Текст книги "The wise man grows happiness under his feet (СИ)"

Автор книги: Смай_лик_94

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Алекс неуверенно шагнул в помещение, рассматривая чёрные застеклённые шкафы вдоль стен, тяжёлые портьеры глубокого сливового цвета, массивную люстру, выделанную под старину, но удивительно вписывавшуюся в весь этот мрачный чёрный хай-тек.

– Ну, что ты там мнёшься? Раз пришёл, значит, что-то важное, – Мэтт оторвался от бумаг и мельком оглядел застенчиво топчущегося у дверей Алекса.

– Вообще, да, – мальчик неуверенно шагнул навстречу непривычно и неприятно строгому Мэтту, протягивая распечатку с печатью школы и подписью директора. – Тут вот дали список учебной литературы на следующий год, нужна твоя подпись. И вот ещё записка от преподавателя математики. В приюте была совсем другая программа, и я отстаю как минимум на два месяца. Отхватил уже две D*, и они там не знают, что со мной, таким тупым, делать. Уже ведь июнь, аттестация.

– И что должен сделать я? – Мэтт в упор посмотрел на Алекса, и тот втянул голову в плечи. Мэтт сейчас был совсем такой, как в день их первой встречи.

– Не знаю, – очень тихо, почти неслышно ответил Алекс.

Заметив, что у бедолаги побелели губы, Мэтт опомнился: мальчишка уж точно не был виноват в том, что в приюте его учили плохо. И срываться на него из-за не сходящихся отчётов бухгалтера было нельзя.

– Слушай, извини, я неправ. Заработался. Иди ко мне, – Мэтт протянул руку, и Алекс послушно подошёл, чувствуя огромное облегчение. Мэтт осторожно похлопал его по плечу и заглянул в бумаги. – Так, с литературой всё хорошо, я правильно понял? Только моя подпись? – Алекс кивнул. – Окей. А с математикой разберёмся. Наймём тебе репетитора, и он летом подтянет тебя до нужного уровня. Не переживай об этом. Дай-ка я напишу просьбу аттестовать тебя по оценкам из приюта. Ты садись пока.

Алекс послушно сел в кресло с другой стороны стола – чёрное, мягкое, странно пахнущее настоящей кожей – и молча наблюдал за тем, как пальцы Мэтта с завидной скоростью летают по клавиатуре. Закончив с запиской, Мэтт распечатал её, поставил подпись и вручил Алексу.

– Ну что, ты на меня не обижаешься? Я не хотел на тебя срываться.

– Проблемы на работе? – понимающе улыбнулся Алекс.

– Ага, ещё какие. Бухгалтер, пиздюк, то ли сам ворует, то ли прикрывает кого-то. Мои подсчёты не совпадают с его на несколько тысяч, и это, блядь, не смешно.

– Ладно, не буду тогда тебе мешать.

С тех пор Алекс не ходил в кабинет не столько потому, что Мэтт просил его этого не делать, сколько потому, что находиться там было неуютно. Как будто тёмные тона и строгие линии меняли самого Мэтта, превращая его из весёлого, немного раздражительного, но в целом доброго и любящего опекуна в страшного большого босса. Алекс предпочитал дожидаться, когда Мэтт сам выйдет из своего роскошного мрачного логова и станет собой-настоящим.

В любой другой комнате Мэтт был уютным и весёлым. Особенно в гостиной – просторной, бежевой, наполненной светом. Он любил сидеть на белоснежном диване, положив босые ступни на край стеклянного кофейного столика, любил валяться на мягком ковре у камина, отбиваясь от настырного Макса, который пытался поиграть с ним или смачно облизать лицо, любил вечером посидеть в кресле около окна с какой-нибудь книжкой, включив торшер. Алексу было весело слушать его истории, наблюдать, как он подкладывает дров в камин, а потом шурует там кочергой, вороша угли, чтобы поскорее разгорелось.

С ним было уютно и на кухне – он мастерски умел делать какао, и когда не уезжал на работу раньше, чем Алекс в школу, кормил его завтраком и поил вкусным горячим какао с зефирками. Вообще, готовили они по очереди (Мэтт отлично, а Алекс – как умел), и завтрак всегда был заботой Мэтта: Алекс просыпался с трудом, и вставать утром на полчаса раньше было бы для него невыносимо. Зато он всегда готовил ужин к приходу Мэтта, и так они негласно и решили: один готовит утром, а другой – вечером.

