Текст книги "Всё в дыму...(СИ)"

Автор книги: Runa Aruna

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Извини, что сломал тебе руку, – сказал Ди. – Я не хотел.

– Это тело слишком изношено. – Бес поднял голову, ухмыльнулся, натягивая на бледное лицо донны Лючии свое, раскосое. – И попортилось.

– Я наложу тебе шины. Пошли домой. Уток сам понесу.

Зиленцорн хотел что-то ответить, но закашлялся, надсадно и длинно. Ди, доупаковывающий корзинки, забеспокоился. Похоже, бес успел вдохнуть вышедшего из мины газа, и теперь неизвестно, выживет ли вообще. Кстати, на разделанные тушки тоже небось попало, придется чем-нибудь обработать. А еще, наверное, и мяса прилетело… львиного. Он чуть не засмеялся, но вовремя одернул себя. Нельзя жалеть дураков. А дураков злых – тем более.

– Идти можешь?

Бес кивнул, попытался встать, придерживая руку, и повалился обратно на траву. Его зрачки сузились в едва заметные точки и застыли, ни на что не реагируя. Ди рылся в памяти, выуживая старинные учебники по медицине. На губах Зиленцорна копилась слюна, а дыхание стало хриплым и редким.

Кончилось тем, что Ди, нацепив на спину рюкзачок покойного Льва с минами, взвалил на одно плечо коромысло с корзинками, на другое – беса и спешно помчался домой. Если успеет допереть Зиленцорна до аптечки, прежде чем тот полностью утратит контроль над своим телом, надежда есть.

**29**

Он успел даже содрать с донны Лючии одежду и уложить ее в широченную кровать посреди родительской спальни. Поражаясь собственной черствости – совсем недавно Ди избегал сюда входить, дабы не терзаться лишний раз тоской по папе и маме, – он отметил прогрессирующий паралич мышц и вкатил домработнице убойную дозу атропина.

Следующие несколько дней пришлось колоть ей чуть ли не все содержимое домашней аптечки, которая, между прочим, занимала своими стеллажами и морозильниками аж две комнаты. И это не считая лаборатории, где мама составляла препараты и сушила какую-то флору. Ди все собирался поизучать коллекции химикатов и медикаментов в доме, но все откладывал. А вот и случай хороший представился.

Заодно удалось разобрать часть родительских шкафов. Донна Лючия исправно ходила под себя и, пока Ди не догадался приспособить ей вазу, формой похожую на больничную утку, перепортила все мамины шикарные простыни. Он и не думал их стирать – просто жег каждое утро на заднем дворе.

Приняв решение оставить домработницу в живых – пусть и на время, Ди делал все, что было рекомендовано медицинскими учебниками и энциклопедиями, чтобы вернуть ей здоровье и силу. Он даже в Буратино залез, но, впрочем, не нашел там ничего полезного.

С тех пор как краймчане гордо изолировали свою сеть от Всемирной Паутины, у них так и не нашлось времени и средств на сколь какое-нибудь ее развитие. Ну, если не считать развитием автоматическое обновление. Раз в сутки содержимое каждого сайта немного изменялось, создавая видимость активности.

Ди, потративший как-то довольно много времени на анализ, определил некоторые закономерности этого развития. К примеру, если на сайте фигурировало что-нибудь черное, оно на некоторое время становилось белым, круглое – мягким, кузнечики заменялись крокодилами, снег – ватой, и так далее.

Основной принцип обновлений был прост: между предыдущим и последующим вариантом должна существовать какая-то связь. Суть связи значения не имела: антонимичная, синонимичная, ассоциативная, ситуационная, по первой букве, по последней букве, по третьей с конца…

Ди поначалу удивлялся, но затем понял гениальность буратинного принципа: дерево не умирает никогда. Если время от времени пошевеливать мертвое, оно перестает казаться таковым. А поскольку любое движение – прогресс, можно с гордостью вещать о развитии краймского Буратино, чем, собственно, частенько занималось орадио.

По чьей-то странной прихоти острый носик веселого чернявенького мальчика, подвешенного за веревочки в левом верхнем углу, становился длиннее во время загрузки того или иного сайта. Ди иногда казалось, что это не просто совпадение.

