Текст книги "Всё в дыму...(СИ)"
Автор книги: Runa Aruna
Жанры:
Прочая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Правда, потом всем было не до смеха. Вначале КоКо приняла свежее послание Тиамата всерьез и создала специальный научный институт по исследованию взаимосвязей между бихевиоральной психологией ГП и религиозным мировоззрением человечества.
Однако же первое – в силу своей непредсказуемости – не поддавалось никаким исследованиям, в то время как второе оказалось столь многообразным и динамичным, что все попытки подойти к предмету изучения с точки зрения дискурсивного познания в результате не познали ничего, кроме позорных провалов.
Предсказуемо, из провалов человечество выбиралось с помощью ксенофобии. Очередная ее вспышка, к несчастью, совпала с очередным банкротством Греев: родителям именно в те годы приспичило прокладывать из Керасеи в Крайм какой-то трубо-, газо-, нефте-или продуктопровод под скромным названием “Труба”, для чего потребовалось сменить несколько правительств и изобрести новую религию.
Поскольку сразу на ум не пришло ничего подходящего, в качестве основной концепции папины друзья смастырили вариант банальной космогонической схемы о водоплавающем существе, в седьмой день недели – пока главный создатель отдыхает – творящем землю из горстки песка, собранного со дна Мирового Океана. Персонификацией этого креативного существа стала, естественно, обычная утка.
Кто же мог предположить, что во время шторма с грузовой флотилии Корейки в Мировой океан смоет сотни контейнеров с резиновыми уточками для ванн? И откуда греям знать о редких человеческих фобиях? Или о том, каким образом они превращаются в наиболее часто встречающиеся?
Когда разнесенные по всему свету маленькие резиновые игрушки начали выбрасываться на берег, приверженцы Уточки Седьмого Дня возрадовались, и ряды их существенно увеличились.
Но вскоре прошел слух, что эти хорошенькие птички предназначены для слежки за гражданами стран-импортеров и от души напичканы шпионскими наноштучками.
Паника умело разжигалась средствами массовой информации. Люди пытались всеми средствами избавиться от резиновой напасти, однако уточки не тонули в воде и, будучи сделаны из специальной термостойкой резины, не горели в огне. Закапывание в землю тоже ни к чему не привело: адские птицы подслушивали и передавали личные данные, даже будучи погребенными в бетонные саркофаги.
Все, чем люди занимались в ванных комнатах, немедленно попадало во Всемирную Паутину и запутывалось в ее клейких нитях навечно.
Появилась модная болезнь – анатидаефобия, боязнь утки, постоянно следящей за человеком. Миллионы страдальцев тратили миллионы на бесполезное лечение и принципиально отказывались принимать ванны. В конце концов анатидаефобная эпидемия начала сказываться на производстве сантехники. А греи, не вникая в причины всеобщей паники, бились с поставщиками-трубопрокатчиками, бесконечно повышающими цены и растягивающими сроки.
– Трубопрокат опять прокатил нас с трубами для “Трубы”, – говорил папа, коротко промелькивая дома. Мама кивала и спешно упаковывала ему пирожков в электронную саморазогревающуюся корзинку. Маленький Ди сидел рядом на высоком кухонном табурете, катая из остатков пирожкового теста длинные трубочки. И жалел, что не может помочь папе: был бы взрослым, наделал бы ему сколько угодно трубок, пусть играет.
Папа тем временем доигрался до заморозки строительства. Пуэсторианцы всегда с недовольством относились к более поздним конфессиям. По их мнению, никто не имел права своим существованием бросать и малейшую тень сомнения на окончательную запечатанность всей идеи собственно пророчности, кою олицетворял собой Бессменный и Бессмертный Святой Пуэсториус.
Появление религиозного культа Уточки Седьмого Дня пуэсторианцев насторожило, уверенная поступь его шагания по миру – привела в справедливое негодование, а потенциальный размер барышей, которые сулила прокладываемая во славу Уточки “Труба”, заставило ополчиться против совсем обнаглевших греев.
“Бесы! – гремели апостили Сошко и Ляжко. – Бесы проникли в святая святых нашего всего! Бесы овладели взаимопорождающими и взаимопроникающими противоположностями! Бесы захватывают коллективное сознательное!”