Пару недель Мэтт пытался вжиться в роль заботливого папашки: поил своё чадо какао, много разговаривал с ним, мчался домой с работы, чтобы увидеться с ним.

Но рано или поздно иллюзия абсолютного счастья должна была пройти, и когда это произошло, Мэтт, ехавший домой, ощутил вдруг такую тяжесть, такое нежелание видеть Алекса, слушать, что он скажет, такое отторжение, которое подспудно копилось в нём всё это время, что вынужден был отъехать на обочину и остановиться. Часы на руке глухо тикали, тихо рокотал двигатель, а Мэтт сидел, откинув голову, прижавшись затылком к подголовнику, закрыв глаза, и думал о том, что, наверное, сорвётся на Алекса, как только увидит его. Он долго был пьян его детской привязанностью, но опьянение прошло, и Мэтт с ужасом осознал, что произошло в его жизни несколько недель назад: он повесил на себя мальчишку, которого толком не знал, пусть и дружелюбного, пусть и ласкового, а всё-таки чужого. Взвалил на себя бремя отцовства, к которому отнюдь не был готов. И самое страшное было то, что возможности сдать назад уже не было. Как бы ни хотел Мэтт вернуть время вспять, он не мог: всё-таки, к Алексу он уже привязался и не допускал даже мысли о том, чтобы вернуть его назад в приют.

Посидев в машине пятнадцать минут, пытаясь успокоиться и расставить всё по полкам, он пришёл к выводу, что ему просто нужно отдохнуть. Алекс был ему несомненно дорог и нужен, но он не заменял ему всего того, чем он привык жить за долгие годы одиночества.

Осознав причину проблемы и мгновенно выбрав способ её решения, он отправил Алексу короткую смску, предупреждая, что этой ночью его можно не ждать, и отправился в клуб. Алекс не особо расстроился – он был довольно взрослым мальчиком, чтобы понимать, что такой молодой и такой красивый мужчина не может безвылазно сидеть дома с подростком и должен как-то развлекаться. Алекс сам покормил Макса, сам погулял с ним, а потом устроился на диване в гостиной перед телевизором, предварительно заказав пиццу (Мэтт всегда оставлял ему деньги на карманные расходы). Вечер прошёл необычно: прежде Алекс ложился спать в час отбоя в комнате, полной других мальчишек, и сразу засыпал. Потом, уже в этом доме, он проводил вечера с Мэттом. Но впервые он был совершенно один, и это было новое пьянящее ощущение взрослости. За опекуна он не волновался, о настоящих причинах неожиданной отлучки не знал, все уроки сделал ещё днём, и теперь был полностью предоставлен себе.

Пожалуй, ему понравилось до двух ночи сидеть в гостиной, уплетать пиццу, поп-корн и запивать всё газировкой, смотреть боевики и изредка лениво бросать Максу его резиновую игрушку, когда тот приставал уж слишком настойчиво.

Правда, потом, ложась спать, Алекс ощутил необъяснимый страх, когда понял, что останется ночевать в пустом доме. Вообще-то, он не верил в призраков, но даже не отдавал себе отчёта в том, что никогда не оставался один, и задумываться о потустороннем у него не было ни причин, ни времени. В приюте ночью раздавалось размеренное дыхание ещё троих соседей по комнате (да и бояться нужно было скорее как раз этих самых соседей, а не духа почившей прабабки), а здесь успокаивало то, что на первом этаже спал Мэтт. Теперь Алекс остался наедине с Максом и, хоть пёс, конечно, придавал смелости, всё равно стало жутко и одиноко.

Алекс запер Макса в своей комнате, забился под одеяло и затих. Чуткий слух почему-то сразу уловил скрип половиц, скрежет ветвей сирени об оконные стёкла на первом этаже, и мальчик резко пожалел об отсутствии Мэтта. Его успокаивало только то, что собаки, как он слышал, реагируют на мистические явления куда более остро, чем люди, а Макс спал без задних ног, растянувшись поперёк ковра. Мальчик осмелился выглянуть из-под одеяла, и свисающая с потолка модель птеродактиля качнулась сама по себе (или ему только померещилось?), а безобидный абстрактный принт на обоях показался чем-то бесформенно-отвратительным, угрожающим и даже шевелящимся. Алекс еле сдержался, чтобы не заорать, включил бра и сел на кровати, поджав ноги, упираясь спиной в стену.

