Текст книги "Всё в дыму...(СИ)"

Автор книги: Runa Aruna

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Впрочем, как и полагается, начал издалека. И, как полагается, с самого начала. Только вот начало оказалось несколько неожиданным.

– Знаешь, почему тебя назвали Кимом?

– Потому что это человеческое имя универсально. Пока у ребенка нет пола, удобнее называть его таким.

– Ким, – мечтательно улыбается Джонни Грей. – “Ключ и Мессия”.

Знаменитая улыбка ширится.

– У меня есть знакомый, – бесстрастно отвечает Ди, изо всех сил давя растущий в груди холодный ком, – его зовут Клоп. “Ключ от Перекопа”.

– Дориан – гораздо симпатичнее.

– Мне тоже так кажется. – Ди согласно опускает ресницы, не позволив им и дрогнуть.

– Ты молодец, Дориан. Не ожидал, что настолько хорошо справишься.

Бирюза не так ярка, когда смотришь на нее в темноте. И нет в ней никакого тепла, одна внимательная, расчетливая стылость.

– Я много учился.

– Полагаю, ты знаешь, что время пришло?

Ди молча пожимает плечами. Он не уверен, что мозаика собрана целиком. Возможно, Джонни, сам того не желая, подарит ему недостающие фрагменты рисунка.

– Картины еще нет?

Ди молча качает головой. Он не уверен, что и сколько стоит рассказывать Джонни. Вероятно, тот не на его стороне. Греи хотят использовать Ди. Как вещь. Вряд ли у этого ходячего великолепия иные цели.

– Кто будет рисовать?

– Художник. – Ди размыкает губы. От волнения они пересохли, и он еле удерживается от того, чтобы не начать нервно облизываться. – Или вы хотели сделать это сами?

Джонни заразительно смеется, блестит ровными зубами и бриллиантовыми запонками:

– Я же говорю: ты молодец!

От его мелодичного смеха вздрагивает пепельно-аметистовая роза. Ежится Зиленцорн на столешнице в гостиной. Тяжелый “ХаиМ”, не предназначенный для слабых человеческих рук, лежит у него на коленях. Ждет своего часа. Вторничная личность донны Лючии знает, что хозяин не выпускает незваных гостей живыми.

– Я никогда не умел рисовать, – признается Джонни. – Я ведь грей. Но всегда хотел, это правда. Очень, очень хотел.

Вот теперь Ди удивлен.

– А как же?.. – спрашивает он.

И в бирюзовых глазах напротив разливается печаль. Смешанная с неподдельной гордостью. Джонни Грей никогда не умел рисовать, но – странное дело! – это гордость творца.

– Ничего сложного. Не умеешь делать сам – сделай тех, кто умеет.

Надо признаться, это снова удар под дых. Художники…

– …Рисовальщики – мое лучшее и единственное творение! К сожалению, обстоятельства сложились не совсем так, как предполагалось.

– Обстоятельства? – выдавливает Ди.

– Видишь ли, Дориан… – Джонни с жадным любопытством всматривается в его лицо, и Ди не находит в себе сил и желания отвернуться. Пусть пялится. Менi байдуже, как сказал бы бородатый дядька Стерха Ардаган.

– …не все поддается точному программированию. В свое время мы много обсуждали это с твоим так называемым отцом. Конечно, когда наступает время открыть проход, все сцепляется и складывается, как положено, но подготовка может оказаться… весьма и весьма болезненной.

Ди не хочется знать, почему папа – “так называемый”. Вряд ли ему скажут что-нибудь хорошее. А о болезненности этой вашей подготовки он и сам способен многое поведать. И потому спрашивает о другом:

– Из кого вы сделали художников, Джонни?

– Угадай, – предлагает тот с лукавой улыбкой. Она действительно сногсшибательна.

А обворожительная ямочка на правой щеке, должно быть, в свое время свела с ума не только Аркашу-Шахимат. Папа говорил, он и имя почти никогда не менял. Мало ли на свете джонни греев! Не все ж они носят фамилию, выдающую их нездешнее происхождение и серый оттенок кожи! Одни, например, создают шедевры мирового искусства, другие – оружие массового поражения, третьи изучают физику колебаний и пространств. И параллельно развлекаются генетическими опытами.

