355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Runa Aruna » Всё в дыму...(СИ) » Текст книги (страница 2)
Всё в дыму...(СИ)
  • Текст добавлен: 8 июня 2020, 16:00

Текст книги "Всё в дыму...(СИ)"


Автор книги: Runa Aruna


   

Роман


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Ложка уже скребла по донышку, а Стерх все молчал – как будто до сих пор ждал ответа. Наконец Ди, не в силах больше переносить отвратительный привкус во рту, выпрямился и поднял кружку с пывом. А вот взгляд поднимать не стал – скользил им по столешнице, отмечая круглые выжженные пятна от потушенных окурков, царапины разной глубины, длины и формы, какие-то грязные разводы – видимо, столы все же изредка протирали…

Пыво заканчивалось. Гуляш тоже. Молчание тянулось. Стерх поигрывал связкой фломастеров. Ди откинулся на спинку стула, продолжая сжимать пальцы на ручке пустой кружки.

– Еще пыва? – неожиданно спросил Стерх.

И от этой неожиданности Ди кивнул, принимая предложение.

– Тогда не здесь.

Тон собеседника изменился, стал чуть тверже, отдавал приказными нотками. Ди хотел возразить, но вовремя понял, что это будет выглядеть глупо. Тут – пожалуй, худшее пыво в городе, и, если есть возможность найти получше, какой же смысл отказываться, тем более после согласия?

Он ожидал брутальной, под стать хозяину, машины, непременно черного цвета, но Стерх подвел его к длинному приземистому мотоциклу с затейливо выгнутым наподобие рогов доисторической антилопы рулем. Сочетание бордовой жилетки Стерха и оливкового корпуса мотоцикла внезапно успокоило Ди и заставило повнимательнее рассмотреть своего нового знакомца.

Стерх – почти на голову ниже Ди, но мускулистый и плотный – явно занимался физическим трудом или же тратил много времени на спортзал. Все его тело при движении бугрилось мышцами, быстро перекатывающимися под загорелой до медного цвета кожей. Обрезанные по колено джинсы с накладными карманами открывали выпуклые икры. Круглая голова, кривоватые ноги, разрез глаз и до блеска черные волосы выдавали в Стерхе каратарина.

Ди не сомневался, что рядом с ним выглядит бледной немочью: высоченный, тощий, с прямыми серыми патлами, собранными в неаккуратный хвост. Вряд ли кто-нибудь догадывался, какая сила кроется в его худых жилистых руках. Ди и походку свою специально отрабатывал: неторопливую, вялую, скучную. Стерх же пер по тротуару как танк – и ему уступали дорогу.

– Залазь.

Ди повертел протянутый шлем, разрисованный стилизованными языками пламени, нахлобучил его на голову и неловко уселся на раскаленное солнцем сиденье. Ноги свободно доставали до земли, пришлось подобрать их на специальные выступы.

– Куда мы едем?

Не удосуживая себя ответом, Стерх привстал, с силой нажимая ступней на какой-то рычаг. Мотоцикл взревел, Ди от неожиданности щелкнул зубами. В лицо ударил горячий ветер, губы обожгла мелкая пыль. Ди смежил ресницы, защищая глаза, а потом догадался опустить прозрачный щиток шлема со лба и натянуть такой же вверх с подбородка. Дышать стало труднее, зато удалось распахнуть глаза.

Стерх быстро съехал с изуродованной бомбежками и заплатками южной дороги и запетлял меж домов. Руин становилось все больше, прохожих – все меньше, те немногие, что попадались на замусоренных тротуарах, либо оглядывались на звук двигателя, либо опасливо втягивали головы в плечи. Ди отметил полное отсутствие проводов: в этом районе не было даже электричества. Он слышал о заброшенных кварталах Тавропыля, но не представлял себе, что они так близко от центра. Все-таки, несмотря на гуманитарную помощь и отсутствие перебоев в снабжении, нынешняя война оставила на городе более значительный след, чем Ди себе воображал.