Макс лениво приподнял голову и посмотрел хозяину в глаза, как бы спрашивая, что случилось, и Алексу как-то сразу стало легче. Он почему-то вдруг понял, что какая бы потусторонняя хрень на него ни напала, Макс всегда будет рядом и защитит его.

Посидев пять минут с включённым светом, Алекс и вовсе вернулся к уверенности в том, что никаких потусторонних хреней не бывает в природе, и преспокойно лёг спать, но свет, всё-таки, оставил.

Мэтт вернулся к завтраку и, поднявшись сразу на второй этаж, чтобы разбудить Алекса в школу, обнаружил плотно закрытую дверь, запертую в комнате собаку и включённый свет. Сам мальчик спал, невероятным образом перекрутившись так, что из одеяла торчала одна нога, одна рука и левый бок, зато голова была закрыта. Включённый свет невозможно было трактовать двояко, и Мэтт насмешливо улыбнулся трусливости мальчишки.

Всё утраченное вчера благодушие вернулось к нему в полной мере, и он окончательно убедился в том, что нескольконедельное воздержание не идёт ему на пользу. Он решил, что будет всё так же проводить время с Алексом, но порой выбираться куда-нибудь, где можно отдохнуть, выпить и познакомиться с симпатичными, на всё готовыми молодыми людьми.

***

Алекс так никогда и не узнал, что именно в тот раз, когда Мэтт впервые ночевал не дома, всё пошло наперекосяк. Ему казалось, что всё началось позже, когда к Мэтту вернулись его былые черты характера: раздражительность, отчуждённость и безразличие.

В то утро всё было как всегда: Мэтт поил Алекса какао, наплёл что-то про приехавшего из другого города друга, шутил и был весел. Алексу казалось, что всё в порядке, но первая червоточина именно в тот день тронула их беззаботную совместную жизнь. Мэтт уже жалел о том, что забрал Алекса из приюта, только пытался засунуть эти мысли поглубже, на самые задворки разума, чтобы они ни в коем случае не добрались до ничего не подозревавшего мальчишки.

Но с каждым днём мужчине становилось всё тяжелее: он улыбался всё более натянуто, увидев своего приёмыша, задерживался на работе всё чаще, смывался на всю ночь по нескольку раз в неделю, оставляя Алекса одного. Раньше он убегал из своей блудливой одинокой реальности в приют, к Алексу, а теперь всё поменялось местами, и он бежал прочь из дома, подальше от этой улыбки, которая уже надоела, подальше от пустых разговоров, подальше от неродного ребёнка, которого он не сумел полюбить по-настоящему.

Алекс, обладая чуткостью, вообще-то не свойственной мужчинам, быстро всё понял. Мэтт разительно изменился и стал похож на того недружелюбного говнюка, который позволил Алексу переночевать у себя в начале мая. Иллюзия дружеских отношений быстро рушилась, и мальчик с оглушающей быстротой понял, что из друга он стал обузой.

До того, как Мэтт взял над ним опеку, Алекс усмирял свои мечты именно этим – тем, что Мэтт в нём разочаруется. Перестанет в нём нуждаться. Потом, когда Паркер всё-таки взял его к себе, Алекс забыл все страхи и сомнения, доверился, открылся. Очевидно, напрасно.

Отчим перестал приезжать домой прямиком с работы, задерживался, а то и вовсе не появлялся, даже не написав Алексу. Если поначалу он хоть как-то успевал предупреждать мальчика о своём отсутствии, то вскоре перестал делать и это. Просто не считал нужным, или забывал – Алекс не знал, но факт оставался фактом: иногда приготовленный ужин так и оставался нетронутым, и приходилось съедать его самому, либо убирать в холодильник.

Большой дом медленно, но верно превращался из семейного очага в очередную тюрьму. Алекс много времени проводил в одиночестве. Учебный год закончился, и, хоть мальчик сначала вздохнул от этого с облегчением, потому что в школе общение с одноклассниками не задалось, как и в приюте, вскоре выяснилось, что безвылазное сидение дома – ещё хуже.

