Текст книги "The wise man grows happiness under his feet (СИ)"

Автор книги: Смай_лик_94

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

========== Глава 1 ==========

– Давненько я так культурно не отдыхал, – Мэттью Паркер ухмыльнулся и покосился на мать – очень быстро, чтобы видеть дорогу. – Вытаскивай меня в театры почаще, а то я окончательно погрязну в бездне потребительства и разврата.

– Да как скажешь, – Маргарет сунула руку в сумку, вытащила зажигалку, потом наушники, потом тушь, чертыхнулась, взяла мэттов телефон из его нагрудного кармана и посветила им в набитую разными женскими штучками шёлковую утробу. – Ах, вот оно!

– Что ты там ищешь? – мужчина забрал телефон и сунул обратно в карман, где ему и было место.

– Зеркальце. У меня помада не размазалась?

Мэтт опять покосился на неё.

– Нет.

Они замолчали. Дождь креп, и Мэтт включил дворники, подтянулся из расслабленной позы и сосредоточился на дороге. Было уже темно, хоть стояло уже начало мая, и приходилось быть очень внимательным, чтобы не уехать в кювет, да и вообще ни во что не влипнуть. Маргарет потыкала кнопочку радиоканалов, нашла что-то более-менее стоящее и откинулась на сидение, глядя в окно – на трассе Мэтту лучше было не мешать, а она всё равно планировала переночевать у него, так что времени для общения было достаточно и так.

Играло радио, дождь монотонно барабанил по крыше джипа, всё усиливаясь, видимость ухудшалась, но Маргарет, рассеянно смотревшая в окно, уловила далеко впереди у обочины смутное движение. Сутулая невысокая фигура брела по дороге прочь от города, едва шевеля ногами.

– Смотри-ка, что это там? – Маргарет потрогала сына за плечо и тот, присмотревшись, резюмировал:

– Бродяжка.

Маргарет беспокойно вглядывалась в фигуру, медленно, но упорно шагавшую по краю дороги, пытаясь рассмотреть получше. Машина ехала довольно быстро, и вскоре фигура стала видна отчётливо. Секунда – и они промчались мимо, но Маргарет успела увидеть промокшую до нитки одежду и лицо, выхваченное из мрака светом фар.

– Совсем мальчишка! – удивилась она.

Мэтт, почуяв в голосе матери скрытый намёк, вскинулся.

– Так, мама, я понял, к чему ты клонишь. Даже не думай, мы его не возьмём. Я не содержу ночлежку, а он мокрый и наверняка грязный.

– Но он же совсем ребёнок, ему семнадцать от силы! Что тебе – жалко?

– Жалко, – Мэтт почувствовал, как всё его умиротворение после уютного вечера рушится, а на замену ему приходит обычная раздражительность. – Он мне на хуй не упал, и я не подписывался тащить домой всех бездомных котят, щенков и малолетних ублюдков, которые тебе приглянутся. Тем более, не в такой ливень.

– Во-первых, не хами мне, а во-вторых – прояви хоть чуточку милосердия.

– Нахуй милосердие.

– Останови машину, я выйду, – Маргарет была настроена воинственно, и Мэтт на всякий случай отъехал к обочине и остановился, но автоблокировку дверей не отключил – его мать вполне могла выйти из машины в такой дождь, как и обещала.

– Да? И куда ты пойдёшь в этот грёбаный потоп? Пешком ко мне домой?

– Вызову такси и отвезу беднягу к себе, – она немного помолчала, думая, какие подобрать слова, чтобы коснуться той части мэттовой души, которая не была надёжно закрыта бронёй язвительности, нахальства и безразличия ко всему и вся. – Знаешь, Мотя, я ведь тебе всё прощаю. И никогда ничего у тебя не прошу. Хоть один раз в жизни сделай доброе дело. Может, он не бездомный, а просто потерялся, кто знает?

– Не зови меня Мотей, – вскинулся Мэтт, но Маргарет увидела, что русский вариант имени сработал – так она звала его маленького, и скрытые глубоко внутри ассоциации не могли не дать результата. – Ладно, чёрт с ним: пусть поест, переночует и проваливает на все четыре стороны.