Интересно, что сказали бы родители, узнав, что их нелюдимый и осторожный отпрыск рванул неизвестно куда с первым же встречным, который сумел его разговорить? Если бы не вторник и не безымянный бес донны Лючии, воющий в гостевом флигеле, Ди мог бы и не решиться на такую опасную авантюру. Стерх, разумеется, ничего не сможет ему сделать, но дать отпор кому бы то ни было означало раскрыть себя… Да и вдруг там, куда они направляются, окажется кто-нибудь еще?

Оказался, конечно же. В крошечном темном полуподвальчике люди плотно оккупировали и барную стойку, и низкие, грубо сколоченные деревянные столики. Мужчины и женщины – в основном каратары – провожали Ди глазами, ставя локти и налегая грудью на истыканные следами окурков и ножей столешницы.

– Не отходи от меня, – в самом начале бросил Стерх, вынимая ключ из замка зажигания, а из кармана вытягивая знакомую уже связку тонких старых фломастеров. Ди послушно шагал по залу, стараясь вдыхать поменьше и пореже: он никогда не любил табачный дым.

– Вот! – Бесцеремонно протиснувшись к стойке, Стерх переговорил с чернобородым барменом и повернулся к Ди, держа в вытянутых руках бумажный пакет. Чуть ли не ежась от любопытных взглядов, Ди принял поклажу и совершил обратное путешествие – к выходу, к выходу, не спуская глаз с ровно подбритых волос на затылке Стерха, не обращая внимания на его то и дело вскидывающуюся в приветствии руку, не слушая ничьих выкриков. Его новый приятель, по-видимому, был хорошо здесь известен. И явно уважаем.

Пакет холодил ладони и грудь. А еще в нем шуршало. Устраиваясь на мотоцикле, Ди заглянул в приоткрытую бумажную щель и увидел что-то покатое и блестящее – как старинные консервные банки. И на ощупь – тоже похоже. А Ди считал, что таких банок давно не делают.

– Угу, – кивнул Стерх, когда Ди озвучил ему свои сомнения. – Не делают. Это из старых запасов.

Ди не нашелся что ответить. Пыво в жестяных банках, из довоенных запасов, стоило безумно дорого. С чего бы Стерху делать ему такие роскошные подарки? Что он хочет взамен? И вообще, откуда у оборванца в обрезанных джинсовых шортах и замшевой жилетке на голое тело такие деньги?

Они сидели на парапете полуразрушенной крыши, неторопливо потягивая не успевшее нагреться пыво. Настоящий “Эсмарх”, не ту хрень, что подают в тавропыльском общепите. Стерх забавно болтал ногами в раздолбанных кроссовках с вытянутыми наружу обтрепанными языками. Ди с интересом посматривал на беспорядочно и намертво стянутые узлами во многих местах шнурки. Его собственные ноги, обутые в безукоризненно вычищенные донной Лючией коричневые мокасины, прятались в широченных лопухах, всегда первыми захватывающих не восстановленные вовремя руины. Судя по растительности, это здание – по виду трехэтажный коттедж – разбомбили не менее десяти лет назад.

Ди заправил за ухо прядь выбившихся из хвоста волос и решил пойти ва-банк:

– Почему мы здесь?

Стерх не удивился вопросу. Отхлебнув пыва, он не спеша вытер рот ладонью, поставил блеснувшую серебряным боком банку на парапет, рядом с разорванным пакетиком круглых соевых сухариков, и перекинул одну ногу наружу, оказавшись к Ди лицом.

– Потому что это мой дом.

Ди внутренне напрягся. Не многовато ли в его жизни становится психов?

– Расслабься. – Стерх раздвинул губы в улыбке. Правый передний зуб оказался с крошечным сколом. – Ты сейчас думаешь, что я либо сумасшедший, либо подпольный миллионер. Это и правда мой дом. Был, до того как в него попала бетонобойка.

Ди недоверчиво огляделся.

– Разрывная бетонобойка, – уточнил Стерх. – Я тогда зажигалки в центре тушил, нас со школы гоняли. Вот и выжил. Один.

Они помолчали. Стерх – потому что явно погрузился в невеселые воспоминания, Ди – потому что понятия не имел, что принято говорить в таких случаях.

– Ардаган – мой троюродный дядька, – сказал наконец Стерх. – Ну, бармен. Я живу у него. А пыво и все такое – из нашего подвала отсюда. Мы раскопали.