Кажется, Алекс научился быть взрослым именно тогда. Он понял, что такое полное одиночество, ещё более оглушающее, чем в приюте. Понял, что должен сам вставать по будильнику, чтобы погулять утром с Максом – в один прекрасный момент Мэтт не вернулся после загула утром, и с тех пор, если уезжал на ночь, возвращался уже только вечером следующего дня. Так что на плечи Алекса легла забота о собаке, уборка дома, готовка, и он со странным отчуждённым весельем ощутил себя Золушкой в чужом богатом доме.

Правда, иногда на Мэтта накатывали те же чувства, что побудили его приехать в приют впервые: привязанность, дружба и отеческая нежность. И тогда они снова проводили вечер вместе, но Алекс, каждый раз надеясь, что всё так и останется и Мэтт забудет о своей холодности, не делился своими бедами. Но через пару дней Мэтт опять не возвращался вечером домой, не удосужившись даже предупредить.

Сам он, кстати, ощущал угрызения совести. Он видел и чувствовал, что мальчишка у него несчастлив, но ничего не мог поделать с тем отчуждением, которое пролегло между ними. В короткие часы былого дружеского уюта он видел тщательно скрываемую горечь в глазах, и ему становилось жгуче стыдно за то, что он, взяв Алекса к себе и пообещав лучшую жизнь, всё испортил.

Припомнив, что в приюте он задаривал Алекса всяческими безделушками, Мэтт решил хотя бы так компенсировать своё отсутствие и безразличие. Иногда, просыпаясь утром, Алекс обнаруживал у себя на тумбочке красиво упакованные коробки, содержавшие в себе подарки разной степени дороговизны. Иногда это была какая-нибудь книжка, иногда – новая футболка, а один раз, разорвав яркую упаковку и открыв подарочную коробку, Алекс обнаружил профессиональный фотоаппарат с кучей непонятных примочек и дополнений.

И стало ещё хуже. Если раньше мальчик чувствовал себя нелюбимым ребёнком, то теперь с глубоким отвращением ощутил себя содержанкой, которую пытаются непонятно зачем задобрить дорогими подарками.

Отказаться от фотоаппарата Алекс не мог – это показалось ему страшной невежливостью, но и пользоваться им не стал. Он просто отложил его на полку в шкафу, как и ещё несколько столь же дорогих подарков, которые принять не позволяла совесть.

Но совсем плохо стало тогда, когда молитвы Алекса были услышаны. Каждый раз, засыпая в пустом доме, он мечтал о том, что Мэтт перестанет уезжать и будет проводить время с ним. Ну и пусть он приведёт с собой того, к кому всё это время ездил. Может, они действительно друг друга любят, поженятся, и вместо одного папаши у него будет целых два.

И Мэтт, в самом деле, устав тихариться по отелям, однажды взял да и привёл любовника домой. Это было уже поздно ночью, и Алекс только услышал стук двери и голоса. Сначала он было обрадовался, что это приехала бабушка или Экси, но второй голос тоже оказался мужским, и мальчик постеснялся спуститься. Он лежал и думал о том, как хорошо, что у Мэтта большой дом и происходящее в спальне если и сопровождается звуками, то здесь, на втором этаже, их не слышно. А ещё он радовался тому, что Мэтт наконец-то понял, что он, Алекс, не имеет ничего против визитов этого мужчины, и привёл его домой.

Утром спускаться на первый этаж было волнительно, и прежде чем войти на кухню, Алекс скрестил за спиной пальцы обеих рук и зажмурился, чувствуя, как пылают щёки. Он был уверен, что избранник Мэтта – достойный и хороший человек, но всё равно боялся оказаться в обществе незнакомца, который, несомненно, провёл ночь с его опекуном. Это было как-то неловко и стыдно, но мальчик пересилил себя и шагнул на кухню.

Мэтт в одних джинсах и босиком стоял у плиты, перекинув полотенце через плечо, на сковороде что-то аппетитно шкворчало. Через панорамное окно в комнату лился солнечный свет. Незнакомец сидел на барной стойке, тоже раздетый по пояс, и жевал что-то хрустящее – то ли орешки, то ли чипсы. Он был довольно худой, острые позвонки гребешком рассекали его спину, тёмные волосы вились чуть ниже ушей. Он показался мальчику каким-то встрёпанным и нервным.