Так некстати – или, наоборот, кстати – возникшая глобальная анатидаефобия сыграла пуэсторианцам только на руку. Бросив все силы на распространение слухов и разжигание межвидовой розни, они всячески поддерживали леденящие душу истории многочисленных очевидцев приближающегося ксеноапокалипсиса.
Оперативно созданные Центры Разоблачения Уточек (ЦРУ) полнились закутанными в армейские одеяла фигурами, которые дрожащими голосами повествовали о том, как вот прямо сейчас, сию роковую минуту, стаи резиновых монстров вываливаются из готовых уже частей трубопровода и стремительно разбредаются по окрестностям.
А в коммерческом орадиоэфире маститые политологи и религиоведы взахлеб обсуждали возможности контрабанды ценнейшего утиного сала в обратном направлении – из Крайма в Керасею. На строящемся трубопроводе начали совершаться теракты – так особо патриотическая часть местного населения обозначала свою позицию в отношении сала.
Когда же “Трубу” окрестили “преступным салопроводом”, а проповеди пуэсторианцев по страстности накала сравнялись с революционными призывами, возмущенные граждане попытались развернуть настоящую охоту на ведьм, вычищая из своих рядов тех, кто казался им греем или ГП.
Вот тогда Прокуратору пришлось вмешаться, ибо возмутились истинные греи. Утки утками, сало салом, а интересы мирового закулисья никто не отменял. Строительство трубопровода все же пришлось остановить, резиновых уточек объявить вне закона, а пуэсторианцев – разогнать и запретить. Поговаривали, что титул “Бессмертный и Бессменный” Прокуратор обрел именно в те нелегкие годы. И действительно: святые бренны, временны и тленны, государство же вечно в силу божественной воли, а воплощением оной воли и – по совместительству отражением бога на земле – является не кто иной как Прокуратор.
Охоту на греев обернули травлей пуэсторианцев. Гуманная Утилизация пуэсторианских коммун, общин и даже совхозов, где они тихо-мирно выращивали породистых рыжих крыс и душистый горошек и тренировались в стрельбе по мишеням – с глушителями, чтобы не перепугать элитных животных, – на практике вылилась в беспорядочные побоища и поджоги. Вернуть в этом хаосе хоть что-то из вложенного в экономику или религию оказалось нереально.
– Что мы – супротив утиного сала на этой несчастной земле, – вздохнул папа, отправляя Ди в лес на самообеспечение за счет Зеленых Человечков. Мама успела сунуть ребенку походную аптечку и набор оркайнских шоколадок с живительным самогоном. Аптечка в тот раз не пригодилась, а заедать кровь шоколадками в принципе оказалось вкусно.
Отчего-то Ди вспоминал этот вкус всю дорогу. Шоколад, алкоголь и кровь…
Потерявший сознание Стерх через несколько часов стал весомо оттягивать руки – вернее, давить на плечо, а до станции “Серебряные струи” было еще далеко. Периодически Ди останавливался, соотносил окружающие его стены с отпечатавшейся в памяти картой, отпивал немного воды из гуманитарной бутылки, снятой у Стерха с пояса, и пер его дальше. Он не мог сказать, день сейчас или ночь и в каком месте человеческой недели тянется это время.
Может быть, его отгулы в школе давно закончились; может быть, обеспокоенная долгим одиночеством донна Лючия ищет его по городу; может быть, небо упало на землю, расплющив и белый “Ягуар”, и картину на месте дома тети Джулии и дяди Юури, – в настоящем это все не имело никакого значения. Ну, почти никакого.
Ди размеренно шагал вперед, левой рукой придерживая перекинутого через плечо Стерха, а правой сжимая “Хохлов-энд-Москальофф”. Насколько он понимал пуэсторианцев, те в первую очередь должны обратить свой гнев против “бесовского отродья”, долгое время делившего с ними тоннели и пищу, а потом переметнувшегося обратно к охотникам и оказавшегося нечеловеком. Поэтому Ди успеет покинуть метро до того, как, расправившись с Убейконем, сектанты начнут искать их со Стерхом. О том, что случится – уже случилось – с Тотошкой, Чучей и Львом, Ди и не думал – незачем.