Ди опять не знал что сказать. Неопределенно кивнув, залпом допил “Эсмарх”. И спросил:

– А фломастеры?

– А, это… – Стерх подцепил из пакета новую банку. Слова прозвучали одновременно с сочным чмоком отдираемой пробки: – Я охотник.

И протянул пыво, которое Ди совершенно автоматически принял. Он никогда в жизни не видел живого охотника. И, если честно, раньше считал, что это один из элементов современной пропаганды, символов идеологии военного времени, или как это там нынче называется. Посему Ди чуть не выронил банку и уставился на Стерха с неприкрытым потрясением. Они все-таки существуют. Здесь и сейчас. Охотники!

– Ну да, – подтвердил тот, прищурившись на его взгляд. И добавил, не меняя тона: – А кто ты – я тоже в курсе.

Если бы Ди не догадался секундой раньше уместить банку на парапет, его сжавшиеся пальцы смяли бы ее в плоский блин.

– Тихо, тихо. – Стерх примиряюще вздернул руки, демонстрируя Ди мозолистые ладони. – Я пришел с миром.

Ди, вовремя почувствовав, как начинает выползать тень, с усилием обуздал себя, глубоко вдохнул непонятно откуда появившийся горьковатый запах хвои и сквозь рассеивающуюся пелену перед глазами увидел, что Стерх наклонился к нему близко-близко. И не боится!

– Ну что ты, Ди, что ты… Я твой друг. Просто мои предки изучали греев, понимаешь? Прапрадед и дед в университетских лабораториях работали, а потом мой отец – еще до войны. Поэтому я знаю… Я сразу понял, когда тебя в первый раз увидел. Но никому не сказал же. И не скажу, клянусь Тем-в-кого-верят.

Ди уговаривал себя успокоиться, тщательно вслушиваясь в падающие рядом слова. Ему нравилась слоистая сосновая кора и геометрически правильные чешуйки еловых шишек, нравились беззащитные хрупкие иглы сосен и елей, нравилось, когда острый хвойный аромат парфюма мешался с человеческой кожей. Стерх выбрал правильный запах…

– …Ты правда один остался?

Кивнув, Ди крепко обхватил себя руками. Забытая банка грелась на солнце, посверкивая жестяными боками.

– Ты пей, пей. “Эсмарх” – гарное пыво…

Очередной кивок, руки разжимаются, кулаки раскрываются. Ди придает своему лицу выражение вежливой заинтересованности. Пыво утрачивает всякий вкус, пресной жидкостью омывает пересохший рот.

– Я читал… – Стерх посасывал из банки. Он все так же седлал парапет, но Ди заметил, что расстояние между ними заметно сократилось. И голос его собеседника теперь звучал намного тише. – Много читал про греев. – Он тихо фыркнул. – Ты не поверишь, но в школе я был отличником. Собирался, как говорится, идти по стопам отца и деда, следовать семейным традициям… Греи… Не могу поверить. Я думал, вы давно отсюда убрались. Еще во время отделения.

– Это было давно, – хрипло отозвался Ди.

– Да нет, я про второе, Перекопское. Сколько тебе лет, Ди?

– Ну, я не такой старый. – Ди заставил себя улыбнуться. – Перекопа тоже не видел.

Насколько он помнил, Великий Перекоп, окончательно отделивший Крайм от Большой земли, случился незадолго до его рождения. Мама намекала, что забеременела Ди вскоре после этого грандиозного по своему идиотизму события. Впрочем, были еще повороты рек в обратную сторону, высадка колонистов на Луну, эксперименты по скрещиванию греев с людьми…

Неудивительно, что стопроцентные греи в конце концов избрали почти непрерывное заворачивание в тень. В самом Ди человеческих генов не было: и мама, и папа происходили из чистых семей.

– Где твоя родня? – поинтересовался Стерх, глядя в сторону.

– Там же, где и твоя.

– Почему ты не эвакуировался?

– А ты?

– А кому я нужен? – Стерх повернулся к Ди, улыбаясь одними губами.