Они отъехали уже довольно далеко от того места, где им встретился бродяжка, и Мэтт вынужден был повернуть назад, внимательно высматривая сквозь пелену дождя сутулую фигуру на обочине. Мальчишка прикрыл лицо от яркого света фар и растерянно остановился, когда стекло у водительского сидения отъехало вниз и лощёный зеленоглазый мужик в деловом костюме поманил его пальцем к себе. Доверия водитель не вызывал уж точно, и паренёк не был уверен, стоит ли приближаться, да и вообще вступать в разговор, но всё-таки несмело шагнул навстречу.

– Шагай резче, дождь в салон попадает. Слушай внимательно: открывай заднюю дверь, садись и помалкивай. Я отвезу тебя к себе домой, накормлю, сходишь в душ, перекантуешься одну ночь, а потом я тебя отвезу, куда там тебе надо. Если тебе вообще куда-то надо. Уяснил? – Мэтт всем своим видом выражал недовольство, вызванное разговором, и это как-то не прибавляло уверенности в его добрых намерениях, о которых он сообщил так грубо и резко.

– А зачем? – подал голос мальчик, недоверчиво глядя на неприветливого мужчину и на всякий случай делая шаг назад.

– Как зачем? – удивился Мэтт, вскинув брови. – Ты что, есть не хочешь?

– А что я за это буду должен?

Мэтт расхохотался, запрокинув голову, и мальчик почувствовал себя неловко – он не понимал, чем вызван приступ весёлости, ведь он проявил обычную и вполне резонную для подростка осторожность. Верить в человеческий альтруизм было сложно.

– Ишь ты, какой подозрительный. Ничего не должен, считай, что тебе повезло.

Мальчик всё ещё настороженно стоял вдалеке, не решаясь подойти и готовясь убегать в любую секунду, когда из-за мужчины показалась седовласая голова пожилой женщины. Старушка улыбалась очень по-доброму, и если её грубый спутник не вызывал никакой симпатии, то она почему-то расположила к себе с первого взгляда. Половина сомнений рассеялась при одном только взгляде на неё.

– Да ты не бойся, детка, – сказала она, улыбаясь. – Мы тебя не обидим. Тебе ведь некуда идти, да?

Мальчишка кивнул и слабо улыбнулся. Злобный красавец за рулём мог оказаться кем угодно, и будь он один, паренёк не сел бы к нему в машину ни за что на свете, но вот женщина – добрая, с ласковым голосом – придала бедняге уверенности, что ему и впрямь просто хотят помочь. Поэтому он обошёл джип сзади, чтобы сесть поближе к старушке, открыл дверь и неловко устроился, сжав коленки и притиснув локти к бокам, ёжась под тяжёлым неприязненным взглядом мужчины, который наблюдал за ним в зеркало заднего вида.

– Я же, блядь, говорил, что он мне всё сидение засрёт, – заметил Мэтт, с мрачным удовольствием наблюдая за тем, как меняется лицо мальчика, выдавая его испуг и неловкость. – Чёрт, как всегда не вовремя эта твоя благотворительность.

Мальчик ещё сильнее съёжился, уже жалея, что привлёк к себе внимание этой странной парочки. Лучше было продолжать мокнуть под дождём, чем терпеть придирки этого злобного хмыря с холодными зелёными глазами.

– Я могу выйти… – робко начал он, не поднимая взгляда, но мужчина его перебил.

– Поздно, ты уже всё сидение заляпал. Так что пока не отмоешь – никуда не денешься.

– Господи, как тебе не стыдно? – Маргарет окатила сына взглядом, полным праведного гнева. – Пареньку и так, видимо, от жизни досталось, а ты ещё своими претензиями его достаёшь! Уймись, поехали домой, ничего с твоей драгоценной машиной не сделается.

Остаток пути прошёл в гнетущем молчании. Мэтт раздражённо выключил радио и хмурился, глядя прямо перед собой, играл желваками, порой косо поглядывая на мать. Та сидела, тоже насупившись, исподлобья разглядывая в зеркало заднего вида съёжившегося в какой-то нелепый комок мальчика. Он был совсем молоденький, напуганный и вид имел очень несчастный, настолько, что сердце у Маргарет сжималось от жалости. Сразу было ясно, что, хоть ему не больше семнадцати лет, жизнь потрепала его побольше, чем некоторых присутствующих здесь товарищей.