Зато думал о бесах. Смешно, что Святой Пуэсториус окрестил греев этим словом. Видел бы он настоящих бесов. Например, того, что захватывал донну Лючию по вторникам.
**19**
А снаружи оказался день. Майский, почти по-летнему звонкий и теплый. Свежий воздух привел Стерха в чувство. Или, может, вода, остатки которой Ди вылил ему на голову. Каратарин застонал, облизывая растрескавшиеся губы. Ди наклонился и с любопытством наблюдал, как дрожат короткие слипшиеся ресницы, как темнеет бордовая замша, впитывая задержавшиеся капли, как приоткрываются мутные расфокусированные глаза. А потом Стерх врезал ему в челюсть.
В другой ситуации Ди непременно увернулся бы или закрылся. Но теперь его голова мотнулась в сторону, и он, выпрямившись, отскочил на пару шагов. Сильным удар не получился: Стерх все еще был слаб, да и не имел возможности замахнуться. Он сидел на земле, не разжимая кулака, и выжидающе смотрел на Ди – исподлобья, почти с ненавистью.
– Я мог бы ударить тебя в ответ, – высокомерно сказал Ди, – и убить одним этим ударом. Поэтому не стану. Но если ты сделаешь так снова, я могу не сдержаться.
Челюсть немного ныла – похоже, будет синяк. Синяк, оставленный человеком на грее. Невероятно. Впрочем, Ди еще очень молод, и кожа у него до сих пор слишком нежная.
Стерх выругался – длинно, надсадно и хрипло.
– Я твой друг, помнишь? – отозвался Ди. Процитировал.
И получил в ответ пару новых ругательств – заковыристых и очень грязных.
– Ну, хватит, Стерх. Между прочим, я спас тебе жизнь.
– Охренел? – Поднявшись на ноги, Стерх растер лицо ладонями и неловко привалился к бетонной стене – остаткам купола станции метро “Серебряные струи”. – Ты нас предал. И сделал предателем меня.
– Я тебя спас, – упрямо повторил Ди, складывая на груди руки. “ХаиМ” при этом тяжело лег ему длинным дулом на плечо.
– Ты стрелял под землей. – Стерх глядел на пистолет, сведя черные брови к переносице. – Застрелил художника.
Ди промолчал. Стерх еще раз потер лицо, едва слышно застонал, покрутил головой, разминая затекшую шею.
– Вот какого ляда? Какого ляда ты все это сделал? Зачем меня сюда приволок?
– Пуэсторианцы собирались на вас напасть. – Ди старался быть мягким, потому что пока не улавливал настроения Стерха и не мог предугадать, как тот поступит дальше.
– Ты больной, Ди? Совсем придурок?
– Почему?
– Если бы пуэсторианцам было до нас дело, они бы давно нас вычистили. Или сдали патрулю.
Это заставило Ди задуматься. В частности, не приложил ли он своего друга ненароком головой о стену, пока нес. Впрочем, мысль промелькнула и исчезла, уступив место более здравой: он чего-то не понимает. Или не знает.
– Патрулю? А… а… разве пуэсторианцы выходят на поверхность?
Стерх помахал руками в поворотах, совершил несколько наклонов, попрыгал, поочередно выбрасывая ноги от коленей вперед. И ответил:
– Если б ты не был греем, получил бы сейчас по полной. Не в том смысле, что я тебя боюсь, а в том, что такая тупость должна быть хоть как-то наказана. Ты хоть понимаешь, сколько их там? Да если б они только захотели, в метро давно бы уже ни одного охотника не осталось. И ни одного художника, понял?
– Тогда… зачем они за нами шли?
– За Федькой они шли, а не за нами.
– Ты знал? Слышал?
– Что идут? Нет. Не слышал, но догадывался. Предполагал, что попрутся.
– Зачем?
Стерх опустился на корточки, а потом снова сел на землю, прислонившись к стене. Ди последовал его примеру. Камень ощутимо грел спину. Судя по положению солнца, недавно миновал полдень. Надо бы сходить на станцию, наполнить бутылку водой… Но усталость оказалась сильнее жажды, и Ди продолжал сидеть, щурясь на свет и бездумно поглаживая теплый ствол “ХаиМа”.