Паралич гортани не позволял донне Лючии говорить. Хищное желтоглазое лицо застыло гипсовой маской, вокруг тонкогубого рта образовались ссадины от бесконечного вытирания слюны и синяки от трубок для кормления. Ди опасался пролежней и потому переворачивал домработницу на матрасе каждые несколько часов.

Шуршали под простынями кухонные столовые клеенки – он не нашел ничего более подходящего. Бес чуть слышно хрипел и пытался брыкаться, однако мог пошевелить всего лишь пальцами рук. Правая покоилась в шинах и была надежно залита гипсом, на котором Ди, припомнив своих школьников, написал парочку грязных ругательств.

Он впервые в жизни ухаживал за лежачим больным и, в общем-то, по праву гордился собой. В родительской библиотеке пылилась целая куча книг и рукописей на давно забытых языках. Ди перетаскал кое-что в спальню и читал донне Лючии вслух, по выражению глаз определяя, нравится ей или нет.

Вскоре бес сообразил передавать свои пожелания взмахами ресниц и движениями пальцев, и на тумбочке возле кровати образовалась любопытная подборка литературы. Монографии по математической и ядерной физике перемежались учебниками по теории цвета и формы в живописи. А из-под огромных иллюстрированных альбомов по истории разных стран и народов выпадали сборники всяческих мифов и трактаты признанных и непризнанных ученых.

Кроме того, через пару недель Ди и Зиленцорн принялись разговаривать: первый водил короткой учительской указкой по домашнему детскому плакатику с алфавитом, а второй опускал веки на нужных буквах. Послания беса не отличались разнообразием, а зачастую – и смыслом:

“Истина в стене”.

“Хочу писать”.

“Брось камень на дорогу”.

“Задвинь шторы”.

“Утку”.

“Ищи сокола среди кротов”.

И часто повторяющееся: “Несвоевременность – тяжкий грех”.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивал Ди. И получал в ответ либо издевательское: “Что имею, то и введу” – либо что-нибудь, на зубах уже навязшее, про стену и истину, еще и на древнем восточноверхнегерманландском.

Когда примерно через месяц после той жуткой ночи донна Лючия начала самостоятельно глотать и садиться в постели, Ди получил возможность спокойно отлучаться из дома. И сразу поехал к воронке на месте дома тети Джулии и дяди Юури, сунув в бардачок “Ягуара” федоровский “Глюк” и бросив связку Стерховых фломастеров под лобовое стекло.

Привычно загнал машину в рощицу неподалеку, окружил тенью и осторожно двинулся вперед, огибая поросшие буйной зеленью тропки и стараясь не выходить на открытые места. На первый взгляд ничего не изменилось, однако Ди уже по опыту знал, что первому взгляду доверять нельзя. Подбираясь к воронке, он шумно споткнулся о булыжник и некоторое время стоял, напряженно прислушиваясь. К Резервации и к себе.

Пепельная роза спала. В лесу же царило обычное для конца лета чириканье и щелканье птиц. Куковала кукушка. Ди отсчитал двадцать мелодичных вскриков, подобрал тот самый булыжник и, нервно оглаживая его пальцами, прокрался дальше. Подошвы коричневых мокасин скользили по траве – он так и не купил новые берцы, да и в город ни разу не выезжал, боялся оставить донну Лючию одну в беспомощном состоянии.

С перепугу даже прикатил в спальню кислородный баллон из лаборатории и изучил способы проведения экстренной трахеотомии, но ни то ни другое не пригодилось. Через неделю баллон перекочевал обратно, а Ди, пролиставший десяток атласов по человеческой анатомии и учебников по военной хирургии, при необходимости или желании мог бы, наверное, поработать в больнице врачом. Если в Крайме, конечно, сохранились больницы.

Орадио в автомобиле вещало о новом урезании пайков для “незащищенных слоев населения” и дополнительных обязанностях для “защищенных”, что бы это ни значило. Ди так и не удосужился получше разобраться в иерархии современного общества, его вполне устраивала жизнь по схеме “работа – дом”… И почему родители так поступили? Разве он был им плохим сыном? Или, наоборот, настолько хорошим, что они до сих пор где-то ожидают от него каких-то поступков? Решительных действий?