К счастью мэттов гараж примыкал к дому и был соединён с ним узким коридором, так что выходить под проливной дождь молчаливой троице не пришлось. Мальчик, выйдя из машины, постарался держаться поближе к женщине, опасаясь попасться под руку её спутнику, но Паркер всё равно умудрился шикнуть на него пару раз. Маргарет спешно увела напуганного паренька в дом, пока Мэтт парковал машину, включал сигнализацию и закрывал ворота.

В коридоре было тихо и темно, где-то вдали едва слышно жужжал холодильник, работал вентилятор, который мужчина, видимо, забыл выключить, когда уезжал. Нащупав выключатель, Маргарет включила настенную лампу, и мальчик вздрогнул, увидев перед собой немецкую овчарку, которая сидела тихо, внимательно оглядывая его умными глазами. Пес подошёл настолько бесшумно, что пареньку стало немного жутко. Он, в жизни не видевший собак так близко, не был уверен, рассматривает его пёс дружелюбно, или собирается отведать на ужин его ногу, так что на всякий случай не торопился подходить к нему.

– Макс, это свои, – женщина потрепала немца по голове, и тот вильнул ей хвостом. – Кстати, детка, как тебя зовут?

– Алекс, – робко ответил мальчик. – Алекс Купер.

– А я Маргарет, – она протянула ему руку – красивую, ухоженную, с тонким золотым браслетом на запястье и миндалевидными ногтями, покрытыми бледным лаком в соответствии с возрастом. – Я мать этого грубияна и зануды. Ты не принимай близко к сердцу то, что он наговорил – он не привык пускать в свою жизнь кого-то, кроме меня и своей сестры. На самом деле он хороший, ты бы понял, если бы узнал его поближе.

– Боюсь, я не узнаю его. Завтра меня здесь уже не будет, – на самом деле Алекс ничуть не жалел о том, что ему не случится узнать своего злобного благодетеля ближе.

– А где ты живёшь? Ты не стой столбом, раздевайся-раздевайся. Тебе срочно надо в душ, я дам тебе полотенце и халат.

– Я живу в приюте, но я туда не вернусь, – ответил Алекс на вопрос, пропустив мимо ушей призыв снять с себя промокшую одежду. – Давайте завтра я просто уйду? Сам по себе.

– И что же ты будешь делать «сам по себе»? – в дверях показался Мэтт – с недобрым прищуром и сведёнными к переносице бровями. – Бомжевать? Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – ответил мальчик.

Он знал, что при отсутствии документов возраст проверить было бы проблематично, и скажи он “восемнадцать”, возможно, ему поверили бы и перестали задавать вопросы. На самом деле ему ещё было пятнадцать, а шестнадцать должно было исполниться только через полторы недели, но он уже так свыкся с тем, что ему “скоро шестнадцать”, что сказал это чисто на автомате. Он только запоздало понял, что сказал неправильно, но решил не поправляться – то ли был слишком честный, а то ли не догадался вешать лапшу на уши в более крупных, чем пара недель размерах. А может быть сообразил, что надо быть знатным вруном, чтобы навешать лапши на уши Мэтту так, чтобы он поверил.

– Ага. И ты думаешь, что жить под мостом лучше, чем в приюте? В тепле и с трёхразовым питанием?

– Лучше. Вы ведь не жили в приюте? – в ответе Алекс, само собой, не сомневался, но спросил на всякий случай.

– А что, похоже? – Мэтт обвёл глазами просторный коридор, который явно не был даже десятой долей огромного дома.

– Ну так вы и не знаете. Я не вернусь в систему. Лучше сдохнуть.

– Так, прежде чем сдохнуть, иди-ка ты помойся, – прервала мальчика Маргарет. – Ванная прямо и направо, увидишь. Я занесу тебе полотенце.

Войдя в ванную, Алекс остановился в нерешительности. В приюте душ представлял собой ванну, клеёнчатую занавеску, кран с двумя регуляторами температуры и душевую лейку на длинном блестящем проводе.

А тут… Во-первых, это была кабинка. Алекс в кабинках в жизни не мылся, да и рычагов тут было штук двести, не меньше. И дырок, откуда теоретически могла вытечь вода – тоже. А вода могла быть ледяная или горячая, и если бы она полила со всех сторон, было бы, мягко говоря, неприятно.