– Он им нужен.
“Зачем?” – хотел повторить Ди, но решил, что это будет глупо. И ждал дальше.
– Воды не осталось? – поинтересовался Стерх.
– Принесу сейчас.
– Погоди, я с тобой.
Ди встал первым и протянул Стерху руку. Они спустились в прохладное метро, перешагивая через пыльный мусор на разбитых ступенях. Журчала вода, где-то мерно капало. Стерх умылся до пояса и теперь топтался на месте, обсыхая. Налобники остались возле картины, и Ди привел его к прохудившимся трубам в тоннеле, осторожно держа за пальцы, будто маленького ребенка.
– Слушай, а почему мы на станции воды не набрали? Там эти же трубы проходят.
– Тише. – Ди прислушивался, на всякий случай готовясь развернуть тень.
– Они уже тут? – прошептал Стерх, быстро натягивая жилетку на мокрое тело.
– Не знаю. Просто тише, поговорим, когда выйдем.
Они прокрались обратно, и Ди заставил Стерха отойти от станции подальше, завернуть в какой-то проулок. Возле груды разбитых контейнеров из-под гуманитарной помощи они обнаружили перевернутую скамейку – немного гнутую, но сохранившую первоначальную форму – и оседлали ее, оттащив в сторону.
– Все было бы проще, если бы я знал больше. – Ди решил сразу брать быка за рога. – К примеру, про Федора.
– Это запросто. Его отец служит в ВЛ.
– Да ладно! – вырвалось у Ди. – Высшая Лига?
Кажется, за все время знакомства со Стерхом он еще ни разу не был так потрясен. Если Убейконь-старший – и вправду один из членов Высшей Лиги – Восьмеричных Ликторов, или, как их называли в народе, Вежливых Людей, – с точки зрения закона Федор практически неуязвим.
Кровным родственникам служащих ВЛ прощалось и разрешалось все. Это условие считалось чуть ли не главным при подписании контракта, а за соблюдением его следила группа специально обученных наблюдателей.
Человек, добровольно идущий в Малый адронный коллайдер, должен быть уверен, что его родные и близкие отныне находятся на полном государственном обеспечении и до конца жизни не будут ни в чем нуждаться. Иначе на выходе получится нечто, не сумеющее вписаться в стандартную модель поведения Вежливых Людей.
Вначале Восьмеричных Ликторов использовали для охраны Прокуратора. Однако со временем их стало достаточно для выделения особой войсковой единицы. Формально Высшую Лигу включили в состав внутренних войск, но на практике Ликторы подчинялись лично Прокуратору и, соответственно, были единственными людьми, кто видел его вживую.
Работали они посменно, в отдыхе не нуждались и поэтому в свободное от охраны Прокуратора время бросались в горячие точки по всему Крайму. Вежливым Людям не требовалось оружие: адронный коллайдер перекраивал их тела на уровне элементарных частиц таким образом, что при желании Ликтор мог выпустить электрический разряд, достаточный для суточного питания электростанции среднего размера.
Пройдя сквозь МАК и получив новую, восьмеричную, структуру организма, Ликторы утрачивали память и никогда больше не встречали людей из своей прежней, доадронной, жизни. А если и встречали – те не могли бы их опознать даже под страхом смерти: коллайдер вылепливал членам Высшей Лиги абсолютно одинаковые лица.
Как сын Восьмеричного Ликтора Федор Убейконь мог себе позволить что угодно: руководить подпольными сектами, бегать по городу с настоящим боевым пистолетом модели “Хохлов-энд-Москальофф” калибра 7,77, охотиться на художников – да хоть картины рисовать! И – безнаказанно скрывать примесь греевской крови в неестественно широких венах.
Ди прикинул, сколько еще потомков ГП с родственниками в Высшей Лиге может разгуливать по улицам Тавропыля, и вывод ему не понравился.
– Ты знал, что он… – Ди не мог заставить себя назвать Убейконя греем или хотя бы переводком в черт знает каком поколении. Это было как будто бы сравнять его с собой, опуская тем самым себя на уровень существа, открыто “пробующего” человеческую кровь – не вынужденно, чтобы выжить, а просто так, для забавы.