Люди наивно думали, что, сливая свою ДНК с греевой, рано или поздно выведут формулу идеального человека. И даже не подозревали: они сами служат подопытным материалом, сами являются не более чем продуктом давних лабораторных игр.

– Не хочу.

Двумя простыми словами Ди выражает свое отношение ко всему, что касается его сородичей и соплеменников.

Не хочу.

– Ну ладно. – Джонни закладывает за ухо выбившуюся из прически сальную прядь. – Если скажу, позволишь мне принять душ?

– Знаете, – Ди говорит спокойно и равнодушно, – совсем недавно сюда уже приходил один грей, тоже пытался заключать со мной сделки. И я его тоже не приглашал. Он плохо кончил.

Джонни иронично изгибает прелестные брови. Не верит.

– Хотите, покажу его труп? – предлагает Ди, позволяя своему рту дрогнуть в легкой ухмылке. – Заодно и помоетесь.

– Ты его утопил?

Фыркает. Не верит.

– Я видел его неподвижное сердце. И знаю, сколько он весит, оставшись без крови. Впрочем, вру. Он не был чистым греем. Но ответ положительный.

Прелестные брови хмурятся, бирюза меркнет и превращается в сталь.

Ди виновато разводит руками. Так всегда делало Никки, застигнутое за чем-нибудь феерически идиотским. Упс! Так получилось.

– Qui gladio ferit gladio perit, [14] – хрипит со стола Зиленцорн. Ди затыкает его взглядом.

И замечает в восхитительном Джонни Грее растерянность. Тот явно не привык испытывать подобные чувства, потому что на долю секунды приоткрывает восхитительный рот и выглядит восхитительно глупо. Однако тут же спохватывается.

– Нужно было снова использовать крыс или, на худой конец, обезьян, – произносит он. Усталость в его голосе теперь настоящая. – Но я решил взять только людей. Они называли это “искрой божией”, говорили, что Тот-в-кого-верят поцеловал их детей в макушки. Я считал, моя система устойчива, но нельзя же учесть все возможные факторы заранее. Под землей конечный продукт, естественно, начал вырождаться. Если б я знал, что рисовальщики окажутся там, разумеется, взял бы крыс. По крайней мере, тогда эта чертова “искра” не убила бы в них все способности к выживанию.

– Но они выжили, – тихо замечает Ди.

– Выродились, а не выжили. Или эти слепые твари кажутся тебе похожими на моих рисовальщиков?

– Почему нет? Они пишут картины.

– И какой в них прок? Через обычную мазню наш проход не откроется.

Поразительно, насколько слепым оказался сам великий художник Джонни Грей. Его новые люди видели прошлое и будущее, писали панорамные цветные полотна в кромешной тьме. Гонимые и ненавидимые всеми, обитали глубоко под землей, питаясь грибами и плесенью… И вот теперь вернули себе глаза. А создатель все так же презирает свои творения, все так же брезгливо именует их тварями.

– Но ведь это один из ваших художников его откроет!

– Во-первых, как я уже сказал, все сцепляется, как положено. Само собой, Дориан. А это значит, что рисовальщик появится в любом случае. Твоя задача его правильно скоординировать. Предполагаю, что произошел очередной виток мутаций и он родился зрячим. Во-вторых, проход откроет не рисовальщик, а ты. “Ключ и Мессия”, помнишь? Кстати, странно, что ты не спрашиваешь о своих так называемых родителях. Разве ты их не любил?

– Где они? – шепчет Ди.

– Там же, где все остальные, – удовлетворенно констатирует Джонни. – На полюсе, Северном или Южном. Ждут-не дождутся, когда ты откроешь проход домой. Ты ведь в курсе, что когда начнет формироваться пространственный тоннель, греям находиться поблизости небезопасно? Трудно было уговорить и твоих поселиться в Крайме хотя бы на это время.

– Папа и мама, – твердо выговаривает Ди, – забыли объяснить мне один момент: как же я открою проход, если грею опасно находиться возле крысовины?

– О, они многое забыли тебе объяснить.

Ди с изумлением слышит в голосе Джонни самое настоящее сочувствие. И снова – печаль.

