Текст книги "The wise man grows happiness under his feet (СИ)"

Автор книги: Смай_лик_94

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

День грозил стать бесконечно тянущейся пыткой, сплошными бездействием и отчаянием, и Алекс сделал единственное, что ему оставалось.

– Бабушка? – он сам не узнал своего голоса, когда заговорил вслух. – Можно я к тебе приеду?

– Да, конечно, детка. Я дома, – Маргарет всегда была ему рада. Можно было вот так позвонить и сказать «я приеду», и она ждала с горячим чаем и свежайшей домашней выпечкой.

Алекс собрался быстро – накинул джинсы, толстовку, сунул ноги в кеды на колёсиках, попрощался с Максом и, заперев дверь, сел в жёлтую машину такси. Уже там, на заднем сидении, он достал из кармана телефон и отправил Мэтту смску:

«Я у бабушки. Если сможешь, забери меня вечером, если нет – переночую там и вернусь завтра утром»

Алекс очень надеялся, что Мэтт поленится его забирать: в нём так смешивалось желание и нежелание видеться с ним, что ночёвка у Маргарет казалась спасением.

Домик Маргарет, маленький и уютный, Алекс посещал довольно редко – чаще всего она ездила к ним, а не наоборот. Но тем приятнее было приезжать к ней. Её дом был оформлен в довольно старом стиле – деревянные рамы на окнах, мебель, которая была старше Алекса (а может, даже старше Мэтта), простенькие занавески и мягкие диваны, статуэтки на полках, кресла и стулья с резными ножками. Мэтт неоднократно предлагал ей оплатить ремонт, но она упиралась: дом был дорог ей именно в таком виде. И Алексу тоже так нравилось. Он чувствовал, что здесь время застыло или даже повернуло вспять. Так бывает в местах, где живут одинокие старушки, чьи дети давно выросли и съехали. Маргарет не могла пожаловаться на то, что её бросили, как раз наоборот, Мэтт и Экси виделись с ней несколько раз в неделю, звали к себе, и она бывала с ними так часто, как хотела. Отдельный, свой собственный дом был скорее плюсом: когда она уставала от шумных маленьких дочерей Экси, от язвительного Мэтта, вообще от чьего-то общества, она могла уехать к себе и провести пару вечеров наедине с собой, отдохнуть, посмотреть кино по своему вкусу, повязать в своё удовольствие.

Но при этом двери её дома всегда были распахнуты для детей и внуков. Бывало такое, что муж Экси оставался ночевать у неё: он работал неподалёку, и иногда задерживался так, что ехать домой не было сил. Маргарет любила его, и он совершенно не чувствовал себя с ней неуютно. Она поила его крепким кофе, говорила с ним, а утром провожала на работу сытным завтраком. А уж Алексу, которого она сразу же причислила к своим внукам (смирившись с тем, что он зовёт её бабушкой), она и подавно была рада.

А ещё она прекрасно умела разбираться в человеческих чувствах. Голос Алекса во время звонка насторожил и обеспокоил её – она поняла, что мальчик едет к ней не просто так.

Поэтому когда он позвонил в дверь, на кухонном столе уже грудой лежали в тарелке куски яблочной шарлотки, рядом стояло большое блюдо со свежими горячими вафлями, политыми сиропом, а в кофе-машине готовился настоящий горячий шоколад. Маргарет была уверена, что все душевные драмы и сильные переживания надо лечить вкусностями, и была права. С её собственными детьми это всегда помогало, особенно когда они были маленькие.

Да и Алекс, ещё из коридора учуяв букет ароматов, прямо засиял. И Маргарет, и её уютный дом обладали удивительной способностью поднимать настроение, на какой бы отметке ниже нуля оно ни находилось. Да и Бинки, бабушкин тибетский терьерчик, радостно круживший вокруг, повизгивая и виляя кудлатым хвостом, оказывал нужное воздействие – присев рядом с ним на корточки и зарывшись руками в его мягкую шерсть, Алекс почувствовал, как вся усталость, боль и безысходность утекают сквозь пальцы.

– Проходи, детка, – Маргарет обняла Алекса за плечи, когда он поднялся с корточек, и повела на кухню.