Да пожалуйста! Собрав всю свою решительность, Ди выцарапался из зарослей можжевельника и направился к стене. Он бы использовал тень, если б в один из прошлых своих визитов к картине не выяснил, что формирование ее возле воронки требует неимоверного количества энергии. Ди слыхал от родителей об аномальных местах, где магнитные или еще какие-то поля мешали нормальному функционированию тени. Может, здесь как раз такое место? Тогда выпускать тень не рекомендуется – “во избежание быстрого истощения организма”.

Он и не выпускал. Просто помедлил, осмотрелся и прошел к остаткам стены. Растяжку Ди заметил издалека – но лишь потому что специально искал. Рыжий Лев пристроил мину под самой картиной – там, откуда начинала виться нарисованная дорога. И так виртуозно пристроил, паразит, будто всю жизнь только этим и занимался. Хотя, да, он как раз признался, что выучился на минера… А орадио нынче вовсю зазывало народ в лагеря по тренировке охотников.

И это странно. Люди ведь не плодятся с такой скоростью. Откуда же взялись несусветные орды художников, о которых кричат в эфире? Если верить орадио, Тавропыль должен быть расписан светящимися красками сверху донизу. Завтра нужно бы съездить в город, разведать обстановку, оценить ситуацию собственными глазами.

Памятуя о том, с какой скоростью он настраивается на эту картину – или, напротив, картина на него, – Ди избегал смотреть на нее прямо. Скользя глазами по торчащим из стены обломкам кирпичей, он оглядел граффити боковым зрением и нашел ровно то, что ожидал.

Тень Дровосека растушевана по желтым кирпичам; у нее больше нет ни бликов, ни отсветов; алое сердце потухло, словно подернувшись золой. Выпал из шарнирных металлических пальцев топор, перестал выглядеть грозным. Рукоять его расколота надвое, а из трещины вырастает симпатичный душистый горошек.

Ди знакома эта трещина: точно такая же – на топоре Настасьи Филипповны, который уже месяц валяется в его спальне, на тумбочке возле кровати. И никто не видел поврежденного топорища, никто, кроме него и вторничной личности донны Лючии. Откуда бы знать об этой трещине художнику? И обо всем остальном – откуда?

Даже греи не могут предсказывать будущее, не умеют просчитывать поступки отдельных людей. Ну, кроме действий жадных правительственных кабинетов или взбудораженных лозунгами толп. И то – не всегда уверены в результате.

Он бы сказал, что это граффити – дело рук поселившегося в теле донны Лючии беса, если бы не ощущал иных энергетических нот и запахов, не улавливал нечто, заставлявшее его сердце пропускать удары, а кровь – закипать предчувствием. Все закончится, весь этот долгий и темный бред, все станет другим, лучше, – когда он отыщет художника.

Встрепенулась в груди невидимая роза, тряхнула листьями, соглашаясь, и снова гибко свернулась в клубок, задремала. Ди подумал о греющихся на солнце змеях, которых иногда замечал в самых глухих частях Резервации. Они так же расслабленно лежали и тоже выглядели мирно. Но окрепший цветок все чаще ощущался им как нечто опасное, чужеродное, затаившееся до срока. И эти шипы, которыми аметистовый стебель все больнее покалывает сердце… Кто ответит – зачем? Ди лишь догадывается, что дело в художнике, в картине…

Откровения Федора, принесенные им бумаги, родительские оговорки и недомолвки, собственные догадки и мысли – они сложились и тоже образовали свое полотно, не граффити – скорее, мозаику, и родившийся из кусочков рисунок проступал все яснее и четче. Но вот незадача: “Европотрошок” обезвредить нельзя. Сорванный колпачок, тронутый накольник – и конец.