– Привет, – Алекс сам удивился тому, как робко и неуверенно прозвучал его собственный голос.

– Доброе утро, – Мэтт повернул голову и улыбнулся одной стороной губ. – Садись, сейчас дам какао.

Алекс обошёл стойку, сел на высокий табурет и напряжённо замер. Незнакомец обернулся к нему и улыбнулся широко, хищно, слащаво.

– Это и есть твой пупсик, а? Ты не говорил, что он такой хорошенький, – голос у мужчины был не высокий, но характерная манера тянуть гласные как-то портила и искажала его. Звучало неприятно с плавным переходом в «мерзко».

– Здрасте, – Алекс криво улыбнулся, пытаясь не показать своей неожиданной и, вроде бы, неуместной неприязни.

Мужчина спрыгнул со стойки и подошёл к Алексу. Он был довольно молод – ему было не больше двадцати пяти – но из-за худобы выглядел ещё моложе. Его красивое лицо с высокими скулами и чувственными губами, прямым носом, высоким лбом и чёрными глубокими глазами, смуглое и какое-то нездешнее выдавало в нём испанца. Но при всей красоте в нём было что-то такое отталкивающее, что-то настолько неприятное Алексу на инстинктивном, наверное, биологическом уровне, что он встал с места и попятился. Испанца это не смутило, и он даже потрепал Алекса за щёки.

– Ух, какое сокровище растёт, – снова похвалил он, глядя в упор тёмными томными глазами, в которых плескался порок, пожалуй, ещё сильнее, чем у Мэтта.

Мэтт, который не удосужился даже оглянуться на них, не видел, насколько Алексу неприятно пристальное внимание испанца – он был целиком и полностью занят ароматным содержимым сковородки. Алексу пришлось самому выворачиваться из настырных рук с натянутой улыбкой.

– Я Антонио, – представился порочный красавец, протягивая изящную длиннопалую руку с перстнем на безымянном пальце.

– Алекс, – мальчик нехотя ответил на рукопожатие и вернулся на свой табурет, обеими руками хватаясь за горячую чашку какао, как за спасательный круг.

За завтраком Алексу было неловко. Антонио болтал как заведённый, Мэтт мало обращал на него внимания, и по всему выходило, что испанцу тут отнюдь не рады. Алекс недоумённо оглядывал обоих мужчин, думая о том, что вовсе не так представлял себе влюблённую парочку. Мэтт, казалось, аж стискивал зубы, чтобы не осадить болтливого гостя.

На пару мгновений Алекс даже подумал, что они вовсе и не парочка, что Антонио просто знакомый, который переночевал в гостевой комнате по какой-нибудь там необходимости, но он сам же отбросил эту идею. Такие, как Антонио, едва ли попадали в дом за чем-то ещё, кроме ночи с хозяином. Конечно, они спали вместе. Алекса аж передёрнуло, когда он представил себе Мэтта с этим слащавым, лживым и довольно мерзким типом.

И тогда Алекс понял. Антонио не был постоянным партнёром Мэтта. Он, очевидно, появился в доме впервые, и Мэтт, получив от него всё, что хотел, теперь ждёт не дождётся момента, когда можно будет выставить его вон. А момент этот настанет после завтрака, очевидно.

Антонио как нарочно ел яичницу с беконом долго, много прерывался на болтовню, и Алекс даже заметил, что Мэтт во время очередной тирады гостя украдкой закатил глаза.

– Тони, мне надо ехать, – наконец Мэтт не выдержал и встал из-за стола.

– А ты меня не подбросишь до дома? – оживился Антонио.

– Нет.

– Точно? – он поиграл бровями, и Алекс понял, что он обещает Мэтту нечто не совсем пристойное, что произойдёт по пути. Алекса затошнило.

– Точно, – голос Мэтта был спокоен, но Алекс различил глубоко скрытое раздражение.

– Ну, как хочешь, дело твоё.

Антонио собирался ещё полчаса. Алекс ушёл к себе в комнату, чтобы не путаться лишний раз под ногами и не смотреть на тошнотворного Антонио, и спустился только тогда, когда Мэтт щёлкнул ключом, закрывая за испанцем дверь.