– Ты, Дориан, возможно, и выживешь. А может, и нет. Никто не знает, поэтому твои шансы – пятьдесят на пятьдесят. А вот окажись рядом кто еще, ему придется несладко. Такая интерференция выжигает мозг, стирает начисто. Для грея это смерть, его сожрет собственная тень. Но ты не волнуйся, они обязательно придут, когда проход стопроцентно сформируется. Все явятся, как миленькие. Думаю, последнее время они страшно волнуются за своего ненаглядного мальчика: как он там, что поделывает?..

И печальное сочувствие в голосе Джонни оборачивается дымящимся ненавистью ядом.

– Что… что вы имеете в виду?

– Боюсь, это тебе не понравится. Да и вообще, знаешь, я не хочу тебя обижать. Давай оставим эту тему. Ни к чему ворошить прошлое, поверь.

В этот момент Ди принимает решение. Самостоятельное. Важное. Окончательно отвергая все остальные – готовые, навязанные, опробованные другими. Запрограммированные для него посторонними греями. Ведь родных, “своих”, у него больше нет.

– Знаете что, Джонни? Я покажу вам, где душ, дам чистую одежду, бритву и вообще, все, что нужно. Я разрешу вам остаться здесь, сколько захотите. А взамен вы расскажете мне все. И ни во что не будете вмешиваться.

Его собеседник смеется. Ласково, тихо, по-доброму. Надо же, он умеет. Ди отчего-то становится больно.

– Я бы рад, Дориан, я бы очень хотел тебе все рассказать, но у нас нет на это времени. Давай лучше так: я отвечу на любые твои вопросы, хочешь? Так будет быстрее.

– Да, хочу. И мой первый вопрос все тот же: зачем вы здесь?

И кумир прикрывает колдовские глаза. Гаснет пылающая бирюза. Бархатный голос звенит безысходной, почти человеческой грустью:

– Разве ты еще не понял? Я пришел, чтобы умереть.

**39**

На разговоры и отмывание полов ушел остаток ночи и весь следующий день. Сначала Ди и Джонни осторожно отнесли взведенные Зиленцорном мины подальше от дома и уложили в специально вырытые ямки. Два выстрела прогремели одновременно: “ХаиМа” и “Глюка”, два взрыва слились.

Шатающуюся от усталости домработницу Ди отправил спать – взяв с Зиленцорна обещание, что тот больше не уйдет.

– Твой помощник. Как же ты его сделал? – поинтересовался Джонни с притворной небрежностью. Они уже собрали с пола жир и теперь выкатывали бочку на задний двор, подальше от дома.

– Сделал? Я не делаю людей!

Ди с отвращением утер испачканное лицо не менее испачканным рукавом. Он никогда в жизни больше не прикоснется к вонючему утиному салу! Впрочем, это обещание нетрудно сдержать: если верить Джонни, жизнь Ди не будет долгой. Он откроет крысовину, и крысовина его убьет. “Пятьдесят на пятьдесят”.

– У меня, Дориан, чисто академический интерес. Я неплохо изучил все, что жило и доживает в этом мире, но такое существо встречаю впервые. Ты говоришь, это человек?

– Да. И я ничего с ним не делал. Между прочим, это женщина и обычно таковой и выглядит. Приходы Зиленцорна с какого-то момента начали видоизменять ее тело.

– Ого! – восхитился Джонни. – Такое редко бывает. Их тела, как правило, плохо воспринимают посторонние вторжения. Я столько экспериментировал, и все впустую! Ну, и что это за Зиленцорн, откуда взялся? Только, умоляю, не говори, что ты и его не делал.

– Не делал.

Ненавистная бочка теперь стояла во дворе, а Ди, натянув друг на друга четыре пары металлизированных асбестовых перчаток длиной до плеча, разводил в ведрах промышленный вотхэвайдан – по рекомендации всеведущего Джонни. Сам гений, мстительно утопив в бочке свой щегольский пиджак, избавлялся от испорченной рубашки и обуви, чертыхаясь и отплевываясь.

Ди исподтишка окинул взглядом его обнаженный торс, подавил завистливый вздох. Высокий, стройный и жилистый, как и все греи, Джонни обладал совершенным телом. Что, в общем, неудивительно: Ди с детства знал, что легендарный Джонни Грей просто обязан быть идеален во всем.

Он и не заметил, как они перешли на дружеский тон и по большей части общались теперь так, словно были знакомы сотни лет. Ди не мог не признать, что находиться рядом с Джонни Греем – приятно. Он помнил это ощущение легкости и комфорта, помнил, как оно ему нравилось, помнил, как по нему скучал, когда… когда пропадал Стерх.