Ди прищурился, разглядывая тонкие струны, паутиной пронизывающие травяные стебли у основания стены. Лев постарался на славу. Наверное, хорошо учился в своем лагере…

Да ведь и Ди – способный ученик. Ему, например, известно, что художники любят повторять свои картины, а кроме того – рисуют и на заказ. А еще – он прислушивается к чужим словам, пусть это всего лишь горячечный бред онемевшей домработницы, покалеченной нервно-паралитическим газом с запахом шоколада и одержимой бесом с невероятным именем Зиленцорн.

“Брось камень на дорогу”. Воистину – камень. Воистину – на дорогу.

Еще чуточку решительности – и Ди швырнул нагревшийся в руке булыжник, целясь в дорогу, вымощенную желтым кирпичом, в самое ее начало. И одновременно – с огромным усилием – выпустил плотную тень.

Взрыв вырвал землю из-под ног. Проклятые мокасины снова заскользили, Ди замахал руками, пытаясь удержаться на ногах, не нарушая при этом структуру тени. И понял вдруг, находясь в облаке медленно оседающей ядовитой пыли, что никакое это не аномальное место: всю энергию вытягивало граффити. Не стало картины, исчезло и чудовищное напряжение, с которым приходилось формировать нужную тень.

“Картина-вампир, – думал он, ожидая, пока рассеется сладкий газ, закачанный в “Европотрошок” добрыми жителями ЗАД. – Картина-выход. Нельзя будет выпустить тень, когда откроется крысовина, нечем будет ее подпитывать. Значит, нужно подготовить место… Защищенное место, где художник примется за работу”. А в том, что он непременно примется, Ди ни капельки не сомневался. Иначе – зачем он вообще нужен, остроглазый сокол среди бельмастых кротов?

**30**

Донна Лючия действовала Ди на нервы. Она ковыляла по дому, подволакивая то одну то другую ногу, и ухитрялась испортить все, к чему прикасалась. Или даже не прикасалась.

– Ты неспособен работать, – однажды не выдержал Ди, в очередной раз вляпавшись в мыльную лужу на полу. – Позови кого-нибудь другого.

Желтые миндалевидные глаза уставились на него с любопытством и каким-то подспудным ожиданием. Так смотрели школьники, попав в зоопарке к клеткам с обезьянами: что-то те выкинут?

– Зиленцорн, – Ди не терял терпения и надежды достучаться. – Я тебя прошу. Ты бьешь антикварную посуду, ты сжег в печи чугунок, ты совершенно не способен варить борщи и пылесосить, не говоря уже о плетении корзин или, там, тушении утиных грудок. Причем ты все умеешь, нужно только уступить это тело другим. И да, – он кинул взгляд на торчащий из кармашка блокнотик, – может быть, тогда к тебе вернется речь. Мне надоело разбирать твои каракули. Отдохни, Зиленцорн. Хотя бы неделю.

“Sie waren sprachlos”, – накарябал тот в ответ, и Ди, разочарованно вздохнув, отправился заводить машину. “Потеряли они дар речи”, как же! Он просто упрямится, непонятно зачем, и не хочет объяснить причину. Дом опять приходит в запустение – как уже было сразу после гибели родителей.

“Псевдогибели”, – напомнил себе Ди, не замечая, как презрительно кривится его рот.

Но когда папа с мамой исчезли, Ди был подавлен, растерян, испуган, наконец. Сейчас все по-другому. Но оказалось вдруг, что он как-то утратил способность заниматься рутиной, что ли. Вот, к примеру, чистоту поддерживать – сложная, не по силам задача.

Поглощенный изучением документов из папки Федора и перебором научной литературы Ди целыми днями пропадал в домашней библиотеке. Делая вынужденные перерывы на еду или работу по дому, он не переставал мысленно анализировать чужие теории, подгоняя их под собственные наблюдения и выводы.

Концентрация поглощала все ресурсы, на остальное внимания не хватало. Ди забывал последовательность нужных действий, упускал мелкие детали и зачастую не мог припомнить элементарные вещи: чем моют полы или куда бросать ключи от машины, чтобы не терялись.

Вторничная личность донны Лючии воспринимала лишь прямые указания, причем исполнение каждого неизбежно превращалось в долгую драму и не могло похвастать удовлетворительным результатом.