Но Стерх понял, что он имеет в виду:
– Не знал. Федька хоть и полный псих, но раньше как-то не откусывал художникам языки.
– Он откусил ему язык? – Ди передернуло.
– Ага.
– Но зачем?
Стерх, до этого скользящий взглядом по окружающим их руинам, задумчиво посмотрел Ди в лицо.
– Наверное, затем, чтобы ты раскрылся. Ты ведь именно это и сделал. Теперь все знают, что ты грей.
– Ну и что? – Ди пожал плечами, стараясь выглядеть безразличным. – Теперь все знают, что он сам – тот еще выродок. Думаешь, пуэсторианцы, не застрелили его прямо там?
– Не знаю, – проговорил Стерх и смерил Ди взглядом. – Ты же меня вырубил, умник.
– Выстрелов не было, – признался Ди. – Но это не значит, что они не погнали его к какой-нибудь двери.
– Не значит, – согласился Стерх. – Но на твоем месте я бы на это не ставил.
– Да? – Его уверенность начинала раздражать. – Ну и почему? Пуэсторианцы всегда убивали ГП. Раньше они даже на них охотились – вот как вы на художников.
Неожиданно Стерх засмеялся, и Ди почудилось в его смехе презрение.
– Почему ты смеешься? – спросил он, тщательно давя недовольство. Стерх не должен заметить, что усталость влияет на его эмоциональное состояние. Это слабость, а люди всегда выискивают слабости друг у друга, чтобы потом использовать в своих интересах. Ди не до такой степени наивен.
– Ты все-таки наивняк, – услышал он и сбился с дыхания, на мгновение утратив нить разговора. Во рту пересохло.
– Слушай, – Стерх придвинулся ближе – так, что Ди отчетливо увидел крошечные точки зрачков в его черных глазах. – Как думаешь, что случится с пуэсторианцами, посмевшими напасть на сына Восьмеричного Ликтора, который к тому же еще и носитель образца крови Годного Потомства? Ты реально считаешь, Няша не в курсе того, что происходит в метро? Тебе кажется, эти придурки там на самообеспечении, что ли?
Ди поморщился: он очень не любил это слово. Оно заставляло всплывать в памяти вещи, о которых хотелось бы забыть. В конце концов, родители были не виноваты в том, что жить не могли без адреналина и постоянно влезали в какие-то аферы. А сам он давно не пьет человеческую кровь и вообще не охотится на людей. И не собирается. Художники не в счет. Тем более что Стерх как раз объясняет: подземная охота до сих пор ведется с ведома и разрешения правительства.
– …я его с детства знаю, – говорил Стерх, – мы в соседних домах жили. Потом его отец пошел в Ликторы, и они переехали в центр…
– …они, конечно, не любят греев, – говорил Стерх, – но сын Ликтора – это круто. Да они знаешь, как обрадовались, когда он к ним пришел?..
– …а за нами шли, чтобы уломать его вернуться, – говорил Стерх. – Ждали, когда охота закончится. Им плевать, будь он хоть чистым греем, хоть трижды греем, – пока Убейконь с пуэсторианцами, их никто не тронет…
Ди выставил ладони, чтобы прервать льющийся на него поток красноречия:
– Но я сам видел, как они в него целились!
– Ай, майдан! – Стерх хлопнул себя по лбу, и Ди вспомнил, что так каратары выражают отчаяние. – Ты меня слушаешь, а? Они хотели его вернуть. Мало ли, кто куда целился! Ты вот не целился в художника, а застрелил. На хрена, кстати?
– Это рефлекс, – осторожно ответил Ди. – Я реагирую, когда нападают на наших.
Его собеседник резко помрачнел и отодвинулся:
– Наших ты бросил.
– Я не мог вытащить всех.
– Не нужно было никого вытаскивать. Кто тебя просил лезть? Мы договаривались, что ты будешь только смотреть!
Стерх психовал, и Ди нечем было его успокоить.
– На вас напали.
– Кто? – фыркнул Стерх. – Полудохлый художник?
– Он убил Элли. – Ди не хотел быть первым, кто заведет об этом речь, но Стерх лишил его выбора. – Я не собирался стрелять, Стерх, я могу извиниться за это. Но за то, что вынес тебя оттуда, – извиняться не буду. Ты мой друг, тебе угрожала опасность. Если б я мог, вытащил бы всех охотников. Но я пока не так силен.