– О чем ты сейчас думал? – спросил вдруг Джонни. Он сверлил Ди серьезным тяжелым взглядом. – У тебя изменилось лицо. Стало… не могу поверить… мечтательным.

– Не помню.

Пронзительность бирюзы в свете утреннего солнца обжигала, резала глаза, но оторваться от нее оказалось сложно.

– Не лги мне, Дориан. Ты не сможешь меня обмануть.

Ди понимал, что сейчас делает Джонни: пытается мысленно подчинить его своей воле. И еще понимал, что проиграет. Он слишком молод, чтобы сопротивляться такому опытному противнику. Папа рассказывал о нечастых ссорах, происходящих между взрослыми греями. Ничего хорошего.

– Я не хочу об этом говорить. Почему ты меня заставляешь?

Оказывается, и он с Джонни уже “на ты”.

– Извини. – Бирюза поблекла, безупречные губы сложились в обезоруживающую улыбку. – Так что там про Зиленцорна? Кстати, что за имя такое? Сам придумал?

– Он так назвался, когда стал более-менее разумным и научился говорить.

Пришлось сдаться, рассказать о семи личностях донны Лючии. Чтобы не признаваться в своей тоске по… неодиночеству.

– Край мира? Он так сказал? Ты уверен, что правильно расслышал?

Джонни хмурился, покусывал нижнюю губу, отрешенно уставясь куда-то за окно. Ди не мешал ему размышлять и даже радовался спонтанным перерывам, возникающим в их непростом разговоре. Они позволяли избавиться от эмоций, собраться с мыслями, закрыть в броне дыры, пробитые сокрушительным обаянием Джонни Грея. Все-таки он, на удивление гармонично смотревшийся посреди развороченной гостиной – босиком, в закатанных по колено брюках и со шваброй в алебастровых мускулистых руках, – один из самых старых и знающих греев.

И самых безжалостных. И самых решительных. В том числе – в решениях, которые принимал за других. Опробовал для других. Например, для некоего послушного мальчика. Они ведь все это делали, правда? Все эти… отправители писем. Имени Джонни на конвертах нет, но у Ди хорошая память: его нынешний гость был лучшим папиным другом.

– Я хотел бы поговорить с твоим Зиленцорном наедине. Ты не станешь возражать?

– Не стану, если поделишься своими догадками.

Джонни послал ему странный взгляд.

– Твои так называемые родители, Дориан, не справились с возложенными на них обязанностями. Они слишком хорошо обучили тебя не тому. Ты споришь со старшими и ставишь условия тем, кто априори сильнее тебя.

– Ошибаетесь, Джонни, – вернул ему Ди вчерашнюю реплику. – Они справились. “Не тому” я обучился самостоятельно.

Тот расхохотался. Фальшиво. Неубедительно.

– Сдаюсь. Вдруг ты рассердишься и лишишь меня душа! Или захочешь посмотреть на мое обнаженное сердце.

И опять это странный, испытующий взгляд.

– Почему ты все время называешь их “так называемыми”? Они ведь мои родители?

И Ди с удвоенным остервенением завозил шваброй по полу. Он смертельно устал и все с большим трудом выдерживал напряжение последнего часа – с тех пор как Джонни принялся вытряхивать из него информацию о донне Лючии. Пора получить что-нибудь взамен.

– Я говорил, что тебе не понравится ответ, Дориан. Лучше оставим их в покое.

– Нет.

– Нет. Ясно. – Джонни вздохнул. – Но помни: ты сам напросился.

Ди сглотнул вставший в горле комок и уверенно кивнул. Он выдержит любую правду.

– Если коротко: в этом мире у пары чистых греев не бывает детей. Возможны лишь переводки. С людьми.

Пауза. Кивок.

– Открыть проход способен только чистый грей. Никто не хотел жертвовать собой. Все хотели домой.

Пауза. Кивок.

– Каждый дал свой генетический материал. Кроме меня. Мне было все равно. Они сделали тебя в этом доме. В лаборатории.

Пауза. Кивок. Дориан Грей поднимает голову и растерянно смотрит на Джонни Грея неверящими глазами.

Но Ди не видит Джонни. Потому что Ди – взрослый, самостоятельный, сильный – плачет.