А Ди и стряпня толком не давалась. Раньше хозяйством занималась мама, потом – шесть вменяемых личностей донны Лючии. Папа ввернул бы, что шесть – намного лучше семи, ибо четные числа сбалансированы и удобны.

“Сбалансированы и удобны”, – повторил Ди вслух. Совсем как мальчики, маленькие и не очень, которым с детства вдалбливают в головы, что главное – держаться дома, во всем слушаться родителей, быть настоящим греем… Похоже, что-то из этого у Ди не получилось. А если подумать… ничего и не получалось никогда… словно постоянно чего-то не хватало… Почему так?

Усаживаясь за руль, Ди вспомнил, как приставал с этим вопросом ко взрослым: почему у него не выходит то или иное? Папа в ответ корчил рожи, провозглашая уборку-стирку-готовку “немужицкими делами”. Мама смеялась и трепала сына по голове, подсовывая очередную книжку. Тетя Джулия во время своих редких визитов осуждающе поджимала губы… А дядя Юури, кстати, однажды потихоньку спросил, не собираются ли родители обучать своего единственного отпрыска самостоятельности…

Так за каким же хреном они все его бросили – вот такого, вот так, одного, в пустом и темном доме?! Ди ударил ладонями по рулевому колесу и, спохватившись, прислушался к отозвавшемуся “Ягуару”. Все в порядке.

Но не годится себя распускать. Если уж на то пошло, он сам сделал свой дом темным. И – ненадолго. Жизнь давно устаканилась, у него есть донна Лючия, она скоро поправится и снова приступит к работе. А если не поправится – что ж, Ди очень постарается найти новую домработницу. И запретит ей покидать Резервацию, и сам будет привозить из города все, что понадобится. Или обустроит дом таким образом, чтобы ничего не понадобилось.

Вот, допустим, недавно в доме пропало электричество. Ди нашел нужные рубильники, переключился на ближайшую тавропыльскую подстанцию, а потом, убедившись, что кабели мертвы по всей территории Резервации, вытащил из кладовок и собрал – по папиным схемам – солнечные генераторы. Теперь у него в любом случае будет свет, даже если обесточатся электросети всего Крайма.

Ди умен, практичен и самостоятелен, что бы там себе ни думал дядя Юури. Вот сейчас, например, поедет и купит себе уже новые берцы.

**31**

И действительно поехал, и купил, и возвращался в Резервацию, когда в двигателе нехорошо застучало. Автомобили у греев ломались редко, и в прежние времена, если что-то серьезно барахлило, папа самолично отправлялся в автомастерскую на восточной окраине Тавропыля. Хозяином ее был стодвадцатилетний дед Димоний, полуслепой и глухой, определявший, однако, любую проблему на ощупь и безошибочно указывавший своим правнукам, где и что делать.

И дед Димоний, и его многочисленные отпрыски привыкли и к разукрашенной рыжими пятнами родительской “Корове”, и к белоснежному “Ягуару” Ди, и к двигателю от суперкара, искусно упрятанному под дребезжащий капот “Тяпнирога”. Последний раз Ди наведывался в мастерскую после того, как искал Стерха и машину засыпало во время бомбежки.

Он направился на восток и проехал пару километров, после чего двигатель грохотнул и смолк. Машина прокатилась немного по инерции, остановилась, и Ди показалось, что вместе с ней замерло и его сердце.

Добраться до дома – не проблема, но не бросать же “Ягуар” посреди дороги. Как назло, в этой части города – ни одного подходящего места для парковки, а окутывать машину тенью на открытом людном пространстве – опасно. Ди мог бы дотолкать “Ягуар” до Резервации, но тогда у него не хватило бы энергии на поддерживание тени. Он слишком молод и не обладает достаточной силой.

Зато обладает деньгами, а теперь еще – как ни странно – и связями. Не снимая тени, Ди вручную развернул машину в нужную сторону. Если поднапрячься, во владениях Кочубея он окажется до вечерней бомбежки. Хотя стоит учесть, что уже недели две как авианалеты сбились с расписания и Тавропыль трясет в любое время дня и ночи. Надо бы наладить орадио, но совершенно ни на что нет времени. И спросить не у кого.