Она заставила его надеть тапки, но это, пожалуй, было не обязательно – пол у неё был чист, а Алекс любил ходить босиком. Поэтому, сев за деревянный овальный стол у окошка, он сразу скинул тапки.

Ему было немного непривычно в такой крохотной кухоньке. В приюте кухни он вообще не видел, но столовая была большая, и в ней стояло много столов и столиков, так что все ребята могли есть в одну смену. У Мэтта кухня была оформлена по последнему слову хай-тека, а значит, была просторна и не пестрила деталями. Прямые линии, строгость и непритязательность.

У Маргарет же одних керамических горшков и горшочков на полках было штук двадцать. Хоть и маленькая, кухня имела два окна – старинных, деревянных, не имеющих никаких занавесок. Около одного окна стоял обеденный стол, за которым Алекс и сидел, около второго стояли вплотную друг к другу две кухонные тумбы с ящичками. На тумбах теснились тостер, микроволновка, кофе-машина и довольно большая кадка с каким-то растением, а над ними, справа от окна, уходя за холодильник, были прикреплены бесчисленные полочки с тарелками, блюдцами, чашками и стаканами. У Мэтта на кухне все шкафы были закрытые, и посуды видно не было. У Маргарет, хоть приборы и стояли на виду, ощущения бардака не появлялось. Даже прикреплённая к холодильнику магнитная полка, заставленная специями, даже подвешенная над вторым окном связка чеснока – всё не просто не создавало впечатления беспорядка, а наоборот, придавало какой-то уют. На этой самой кухоньке маленькие Мэтт и Экси завтракали перед школой.

От этой мысли, кстати, у Алекса почему-то потеплело на душе. Он, хоть и побаивался теперь бывать рядом с Мэттом, даже побаивался думать о нём, вдруг ощутил странное спокойствие и умиротворение.

Ведь он попал в то место, где этот красивый, умный, успешный мужчина становился собой. В то место, где он был младенцем, ребёнком, подростком, в той кухне, где, может быть, делал допоздна уроки. В той самой кухне, где он ругался с Маргарет, когда она продала его мотоцикл. Ему было семнадцать, и отец подарил ему байк на день рождения, хоть Маргарет и была против. Мэтт на второй же неделе разбился и сломал два ребра, а когда его выписали из больницы, узнал, что мать уже продала мотоцикл. Вскоре они, разумеется, помирились, и инцидент был забыт.

Алексу на этой кухне припоминались почему-то именно такие уютные, смешные и весёлые истории, которые он слышал и от Мэтта, и от Экси, и от самой Маргарет.

Стоящие на столе тарелки со сладостями оказались только половиной того, что наготовила Маргарет к приезду своего любимого птенчика. Из холодильника появились шоколадно-банановый торт, фруктовый салат и блюдо, которое Маргарет назвала странным русским словом «драники». Алекс с ужасом оглядывал всё это изобилие и прикидывал, как бы ему не умереть от такого количества сладкого.

– Ты думаешь, я худой? – спросил он, ещё раз оглядывая ломящийся стол.

– Нет, но ты грустный. А от грусти лучшее средство – сладости. Уж ты мне поверь.

Поверить, почему-то, очень захотелось, и Алекс без лишних слов принялся уминать вперемежку вафли, торт, «драники», оказавшиеся солёными, запивая всё это горячим шоколадом. Через десять минут некультурного жранья руками он откинулся на спинку стула и почувствовал, что ему в самом деле лучше. Он уже понял, что разговора с проницательной Маргарет не избежать, и пытался сообразить, что лучше – наврать, или сказать правду.

Нет, нет, сказать правду – это какое-то безумие, что угодно, только не это. Как можно сказать пожилой женщине, что ты, ребёнок, которому и семнадцати-то нет, влюблён в её взрослого сына? Если её не хватит удар, это уже будет хорошо. Алекс даже боялся себе представить, как Маргарет может отреагировать. Упадёт в обморок? Накричит на него? Строго отчитает и велит забыть подобные глупости? Будет пугать грехами, адскими сковородками или уголовной ответственностью? Да что угодно, но по голове она точно не погладит. Поэтому на вопрос «Что у тебя стряслось?» Алекс скривился и соврал:

– Почему-то в последние дни вспоминаю родителей. Снятся, хотя я их почти не помню, только по старой фотографии. Какие-то размытые лица, и я не узнаю их во сне, но потом просыпаюсь и понимаю, что это были они. Точно такие, как на фотографии.