Ди знал, что он имел в виду. С самого начала войны Прокуратор Крайма объявил о бесплатной “все включено” программе эвакуации для греев. Папа много раз рассказывал, как сразу же понял, к чему это все: безопасность греев беспокоила прокураторский офис меньше всего – на самом деле люди хотели выявить и переучесть остатки “чужаков и их выродков”, как писали в антикварных газетах.

Ди не был в курсе, каким образом родителям удалось избежать и эвакуации, и переписи, и обязательной для греев регистрации. И, кстати, до сих пор не мог понять, что же потом напугало тетю Джулию и дядю Юури настолько, что они кинулись покупать шоколадки “Чарли” с выигрышными золотыми билетами. Никто ведь не целился в родительскую “Корову” специально, просто так сложилось, что одна из бомб угодила именно в это место и время…

– …время? – спросил Стерх.

– Извини, что? Я задумался.

– Что ты делал все это время? – повторил Стерх. – С тех пор как… остался один? Чем вообще занимаешься?

– В школе работаю, учителем. Работал… Сейчас каникулы. Заканчиваются уже… хм. – В этот момент Ди осознал, что вот-вот начнется новый учебный год и пора появиться в школе, разузнать что и как. И… что? И как?

Его растерянность не укрылась от Стерха.

– У меня две сестры было, – тихо сказал он, – совсем мелкие. В этом году в последний класс пошли бы… Ты в какой школе?

– В Западной.

– Я так и понял. Значит, в старой Резервации живешь. Что там сейчас?

– Ничего, – пожал плечами Ди. – Лес.

– И ты один?

– С домработницей. – Ди ощутил укол легкого раздражения. Какого хрена этот тип задает ему столько вопросов? И какого хрена он на них отвечает?

До ужаса проницательный Стерх встряхнулся и запустил руку в пакет с пывом.

– Последняя! – провозгласил он, выуживая чуть помятую банку. – Поделим?

Ди неуверенно кивнул. Он не помнил, что означало делиться последним: давние отношения, крепкую дружбу или обычную вежливость.

– Ты первый! – Стерх протянул ему банку. – Ну, чтоб море было пывом!

Ди аккуратно, стараясь не касаться жести губами, влил в себя ровно половину и передал пыво обратно.

Пустые банки Стерх сложил в пакет и парой быстрых движений смял его в бесформенный ком. “Видело бы это Никки, – подумал Ди, – удавилось бы с горя”. Андрогинная личность донны Лючии коллекционировала антикварные предметы быта. Ди не сомневался, что грязные банки из-под “Эсмарха” – настоящее сокровище.

– Что? – спросил Стерх, заметив улыбку.

– Моя домработница скупает в Гале всякий хлам довоенного времени.

На это Стерх качнул головой – то ли одобряя, то ли осуждая, Ди не был уверен. А вскоре они выбрались из руин, Стерх довез Ди до Центральной Церкви, рядом с которой тот припарковал свою машину, и они распрощались, договорившись встретиться в субботу и пообедать вместе. День выбрал Ди: все равно Фрума-Двора готовит одни бутерброды, да и то – после захода солнца.

Ди успел вернуться до бомбежки, не пришлось загонять “Ягуар” в лес, пережидая вечерний авианалет. После той, первой, недели с донной Лючией Ди еще не оказывался дома до темноты. Словно почуяв его приближение, безымянный бес, запертый в гостевом флигеле, завыл с удвоенной силой, даже беруши не помогли. Ди разобрал что-то вроде “Стена! Эс-стена-а-а!”, потряс головой и поспешил укрыться в спальне.

До полуночи он сидел в кресле у окна: сначала – прислушиваясь к далекому вою и взрывам фугасов, приглядываясь к вспышкам и заревам в городе, потом – бездумно пялясь в умолкший, уставший мрак. В полночь включил на кухне разогрев печи, нашарил на заднем крыльце лом и побрел к флигелю, чтобы выпустить Никки.

– Почему ты меня все время запираешь? – дулось Никки. – А окна за каким бесом заколачиваешь?

– За тем, что приходит во вторник, – буркнул Ди.

– Он еще шутит! – Никки всплеснуло руками. – Голодный, небось? Вот будешь теперь сидеть и ждать ужина. А мне еще печь разогревать, между прочим!

– Я ее включил.

– О? Сделаю паэлью!