Смотреть Мэтту в глаза было неловко, хотя самого мужчину, казалось, ничто не смущало.

– Эта сука уже второй раз на меня вешается, – гневно поделился Мэтт, возвращаясь на кухню. – Да чтоб я ещё раз его позвал.

Алекс ошарашенно проводил обнажённую спину опекуна взглядом и почувствовал, как тошнота накатывает вновь. Ему, никогда не знавшему ничьей любви, казалось мерзким и кощунственным поступать так, как Мэтт. Он знал, что, вероятно, его мечты о большой и чистой любви – всего лишь юношеский максимализм, но это не значило, что поведение Мэтта можно было оправдать. Сам Алекс знал совершенно точно, что он не станет размениваться на подобное блядство, когда вырастет. Да, люди могут ошибаться, в партнёре можно со временем разочароваться, это Алекс прекрасно понимал, но знал, что всё равно никогда не опустится до того, чтобы приглашать к себе кого-то только на одну ночь.

Увиденное утром вызвало такую стойкую неприязнь, что Алекс почувствовал прилив смелости. Он и так жил в доме, как домашнее животное, которое только кормят и изредка гладят, а теперь, если Мэтт начнёт приводить в дом таких вот красавчиков, как этот Тони, жизнь вообще станет сущим кошмаром. Алекс терпел и безразличие Мэтта, и его отсутствие без предупреждения, и обязанность гулять с Максом на каникулах, оглушающее одиночество и чувство собственной ненужности. Но он точно знал, что не станет терпеть малознакомых стрёмных мужиков, треплющих его за щёки.

– Мэтт, – окликнул он, тоже направляясь к кухне. – Можно с тобой поговорить?

========== Глава 4 ==========

– Можно, конечно, – Мэтт прошествовал на кухню и занялся уборкой: сложил тарелки в посудомоечную машину, протёр барную стойку, а потом уселся на табурет и закурил, придвигая к себе пепельницу.

– Я возьму? – спросил Алекс, указывая на пачку и вопросительно приподнимая брови.

– Бери, – мужчина пожал плечами. Пацана в десять лет приучили курить старшие, что уж теперь было заниматься воспитанием. – О чём поговорим?

– Об Антонио, – мальчик заранее съёжился, представляя реакцию опекуна на свои слова. Смелости как-то резко поубавилось.

Мэтт и впрямь сразу напрягся и посмотрел на Алекса тяжёлым пристальным взглядом, который можно было понять без всяких вопросов.

– А что не так с Антонио? – от этого вопроса мальчишка сжался ещё сильнее, судорожно соображая, как выразить волновавшую его проблему, не нарвавшись на ссору со вспыльчивым Мэттом.

– Я имел в виду то, что… ну, понимаешь, просто он…

– Не мямли, это бесит ещё больше. Говори прямо.

– В смысле, я не имею ничего против него, но мне не понравилось, как он на меня смотрел и что делал, – выпалил Алекс и только после этого сделал вдох.

– А что он сделал? – надо признать, Мэтт напрягся. Алекс заметил это, и на душе у него чуть потеплело – значит, ему было не всё равно.

– Тискал меня за щёки, как будто мне пять лет. Правда, это было очень неприятно.

– Да ладно тебе, он же просто пытался проявить дружелюбие, – Мэтт явственно выдохнул с облегчением.

– Знаешь, не лучший способ. Я не маленький.

– Ну ладно, я буду предупреждать их, чтобы они тебя не трогали.

Алекс неприязненно поморщился. Он надеялся, что этот разговор всё же подтолкнёт Мэтта к мысли, что таскать в дом блядей – плохая идея, особенно когда только что усыновил подростка, но не вышло. Мэтт, видимо, не собирался поступаться своими сомнительными принципами.

– Я мешаю тебе, да? Стесняю тебя? – видимо, его голос прозвучал совсем уж жалко, потому что лицо Мэтта неожиданно смягчилось.

– Ну, не в плохом смысле. Конечно, моя жизнь изменилась с твоим появлением, но ведь я знал, на что шёл. Просто послушай меня. Я рад, что ты со мной, я люблю тебя, но не могу из-за тебя изменить своим привычкам. Алекс, я взрослый человек, и то, что у меня теперь есть ты, не значит, что я приму целибат, понимаешь? Это тебя не касается.

