Посмотрите, -произнес он, указывая скальпелем. – Это не похоже на стандартную дегенерацию. Кора истончена, в ткани видны губчатые пустоты.
Помощник осторожно раздвинул мозг зондом.
– Как будто его проели изнутри…
Исаев кивнул.
– Именно.
Следующее тело дало тот же результат: мозг рыхлый, с провалами, словно вся структура превращена в пористую массу. У третьего ситуация оказалась еще хуже, там мозг был деформирован, местами буквально «„расплавлен“».
– Патология одинакова, -сказал Исаев, снимая перчатки и протирая лоб. – Не инфекция в привычном смысле. Не бактерия и не вирус.
Он отобрал пробы тканей, передал ассистентам. Началась серия тестов -спектроскопия, белковые анализы, реактивы на токсические соединения. Машины жужжали, выдавая ряды цифр, но результатов не было: ни возбудителей, ни токсинов.
Вадим спустился в лабораторию ближе к ночи. Свет ламп резал глаза, на столах все еще лежали тела. Исаев стоял у анализатора, мрачный, с отросшей щетиной и покрасневшими глазами.
– Ну? -спросил Вадим.
Исаев медленно повернулся.
– Плохие новости. Это не вирус и не бактерия. Это прионная инфекция.
Вадим нахмурился.
– Херово.
– Да, -сухо кивнул Исаев.– Судя по картине – болезнь Крейтцфельдта-Якоба. Или, если проще, то же самое, что называют коровьим бешенством. Разрушение мозга изнутри.
Вадим почувствовал, как в груди похолодело. В тот же миг через роевое сознание, словно удар, прокатилась липкая волна ужаса. Сотни тысяч существ, связанных с ним, отозвались на этот страх, хотя не знали его источника.
Исаев устало опустился на стул, потирая переносицу. Вадим молча смотрел на него, ожидая объяснений.
– Я уже собрал более полную картину, -заговорил Артур, голос у него был хрипловатым от усталости. – С помощью роевого сознания удалось проследить цепочку случаев. От первых симптомов до полной деградации у зараженных проходит максимум две недели.
– Это слишком быстро. Такие болезни развиваются очень долго.
– Именно. У людей без Хронофага прионные болезни могут вызревать годами, иногда десятилетиями. А здесь – дни. Все ускорено.
Он взял со стола распечатку с кривыми и ткнул пальцем в резкий спад.
– Хронофаг сам виноват. Его вмешательство в обмен веществ делает организм невероятно продуктивным: ускоренное деление клеток, быстрый синтез белков, гибкая перестройка тканей. Это его сила… и слабость. Когда прион попадает в такую систему, он размножается катастрофически быстро. Иммунная система зараженных здесь бессильна. Прион – не вирус, не бактерия, не паразит. Это белок. Собственный белок организма, только свернувшийся неправильно. Иммунитет не видит в нем угрозы. Толерантность. Понимаешь, о чем это говорит?
– Догадываюсь, -кивнул Соколовский.
– Все механизмы защиты, которые Хронофаг дал вашим телам, абсолютно бесполезны. Ни ускоренный регенераторный каскад, ни усиленные макрофаги не распознают прион. Они даже помогают ему, потому что быстрое деление тканей дает ему все новые и новые мишени.
Вадим сжал челюсти.
– И что дальше?
Исаев вздохнул, снова ткнув пальцем в распечатку:
– Дальше п…ед, прошу прощения за мой французский. При первых симптомах – головные боли, шаткая походка, провалы памяти, остается меньше двух недель. Деградация идет стремительно: мозг превращается в губку, личность исчезает, тело перестает координироваться… Судя по импульсам через рой, очаги уже есть в нескольких районах Петербурга. Если не остановить, это может стать новой эпидемией. И куда страшнее, чем сама вспышка Хронофага.
Вадим ощущал, как роевое сознание дрожит, передавая отголоски страха от тысяч зараженных. Страх был липким, вязким, распространялся все дальше, цеплял даже тех, кто ничего не понимал. Исаев поднял глаза.