Вот если бы Стерх не посчитал спасение его жизни предательством… Впрочем, неизвестно, как бы складывалась их дружба теперь, когда он официальный GetMan, гроза всех неверных, неподчиняющихся и несогласных.

Одно радует: насколько Ди успел изучить Стерха, тот держал данное слово и потому вряд ли рассказал своему дядьке о том, что Ди – не человек. Ведь в противном случае в Резервацию наведался бы не только Федор Убейконь и глупый охотник Лев.

Самое неприятное, что может произойти: машину не починят, а самого Ди попытаются сдать властям или выгонят. Но подобный вариант виделся маловероятным. Если выдать себя, например, за эксцентричного сынка высокопоставленной военной шишки, Кочубей вряд ли откажется от такого выгодного клиента, будь он хоть трижды в ссоре с его племянником.

**32**

– Хо-хо, сынку! Я-то сразу понял, шо ты непрост! Бачьте, яка красава у него! – Кочубей “Ягуару” обрадовался как родному, а на владельца почти и внимания не обратил. Ди расслабился и, объяснив проблему, попросил разрешения подождать в мастерской.

– Та ты шо! – возопил Кочубей, тряся пузом и выкатывая водянистые глаза. – Это ж довго! Я тобi зараз iншу тачку дам, покатайся до завтра.

– Не надо другую, я подожду.

– Да ты здоров ли, сынку? Мабуть, водички? Чи тогось… покрепче?

Ди не мог сообразить, издевается тот или всерьез озабочен его благополучием. Кочубей тем временем проводил его в “контору”, как гордо обозвал пару заваленных рухлядью комнаток, и исчез, пробормотав что-то насчет диагностики.

– Здоровеньки булы! – расположившийся на ободранном топчане бородатый мужик салютнул Ди бутылкой с водой. – Давно не видались.

Ардаган, хозяин пивного бара и другой дядька Стерха.

– Шо не заходишь-то? Со Стерхом поцапался?

Пораженный его проницательностью Ди не нашелся, что ответить.

– Не журысь, он завсегда со всеми лается. Помиритесь. Пить хочешь? – И, не дожидаясь ответа, привстал, выуживая из недр замызганного холодильника бутылку.

Ди открутил пробку, сделал глоток, подтянул ногой стул.

– Как тя кличут-то, запамятовал.

– Дориан. И мы со Стерхом не цапались.

– Ага.

– Как идут дела в вашем баре? – вежливо спросил Ди.

– Дела, як сажа бела, – отозвался Ардаган. – Вишь вот, туточки штаны просиживаю.

Ди не очень понял, что тот имеет в виду, но на всякий случай изобразил на лице сочувствие.

– Гикнулся наш бар, – пояснил Ардаган равнодушным голосом и поскреб спутанную бороду.

– Эм… Примите мои соболезнования, я вам очень сочувствую… Бомба?

– Ни. Землетрясение. Та пожар.

– Землетрясение? – удивился Ди. – Когда оно было? Где?

Ардаган смотрел недоуменно.

– Да ты, сынку, бухаешь без просыпу? – пробасил от двери Кочубей. – А по кралечке твоей не скажешь. Поршень у ней стучит, зараз поправим.

Недовольный тем, что Кочубей отзывается о “Ягуаре” в женском роде, Ди резко возразил:

– С чего вы взяли, что я пью?

– Га? А пыво?

– Не будет больше пыва, – вставил Ардаган, поднимаясь с топчана. – Одна пацюча сеча, моча крысиная.

Они оказались рядом, давая Ди возможность убедиться воочию: действительно очень похожи, действительно братья, просто Кочубей бреется, красится хной и весит раза в два больше Ардагана.

– Шо? – подмигнул догадливый Ардаган. – Близнюки мы, однояйцевые.

– Сам ти однояйцевi! – возмутился Кочубей. – А у мене усi яйки на мiсцi.

Ардаган хохотнул, протискиваясь мимо него к окну, заклеенному крест-накрест полуоторванными бумажными полосками:

– Брюхо подбери. Чи яйки мешают?