– Да, я понимаю. Извини. Просто можно они больше не будут меня тискать?

– Можно, – смилостивился Мэтт. – Ну, я пошёл?

– Постой, можно ещё кое-что сказать? – начал было Алекс, но по лицу Мэтта сразу стало ясно, что нельзя, и начав фразу чётко и в полный голос, мальчик закончил её тихо, почти неслышно.

– Алекс, я опаздываю, а мне ещё гулять с собакой. Кажется, мы поговорили достаточно.

– Я недолго, ну пожалуйста, – на всякий случай жалобно попросил Алекс, думая о том, что если Мэтт ему и откажет, то можно будет хотя бы утешить себя банальным «я пытался».

– Ну хорошо, – Паркер тяжело вздохнул и опустился обратно на табурет, с которого уже было встал.

– Ты, наверное, обидишься на то, что я сейчас скажу, но мне тебя не хватает, – Алекс секунду помолчал и тихо добавил: – очень. Я знаю, что ты любишь меня, но я больше этого не чувствую. В приюте всё было по другому: ты ездил специально ко мне, а теперь я как будто… больше тебе не нужен.

– Какая чушь! – возмутился Мэтт, смеривая его раздражённым взглядом.

– Я честно говорю. Слушай, я понимаю, что ты занятой человек и у тебя есть другие дела, кроме меня. Но ты не мог бы хотя бы один день в неделю уделять мне? Ну или хотя бы полдня. Пожалуйста. Мне не хватает твоего общества, и это не исправить подарками. Я – не один из ребят вроде Антонио, ни в каком смысле. Мне иногда просто нужно, чтобы ты побыл рядом со мной.

– И что же я должен делать? – разговор не клеился. Мэтт воспринимал в штыки каждое сказанное слово, и Алекс не знал, что делать. Кажется, он умудрился только усугубить ситуацию.

– Ну давай хотя бы по воскресеньям проводить утро вместе? Ходить в кино, играть в футбол, делать барбекю. Ты же… ты же мой папа, и мне тебя не хватает. А ты либо приходишь домой и работаешь, либо приходишь и ложишься спать, а теперь… теперь ты пришёл ещё и не один. А у меня ведь никого нет, кроме тебя, – Алекс чувствовал своё полнейшее поражение, и предательские слёзы скопились в уголках глаз, а к горлу подступил ком.

– Как не стыдно реветь в шестнадцать лет?

– Не стыдно! – Алексу и кричать было тоже не стыдно. Накопившаяся обида готовилась выплеснуться, и мальчик заранее чувствовал облегчение. – Мне плохо и одиноко! Ещё хуже, чем было, а ты… – он немного сбавил обороты, чувствуя, что скоро перейдёт на личности. Обижать Мэтта ему уж точно не хотелось, так что он вздохнул, пытаясь успокоиться, и продолжил дрожащим от слёз, но тихим голосом: – Ты забрал меня к себе, и мне очень хорошо здесь, но я не чувствую больше, что я тебе нужен. У меня нет никого, кроме тебя. Пожалуйста…

Алекс замолчал, стоя перед Мэттом как на плахе – ссутуленный, несчастный и какой-то душераздирающе одинокий. Настолько, что Мэтт, глядя на него, ощутил, как все былые чувства потоком вливаются обратно к нему в душу: привязанность, нежность, желание быть рядом. Он, и правда, совсем забыл о том, что обещал этому мальчику, вернулся к своему чёртовому эгоизму и дурному характеру. А ведь надо было и то и другое засунуть подальше.

– Слушай, Алекс, прости меня, – Мэтт протянул руку, подзывая его к себе, и он послушно подошёл, ныряя в объятия и утыкаясь мокрым от слёз лицом в обнажённое тёплое плечо. – Чёрт, я не знал, что всё правда настолько плохо. Извини, я исправлюсь. Просто дай мне время – я не привык делить свой дом, своё время и вообще свою жизнь с кем-то. Слушай, давай начнём с того, что будем вместе гулять с Максом? Всегда, утром и вечером? И по воскресеньям я буду тоже проводить время только с тобой, договорились? Хочешь?

– Очень, – сдавленно произнёс Алекс ему в плечо.