И, не дожидаясь, пока Ди оторвет доски, которыми крест-накрест заколотил ставни, Никки поскакало к дому.

В четверг и пятницу Ди обедал в ЦЦ, в той забегаловке, где познакомился со Стерхом, и поймал себя на том, что скользит рассеянным взглядом по бурлящей вокруг толпе, цепляясь за все, что хотя бы отдаленно напоминало бордовый цвет.

Подивившись собственному интересу, Ди пришел к выводу, что этого следовало ожидать. Грей не может долго находиться в одиночестве. Тетя Джулия просто на дерьмо изошла, когда поняла, что Ди не станет эвакуироваться. И – странное дело! – Ди мог бы поклясться, что, когда нарисованный помадой тетин рот безостановочно выплевывал слова упреков и убеждения, он видел в ее глазах некое облегчение. Наверняка показалось.

И… он же не один, он завел себе домработницу. Специально выбирал человека, в котором живут сразу несколько других. Кстати, не дале как вчера Ди полюбопытствовал, куда девалась сама донна Лючия, и получил от Иры Эриха печальный вздох плюс заверение, что все, кто знал эту замечательную женщину, помнят ее и молятся о ее прекрасной душе. А сегодня утром Феликс торжественно подтвердил:

– Мы чтим ее память, сэр.

Вот и пойми их.

В ответ же на вопрос, где находится могила досточтимой донны, Феликс видимо опешил, а когда пришел в себя, разразился длиннющей лекцией. Ди отключился примерно на третьей минуте и вынес лишь что-то о кощунственном зарывании в и так перенаселенную землю; что-то о том, как легко отделяется привязанная к телу душа от сжигаемой плоти; и что-то о ненасытных червях, которые злокозненно замедляют скорость приближения души к своему создателю.

Ди, когда-то чуть не сломавший мозг, пытаясь разобраться в человеческих создателях, всевышних, ангелах, фоморах, кентаврах и прочих незримых, но чрезвычайно почитаемых существах, давно закаялся обсуждать религию и все с ней связанное. И посему мысленно считал от одного до десяти, кивал на каждой одиннадцатой фразе и удерживал на лице соответствующую случаю гримасу вежливого интереса. И сбежал через полчаса – кажется, на полуслове.

Феликс, наверное, обиделся. Но виду не показал, и по возвращении Ди ожидала большая кастрюля котлет и целый тазик салата: пятничная личность донны Лючии считала, что мужчина должен питаться как следует. Ди не возражал. Иногда кое-что оставалось и на субботу.

С Фрумой-Дворой он наутро не встретился: убрался из дома, минуя кухню, из которой до сих пор не выветрился запах вчерашних котлет.

**4**

Стерх при встрече хлопнул Ди по плечу и разулыбался во весь рот. Похоже, он преувеличил глубину своего знания греев и не подозревал, что они терпеть не могут ненужные прикосновения. Ди постарался, чтобы неудовольствие не отразилось на его лице. В конце концов, он в любой момент сумеет прекратить сюда ездить. Вряд ли Стерх начнет его искать по краймским забегаловкам. До ближайшего города всего пара часов езды. Ну и, в крайнем случае, всегда можно сделать так, чтобы обедать Ди вообще не понадобилось.

А в этот раз они посидели в ЦЦ, сошлись во мнении, что жратва снова горчит, а пойло разбавлено, и отправились на окраину “испить кофею”, как выразился Стерх. День плавно перетекал в вечер, поданный в щербатом чайнике “кофей” давно иссяк, а они все торчали под полосатой бело-зеленой маркизой, переговариваясь негромко и лениво. Развалившийся на стуле Стерх жмурился, изредка проводя рукой по волосам или умиротворенно катая связку фломастеров по столу. Ди изучал Стерха и выжидал удобного момента, чтобы задать давно и живо интересующий его вопрос.

– И чем займешься? – спросил Стерх. Ди только что сообщил, что не особо хочет возвращаться в школу.

– Не решил пока. Может, этот год еще отработаю.

Да, пожалуй. Он его отработает.

– Чему учишь-то?