– Нэ чыпай мэнэ! – Кочубей погрозил брату пальцем. – А ты, сынку, – обратился он к Ди, – посиди туточки, а хошь – погуляй.

Ди молча покивал, желая, чтобы тот поскорее убрался и починил уже этот самый “поршень”.

– Так ты справди не видчув землетруса? – Ардаган пристроился на подоконнике и щурил глаза, опушенные угольного цвета ресницами.

– Когда это было?

– Та… две недели трясет уже.

– Я думал, это налеты.

– Тю! Ты живешь-то где?

– Ближе к северу.

– И шо, там бомблять за iншим розкладом?

– Да нет. – Ди спешно придумывал, как бы половчее вывернуться. – Бомбят как везде, в то же время. А я болел, две недели как раз, в жару лежал. Думал, мерещится.

– Ага. – Ардаган отвел глаза. Он явно не верил Ди, но, похоже, не слишком-то интересовался правдой. Нужно бы сменить тему разговора или, например, выйти, попросить Кочубея заодно наладить в машине орадио, однако на Ди навалилась какая-то странная апатия, не хотелось вставать с колченогого стула.

Он бросил взгляд на желтые кленовые листья, маячившие в мутном стекле за спиной бородатого Ардагана, и подумал о вымощенной таким же желтым кирпичом дороге. Картины больше нет, ее создателя он до сих пор не нашел. Да и не искал толком, если честно. Все теорию изучал… Недаром роза начала колоться чаще… Может, воспользоваться случаем и попробовать вернуться к охотникам? Дядьки Стерха наверняка знают, где его найти.

Попросить прощения, раскаяться, осознать. Кажется, в таких случаях принято что-нибудь дарить. Что могло бы понравиться ершистому каратарину?..

– Що будеш робити?

– В смысле? – насторожился Ди. Он что, мысли читает?

– Та это… В смысле, коли мы плывем.

– Куда?

– Туда, – в тон ответил Ардаган и махнул рукой: – Та не говори, я ж понимаю: таэмнисть. Менi байдуже.

Ди хотел возразить, что нет никакой секретности, он просто не в курсе, о чем речь, но, поймав скучающий взгляд Ардагана, понял, что тот, во-первых, не поверит ничему, что бы он ни сказал, а во-вторых, ему действительно плевать. И поэтому промолчал.

А вскоре и Кочубей заглянул в “контору”, поманил Ди грязной рукой.

– Я тоби, сынку, орадио налаштував, – сообщил он, пересчитывая купюры. – Слухай уважно, а на Ардагана не серчай: горе у него. И зброю в машине не тримай, при себе носи.

Ди запоздало выругал себя за то, что опрометчиво оставил “зброю” – пистолет и фломастеры – в “Ягуаре”.

– Стерху привет, – напоследок сказал Кочубей, и ничего не оставалось, как снова согласиться и даже улыбку прощальную из себя выжать.

Откатив от мастерской на более-менее приличное расстояние, Ди свернул в какой-то закоулок, набросил на машину тень и врубил орадио.

“…на гiляку! – звонко провозгласила дикторша. – Поэтому мы призываем всех свидомых граждан не отделять головы от тела. Вознаграждение за неповрежденного малювальника составляет тридцать три тысячи еврупиев”…

Не удержавшись, Ди присвистнул. Цены существенно упали. В прошлый период официальной охоты на художников за голову каждого давали как бы не триста, а то и четыреста тысяч. И называли их не малювальниками, а “азомками”, сократив Прокураторское “адепты згубного образотворчого мистецтва”[8]. Вероятно, слово это вышло из употребления. Интересно, Стерх по-прежнему величает добычу по-простецки – художниками?..

“…наш гетман! – отозвалось орадио все тем же жизнерадостным сопрано. – И этот рекорд не побит!”

Речь, по-видимому, шла о количестве добытых Стерхом голов.

Всю дорогу Ди слушал призывы “до гуманних вбивств малювальникiв”, причем под “гуманными убийствами” подразумевались исключительно такие способы уничтожения несчастных художников, при которых голова оставалась при теле, чтобы оное можно было вздернуть на суку ближайшего к “пункту прийому” дерева.