Постояв несколько минут в растерянности, пытаясь хоть примерно определить, что крутить и куда давить, Алекс сдался – он бы никогда не разобрался в этих навороченных штуках.

– Маргарет? – неуверенно позвал он, надеясь, что придёт именно она.

Но прогадал. Послышались лёгкие шаги, и в ванную всунулась голова Мэтта.

– Чего тебе?

– Я… я не знаю, как это работает, – Алекс потупился, опасаясь новой порции насмешливых взглядов, но мужчина, видимо, и правда устал, так что ему было не до смеха.

Он только выразительно закатил глаза и вошёл в ванную. На нём уже был не костюм, а лёгкий серый свитер и джинсы – успел переодеться. То ли чистоплюй, то ли педант – сделал вывод мальчик. Повернув нужные рычаги, Мэтт настроил тёплую воду и показал, куда крутить, чтобы регулировать температуру. Алекс уж было понадеялся, что на этом он и уйдёт, но не тут-то было.

– Который день, говоришь, ты бомжуешь? – Мэтт поднёс кисть правой руки к лицу и сосредоточенно прижал большой палец к губе, хмурясь и внимательно оглядывая мальчика с ног до головы брезгливым взглядом.

– Я не бомжую, а убегаю, – поправил Алекс. – Второй день уже.

– А-а-а, – Паркер понимающе покачал головой. – То-то я смотрю – от тебя не воняет. Короче, мойся и иди на кухню, эта мать Тереза там собирается печь блины.

Алекс кивнул и выжидающе уставился на мужчину. Тот понял и вышел.

В ванной от льющейся воды стало тепло, и щёки у мальчика раскраснелись. Он глянул на себя в зеркало – оценивающе, трезво, холодно. Смазливая мордашка и золотые кудри чуть ниже ушей. Удивительно, что такая акула, как Мэтт, на него не позарилась – у него, у Мэтта, то есть, на лбу неоновыми буквами светилось «Гомосек». Алекс ничего не имел против гомосеков, даже в каком-то смысле от души им сочувствовал, потому что его самого в приюте лупили именно из-за того, какой он «сладенький». Горько было это признавать, но он не выглядел как мачо, который валит девчонок налево и направо. Он сам был как девчонка. И странно, что Мэтт даже не рассматривал его, а только окатил брезгливым взглядом, будто смотрел на гусеницу или что-то вроде того.

Хотя конечно, он же весь мокрый, несчастный и забитый. Кто на такого позарится? «Да и слава Богу, что не позарился», – подумал про себя Алекс и принялся раздеваться.

***

Выйдя из ванной, Алекс сразу ощутил потрясающий запах. Сладкий, душный, сочный запах свежих блинов, горячего шоколада и варенья.

Шлёпая босыми ногами по стерильному полу, он по аромату нашёл кухню – просторную, светлую, с окном от пола до потолка, барной стойкой вместо обеденного стола и огромной белой прямоугольной лампой прямо над ней. На стойке стояла большая тарелка, в которой кривой пизанской башней высилась стопка блинов, политая сверху шоколадом. Блины были необычные – слишком тонкие и большие, совсем непохожие на те толстые и маленькие, которые подавали раз в месяц в приюте.

Подойдя к стойке и забравшись на высокий стул, Алекс ещё раз принюхался, и в животе у него постыдно заурчало.

– Кушай скорее, – Маргарет подала ему отдельную тарелку поменьше, вилку и нож, но Алекс схватил верхний блин, обильно политый шоколадом, руками и за пару секунд не только сунул его в рот, но и проглотил. – Сколько же ты не ел?

– Два дня, – выдавил Алекс, чей рот был уже набит следующим блином. Прожевав четвёртый, он, наконец, нашёл в себе силы оторваться от блинов и спросить: – А чего они такие плоские и большие?

– Так пекут в России, – пояснила Маргарет, придвигая к мальчику чашку какао с зефиром, и тот уже хотел было задать логичный вопрос по поводу происхождения семейства, когда их бесцеремонно перебили.

– А жопа у него не слипнется? – поинтересовался Мэтт, вернувшийся с прогулки с Максом.

– Не слипнется, – отрезала Маргарет. – Он не ел целых два дня.

– Ага, я знаю, – пожал плечами мужчина и сел за стойку с другого конца.