Маргарет упёрла руки в бока и прищурилась.

– Ага. Два месяца ты, значит, жил себе спокойненько, радовался, а теперь вдруг родителей вспомнил. И голос у тебя от этого вдруг стал такой, будто тебя пора вперёд ногами выносить. Верю-верю, рассказывай.

Алекс поморщился. Обмануть Маргарет оказалось сложнее, чем Мэтта – она много прожила, прекрасно знала людей, и почувствовала фальшь в его голосе.

– Ладно, я не скучаю по родителям.

– Лучше говори правду, – посоветовала она, придвигая к нему снова наполненную чашку горячего шоколада.

– Нет, спасибо, больше не влезет, – Алекс чуть отодвинул чашку. – Можно я просто не буду говорить? Я не хочу. Мне плохо, и я не могу ни с кем поделиться, но вместе с тем мне и не хочется.

– А Мэтт?

– Он пропадает на работе, и ему некогда меня слушать. Да и я лучше умру, чем скажу ему.

На этот раз Маргарет поверила – она слишком хорошо знала сына, и сказанное Алексом казалось очень правдоподобным.

– Влюбился, что ли? – она снова проявила чудеса проницательности. Правда, она, конечно, и подумать не могла, в кого именно влюбился Алекс.

– Ну… да, – а что было делать, как не сознаться? Наверное, у него и не получилось бы обманывать. Наверное, его чувства были слишком заметны.

– Не в ту ли девчонку, что живёт на вашей улице? Хорошенькая такая, с маленькой собачкой гуляет.

– Да ты что, бабушка, ей тринадцать, она маленькая, – искренне возмутился Алекс. И сделал ошибку. Больше никаких девочек в их коттеджном городке, хоть примерно близких ему по возрасту, не было.

– В кого же тогда? Там всё либо малышня, либо тебя лет на пять постарше. Да и Мэтт, вроде, говорил, что ты и не общаешься там ни с кем. В школе каникулы. В интернете, что ли познакомились?

О, это было спасение.

– Да. Она живёт в Канаде, и я даже не знаю, увижу ли её когда-нибудь, – Алекс внезапно ощутил столько сил на последний рывок, столько вдохновения, что его безбожное вранье сошло за чистую монету. Он заливался соловьём, а Маргарет верила. – Я даже её фотки не видел, но мне не важно, как она выглядит. Мне кажется, что я её уже тысячу лет знаю, и у нас столько общих интересов. Мы всем друг с другом делимся, и музыкой, и фильмами, она такая весёлая, и мне с ней легко. Я чувствую, что она моя родственная душа. И не знаю, что мне делать.

– Может, стоит пообщаться с ней в Скайпе? Увидеть её, услышать её голос, узнать, какая у неё улыбка? – предложила Маргарет, растроганно улыбаясь.

– Ага, и втрескаться ещё больше, – мрачно закончил Алекс. – У меня нет никакой надежды, понимаешь? Совсем никакой.

– Да что ты выдумываешь? Надежда всегда есть. Признайся ей в любви. Вдруг она тоже тебя любит? А если ты расскажешь Мэтту, он отправит тебя до начала занятий на недельку к ней в гости, а может, даже с тобой слетает.

Алекс кисло улыбнулся. Если бы всё действительно было так просто, он бы не мучился.

– Как её зовут? – не унималась Маргарет.

– Эми… Эмили, – голос Алекса прозвучал неуверенно, и, казалось бы, не заметить этого было невозможно.

– Нет, правда, съезди к ней. Или её в гости пригласи на недельку, а? Мэтт разрешит, вот увидишь.

– Ночами Мэтт водит домой мужиков, – в голосе Алекса прозвучала такая ненависть, что Маргарет насторожилась. – Я не хочу, чтобы Эмили видела.

– Стыдишься его?

– Мэтта? Что ты, нет, конечно нет, как я могу его стыдиться? Просто… ну, не все это поймут. Эмили не поймёт.

– А ты? – Маргарет прищурилась, будто о чём-то догадываясь. – Ты понимаешь?