– Истории… Физике… Географии…

Не признаваться же, что им затыкают дыры. На тихого и безотказного Дориана Грея сваливали все предметы, по которым вовремя не находились учителя. А когда находились – находились и новые дыры в расписании. Он даже физкультуру как-то преподавал – целую неделю – довольно успешно притворяясь неуклюжим и слабым, как и полагается длинному, худосочному, рассеянному парню, у которого и спортивного костюма-то отродясь не водилось.

– А ты чем занимаешься? – Ди подкрадывался осторожно, словно выслеживал в лесу опасного, хищного зверя. Да Стерх таким и был; Ди уже знал, что тот умеет пальцами гнуть монеты, через день ходит в полуподпольную качалку и на спор выжимает свой немаленький мотоцикл из положения стоя.

– Я охотник. – В голосе явно проскочили горделивые нотки. – Ну и так, по мелочи.

Вот как раз мелочи Ди не интересовали, но Стерх пустился в объяснения, перемежающиеся забавными рассказами о клиентах (Стерх помогал своему дядьке Ардагану в баре и другому дядьке, Кочубею, – в автомастерской), о конкурентах (Стерх держал какую-то долю в своей качалке), о бойцах (Стерх иногда участвовал в боях за деньги). Непонятным образом перескочил на девок. И, влажно блестя чуть раскосыми глазами, предложил Ди кое-кого навестить.

– Как у тебя вообще с этим делом? Есть девчонка? Учителка какая-нить?

На каждый из этих вопросов Ди отрицательно дергал головой. А потом задал свой:

– Почему ты охотник?

– В смысле?

– Почему стал охотником, – небрежно уточнил Ди, изо всех сил делая вид, что это всего лишь праздное любопытство. Часть ни к чему не обязывающего разговора, так сказать.

Однако именно эта часть внезапно поставила разговорчивого Стерха в тупик.

– Эм-м-м… – Он скользнул рукой по волосам. Почесал затылок. Расправил здоровенные плечи. Покатал по столешнице фломастеры. Провел пальцем по черной в оранжевую полоску ленточке.

Ди терпеливо ждал. Стерх глянул немного растерянно. Странный вопрос, да. Зачем люди идут в охотники? За деньгами, конечно. Однако за художников давным-давно никто не платит – с тех самых пор как изображение Бессменного и Бессмертного Прокуратора Наталко появилось на придорожных щитах по всему Крайму.

Ди отлично помнил то время, а вот Стерх вряд ли застал что-нибудь, кроме бомбежек дважды в день, и не успел поучаствовать в настоящих облавах – тех, что делали охотников миллионерами. Когда за голову каждого художника давали неслыханную сумму. В тогдашних деньгах.

– Сколько тебе лет, Стерх?

– Двадцать девять. – Каратарин обрадовался смене темы.

По подсчетам Ди, текущая война в Крайме началась около двух десятков лет назад. Значит, за художников не платят уже лет пятнадцать…

– А когда ты стал охотником?

– В двенадцать, Ди. – Стерх наконец сообразил с ответом. – Если ты хочешь выяснить, зачем я это делаю, так не из-за надежды, что премии вернут. Моя семья была либеральной.

Ага, либералы. Значит, не минировали подходы к своему коттеджу, подпускали к заборам всех кого ни попадя. Значит, все постепенно покрылось светящимся граффити. На этот свет сбрасывались бомбы, и теперь Стерх считает, что художники виноваты в гибели его родных. Что ж, его право.

– И многих ты?..

– Что? Отловил? Сдал? Многих. И ты прав в своих подозрениях: мы предпочитаем не сдавать их властям.

Самосуд, значится.

– Да брось, Стерх, какие там подозрения! Мне просто интересно, я никогда не встречал охотников. Да и художников, вообще-то, тоже. Это я так, праздно любопытствую.

Ди даже рукой махнул – эдак вяленько, расслабленно – чтобы обозначить свое якобы праздное якобы любопытство.

Стерх настороженно следил чуть прищуренными глазами. Вся его послеобеденная леность мгновенно испарилась, плечи заметно напряглись.

– Давай еще по кофе? – Ди решительно попробовал разрядить обстановку. – Теперь с мороженым. – Он уже знал, что Стерх любит сладкое. – Ванильным?