Мэтт своим появлением нарушил разговор, который должен был вот-вот начаться, и все ощутили неловкость. Он понимал, что его мать и этот малолетний бродяжка каким-то образом успели уже друг другу понравиться и подружиться, а он, весь из себя сердитый и всеми недовольный, был лишним.

– Что умолкли? Мешаю? – он решил, что лучше заговорить первым и хоть как-то нарушить это звенящее молчание, прерываемое смачным хлюпаньем и чавканьем Алекса, который смёл уже половину внушительной блинной стопки.

– Нет, – Маргарет натянуто улыбнулась. Она очень любила сына, но не могла не признать, что что-то упустила в его воспитании, и порой он ведёт себя безобразно. – Скажи, Алекс, зачем ты удрал из приюта?

– Там плохо, – прочавкал он. – Кормят дерьмово, не любят, а меня ещё и ребята били.

– За что? – ужаснулась Маргарет. Она знала, что дети бывают жестокими, но никогда не могла представить себе этого наяву.

– Да ты посмотри на него, – вставил Мэтт, смеривая мальчика насмешливым, но вместе с тем одобрительным взглядом. – Сразу понятно, за что.

Алекс вскинулся и посмотрел на него затравленно, злобно, хмурясь и раздувая ноздри.

– Мэтт, – Маргарет ласково погладила сына по руке. – Ну хватит тебе. Алекс ни в чём не виноват.

– Это точно. Ладно, я пойду, пожалуй. Надо сегодня выспаться. Макс, идём.

Когда мужчина ушёл, Маргарет подошла к Алексу и накрыла его ладонь своей – тёплой и ласковой.

– Детка, расскажи мне – как ты попал в приют? И могу ли я чем-то тебе помочь? Ты ведь не просто так убежал…

– Не просто. Я же сказал – били. Пока был маленький, не трогали, а теперь…

– А ты в приюте с детства? – Маргарет смотрела на него с состраданием и заботой, и на это невозможно было не поддаться.

– С трёх лет, – голос его дрогнул, но не сорвался. – Мама с папой погибли, когда мне было три. Родственников в Америке нет, а с теми, что остались в Европе, наверное, родители не общались. По крайней мере, когда я остался один, никто не объявился и не забрал меня к себе – это всё, что я помню.

– Сначала всё было не так плохо, да?

– Да. Малышей любят, о них заботятся, да и между собой никаких серьёзных ссор. И когда ты малыш, есть надежда, что однажды появится кто-то, кто тебя заберёт к себе домой и будет любить, станет твоей семьёй. А когда тебе шестнадцать и до выпуска два года – нет никакой надежды. Ты только знаешь, что тебя ещё два года будут лупить за каждую мелочь, кормить позавчерашним супом и никому, никому не будет до тебя дела. Лучше удрать и жить самому.

– Ну, не делай поспешных выводов, – ответила Маргарет. – Что ждёт тебя на улице? Быть беспризорником, не иметь документов, не иметь куска хлеба и крыши над головой – не лучше, чем жить в приюте. Сам посуди, осталось всего два года – и тебя определят в колледж, государство будет оплачивать твоё образование и общежитие, ты подрастёшь – и тебе дадут квартиру, пусть и не самую хорошую, а всё-таки. Хочешь от всего этого отказаться?

– Умом я понимаю, что делаю глупость, – ответил Алекс, тоскливо подпирая кулаком висок, а другой рукой поглаживая округлившийся живот. – Но я больше не могу. Тринадцать лет прожить в приюте – это и так много.

– То есть, ты тринадцать лет терпел, чтобы на финишной прямой отказаться от благ, которые принадлежат тебе по закону? Не глупи.

– Ваш сын отвезёт меня в приют завтра?

– Да. Не может же он вышвырнуть тебя на улицу.

– Лучше бы так, – горько ответил Алекс. – Лучше бы уж на улицу.

***

Всю ночь Алексу сладко спалось на мягкой кровати в гостевой комнате. Дождь перестал, и ночь была тихая, лунная, свежая. Окно было приоткрыто, и в комнате разливалась прохлада и слабый аромат сирени, росшей за углом дома. Алекс дышал глубоко и ровно, уверенный в том, что пока он спит, ему не намалюют несмываемым маркером «пидор» на лбу, не польют зубной пастой и не поставят таз ледяной воды перед кроватью. Впервые за много лет ему спалось спокойно.