– Нет, – честно ответил Алекс. – Я верю, что бывает любовь. Настоящая, крепкая, такая, из-за которой пойдёшь в огонь и воду, из-за которой иногда хочется умереть, такая, которую иногда можно спутать с ненавистью. Мэтт в такую не верит и тратит себя, свои чувства, свою молодость на… вот такое.

«Любовь, которую можно перепутать с ненавистью». Маргарет помнила эти слова, они были цитатой то ли из какой-то книжки, то ли из фильма. Однако слово «ненависть» хлестнуло её: ненависть в голосе, когда мальчик говорил о мэттовых любовниках, ненависть, которую можно перепутать с любовью. Глаза Алекса загорелись по настоящему, когда они заговорили о Мэтте. Безумная догадка, сначала показавшаяся бредом, постепенно находила всё больше и больше подтверждений. Маргарет содрогнулась при мысли о том, во что могут вылиться эти чувства, которые она умудрилась рассмотреть за ложью.

– Алекс, – её голос прозвучал мягко, так, чтобы сразу стало понятно – она не осудит. – Ведь нет никакой Эмили. Я права?

Алекс, не сумевший распознать интонацию, вздрогнул и отвёл взгляд. Мир перед ним крошился и рушился, который раз за это чёртово лето. Кровь схлынула с его лица, губы побелели, и он смог только кивнуть.

Он не смотрел на Маргарет, боясь, что она скажет, что подумает, как поведёт себя. Он готов был провалиться сквозь землю. Страх, недоверие, отчаяние так смешались в его душе, что он не мог даже пошевельнуться, почти не дышал. Женщина, сидевшая рядом с ним, могла сейчас сделать с ним всё, что угодно. Приласкать и пожалеть. Ударить по лицу и выставить. Кричать на него и потрясать кулаками. Чёрт, даже позвонить Мэтту и рассказать ему всё.

Конечно, Алекс слишком плохо знал Маргарет – даже при том, что догадка её шокировала, в последнюю очередь она стала бы усугублять ситуацию скандалами, отчитывать, тем самым причиняя ещё более острую боль.

Она прожила на свете шестьдесят лет, и за её плечами было несколько искренних влюблённостей, семейная жизнь и тяжёлый развод с мужем. Она прекрасно знала, что такое безответная любовь, что значат слова «нет никакой надежды», как больно бывает иногда чувствовать собственное бессилие.

Она знала Мэтта как свои пять пальцев, и потому не обманывалась насчёт шансов Алекса. Какие-то жалкие пять процентов из сотни. Девяносто пять процентов абсолютной безысходности. Кажется, сам Алекс это прекрасно понимал и чувствовал, и от этого его было жалко вдвойне.

– Детка, – от этого слова он вздрогнул, будто его хлестнули бичом. – Расскажи мне.

Алекс только помотал головой, съёживаясь, и замер.

– Я не хочу давать тебе ложной надежды, – она погладила его по ссутуленной спине. – Тебе лучше… перебороть это чувство. Пережить его. Не видеться с ним каждый день. Хочешь, поживи пока у меня? А потом ты пойдёшь в школу, и…

– И что? – Алекс вскинулся и посмотрел на неё. – Тут же влюблюсь в кого-то другого? Отвлекусь, да? Не выйдет. Я знаю. Не говори, что я путаю любовь с благодарностью, что в таком возрасте и вообще любить нельзя, – Маргарет открыла рот, чтобы возразить, что такого она не говорила и уж точно так не считает, но он не дал ей вставить и слова. – Я сумел убедить себя, что это не любовь. Что я влюбился в первого, кто попался мне под руку, но это неправда. Он не просто нравится мне, это не детское желание испытать что-то новое. Я люблю его. Я люблю даже его недостатки. И его характер, и его привычки, и маленькие шрамы, которые остались у него ещё с юности – под бровью, на колене, чуть выше запястий и на большом пальце правой руки. Я… я…

Ему стоило большого труда удержать слёзы. Он вынужден был замолчать, снова поник, чувствуя, что его оставляют последние силы. Маргарет не перебивала его – он сам сказал всё, что могла сказать она. Он сам всё понимал. И даже несмотря на это не мог ничего сделать со своими чувствами.

– Прости, детка, я даже не знаю, что тебе посоветовать. Но ты, кажется, и сам понимаешь, что к чему.

– Я много об этом думал, – он кивнул.

– Мне бы хотелось сказать, что каждый – творец своей судьбы, но в твоей ситуации это неправда. На самом деле, я и вообще говорить о подобном с тобой не должна.

– Мне больше не с кем об этом поговорить.

– Да. Выслушай меня и постарайся запомнить мои слова. Не бывает так, чтобы шансов не было совсем, но в твоём случае их катастрофически мало. Затащить его в постель – вот здесь да, здесь шансов порядочно. Но ты не этого хочешь.

– Не этого, – согласился Алекс.

***

Они говорили ещё долго, несколько часов. Маргарет едва ли могла что-то посоветовать Алексу, но ему стало легче уже от того, что она его выслушала и утешила. Он говорил долго, взволнованно – и чувствовал, как напряжение спадает. Он успокоился настолько, что пробыл у неё до самого вечера: помог ей протереть полы, перемыл всю посуду и даже выгулял Бинки.

Мэтт всё же за ним приехал, но у обоих – у Алекса и Маргарет – хватило выдержки вести себя так, будто никакого разговора и не было. Мэтт ничего не заметил. Они полчаса пили чай втроём, и Алекс вёл себя совершенно естественно, даже весело и беззаботно. Маргарет молилась про себя, чтобы этой выдержки ему хватило хотя бы на пару дней, но её молитвы не были услышаны.

Оказавшись дома, Алекс ушёл к себе в комнату, отказавшись гулять с собакой, и решил сразу же лечь спать от греха подальше. Мэтт не должен, не должен был узнать о его чувствах.

Но Мэтт пришёл к нему в комнату, перед сном – сказать, что завтра должен будет уехать с самого утра, и Макса вывести не успеет. Алекс глянул на него затравленно и жалобно; сомневаться в том, что у него стряслось что-то действительно ужасное, больше было невозможно. Мэтт, понятия не имея о причинах его состояния, вместо того, чтобы убраться подальше, зашёл в комнату и сел на кровать, совсем рядом, заставив крупно вздрогнуть.

– Что же с тобой такое? – участливо и непривычно нежно спросил он, будто говорил с ребёнком.

– Влюбился, – Алекс мрачно улыбнулся, чувствуя, что не сумеет удержать язык за зубами.

«Уходи, уходи, уходи, уходи» – вертелось у него в голове. Он знал, что если Мэтт останется, из комнаты он выйдет, уже зная обо всём.

Мэтт остался. Улыбнулся чуть насмешливо, даже не догадываясь, что вот-вот обрушится на его голову.

– В кого же?

– В тебя.

Алекс думал, что после подобного признания не сможет даже смотреть на него – будет отводить взгляд, попросит уйти, залезет под одеяло с головой, но сил у него оказалось достаточно для того, чтобы честно и прямо посмотреть Мэтту в глаза. Проследить, как меняется их выражение, как первая гримаса удивления сменяется недоверием, непониманием и чем-то ещё, чего Алекс не сумел распознать.

Это было прозрение. Мэтт понял, что творилось с Алексом в последнее время, понял, что было причиной его поведения, его вспышек раздражительности, чередующихся с апатией и каким-то болезненным состоянием.

А ещё Мэтт запоздало понял, что произошло неизбежное. То, что было предопределено ещё тогда, когда Алекс дождливым майским днём сел в его чёрный джип.

– Кажется… – они оба не узнали голос Мэтта – хриплый, низкий и перерывающийся. – Кажется, что-то такое я всегда знал. Только не мог понять, не мог уловить мысль. Уловить то, что витало в воздухе.

Алекс молчал.

– Я не знаю, что тебе ответить, – продолжил Мэтт, отводя взгляд в сторону. – Я… хотел бы сказать, что это взаимно, или хотя бы что я знаю, что с этим делать. Но нет, Алекс, я не знаю. Мне нужно подумать. Хорошо? Просто дай мне время подумать и решить, как это исправить.

Алекс только кивнул головой и вяло улыбнулся белыми губами. Мэтт больше не проронил ни слова, встал и вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

_______________________________________________________________________________

*отсылка к книге Джуди Блум “Бог, ты здесь? Это я, Маргарет”

========== Глава 7 ==========

Пораскинув мозгами, Мэтт повторил Алексу всё, что тот и так уже знал.

Это не любовь, – рассуждал он. – Это только детская привязанность, это благодарность, это, может, некая симпатия, которая быстро пройдёт. Но это точно не любовь. Этого не может быть.

Какая чушь!

Не было ли это похоже на попытку отгородиться от правды? Очень даже было, и Алекс это видел. Мэтт, может, и сам это понимал, но упёрся как баран и продолжал гнуть: «Это. Не. Любовь».

Алекс даже спорить не стал. Он был слишком вымотан морально, чтобы вступать в споры. Да и к чему бы? Он не ждал отдачи, он даже не надеялся на неё, и потому доказывать собственные чувства было бессмысленно. Он только покивал на мэттовы изречения, слабо улыбнулся и ушёл к себе в комнату. Валяться на кровати, много думать, зализывать раны.

Он ведь надеялся, что станет легче. Уже тогда, когда он рассказал бабушке, должно было стать легче – и стало, правда, ненадолго. Но он наивно полагал, что, свалив Мэтту на плечи знание о своей любви, он сам избавится хотя бы от половины бремени. Он где-то читал, что не так трудно любить безответно, как быть безответно любимым и знать об этом. Это было эгоистично. Это было в какой-то мере даже подло: Алекс подспудно желал, чтобы Мэтту было также больно, тяжело и неловко, как и ему самому.

И Мэтту было. Только самому Алексу это никакого облегчения не принесло. Они страдали оба в равной степени, хоть и по-разному.

Мэтт, откровенно говоря, понятия не имел, как теперь общаться с «сыном», как он мысленно называл его в последние месяцы их дружбы. Не знал, потому что Алекс фактически «сыном» уже и не был. Он сказал всего два слова – «в тебя» – и в корне перевернул отношение к себе. Из неинтересного в сексуальном смысле ребёнка он вдруг преобразился в молодого (может, даже слишком) красивого мужчину. Мужчину, влюблённого в Мэтта.

И против своей воли, ужасаясь собственным мыслям, Мэтт начал оценивать его. Присматриваться к его движениям, мимике, слушать его голос (хотя говорил после своего откровения Алекс нечасто). Он был хорош. У него были вьющиеся светлые волосы и фарфоровое лицо. У него были тонкие запястья и длинная шея. У него были маленькие ступни – пожалуй, чересчур маленькие. И это могло бы показаться некрасивым, если бы сам Алекс имел хоть какую-то претензию на роль первого мальчишки в классе, популярного красавчика. Не бывает популярных красавчиков с золушкиной ножкой.

Но Алекс совсем не претендовал на роль заводилы класса. Теперь он претендовал на роль пассивного мэттова любовника, и его трогательные ступни как нельзя лучше шли к этой роли.

Мэтт нашёл у Алекса ещё множество очаровательных маленьких особенностей внешности – выступающие ключицы, ямочки на плечах поближе к спине, ямочки на пояснице. К своему стыду Мэтт всё чаще ловил себя на желании целовать все эти ямочки, родинки, выпуклости и впадинки, которые Алекс, кстати, вовсе не пытался нарочно выставить напоказ.

Алекс вообще перестал выходить из комнаты, когда Мэтт был дома. Они жили на разных этажах, и при большом желании могли вообще не пересекаться. Они и не пересекались за очень редкими исключениями. Была пара раз, когда они сталкивались на кухне или в комнате под условным названием «библиотека», находившейся как раз на втором этаже. Каждый раз, видя друг друга, они ощущали неловкость и старались как можно скорее разойтись, но Мэтт потом признался себе в том, что жадно ловил каждую минуту, проведённую рядом с Алексом.

В «библиотеке» чтобы дотянуться до верхней полки Алексу требовалось встать на стул и вытянуться во весь рост. Задравшаяся футболка как раз открывала очаровательные ямочки на пояснице, и Мэтт спешил уйти, чувствуя, что зрелище прямо-таки выводит его из душевного равновесия.

Это было ужасно, на самом деле.