Угадал. Пусть ваниль и синтетическая, но охотник довольно причмокивает, жмурится, чуть ли не мурлычет, облизывая белую пластиковую ложечку, кажущуюся до нереальности хрупкой в его грубых смуглых пальцах с выступающими костяшками и широкими, под корень обрезанными ногтями.

Ди не хочется думать о том, сколько художников оставило свою кровь на этих руках. И не хочется думать о том, почему его вообще волнует что-то подобное.

Они больше не возвращались к этому разговору, и потом было еще много субботних встреч, только ближе к вечеру, после работы, и иногда – несубботних, и негромкого смеха, и ни к чему не обязывающей болтовни, и поездок на Стерховом мотоцикле… Пока не наступила зима и не зарядили холодные, темные дожди.

**5**

Ди все-таки решил отработать нынешний учебный год и исправно, как примерный ученик, каждое утро отправлялся в школу. Плевать, что уроки у него не с утра и вовсе не каждый день. Он зависал в учительской или, если там становилось людно, в бывшей столярной мастерской – или не столярной, это Ди называл ее так, потому что в заброшенном кабинете труда до сих пор пахло древесиной и каким-то особенным клеем, которым ее склеивали.

Труду – как встарь – не учили: кому эти нужны уроки, когда за пределами школы постоянно идет строительство? Или тушение ЗАДовских зажигалок на уцелевших крышах. Или раскапывание свежих завалов. Зарывание новых воронок. Собирание гуманитарной помощи. Да мало ли где могут пригодиться крепкие детские руки!

Он и сам не раз выводил школьников – почему-то обычно младших – на крыши и учил пользоваться длинными железными щипцами. В воде зажигалки не тухли, поэтому с собой притаскивались мешки с песком. А ведра там стояли уже давно, и некоторые успели проржаветь насквозь. Во время вечерних бомбежек Ди, готовый в любой момент прийти на помощь, наблюдал, как оставленные на продленку дети азартно цапают шипящие и плюющиеся огненными искрами бомбы, с топотом волокут к расставленным повсюду ведрам и погружают в мокнущий под зимним дождем песок.

Потом приезжали военные грузовики, зажигалки выколупывались из ведер, осторожно укладывались в затянутые старинным брезентом кузовы, а песок – в надежде на просушку – ссыпался под навесы и разравнивался граблями.

Иногда вместо грузовиков появлялись древние фургоны с полустертыми надписями “Вперед, ПЕРЕД!”, что говорило об их принадлежности к давно запрещенной “Первой Евраравийской Рабочей Единой Демократии”. Партию эту когда-то создали в противовес ЗАД, и она много лет билась за власть в Крайме, официально принадлежащем еще Большой земле.

Последние несколько лет Ди учил детей, что ПЕРЕД была партией терророформеров, сторонников крайних мер в очищении окружающего пространства от нежелательных элементов. В народе их прозвали “мойщиками” и “потрошителями” за дикарское обыкновение вспарывать поверженным врагам животы и умываться их кровью.

Однако раньше в учебниках писали, что ПЕРЕД, наоборот, выступала против терророформеров и всякого террора вообще. И что главной ее задачей было противостоять ЗАД, а если понадобится, то и США. Но в ряды партийцев проникли толпы шпионов, и оказалось, что все без исключения программы и действия ПЕРЕД планировались и финансировались врагами.

История постоянно менялась, но несчастной ПЕРЕД пока не удавалось, так сказать, отмыться от чужой крови. Вот и на присланных за зажигалками допотопных фургонах поверх “Вперед, ПЕРЕД!” красовалась разная непотребщина вроде “ПЕРЕД – в ЗАД!” или “Мойку – на кол!”.

Сказать по правде, Ди осуждал короткую человеческую память, изворотливость и грубость в выражении мыслей. Но это дело и головная боль родителей – чему учить своих детей.

Домой он возвращался поздно, устало поглощал разогретый одной из личностей донны Лючии ужин и заваливался спать. С тетрадями, рефератами и прочей школьной чепухой разбирался по утрам, перед выходом.