– Кто ты такой, чтобы вмешиваться в нашу охоту?! – Стерх закричал, но тут же понизил голос. Ди сочувственно наблюдал, как он пытается совладать с собой, но по-прежнему не казался себе неправым. Греи не бросают своих, а Стерх стал для Ди куда как более своим, нежели остальные охотники. И если бы все повторилось, он снова вынес бы его из подземки. Пусть злится. Когда ты уверен в собственной правоте, что значат слова, вылетающие в запале?
Стерх давно уже спрыгнул со скамейки и теперь нарезал круги, осыпая Ди обвинениями и упреками. Тот спокойно ждал, отмечая, как кривятся сухие губы, как морщится Стерхов нос, как раздуваются ноздри. Солнце жарило все сильнее, лоб Стерха покрылся капельками пота, волосы блестели. Он проводил по голове растопыренными пальцами, сминая короткие черные пряди, и они слипались, торча забавными вихрами.
Ди вспомнил, как однажды в детстве нашел за домом молодого ежика – без шпор и с мягкими когтями. Тот так же фыркал, а потом свернулся и кололся иголками. Стерх походил на того сердитого ежа, только ругался слишком громко. Ди решил, что самое время проявить эмоцию, и поморщился.
– Что? Не нравится? – тут же отреагировал Стерх. – А мне что теперь делать? Я ей миллион раз говорил, чтоб завязывала, Федька не пара ей, да она ему на хрен не сдалась, чего бегать зря! А эта дура!.. Сколько она его доставала!.. И ты еще!.. И что теперь!
– Скажи, – негромко произнес Ди, и Стерх остановился, сжимая кулаки, набычившись, недобро щуря глаза. – Скажи, что во фломастерах?
– Помаранчевый ющ. – Кулаки разжались. – Она умерла быстро.
– Конечно, – подтвердил Ди. – Помаранчевый ющ действует быстро. Но тогда почему не умер художник?
– Художник? – У Стерха забавно приоткрылся рот.
– Так уже бывало раньше? – Ди не давал собеседнику опомниться. – Чтобы они умирали не сразу? Бывало?
– Вроде нет. – Стерх наморщил лоб и запустил руку в волосы. – Ну… мы их не сразу убивали. Но в этот раз… да, он как-то долго…
– Зачем Убейконь откусил ему язык?
– Так я ж тебе сказал: он псих. Я и Лильке объяснял… Поцеловал он его, короче. Художника этого. Он и раньше так делал. Ну, кроме языка…
– До того как в него фломастер попал?
– После…
– Вот как? И яд на Федора не подействовал…
– И что? – Стерх опять сердился. – Значит, ющ на греев не действует. Он же грей?
– Нет, он помесь, – возразил Ди. – Даже не помесь – переводок, выродок, ГП фиг знает в каком поколении. Ты знаком с ним с детства и ничего не замечал. Это, мой друг, говорит о том, насколько мало в нем от греев.
– Знаешь что, Дориан? Ты так быстро оттуда свалил, опасаясь за мою драгоценную жизнь, что, вообще-то, теперь неизвестно, что там с Федькой. Может, ющ и подействовал. И вообще: ты бы лучше о себе подумал!
Нечасто Стерх называл его полным именем. Напрягшись, Ди тоже покинул скамейку, встал так, чтобы солнце било собеседнику в глаза.
– Ну и что ты имеешь в виду?
– А то, – Стерх щурился, – что тебе теперь лучше из Резервации вообще не высовываться. Убейконь на тебя донесет, а мои ребята – никогда не простят.
Ди изобразил на лице недоумение.
– Ты не зарегистрирован, Ди. Ты выходишь из Резервации и свободно ездишь по городу. Ты используешь тень. И ты забрал у Федьки “ХаиМ”. Я бы тебя не выдал, но Убейконь, если он жив, не оставит это просто так, он упорный. И еще – ты вмешался в охоту.
– И все это – вместо благодарности? – спросил Ди холодно. Усталость рушила в нем последние заслоны, пробивала в показной невозмутимости хорошо видимые бреши.