Мэтт чувствовал себя, с одной стороны, полнейшим извращенцем, а с другой – человеком обделённым и жестоко обманутым. Он усыновил Алекса, и после достаточно долгого привыкания друг к другу они стали друзьями, семьёй. Отцом и сыном в самом прямом и хорошем смысле этих слов. Мэтт нашёл то, что искал – любовь, дружбу, преданность и уют.

А теперь всё это было отобрано и разрушено. Между ними просто не могло быть той дружбы после слов, что сказал Алекс. Мэтт не мог больше погладить его по голове или обнять, не думая об этом с неправильной, извращённой точки зрения. Не мог больше не воспринимать Алекса как потенциального партнёра.

Это-то и было ужасно. То, что Мэтт готов был тащить в постель (по крайней мере, теперь это приходило ему в голову время от времени) несовершеннолетнего мальчишку, собственного приёмного сына. Это было так низко, подло и бессовестно – пользоваться его чувствами – что Мэтт и впрямь чувствовал себя мерзавцем. Извращенцем. Педофилом.

О, конечно, Алексу уже шестнадцать, и вот-вот у него начнётся школа. Они никогда не заговаривали об этом, но Мэтт был уверен, что если Алекс до сих пор не потерял девственность, то потеряет буквально через пару месяцев. Не с девчонкой, так с мальчишкой. Не с ним, Мэттом, так непременно с кем-то другим. Но подобные предположения никак не оправдывали его рождающегося вожделения. Он просто не мог, не должен был позволять себе даже думать об Алексе как о хорошеньком юном мальчике. Не должен был позволять, но не мог ничего с собой поделать.

Алекс разбудил в нём что-то. Растревожил то, что сидело глубоко внутри и, может, только и ждало минуты, чтобы проявить себя.

Мэтт перестал ездить домой, потому что боялся, что они оба могут натворить глупостей. Конечно, Алекс не знал о его ответных чувствах (по крайней мере, о его ответной похоти), но ведь подростки в шестнадцать лет часто теряют голову. Кто гарантирует, что Алекс не заявится ночью к нему в спальню? И кто гарантирует, что Мэтт выставит его вон, а не повалит на постель и не поимеет? Алекс ведь даже не будет сопротивляться.

Он будет нетерпеливо ёрзать, стонать и поскуливать, шептать его имя, сладко вскрикивать и…

И лучше об этом даже не думать. О том, каким гибким и мягким он может быть, о том, как горячо и тесно у него внутри, о том, как он будет кричать и хныкать.

Надо было просто выбросить это из головы. И Мэтт трусливо сбегал. Он дважды переночевал у сестры, дважды у матери (которая, кстати, сразу же обо всём догадалась, но смолчала), а потом снял номер в гостинице и притащил туда невысокого блондина лет двадцати пяти. Блондина с такими же тонкими запястьями и острыми ключицами, как у Алекса.

Это было поражением. Конечно, этот Дэйв был похож на Алекса, но он был почти на десять лет его старше, и вид у него был довольно потрёпанный. Мэтту очень бы хотелось верить, что это именно Алекс подмахивает ему задницей, цепляется за его плечи, кусает губы, но это было непросто. Мэтт видел и первые едва заметные морщинки вокруг глаз, и более резкие черты лица, да и ощущал опыт, которого у Алекса быть просто не могло. Дэйв не был невинной овечкой, и его очевидная искушённость всё только портила.

Мэтт не выгнал его после всего, и они остались в гостиничном номере до утра. Он мог бы заказать ему такси, а мог бы и вообще выставить, не заботясь о том, что с ним будет, но ему было лень. А ещё ему было очень паршиво на душе. Дэйв не мешал ему – просто заснул на другом краю постели, а утром деликатно смылся до того, как Мэтт проснулся.

После пятидневного отсутствия домой вернуться было всё же надо. Мэтт чувствовал себя трусом, который удрал от шестнадцатилетнего мальчишки, и после ночи с Дэйвом понял, что, оказывается, скучал по Алексу. Очень.

А ещё он скучал по Максу, которого повесил на алексову шею. То есть, он оставил деньги специально для девушки, которая до Алекса выводила Макса в экстренных случаях, когда сам Мэтт не мог приехать домой, но он почему-то был уверен, что деньги остались нетронутыми, и Алекс выгуливает пса сам.