**40**

Сбылась очередная детская мечта. Легендарный Джонни Грей утешает льющего горькие слезы Дориана. Неважно, кто и чем его обидел. Важно, что героический Джонни готов ради Ди весь мир перевернуть. Впрочем, такое всегда быстро проходит.

Ди высвободился из объятий Джонни, утерся рукавом – то есть размазал утиное сало по соленым щекам – и решительно подхватил оброненную швабру. Он убирается в доме и намерен довести это малоприятное занятие до логического конца.

Когда донна Лючия приковыляла на кухню, чтобы озаботиться ужином, Ди и Джонни еще не проснулись. Они вылизали пол дочиста, смолотили все, что нашли съестного в холодильнике и печи, сожгли злосчастную бочку на заднем дворе и наговорились до хрипоты.

Прежде чем забраться в кровать, Ди по привычке снова ополоснулся в душе, а потом не удержался, вышел из спальни и, перегнувшись через перила, бросил взгляд на первый этаж, в гостиную. На диване действительно сопел Джонни Грей! И жемчужные волны его прекрасных волос ниспадали до самого пола. Ди иронично потряс головой, прошипел: “Ай, майдан!” – и по-каратарски хлопнул себя ладонью в лоб.

Он спал мало и плохо, поднялся, чувствуя себя совсем разбитым, и долго держал голову под струей холодной воды. Черт бы побрал все на свете, а в особенности – его самого. Неудавшегося гомункулуса, некстати взбунтовавшуюся отмычку.

Донна Лючия грохнула чем-то в кладовке, Джонни в гостиной шумно перевернулся на другой бок, а Ди спустился по лестнице, пальцами расчесывая влажные пряди.

Die Wahrheit ist ein Chor aus Wind…

Kein Engel kommt um euch zu rachen…

Diese Tage eure letzten sind…

Wie Stabchen wird es euch zerbrechen…

“Истина – это хор ветра… Ни один ангел не придет за вас отомстить… Это последние ваши дни… Словно прутья, вас сломает…”

Он уже слышал эту песню – летом, когда виделся со Стерхом в последний раз. На донне Лючии тогда был несуразный голубенький фартук, и она разбила что-то фарфоровое. Да, именно в тот день Ди ушел спать, а с кухни в его уши ввинчивался один из голосов Зиленцорна.

– Я нашел для тебя выход, – вполголоса сообщил Ди, когда бес появился в дверях с какими-то жестянками в руках. – Положи это, сядь и слушай.

Тот слушал ровно минуту, а потом взвыл, запустив в деревянную столешницу вылезшие от волнения когти, и затряс головой в категорическом отказе.

– Заткнись, – грубо приказал ему Ди, наблюдая, как вплывает из гостиной завернувшийся в тень Джонни. И, устроившись за кухонным столом напротив беса, делает знак не выдавать его присутствия. – А теперь кончай бузить и обдумай каждое мое слово. Можешь посоветоваться с остальными.

Зиленцорн хрипло засмеялся, кивая трясущейся головой. Контроль над умирающим телом донны Лючии давался ему все хуже. В эти дни оно трансформировалось лишь частично. Крепкие мужские ноги во фланелевых бермудах сейчас венчал хлипкий старушечий торс с истончившимися руками. Глаза так и норовили разъехаться или закатиться, а высохшие пальцы беспорядочно ощупывали воздух. Бес спрятал их под стол и замер, наклонившись вперед и широко распахнув веки.

– Что не так? – обеспокоился Ди.

Джонни с любопытством вытянул шею.

– Пусто… – прошептал Зиленцорн. – Все ушли… Verrate mich nicht.

– Не выдам, – на всякий случай пообещал Ди. – Но… ты ответишь мне согласием? Я настаиваю. Я тебя прошу. Пожалуйста.

– Mein Verlangen ist bemannt… – отозвался бес спустя мучительную четверть часа.

Греи безмолвно изучали его и друг друга.

Ди недоуменно поморщился. “Мое желание управляемо” – что это значит? И предыдущее: “Не выдавай меня” – о чем это он?

Лицо Джонни оставалось непроницаемым. Легкая небритость придавала герою благородно разбойничий вид.

Прошло еще полчаса.