– Мне не за что тебя благодарить. Ты влез не в свое дело.
– Да ну? Скажи еще, ты с самого начала все это не планировал.
– Что “все это” я не планировал? – уточнил Стерх хриплым голосом.
– Все, Стерх, все. Использовать меня в охоте. Не будь я греем, ты б меня не обхаживал.
– Я тебя, значит, обхаживал? – опять уточнил Стерх. Он догадался передвинуться, и теперь солнце светило им обоим слева.
Ди презрительно фыркнул, понимая уже, что стоит остановиться, не усугублять, не доводить до конца, и все такое прочее. И так же понимая, что не остановится.
Вопреки его ожиданиям, Стерх не впал в бешенство и не выхватил какое-нибудь оружие – что-то огнестрельное, например: не с фломастерами же нападать на грея – а сдержанно попросил:
– Отдай мне “ХаиМ”.
И даже протянул руку. Как будто на самом деле верил, что Ди послушается. Как будто до сих пор считал себя вправе приказывать и манипулировать.
Ди покачал головой. Возникло иррациональное желание спрятать пистолет за спину. Как будто Стерх мог попытаться отобрать его силой.
На него вдруг накатило непривычное чувство нереальности происходящего. Он, вооруженный чужим коллекционным пистолетом, противостоит обычному человеку, своему другу, единственному, кому он небезразличен. За спиной – пустой темный дом с сумасшедшей прислугой. Впереди – что-то такое, чего потом уже не исправить. И ощущение – словно он, физически полноценный взрослый грей, слепо скользит вниз по льду, петляя на виражах…
Рука Стерха с широкой ладонью и коричневатыми бугорками мозолей у основания каждого пальца замерла в воздухе, ожидая. Можно сдаться, признать чужую правоту и раскаяться в том, что делал, повинуясь собственной сути. Перешагнуть через эту самую суть ради слабого, недолговечного существа, в нужный момент ставшего для тебя соломинкой в темном водовороте. Не вытащившей, но позволившей удержаться на плаву еще немного.
А потом – лед.
Стерх сжал побелевшие от гнева губы и опустил руку. Спрятал в кармане штанов неприметного цвета хаки. И внезапно Ди, забыв о пистолете, всем телом подался вперед, словно желая ухватиться за Стерха. Тот отшатнулся, и в его слегка раскосых глазах полыхнуло. Ди никогда раньше не видел такого огня – черного в черном. Это и есть та самая ненависть?
– Не подходи. – Стерх демонстративно сплюнул, повернулся спиной и зашагал прочь, в сторону станции, обратно в метро, где его наверняка ждали.
Ди мог бы его окликнуть, попытаться рассказать, объяснить. Но не двинулся с места.
**20**
Пятница. Донна Лючия в мужских шортах и майке-борцовке лупит баскетбольным мячом по бетону за гаражами. Землю потряхивает от далеких взрывов. Каратарские джума-масджиды полны народу с ультразвуковыми радиомаячками в молитвенных ковриках, тюбетейках, халатах. Пир для штурмовиков и бомбардировщиков.
Ди, не менее часа отмокавший под горячим душем, вышел на кухню босиком, в расшитом цветками и бабочками пижамном комбинезоне, намереваясь сразу после ужина отправиться в кровать.
Феликс примостился у стола, задумчиво перебирая что-то на круглом подносе. Рядом лежала кучка коричневых плоских зерен.
– Доброго вечера, сэр! – Он сполз с табурета и неуклюже поклонился, поправляя голубенький фартук. Ди с удивлением опознал кокетливые оборки и рюши: этот, с позволения сказать, предмет одежды он мельком видел на обложке журнала “Озорные хозяйки дома”, который Никки как-то пыталось спрятать под скатертью. А потом – множество раз – на самом Никки.
– Здравствуйте, Феликс. – Ди влез на высокий табурет, подцепил накрахмаленный уголок льняной салфетки, втянул носом пьянящий аромат жареного мяса. Котлеты. Что бы Феликс ни напихал в фарш, пахло крышесносно, как выражались старшеклассники в школе. И свежий салат, густо посыпанный толченой дубовой корой.