Он не проснулся даже тогда, когда дверь приоткрылась, и в неё скользнула из коридора низкая тень, стукающая когтями по полу. Макс пришёл познакомиться с гостем поближе. Сел напротив кровати и уставился. Потом, набравшись смелости, подошёл ближе и уткнулся мокрым носом в свешивающуюся с постели ладонь. Алекс только дёрнулся, но не проснулся.

Однако к утру его сон стал беспокоен, и он проснулся в семь часов по приютской привычке. Проснулся, глянул за окно, где только занимался рассвет, сообразил, что стоит раннее утро, и обрадовался. Ему было вовсе не на руку, чтобы Мэттью, проснувшись, отвёз его назад в приют, и раннее пробуждение давало ему пару часов форы.

Он бесшумно оделся и быстро спустился на первый этаж. Не скрипнула ни одна ступень, ни одна половица, и мальчик прокрался в коридор. Его развалившиеся кеды с почерневшими и трухлявыми от старости шнурками стояли там, где он оставил их вчера. Обувшись, Алекс огляделся и увидел недоумевающую морду Макса, который смотрел на него, сидя у лестницы.

– Тише, – шепнул ему мальчик. – Не выдавай меня!

Пёс вильнул хвостом и, встав, подошёл ближе.

– Извини, я не могу с тобой погулять. Я должен идти. Ну, ну, хороший мальчик… – Алекс потрепал его по холке. – Ты только не гавкай, а то твой хозяин услышит и проснётся. А мне этого совсем не надо.

Повернувшись к двери, Алекс взялся за ручку. Было заперто, но Мэтт то ли по привычке, то ли не ожидая, что его гость даст дёру, оставил ключи висеть на крючке чуть ниже вешалки для верхней одежды. Алекс потянулся рукой, чтобы взять связку, и взгляд его упал на мэттово пальто, из кармана которого торчал бумажник.

Алекс никогда не был воришкой, и даже его приютские недруги это признавали. Он бы скорее отрубил себе палец, чем украл чьё-то печенье, книжку или журнал. Все знали, что за ним такого не водится. Но сейчас, глядя на толстый чёрный бумажник, наверняка сделанный из натуральной кожи, он понял, что не может бороться с искушением. «Пара долларов не принесёт урона такому богачу», – подумал он и, взяв бумажник кончиками пальцев, несмело и медленно вытащил его наружу. Внутри оказалось много купюр разной стоимости, но Алекс даже не глянул на те, что были номиналом по сто долларов. Ему столько было не надо. Он вытащил пять бумажек по доллару и сунул их в карман джинсов, а бумажник закрыл и положил в карман пальто, как и было.

Утешая себя тем, что ещё будет время обругать себя за воровство, он отпер дверь и вышел на улицу, предварительно вернув связку на крючок – запирать дверь снаружи он побоялся, думая, что, может быть, у Мэтта нет запасных ключей.

Это была, конечно, глупость, но он был слишком взволнован и слишком боялся быть пойманным, чтобы трезво рассуждать о количестве дубликатов ключей, которые хранятся у Мэтта.

Он побрёл назад, в сторону Нью-Йорка, зная, что за день не дойдёт. Но что-то же делать было надо, надо было куда-то идти, где-то купить еды. Незадолго после того, как он сел в мэттову машину, он отчётливо видел поворот в сторону другого коттеджного городка, и теперь решил идти туда – больше было некуда.

Он шёл уже часа полтора, когда сзади послышался шум мотора и блеснули стёкла знакомого чёрного джипа. Алекс хотел было броситься в кусты и затихариться, но было очевидно поздно. Мэтт, конечно, его видел. Мальчик судорожно сжал в кармане смятые украденные бумажки и остановился, понимая, что от судьбы и праведного мэттова гнева не убежишь.

И правда, подъехав, Мэтт остановился напротив и опустил стекло. Он был одет по-домашнему – с улицы был виден только серый лёгкий свитер – и было понятно, что в таком виде он едет не на работу.

– И что ты, блядь, засранец, творишь?

Алекс помялся, надеясь, что Мэтт не пронюхал про украденные деньги.