Вдруг Зиленцорн подскочил и, перегнувшись через стол, схватил Джонни за отвороты рубашки. Оцепеневший от неожиданности и напора Ди не мог поверить тому, что видел: женские руки беса свободно прошли через тень! А судя по тому, как метко он вонзился скрюченными пальцами именно туда, куда целился, Зиленцорн еще и видел насквозь! И был гораздо быстрее, чем Джонни: тот не успел не то что увернуться – хотя бы отклониться.

Хищные желтые глаза уставились в расширившиеся бирюзовые. Ди приоткрыл рот, но тут же передумал вмешиваться. Что-то происходило между легендарным Джонни Греем и вторничной личностью донны Лючии, и Ди больше не был частью этого происходящего.

Das Wasser soll dein Spiegel sein…

Erst wenn es glatt ist, wirst du sehen…

Wieviel Marchen dir noch bleibt…

Und um Erlosung wirst du flehen…

“Вода должна быть твоим зеркалом… Только когда она станет гладкой, ты увидишь… Сколько сказок тебе еще осталось… И взмолишься об избавлении…”

Ди заметил, что его собственные губы шевелятся, повторяя вслед за Зиленцорном. Тот уже молчал, а в голове у Ди словно что-то заело. Он досадливо закусил губу и уткнулся взглядом в поцарапанную бесом столешницу.

– Нгх-ха!… – выдохнул Зиленцорн с громким и сочным всхлипом. Изо рта его хлынула черная кровь. Тело домработницы обмякло, безвольно вытягиваясь на столе лицом вниз. Джонни вскочил, сбрасывая тень. А следом и заляпанную рубашку. Из-под головы донны Лючии стремительно расплывалась лужа, а мускулистые ноги – худели, уменьшаясь в размерах.

– И что теперь? – Джонни, похоже, растерялся. Второй раз за такое короткое время. Да умнице Ди медаль надо выдать! Вот он-то точно знал, что теперь.

– Ничего, – пожал он плечами. – Такое уже бывало. Сейчас полежит и придет в себя. Сунем ее в постель, вкатим пару уколов.

Но он ошибся.

Донна Лючия действительно полежала – минуты две. А придя в себя, спрыгнула со стола, обвела диким взглядом кухню и выбежала в дверь. Опомнившись, Ди и Джонни кинулись следом, однако погоня длилась недолго.

– А теперь? – Джонни попробовал выдавить бронированную дверь ладонью. – Что там у тебя?

– Подвал, – мрачно ответил Ди. – Дверь тройная, изнутри блокируется.

– А в подвале что? – прищурился Джонни.

– Припасы разные. Вода. Дизель и все такое для машин. Коллекции.

– Оружие есть?

– Есть.

– Я так и думал. И другого входа, конечно, нет… Может, взорвем аккуратненько?

– Дом обрушим. – Ди отошел к лестнице и присел на нижнюю ступеньку. В голове плавал туман. – Не понимаю, – произнес он задумчиво, – как она успела их отпереть… Хотя нет, понимаю. Он все заранее приготовил. Кстати, он видит сквозь тень.

Скрывать это не имело особого смысла.

– Я заметил.

Джонни сиял улыбкой. Лучился довольством, радовался, словно ребенок, принимающий участие в захватывающем приключении. Не сообразил еще, что ли: в этом тщательно оборудованном подвале донна Лючия могла бы с комфортом просидеть долгую-долгую жизнь. Если бы не собиралась вот-вот преставиться.

Не заботясь о джинсах, которые, кстати, пришлось прорезать во многих местах, чтобы Джонни втиснулся в них со всеми своими лепными мышцами, легендарный герой плюхнулся прямо на пол, скрестил ноги, как давеча Зиленцорн. Поерзал, устраиваясь поудобнее.

– Штаны все ж-таки маловаты. Что ж ты такой хилый, Дориан? Где твое чувство прекрасного?

– Да как-то времени не было качаться, – признался Ди, немного удивленный тем, в какую сторону Джонни уводил разговор.

– Качаться? – изумился Джонни. – Так-так-так… Ну-ка, дай-ка угадаю! Любящие папа и мама, во избежание неожиданностей, решили не очень близко знакомить ребенка с собственным телом, так?

Ди не знал, что ответить. К чему это он клонит?