Как же все-таки хорошо принимать пищу дома, подбирая кусочки серебряной вилкой с фарфоровой тарелки, а не грязными пальцами с куска подозрительного пластика! Пора перестать закрывать глаза на очевидное: Ди всего-навсего боялся самостоятельной жизни, потому и убегал из дома. Послезавтра он велит герру Линденманну съездить в город за лампочками и провести внеочередную генеральную уборку. Скоро каникулы, будет отпуск на все лето, полная свобода, никаких ограничений. Можно и не возвращаться на эту дурацкую работу.
Да, он лишился родителей, да, стал последним из Греев, ну и что? Ди жив-здоров, никому ничего не должен и будет наслаждаться жизнью по полной. Кто сказал, что одиночество – не благо? Свобода и безопасность – вот и все, что имеет значение. А они возможны именно в одиночестве. Никаких охотников, художников и их безумных картин. Люди живут недолго, война кончится, нужно лишь запастись терпением. Просто жить, спокойно и тихо. Несколько поколений – и все изменится, от нынешних знакомцев Ди и памяти не останется.
Холодный бутон в его груди шевельнулся, выгибая и снова сворачивая стебель. Расправленные листья легонько царапались зубчатыми краями. Кончики лепестков окрасились в нежный дым. В целом, будь растение реальным, Ди сказал бы, что это роза, роза необычных оттенков. Пепел и аметист. Вот люди, к примеру, в какие только цвета несчастные цветочки не перекрашивают. Зачем-то.
Короче, к черту людишек с их непонятными мотивами и проблемами, мелкими дрязгами и противоречивыми поступками! Нормальному грею следует держаться от них подальше. Он не пуэсторианец, чтобы купиться на байки о красоте всеобщего смешения.
Тут бы в том смешении, что под боком происходит, разобраться.
– Что вы делаете, Феликс? – со вздохом обратился Ди к донне Лючии. Хотя и так было ясно.
– Перебираю чечевицу, сэр, – отрапортовала пятничная личность басом. – На завтра.
Приплыли. Феликс в фартуке Никки, перебирающий чечевицу для Фрумы-Дворы. Ди, конечно, был в курсе, что личности донны Лючии каким-то образом общаются между собой. Влюбленность воскресного герра Линденманна в приходящего по средам андрогина уже не вызывала удивления. Зато сама донна Лючия вызывала немалое беспокойство – и довольно давно.
Напрасно Ди так долго пренебрегал своими домашними обязанностями, слишком увлекся тем, что происходит снаружи… Вот папа и мама ни за что бы такого не допустили.
– Вас кто-то попросил это сделать, Феликс? – Ди облизал зубчики вилки, смутно сожалея, что нельзя поступить так же и с тарелкой, и теперь мелкими глотками смаковал подсоленную воду.
– Да, сэр. Та женщина, сэр. Насти.
– Насти? – Ди не помнил значения этого слова, но совершенно точно знал, что в каких-то древних языках оно употреблялось как ругательство. Nasty. Не похоже на Феликса – инвективить, к тому же в адрес женщины.
– Женщина-дровосек, сэр.
Ди опустил граненый стакан на столешницу прямо-таки с неприличным стуком. И даже не извинился: изумление выбило из него правила человеческого этикета.
– Что?
Видимо, личности донны Лючии не просто смешивались, во всех смыслах этого слова. Как бы не оказалось, что каждая из них параллельно еще и сходит с ума – по отдельности, по-своему.
– Ну как же, сэр. – Феликс отставил поднос, воздел к Ди бесхитростный взор: – Ваша садовница. У нее топор и газонокосилка.
Ди сглотнул и откашлялся.
– Вы говорите о Настасье Филипповне?
– Да, сэр! – обрадовался Феликс. – У нее такое трудное имя. Сэр.
– А она… гм… не пояснила, для чего ей чечевица?
– Пояснила, сэр. Сказала, что религия запрещает другой даме… как же это было?.. обращаться с просьбами к постороннему мужчине, сэр.
– Ах вот оно что, – протянул Ди. Хорошо, что он покончил с ужином. Иначе от таких новостей мог бы пропасть аппетит. – И как давно… вернее – почему же Настасья Филипповна не обращалась к вам за чечевицей раньше?