– Я иду дальше. Я очень благодарен вам за то, что вы меня накормили и дали переночевать, но ваша мама сказала, что вы меня отвезёте назад в приют. А я не хочу.

– Да мало ли, что ты там хочешь? – возмутился Мэтт. – А ну живо залезай в машину и говори адрес, а если не сядешь сам, я тебя поймаю и запихаю силой.

– Ну пожалуйста, – голос Алекса задрожал. – Пожалуйста, не надо, я ведь вам ничего плохого не сделал, не возвращайте меня в приют. Там плохо.

– Как не сделал? Ты у меня деньги украл. Кстати, сколько? Я точно помню, что там мелочь была, а теперь её нет. Имей совесть, я и полицию могу вызвать. Так-то ты отплатил мне за мою доброту?

Видя, что скрывать не имеет смысла, Алекс вытащил руку из кармана и протянул Мэтту на раскрытой ладони смятые пять долларов.

– Вот. Это всё. Не надо полицию и не надо приют. Можно я просто дальше сам, а?

– Нельзя. Наверное, я произвёл на тебя хуёвое впечатление, но я не могу такого шкета, как ты, оставить на трассе с пятью долларами в кармане и прямой дорогой на панель. Садись в машину живо.

Алекс тяжело вздохнул, сел на соседнее сидение и сказал адрес. Мэтт, отъехав с обочины, набрал мать и коротко бросил:

– Я его нашёл, везу в приют.

========== Глава 2 ==========

Чтобы забыть о происшествии с Алексом, Мэтту потребовалось два дня. Он поворчал по поводу пяти долларов, которые, кстати, так и не отобрал, помыл запачканное сидение джипа и успокоился. Чтобы забыть самого Алекса, ему потребовалось меньше недели: если бы он захотел представить себе его лицо, ничего бы не вышло. Всё, что он помнил – светлые волосы и забитый взгляд. Остальное мутной пеленой растекалось перед глазами. Представлявшееся раньше совершенно отчётливо лицо было будто проявлено на плёнке, и вода, стекающая Бог знает откуда, вода человеческой забывчивости, размыла изображение, оставляя кляксу за кляксой. Мэтт не помнил ни цвета глаз, ни формы носа, ни овала лица. Всё, что оставила ему безжалостная память, были волосы и взгляд, не имеющий цвета.

Но Мэтт не только не хотел вспоминать, он вообще выбросил Алекса из головы.

За последние пять лет жизни в его постели побывало столько мужчин, столько одноразовых шаблонно-идеальных красавцев, что запомнить среди череды их лиц лицо подростка, который так же, как и все прочие, нашёл приют в доме лишь на одну ночь, было невозможно. А уж то, что Алекс «провёл ночь» в доме Мэтта совсем не в привычном смысле, отнюдь не было фактором, способствующим запоминанию. Мэтт вообще старался не запоминать лица людей, которые появлялись перед ним вечерами, чтобы к утру исчезнуть.

Нет, пару особенных ребят он, конечно, запомнил – тех, кто каким-то образом умудрились его зацепить. По крайней мере, с ними было о чём поговорить лениво-спокойными утрами, и это было неким суррогатом отношений. Мэтт не гнушался звать их к себе по очереди не один раз, и ночи, а особенно пробуждения с ними отдалённо напоминали детскую, давно забытую мечту о большой и чистой любви.

Если бы Мэтт каким-то чудом встретил себя-подростка, наивного мечтателя, верившего в то, что он найдёт человека, предназначенного ему свыше, он рассмеялся бы тогда себе в лицо и сказал, что любви не бывает. Правда, потом он осёкся бы, вспомнив о сестре и матери, которые были ему дороги и занимали почти всё его сердце. Тогда он, учтя это, сказал бы, что не бывает любви, кроме родственной.

И был бы, в общем-то, неправ, ведь откуда ему было знать, что любовь всей его жизни неделю назад дала дёру из его дома, прихватив с собой пять долларов из его бумажника?

Он, конечно, этого не знал, и поэтому он не просто не хотел вспоминать об Алексе. Он действительно его забыл.