– Дориан, ты можешь сформировать себе любое тело, – терпеливо объяснил Джонни. Улыбка погасла, а бирюзовые глаза снова наполнились сочувствием. – Это длинный и не очень приятный процесс, но ты можешь. Люди падки на внешность, полезно выглядеть соответственно, помогает… с ними играть. Можно даже пол изменить, если хочешь. Давай научу? – И вздохнул. – Извини. Мы ничего не успеем. Но теперь ты, по крайней мере, знаешь.

– Про пол я знал. А вот… я и шрамы могу убирать? – Ди потрогал себя за предплечье, где в маленькой круглой впадинке прятался чужой плазменный чип. Поскорее бы все закончилось – тогда он его вытащит.

– Конечно. Человеческое тело – фальшивка, временная форма. Дома мы выглядим по-другому. Черт… Кажется, я снова должен извиниться. – Джонни виновато блеснул зубами, демонстрируя ямочку на правой щеке.

– Не должен, – отозвался Ди, призвав на помощь остатки выдержки. – Я знаю, что вряд ли переживу крысовину, вся моя жизненная сила уйдет на откупоривание картины. Так что текущее обсуждение – пустая трата времени.

Он развернулся и откинулся затылком к стене. Глаза закрылись сами собой. Солнце уже село, нужно чего-нибудь перехватить на кухне и отправляться в город искать художника. Но в принципе, чего-нибудь перехватить можно и там. В Тавропыле до сих пор есть забегаловки, в которых обслуживают без социальных карточек – просто цены намного выше.

К черту Джонни, к черту донну Лючию. Пусть разбираются сами, а он вот возьмет и сюда не вернется. Граффити рисуют на любых плоских поверхностях. И не очень плоских – тоже. Мало ли в городе стен!

– Джонни, – позвал Ди, не поднимая век.

– М?

– Зачем вы сюда пришли?

– В смысле? Я?

– Нет, вы, греи вообще. В этот мир. С какой целью?

– А-а. Да ни с какой, это вышло случайно, играли во что-то. И теперь, когда все наконец сложится так же, как в тот раз, мы, греи вообще, хотим вернуться домой. Разве не логично?

– Логично. А что будет, если я не стану искать художника?

– Рискни. А получится? Ты видел всего одну его картину, и что-то в тебе изменилось, так ведь? Хоть ты и не говоришь что, я тебе не краймский малювальник, у меня глаза на месте, и я вижу, с каким выражением лица ты… ну, допустим, слушаешь то, что в тебе происходит. Вы связаны – ты и этот рисовальщик. Ну, и как долго, по-твоему, ты протянешь, зная, что за ним полгорода охотится?

– Я могу не захотеть протянуть долго. Я могу вообще остаться сидеть на этой лестнице и ничего больше не делать. Допустим, это будет такая игра. И что тогда?

– Да не знаю, – беспечно хмыкнул Джонни. – Может, ты все равно его встретишь, и картину эту откупоришь, но обстоятельства окажутся другими. Скорей всего, намного хуже для тебя. В любом случае: ты пожалеешь. А может, он вообще ее не напишет. Значит, ее напишет кто-то другой. Проход все равно откроется, Дориан, хочешь ты этого или нет. С вашим участием он откроется с нужной стороны и правильно. А иначе – понятия не имею, что и как будет. Но вода, как говорится, всегда дырочку найдет. Кстати, уже нашла. Эта земля обречена при любом исходе, поэтому тебе логичнее все же попробовать открыть проход и уйти вместе со всеми.

– Почему обречена?

– Потому что Зиленцорн! – продекламировал Джонни на манер детской считалки.

От неожиданности Ди распахнул глаза. Сел прямее:

– Что?

– Зиленцорн, – повторил Джонни. И ослепительно улыбнулся. – Он, по-твоему, кто?

– Бес. Я ж тебе рассказывал. Продукт воспаленного воображения сумасшедшей домработницы. Я забрал ее из больницы для умалишенных, она там всю жизнь провела. А что, у тебя есть другая версия?

– Не версия – факт. Зиленцорн – несомненно, продукт. Но не воображения, а кое-чего более осязаемого. И не этой твоей полумертвой старухи, конечно, а – коллективного творчества, Дориан. Вернее, сознания. Коллективного сознания, если ты понимаешь, о чем я.

– Ты серьезно? – опешил Ди. – Сейчас не время для шуток.