Они столкнулись в коридоре. Было утро, и Алекс как раз натягивал обувь, уже прицепив к ошейнику Макса внушительную чёрную рулетку. На несколько секунд они замерли, глядя друг на друга, не обращая внимания даже на разволновавшегося от пятидневной разлуки с хозяином Макса. Наконец Мэтт вымученно улыбнулся и сказал:

– Извини, что сбежал.

– От меня? – голос Алекса прозвучал глухо. – Я так тебе неприятен теперь?

– Нет. Я ушёл, чтобы не поддаваться искушению.

– А оно есть?

– Не знаю. То есть, ничего не изменилось, если ты об этом: я люблю тебя только как сына, но взрослый пидор и влюблённый мальчишка в одном доме – в любом случае ситуация щекотливая.

На долгие несколько минут повисла пауза.

– Иди спать, я с ним погуляю, – наконец сказал Мэтт. – Ещё рано.

– Не хочу спать. Не хочу сидеть в комнате, как пленник. Я уже вообще ничего не хочу, если честно. Я устал и… блядь, сколько раз уже я тебе это говорил?! Мне не хватает тебя. Не знаю, в каком смысле. Может, так, как раньше – как отца. А может и нет… Извини, я сам не могу разобраться ни в чём. И я всё испортил. У нас ведь всё было так хорошо, так тепло. А я взял и рассказал тебе обо всём. И теперь ты не хочешь даже меня видеть, и я снова один. Кажется, я всю жизнь буду один.

Его голос дрожал, и это было очень похоже на нервный срыв. Мэтт шагнул ближе и, взяв Алекса за плечи, несильно встряхнул, чтобы успокоить и привести в чувство.

– Хватит, Алекс. Ты выдумываешь проблемы, которых нет. Я сказал тебе, что не могу ответить на твои чувства. Но это не значит, что я больше не люблю тебя, как сына, что больше не нуждаюсь в тебе. То есть, это теперь сложнее, потому что я, блядь, не могу не думать о твоих словах, но ты всё так же мне дорог. Ты понимаешь?

– Кажется, понимаю. Я знаю, как тебе тяжело. Прости, что взвалил это на тебя – надо было лучше молчать. И всё было бы как раньше.

– Ну, теперь быть «как раньше» уже точно не может, – кажется, это было чересчур жестоко. – Но теперь мы просто должны исходить из того, что мы можем. Ты мой сын, и я всё так же люблю тебя. Не отказываюсь от тебя, не прогоняю, не заставляю прятаться в комнате. Мне только остаётся надеяться, что через полторы недели ты пойдёшь в школу, отвлечёшься, и всё вернётся на свои места.

***

Откуда Мэтту было знать, что на свои места уже ничто никогда не вернётся? Откуда ему было знать, что он трахнет Алекса этим же вечером?

Конечно, он не мог этого знать.

– А теперь пойдём гулять вместе. Как договаривались ещё давным-давно, – сказал он. – Подожди, пока я переоденусь в домашнее.

Прогулка не удалась – они оба напряжённо молчали всю дорогу. Все попытки непринуждённо поболтать провалились, и между ними опять повисла неловкая тишина. Это было больше похоже на пытку, а не на совместное времяпрепровождение.

Вернувшись домой, они опять разошлись в разные комнаты. Им было невыносимо наедине друг с другом. Правда, ещё невыносимее оказалось по раздельности, и через час мучений они сошлись в гостиной, на белом кожаном диване.

– А ты на работу не идёшь? – спокойным голосом спросил Алекс, не глядя на Мэтта.

– Нет. Моё присутствие не всегда обязательно, – наконец-то нашлась тема для разговора! – Завтра важный день, я поеду с самого утра, а сегодня ничего особенного. Можно и не идти. А нам с тобой, кажется, нужно поговорить и разобраться во многом, да?

–Да. – Алекс ссутулился. – Я так запутался. Я ничего не понимаю. И я не знаю, чего мне теперь ждать. Вообще, чего ждать от жизни? Отношения с тобой опять портятся, в школе у меня пока друзей не появилось, и, наверное, не появится. И кому я нужен? Опять никому.