Он и “гиляки” эти видел: проезжая мимо ЦЦ, где на ветках давно высохшего от старости бука болтались разлагающиеся трупы. “Staub zu Staub”, – вспомнил Ди. Прах к праху, очень кстати.

А орадио все вещало об “антихудожественных операциях”, то и дело сбиваясь на коварных малювальников, “до основания разрушивших основы Крайма”. Последнее звучало знакомо, однако раньше речь обычно шла об “основах мистецтва” и “архитектуре нашей великой Матерьщины”. Что-то сильно изменилось в этом мире за прошедшие месяцы – пока Ди сидел дома, нянча вторничную личность донны Лючии, а затем изучая трактаты по физике, генетике и астрономии.

Когда он въезжал в гараж, оставив позади содрогающийся то ли от бомбежки, то ли от землетрясения город, началась знакомая уже орадиопередача – “Потужнi дебати”. Тема выпуска звучала как “Подрывание основ”. Ди предположил, что ведущие будут обсуждать пагубную роль “образотворчого мистецтва”, но ошибся. И долго сидел в машине, переваривая услышанное.

Художники, конечно, не расплодились, а просто вышли из-под земли на поверхность. Вот так, сразу, всем кагалом, спасаясь от затопившей их подземелья воды. И оказалось, что за прошедшие со времен С.Никакиса годы они так сильно изрыли своими тоннелями Крайм, что – по мнению властей – остров сдвинулся с места и теперь свободно дрейфует в Понтовом море, устремляясь на юг.

Краймские ученые, кто бы они ни были, уже рассчитали траекторию дрейфа: с тех пор как Евраравия разошлась с Афромерикой, основные морские и океанические течения направлялись исключительно к югу, через Море Крови, сквозь Плачущие Ворота, в Арийский океан и дальше – к Антарктике. Туда теперь и плывет наш славный Крайм, лишившийся своих основ, – их, словно крысы, подкопали “ослепшие от собственной злобы малювальники”.

Ди только головой крутил, фильтруя тонны истерично нагнетаемого пафоса. Не успело остыть море, вскипевшее после обрушения Прыгунами Моста Свободы, а кто-то уже затеял новую игру, мастерски подогревая оголодавшие, отчаявшиеся толпы. Смешно и страшно.

Смешно наблюдать, как потомки крыс, облагороженных генетическим материалом греев, травят тех единственных, в ком осталась искра созидания. И страшно не успеть отыскать среди намеченных жертв того самого, зрячего, видящего, “сокола среди кротов”.

А славный Крайм, прорезанный тоннелями, расшатанный бомбежками и оторванный от Большой земли, похоже, и в самом деле сдвинулся с места и плывет теперь к холодным берегам Антарктики. И может быть, доплывет, если не потонет по дороге. Не зря по орадио помянули присной памяти Атлантиду Восходящего Солнца.

Когда эта маленькая, но, опять же, гордая страна проиграла судебный спор за право использовать в своем древнем самоназвании название известной корпорации по производству пальчиковых батареек, ее жители единогласно приняли решение совершить ритуальное самоутопление. Они вскопали острова, все еще остававшиеся на поверхности, заложили в шахты плазменную взрывчатку и, распевая гимны во славу великой империи, опустились вместе с расколовшейся землей на самое дно океана.

Как бы достопочтенные обитатели Крайма не решили последовать их примеру. Лучше сгореть в плазменном взрыве или утонуть в теплом океане, чем замерзнуть на Южном полюсе… По крайней мере, в программе “Потужнi дебати” активно намекалось на возможность такого исхода событий.

Ди следовало бы поторопиться с поиском художника. Да и если Крайм удалится на большое расстояние от своего обычного местоположения, открыть крысовину будет крайне затруднительно. По крайней мере, все расчеты на это указывают… Или нет? Или, наоборот, чем больше соленой воды вокруг, тем идеальнее идеальное место?..

В растрепанных мыслях Ди покинул гараж и отправился посмотреть, что успела попортить донна Лючия за время отсутствия хозяина.

**33**