– Мы столкнулись с тем, что в теории было крайне маловероятно. Но природа нашла дыру в защите. Ты понимаешь, Вадим, это должно было случиться. Рано или поздно. Не существует системы с абсолютной защитой, Хронофаг сделал из нас почти совершенные организмы: ускоренное заживление ран, обновление тканей, даже перестройку генома в реальном времени. Но все это – не броня от всего. Это всего лишь временный баланс…Вот она, дыра. Прион. Не живой, не мертвый. Всего лишь неправильная конфигурация белка. Никакой иммунный рецептор не реагирует. Все наше могущество здесь бесполезно. Вспомни историю. Антибиотики в двадцатом веке считались панацеей. Через десять лет появились устойчивые штаммы. Вирусы – всегда на шаг впереди вакцин. Даже у акул, которые миллионы лет считались образцом эволюционной стабильности, есть паразиты, против которых они бессильны. Эволюция – это война без конца.
Он вздохнул, потерев виски.
– Хронофаг ускорил эту войну. В десять, в сто раз. Он бросает вызов природе и одновременно открывает новые уязвимости. Прионная болезнь именно такой пробой обороны. Случайность, которая оказалась фатальной…
В роевом сознании нарастал гул тревоги, словно тысячи глоток шептали один и тот же вопрос:
+Что будет дальше?+
Исаев повернулся, смотрел прямо ему в глаза.
– Пойми, не бывает вечных победителей. Любая форма жизни, любая экосистема рано или поздно встречает то, что способно ее уничтожить. У нас просто был иллюзорный запас прочности. И вот пришел момент, когда природа сказала: «„Хватит“».
Вадим сжал челюсти, в голосе проскользнула злость:
– Умно говоришь. Только что толку? Мне твоя философия не нужна. Скажи, что делать, умник?
Исаев опустил руки, развел их в стороны. Впервые в его голосе прозвучала растерянность:
– А вот этого я не знаю. Самое страшное сейчас – мы не понимаем путь заражения. Есть две версии. Первая: это локальный фактор. Какой-то конкретный улей, в который встроился человек с аномальными белками. Его клетки стали частью биомассы, и вместе с ними в сеть проник прион. Улей начал распространять дефектные белки по всем своим веткам.
Он замолчал на секунду, потом продолжил:
– Вторая, хуже. Возможно, это результат мутации самого Хронофага. Если какая-то линия вируса начала производить искаженные белки, это значит, что каждая новая клетка, зараженная этим штаммом, уже потенциальный носитель прионов. Тогда речь может идти не о десятках особей, а о тысячах. Может быть, уже полгорода заражено.
– Твои рекомендации? -коротко спросил он.
Исаев поднял глаза, и в них впервые мелькнуло что-то вроде усталого отчаяния.
– Единственный выход – карантин. Дождаться, пока все больные не вымрут. Иначе никак. Никакого употребления питательной слизи из ульев. Ни капли. Только нормальная еда со складов, из теплиц. Все, что связано с биомассой, под запретом. Иначе прион продолжит распространяться. И еще… ты должен отдать приказ всем развитым. Ходокам, развитым, прыгунам. Пусть погрузятся в спячку. Минимизировать контакты, никаких скоплений. Чем меньше они будут взаимодействовать друг с другом, тем меньше шанс передачи.
Вадим закрыл глаза. Внутри, словно невидимые токи, забурлило роевое сознание – тысячи, десятки тысяч нитей, связывающих его с зараженными по всему городу. Он собрал их в кулак воли и направил приказ:
+Спячка. Всем. Немедленно. Не контактировать с сородичами. Укрыться. Ждать.+
Секунду было гулкое молчание. Потом отклик пошел лавиной. Тысячи голосов, разного тембра – от звериных до почти человеческих. Они приняли команду. В их сознании зазвучал страх, но он сплавился с подчинением.
В дальних районах Петербурга низшие формы начали метаться, искать укрытия. Прыгуны загоняли себя в подвалы, забирались на чердаки, замирали на балках, складывая длинные лапы под себя. Тела замирали, дыхание становилось редким, почти незаметным. Они погружались в гибернацию, словно по щелчку.
И все же вместе с этим прокатилась волна паники. В роевом сознании она ощущалась как гулкий удар в глубине черепа: тысячи существ боялись неизвестного. Они не понимали сути угрозы, но знали: она есть. Страх пронесся по всей сети, от самых примитивных особей до субальф. Исаев, который все это время наблюдал за ним, тихо произнес:
– Хорошо. Послушались. Ты сделал то, что мог. А теперь… только время покажет, прав я или нет.
Вадим молчал, глядя на вскрытые черепа на секционном столе. Внутри роевого сознания еще долго звенел отголосок паники, постепенно затухающий.
Следующие два дня тянулись словно резина. Лаборатория Исаева превратилась в центр наблюдения. Из разных концов Петербурга стекались данные, наблюдения, отчеты, пробы тканей.
Поначалу казалось, что очаги ограничены северной окраиной. Но постепенно картина разрасталась. На карте один за другим появлялись метки: красные точки, означавшие подозрительные случаи.
За сорок восемь часов выявили несколько сотен зараженных с признаками болезни. Даже в гибернации они выдавали себя. Сеть не могла замолчать полностью. Каждый зараженный, даже спящий, продолжал поддавать едва заметные импульсы в общее поле.
У здоровых сигналы были ровные, упорядоченные, как гул улья. У больных же – сбивчивые, разорванные, с пустотами. Словно кто-то вырывал куски из мелодии. Эти искаженные импульсы эхом отзывались в роевом сознании, искажаемым, разорванным фоном.
Таламо-кортикальные транцепторы больных давали сбои. Мозг, разрушенный прионом, терял способность транслировать чистые сигналы. Вместо стройного потока – рваные всплески, напоминающие бред или хриплый кашель.
Ульи тоже реагировали. В нескольких секторах биомасса начала сереть и отмирать. Массы тканей, еще недавно пульсирующие и переливающиеся голубизной, оказывались мертвыми и рыхлыми, словно разложившийся хлебный мякиш. Внутри них прион работал так же безжалостно, как в мозгу зараженных.
Картина становилась все более тревожной. Болезнь не остановилась в локальном очаге. Она расползалась, оставляя за собой серые островки деградации.
Исаев систематизировал данные, чертил карту распространения. Но линии множились, расходились, и к началу третьего дня стало ясно: заражение не остановить простыми мерами. Оно уже глубоко укоренилось…
Пока лаборатория Исаева погружалась в мрачную рутину борьбы с новой болезнью, мир снаружи не замер. Федералы не медлили. Разведка донесла первые слухи о передвижениях еще днем, а к вечеру все стало очевидным. Началось полномасштабное наступление.
С севера ударили авиационные группы. Гул двигателей рвал небо над Карельским перешейком, и вскоре первые удары легли по окраинам Выборга и Приозерска. Огненные столбы поднялись над позициями зараженных, а следом, как волна, пошли механизированные колонны.
Один удар пришел из глубины Финляндии, через Сортавалу федералы двинулись на Петрозаводск, являвшийся, судя по всему, основной целью. Другой через Медвежьегорск, где стальные реки техники катились по старым трассам, методично продавливая сопротивление. По телефону раздался хриплый голос Стасевича:
– Вадим, слушай внимательно. Мы держим оборону, но долго не протянем. У ВССР подавляющее превосходство в артиллерии и авиации. Они выжигают все, боеприпасов не жалеют.
На стой стороне грохотали близкие взрывы.
– И еще, -голос Стасевича сорвался на кашель. – Они пустили в ход химию. Синильная кислота. Часть зараженных дохнет на месте, особенно низшие формы, массовые потери среди ходоков, много пострадавших среди гражданских.
– Мы держим город, -продолжил Стасевич. – Но это ненадолго. Если бы не подкрепления из Великого Новгорода, нас бы уже смели.
Картина становилась очевидной, пока рой изнемогал под ударами прионной болезни, враг ударил в самый уязвимый момент. Вадим помолчал секунду:
– Мы не можем помочь. Здесь в Питере вспышка прионной болезни. Введен тотальный карантин. Наши руки связаны.
– Значит, остаемся одни.
– Не совсем. Я смогу выслать батальон морпехов и небольшую группу ульевых. Это максимум.
– Хоть что-то, -откликнулся Стасевич. – Но если федералы продолжат давить в том же режиме, они нас сомнут.
– Тогда слушай внимательно, -сказал Вадим. – Твоя задача – продержаться двое суток. После этого действуем по основному варианту, ты знаешь какому…
Стасевич понял сразу – речь о переходе к партизанской стратегии. Сделать так, чтобы удержание захваченных территорий давалось федералам слишком дорогой ценой. Преимущество Единства заключалось в слабой зависимости от централизованных поставок топлива, лекарств, боеприпасов, еды. Хронофаг уже наделил зараженных всеми необходимыми инструментами для борьбы и выживания. Последние месяцы Единство в Петрозаводске и окрестностях подготовило множество схронов с оружием, подземных укрытий, нарыло туннелей, обустроило подземные ульи.
– Да.
– Готовься к долгой игре, -сухо отозвался Вадим. – Даже если останетесь без связи.
– Принято, -мрачно отозвался Стасевич.
– Я постараюсь сделать все, чтобы переломить ситуацию, товарищ полковник. Не отчаивайтесь.
– Будь спокоен, товарищ Пророк, мы бывали и в более безвыходных ситуациях. Тогда в Кронштадте было гораздо хуже… Никакой надежды, я, честно признаться, готовился пустить себе пулю в голову.
– Почему не пустил?
– Твое появление на сцене изменило расклады.
* * *
Стасевич сидел в командном бункере, но его глаза видели больше, чем могла показать любая карта. Роевое сознание разворачивало перед ним картину полноценную боя: трассы, переполненные военными колоннами. Беспилотники Единства и феи-разведчики передавали в сеть непрерывный поток образов и видеокадров. ВССР нескончаемым потоком гнали на юг массы техники и личного, явно не просто разведка боем. Стасевич сжал зубы. Он не мог остановить лавину, но мог хотя бы ударить.
+Всем группам вдоль трассы. Ждать сигнала.+
Заранее подготовленные стаи зараженных, затаившиеся в лесных посадках и полуразрушенных деревнях, подняли головы. Прыгуны поджимали длинные лапы, развитые замирали под насыпями, ходоки рычали в темноте. Сигнал пошел, и стаи сорвались.
Первые удары пришлись на головные машины колонн. Прыгуны рвали броню, ходоки бросались под колеса, развитые взбирались на крыши, швыряя гранаты и самодельные бомбы. Транспортные магистрали превратились в дороги смерти.
Но радость длилась недолго. Федералы были готовы. Ударил огонь артиллерии. Прикрывавшие с воздуха штурмовые вертолеты, самолеты и дроны начали бить по крупным скоплениям низших вирусных форм, не оставляя от них мокрого места.
Стасевич ощущал, как роевую сеть лихорадило, в ближнем радиусе включились средства РЭБ. Сигналы ТКТ глушились, а на их место шли ложные команды. Прыгуны и развитые дергались, застывали, словно в ступоре, одни сигналы приказывали атаковать, другие – замереть. Одни бросались вперед, другие останавливались и подставляли себя под огонь.
– Подготовились, суки! – выругался Стасевич сквозь зубы, ощущая бессилие. Рой, послушный обычно до фанатизма, теперь напоминал раненое, растерянное животное.
Омеги спасали ситуацию. Их разум так не зависел от роевого мышления, они могли действовать самостоятельно. Они организовывали хитрые засады, жгли бронетехнику, сбивали дроны, вертолеты, корректировали огонь минометов и собственной тяжелой артиллерии, хоть и немногочисленной…
Абсолютное бесстрашие – это было их оружие. Один из отрядов прорвался к колонне и взорвал себя вместе с десятком бронемашин, когда понял, что шансов уйти живыми нет. Другой заблокировал мост, удерживая его до последнего патрона, пока синильные облака не накрыли позиции.
Никто не думал о сдаче. После того, как командование ВССР бросило их, после химической атаки на Петрозаводск, где улицы были завалены телами гражданских, выбора больше не существовало. В сознании Единства капитуляции как варианта попросту не существовала.
Стасевич стиснул зубы сильнее. Он знал, что фанатизм может стать оружием, но также и проклятием. Он уже не раз повторял в сети: не нужно играть в камикадзе. Пророк тоже поддерживал эту линию, живые принесут больше пользы, чем мертвые. Но омеги шли вперед, не зная страха и не принимая отступления.
И все же колонны федералов замедлились. Дорога была усеяна дымящимися остовами машин и телами. Это не остановило лавину, но ударило по ней, и каждый час, выигранный здесь, давал Единству шанс подготовиться к следующему этапу войны.
В первые часы наступления Единство еще сохраняло организованное сопротивление. На северных рубежах заработали средства ПВО. В небе загорелся первый Су-25, прорвавшийся низом для штурмовки позиций. Второй рухнул почти сразу за ним, исполосовав лес своими бомбами. Через час в роевое сознание ворвался триумфальный крик, сшибли Су-34 зенитным комплексом средней дальности.
Эти победы на мгновение подняли дух. Даже рваная роевая сеть, заглушенная РЭБ, передала ощущение: даже у федералов есть слабые места, они серьезно недооценили оборону Единства.