– Отлично, – Мэтт улыбнулся, отстраняя парнишку от себя, и вытер его мокрые щёки. – Всё, не плачь. Иди одевайся, я подожду тебя, и пойдём вместе.

Алекс, насухо вытерев лицо, шмыгнул носом и ушёл. Мэтт насыпал Максу корма и направился в спальню, чтобы тоже одеться. Вместе с удушающим чувством стыда он чувствовал облегчение: кажется, он наконец-то успокоился сам и больше не будет терзать мальчика безразличием и отчуждённостью. Алекс был такой жалкий, такой несчастный, такой беззащитный, что Мэтт понял – он никогда больше не сможет обидеть его. По крайней мере, холодностью – точно. Алекс, конечно, своим присутствием доставлял некоторые проблемы, иногда даже раздражал, но глядя на него – дрожащего, уже не сдерживающего слёзы – Мэтт впервые поставил себя на чьё-то место. Впервые примерил на себя чужую шкуру и содрогнулся от представленного им во всех красках одиночества.

Ему ли было упрекать Алекса в слезах – его детство прошло беззаботно и легко в доме любящей и любимой матери, рядом с сестрой, в окружении друзей. Мэтт с самого детства был душой компании и заводилой, и вокруг него всегда была стайка ребят и девчонок. С кем-то из них он действительно дружил, с кем-то общался изредка и снисходительно, но факт оставался фактом – он был всегда окружён людьми, которые тянулись к нему и любили его. Одиноким он не был никогда. Мать души в нём не чаяла, сестра тянулась к нему (да и он к ней тоже), небольшая разница в возрасте позволяла им дружить, делиться интересами и даже общаться с одними и теми же ребятами. А ещё у него был Лукас – самый первый, самый верный друг, с которым они вместе провели всё детство, всю юность. Правда потом Лукас уехал в Испанию, и Мэтт впервые узнал горечь разлуки. Но эта разлука была не из тех, что пережить невозможно – по крайней мере, они часто общались в Скайпе и не теряли связи, а раз в пару лет Лукас наведывался в Штаты.

Конечно, оглядываясь на свою молодость, Мэтт не мог не признать, что был влюблён в Лукаса и именно поэтому так тяжело пережил его отъезд. Это не было настоящей любовью, он и тогда это понимал, но Лукас был слишком близок ему, чтобы можно было просто взять и выбросить его из головы.

Может, именно из-за этой потери Мэтт и разуверился в существовании настоящей любви. Лукас был ему больше, чем друг – почти брат, человек, с которым произошёл первый волнующий сексуальный опыт, самый близкий и верный товарищ во всех стычках с другими мальчишескими компашками. Дальше пары скомканных ночей дело у них не пошло, но теперь, вспоминая свои отношения с Лукасом, Мэтт понимал, что лёгкий флёр влюблённости всегда окутывал их братство и дружбу. Это можно было бы назвать платонической любовью.

А потом Лукас встретил мужчину своей мечты, да ещё и земляка, и уехал с ним на родину.

Это, пожалуй, было самой страшной травмой для Мэтта. Страшнее, чем смерть отца. Он был очень близок с отцом, хоть они и не жили вместе с тех пор, как родилась Экси, и потеряв его, тогда ещё совсем юный Мэтт почувствовал себя круглым сиротой, хоть и оставалась ещё Маргарет.

И всё равно смерть отца не могла сравниться с предательством Лукаса. Потому что смерть неподвластна человеку, и трагическая случайность хоть и болезненна, но неизбежна. Зато осознанное предательство Лукаса случайностью не было, и Мэтт долго не мог простить ему отъезда, хоть виду и не подавал. Может быть, Лукас даже ничего не знал.

И всё-таки, несмотря на эти две ужасающие вехи своей жизни, Мэтт мог с уверенностью сказать, что его детство и юность протекли счастливо.

А Алекс всю сознательную жизнь был один, терпел побои и насмешки от ребят из приюта, а теперь, когда ему вдруг показалось, что все неприятности позади, Мэтт сам умудрился сделать его ещё более несчастным. Он сумел ранить его настолько больно, что мальчик даже заплакал. Мэтт готов был дать голову на отсечение, что Алекс никогда не ревел в приюте из-за своей вражды с мальчишками. Даже когда его били. А теперь вот не сдержал слёз – это было показателем.