Когда же прошло две недели, и в его постели сменилось пять бабочек-однодневок, он только и помнил, что раз в кои-то веки сделал доброе дело, приютил бродяжку, а тот обокрал его и попытался удрать. Даже размышления первых дней забылись, а ведь в тот самый день, когда он вернул Алекса в приют, как бездомного котёнка, он очень много думал над цифрой «пять». Ему не давала покоя эта мизерная сумма, на которую прельстился бедняга. Вернувшись из города, он нарочно пересчитал деньги в бумажнике – там было около восьмисот долларов и мелочь в специальном отсеке. Мэтт подумал и решил, что будь он на месте Алекса, он бы взял всё, и уж он-то бы не шёл прямо по трассе, на виду у всех, такой уязвимый и заметный издалека. Уж он-то бы спрятался и переждал, а потом нашёл бы применение украденным деньгам. А этот недотёпа, который и удрать-то нормально не умеет, взял пятёрку, да ещё и не догадался спрятаться – и Мэтт вынес первоначальный вердикт: «глупый ребёнок». Правда, вердикт не принёс облегчения, и Мэтту пришлось думать ещё и ещё, потому что что-то во всём этом не давало ему покоя.

Конечно, мальчишка не догадался спрятаться, и это легко объяснить тем, что он был напуган и плохо соображал. Но вот взять из бумажника пять долларов, когда там была почти тысяча – это испугом не объяснишь. Едва ли он торопился и выхватил первое попавшееся – скорее всего, он схватил бы именно большие купюры, да и там, на трассе, протягивая деньги, он сказал «Это всё», значит, знал, что сумма маленькая.

Выходило, что Алекс не хотел нанести большого урона? Да, выходило так. Он намеренно взял эти чёртовы пять долларов, смехотворный минимум, обеспечивший бы ему один обед в Макдоналдсе, не желая совершать действительно большую кражу.

Тогда Мэтт с лёгким уколом сожаления подумал о том, что, знай он тогда об этой кристалльной честности, он бы, наверное, не только не отобрал украденное, но ещё и сверху бы добавил, потому что поступок мальчишка совершил достойный, хоть внешне это и показалось мелким воровством.

Но, поразмыслив над этим пару дней, он забыл обо всём, спустя неделю не мог вспомнить ни лица, ни цвета одежды, а спустя две недели вообще не вспоминал о честном бродяжке, которого вернул в систему, не слушая просьб.

А просьбы эти были не напрасны: вернув Алекса в лоно родного приюта, Мэтт, сам того не зная, посадил его на цепь. За ним теперь следили в оба глаза, не давали шагу ступить, дали две недели отработки, не выпускали во двор на прогулки, и это только то, что ждало его от воспитателей. А товарищи поколотили его, узнав, что ему удалось сбежать.

Мэтт этого не знал и гордился тем, что не бросил мальца на произвол судьбы, но вскоре ему пришлось увидеть собственными глазами то, на что он обрёк бедолагу, мня себя спасителем и благодетелем.

Как-то утром он спровадил из дома томного, никак не желавшего расставаться с ним испанца, порывавшегося сварить ему кофе, погулял с Максом и поехал к сестре – был день рождения её старшей дочери, и Мэтт, который производил на посторонних людей впечатление пустого и бессердечного кобеля, на деле был вполне хорошим семьянином, когда дело касалось матери и сестры.

А уж в своих племянницах он и вовсе души не чаял, так что день рождения Полли был очень даже весомым поводом выбраться из своей роскошной холостяцкой берлоги, перестать предаваться безудержному разврату и с головой окунуться в семейные радости. Когда он приехал, девочки повисли на нём, как две обезьянки, и он, возясь с ними, ощутил привычное тепло в душе и лёгкий укол зависти – его в будущем не ждало семейное счастье с детишками и пикниками после воскресной службы.

Целый вечер он провёл у Экси, наблюдая с ласковой насмешкой, как маленькая Полли играет с подаренной им куклой, которая была чуть ли не выше её самой, как Эмма таскает везде плюшевого медведя, подаренного им же, как они танцуют под детскую музыку, считая себя сказочными принцессами. Времени хватило на всё: Мэтт был человек занятой и из-за работы редко виделся с сестрой и племянницами, так что в тот день он решил компенсировать почти месяц разлуки и пробыл в гостях до часу ночи. И, зная, что он останется надолго, а девочки уже лягут спать, сначала он повозился с ними. Его силы воли хватило даже на то, чтобы посмотреть с ними мультик и сделать вид, что ему интересно.