– Время для шуток – всегда! – Джонни поучительно воздел к потолку указательный палец. На нем сидела резинка для волос, а жемчужные локоны героя свободно рассыпались по плечам. – Я должен признать, что недооценил местных жителей. Они хоть и недалеко ушли от нашего первоначального материала, однако сумели развить в себе… ну, скажем, способность к интерференции спонтанных эмоциональных выбросов. Какой-то из подобных выбросов оказался достаточно силен, чтобы обрести самосознание… Думаю, это было отчаяние. Энергетический, так сказать, крик здешних разумных и неразумных существ. Они ведь ощущают, что все скоро кончится… Полагаю также, это часть условий, необходимых для открывания прохода с нашей стороны. Хотя абсолютно не понимаю, к чему данное условие прикладывается.

– Выбросы? Самосознание? Ха! Джонни, ты сейчас шутишь?

– Отнюдь. Я не вижу в твоей домработнице ничего привлекательного для сущности типа Зиленцорна, но вижу, что могло притянуть его к тебе. Ты, Дориан, – его сознательный выбор. Ты – такой же, как он, результат сложения многих… гм… Извини, я не это хотел сказать… – Он смущенно кашлянул, получилось почти искренне. – Опять я…

– Продолжай, – махнул рукой Дориан.

Джонни скомканно попытался завершить рассуждения: – Короче говоря, в существующих обстоятельствах это означает, что Зиленцорн – одно из условий. Вокруг тебя сейчас нет и не может быть ничего иного.

Одно из условий. Прямо сказка для самых маленьких. Отмычка и ее верные помощники спешат на помощь старшим братьям, случайно попавшим в беду. В чужой мир, который от скуки перекроили согласно своим капризам. И теперь хотят бросить. Уйти безнаказанными. Ха!

Он невозмутимо слушал Джонни, вещавшего о происхождении и сущности беса. Даже не менялся в лице. Только спросил:

– А ты? Ты сейчас здесь, рядом со мной. Ты – тоже условие?

– Не-е, – Джонни помотал головой, отчего его длинные кудри колыхнулись. Пахнуло мускусом и старой ванилью. – Я здесь сам по себе. Мог бы, конечно, подождать, когда начнется вся потеха, но, знаешь, на полюсе слишком скучно и холодно. А я привык жить интересно. Пестренько. Хочу лицезреть все из первого ряда, постоять рядом с главным действующим лицом. А потом все будет элементарно: мозг перестает контролировать тень, тень оборачивается против хозяина. Интересно, должно быть, отдаваться собственной тени. Жаль, что нельзя посмотреть и на это.

– Почему ты не хочешь вернуться домой?

– Пф! Что я там не видел? И там, и тут, и, в общем-то, везде… – Он потупился, отстраненно прокручивая на пальце резинку для волос. – Надоело, просто надоело. Бесцветно, безвкусно, монотонно. Ты вряд ли поймешь, слишком молод.

– Так открыл бы крысовину сам. Пятьдесят на пятьдесят, помнишь?

– Ну уж нет, от меня они этого не дождутся!

– Ты не любишь греев, – резюмировал Ди.

– Не люблю, – подтвердил Джонни. – Разве это не очевидно? Но ты мне нравишься, Дориан. Ты такой… незамутненный, знаешь. Чистый грей, в прямом смысле этого слова. Рядом с таким, как ты, тоже хочется побыть настоящим. Нда… надо было мне прийти сюда раньше.

Ди ощутил знакомый укол в самую серединку сердца. Один, но на редкость болезненный. Сколько еще ударов нанесет ему пепельная роза? Сколько может выдержать незамутненный грей, насколько они живучи?

Если бы легендарный Джонни Грей появился в его жизни раньше, не было бы того душного, черного времени одиночества, когда добрый и хороший мальчик Дориан умер в мучениях – от тоски, которая растворилась в его костях. А теперь тоска настоялась и превратилась в горький яд, отдающий цитрусом, полынью и хвоей. Кольни цветочным аметистовым шипом – заструится, закапает…

И похожий яд, только с привкусом залежавшейся ванили, сочится из голоса Джонни почти каждый раз, когда разговор заходит о греях. Знаменитый герой хочет умереть рядом с главным действующим лицом, практически на сцене, но при этом не готов отдать свою жизнь за других.