Стерха, поставившего мотоцикл на зиму в какие-то гаражи, Ди не видел с начала холодов. В их прошлую встречу тот посетовал на отсутствие машины, свою нелюбовь к вождению “железных коробков” и пообещал как-нибудь “заглянуть в западную”. Ди кивнул, не желая распространяться о своей занятости в школе. Вряд ли Стерх “заглянет” в рабочее время – скорее, это будет вечером, перед авианалетом, а значит – ненадолго.

Обеденного перерыва учителям не полагалось: каждый, у кого случался пустой урок, мог провести его в школьном буфете. Или перехватить пирожков с эрзац-кофе на перемене. Эти резиновые тошнотики, как называли их школьники, и овсяная подделка под кофе заставляли Ди вспоминать о Стерхе с некоторым сожалением. Не стоило ли бросить эту ненужную работу, оставаться свободным?

Но ради чего? Для пары приятственных встреч в неделю и каждодневного бесцельного кружения по городу? Нет, такая свобода Ди изрядно надоела за лето. Однако новая рутина нагоняла еще более тягостную тоску.

Раньше школа была для Ди развлечением, предоставляла возможность последить за людьми, не вмешиваясь в их жизни. На работе он держался отстраненно, а то и высокомерно, в равной степени сторонясь и школьников, и коллег. А домой возвращался с удовольствием, полнясь забавными наблюдениями; делился с папой и мамой увиденным за день; анализировал вместе с ними детали…

Теперь дом умер, умер вместе с родителями, а тело его Ди отдал на растерзание семи личностям донны Лючии. Он и сам чувствовал себя как будто мертвым и снова начал задумываться о том, чтобы принять участие в потрошении какой-нибудь гуманитарной посылки. Рано или поздно плазменный маячок непременно притянет бомбу…

Но в этом случае Ди никогда не узнает о художниках.

Как и все греи, Ди восхищался искусством создания объемных изображений на плоских поверхностях.

Как и все греи, слышал от родителей малопонятную сказку о картине, разворачивающей пространство обратно. Тогда тень станет светом, свет – путем, и по этому пути можно вернуться домой.

Как и все греи, он верил в эту сказку первую половину детства. Ну, или чуть дольше – учитывая его, по словам мамы, романтическую натуру. Позже библиотека Резервации словно оживила наивную мальчишечью мечту: обернуть тень светом, провести линию так, чтобы по ней прошли все, кто дождался.

Но, как и все греи, – кроме легендарного Джонни, конечно, – Ди не смог научиться рисовать.

Скорее всего, их видение этого мира поначалу слишком сильно отличалось от человеческого. Адаптировавшись к новым условиям, греи утратили много важного, приобрели – не меньше, но до сих пор оставалось и такое, что не поддавалось ни одному или почти ни одному из них. Например, живопись.

В книгах писали, что мозг обычного грея задействует в несколько раз больше своих клеток, нежели человеческий, но цифры не произвели на Ди никакого впечатления. Еще там писали, что, оказавшись в земных условиях, греи позволили значительной части своего мозгового потенциала впасть в своеобразную спячку, поскольку выполняемые им функции перестали быть востребованы. Это тоже мало что объяснило.

Родители советовали Ди не заморачиваться ерундой, а просто жить и наслаждаться возможностями, которые дает этот мир. Они ничего не знали о своей настоящей родине, а стоило подступить к ним с вопросами о таинственной картине, начинали переглядываться и натянуто улыбаться.

Разговор заканчивался всегда по одной схеме: папа трепал Ди по голове и отправлялся в кабинет или на кухню, а мама предлагала отведать свежих фруктов или орехового мороженого. Дальше спрашивать было не у кого: тетя Джулия и дядя Юури изо всех сил старались быть максимально правдоподобными в своей похожести на людей, а других греев в Резервации не осталось.

Больше всего на свете Ди хотелось бы пообщаться с легендарным Джонни Греем, но он жил так давно, что и для самих греев превратился в полумифическую фигуру.

Оказавшись в одиночестве, Ди не мог избежать сравнений, не мог не думать о том, как не похожа стала его нынешняя жизнь на прежнюю. Раньше все представлялось очень несложным: он жил, потому что родился в хорошем месте, в хорошей семье, всегда поступал как должно и приносил родителям радость. Теперь же, когда и родители, и радость безвозвратно исчезли, жизнь потемнела, сузилась, перестала ощущаться вообще.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю