Текст книги "Пятый угол (СИ)"

Автор книги: Раффлезия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Нужна помощь?

Отнекивается, еще раз просит забросить ее в любое место, где есть водка или виски. Ну что ж, решение на поверхности.

Пока мы поднимаемся в лофт, Ллойд даже не спрашивает, куда я ее привез, зайдя, садится на пол около двери.

– Спасибо.

Молча наливаю, подаю стакан, иду в спальню переодеваться.

– Обхвати себя руками и сильно откинь голову. Да, и сними, пожалуйста, трусы.

Ее тон, как у патологоанатома, описывающего труп. Охренеть, то ли заржать, то ли послать, – Сара в дверях спальни взглядом юного натуралиста рассматривает «букашку» «Кинни пупырчатый».

– Нафига?

– Не бойся, это не насилие, у нас разные весовые категории и я не пристаю к геям.

Все-таки начинаю ржать, представляя, как Сара пытается завалить меня на кровать для обращения в натурала.

– Брайан, я серьезно. У тебя такие ноги, спина, шея и задница, что грех не нарушить обещание пока не снимать. Разденься, будь добр. Если твой член не золотое дилдо, то успокойся, даже смотреть не буду.

– Иди к черту, Ллойд. Модельный бизнес не мой способ заработка. Лучше бы отвез тебя в бар.

Вы можете словами пробить дыру в горе? Я нет. По-моему, она даже не слышит возражений, подходит, трогает руки, живот, встает на цыпочки, пытается запрокинуть мне голову, опускается на колени перед… блядь, что она делает? Фу, всего-то ощупывает ноги от бедер до лодыжек. И – я стою! Спокойно, позволяя проводить осмотр. Встает, заходит со спины, начинает стягивать с меня трусы.

– Брайан, сними, а. И покажи, какая у тебя камера. Пожалуйста. Можешь считать манипулятором, но мне это сейчас нужно. Нужно видеть перед глазами не…, неважно что. А безупречное сильное тело, снимать его, думать о нем. О, нет, не сексуально, исключительно как об объекте.

Об объекте? Комплимент или оскорбление?

– Брайан, пожалуйста. Час… Лица не будет, так что за член не волнуйся.

Уговорила…

Слушать Сару-фотографа забавно, требовательная, резковатая, много говорит, но не давит. Но самый большой парадокс в том, что я особо не сопротивляюсь.

– Первый. Брайан, будь добр, лицом к стене, не важно, к какой, фон будет другим. Представь, что тебя за макушку тянут вверх, а на ногах гири. Ага, вот так и вытянись. Нет, поясницу не прогибай, ноги чуть расставь. Руками обхвати себя, ладони должны буквально впиваться в спину. Черт, Кинни, ты никого никогда не обнимал до синяков? Ну-ну, извини, не огрызайся, а обнимай так, как брал самого любимого человека. Обнял? Теперь держи, не дай ему исчезнуть. Тсс! Голову медленно откидывай назад, не ломая спины, выше, еще… до хруста в позвоночнике. Терпи! Хорошо. Медленно поворачивай ее в сторону. Так, закинута, повернута, – профиль. Рот прикрой, можешь материться мычанием – я пойму. Стоп. Застынь. Нет! Никаких почесать задницу. Руки не сдвигай. Где? Давай я почешу. Здесь? Нет? Здесь? Держи шею. Черт, да такую шею можно продавать на порносайтах наравне с членом. Стоп. Снято. Еще раз. И еще. Пять минут перерыв.

Блядь, я убью ее. После… Энергия и безумие Ллойд заразительны.

– Второй. Повернись лицом ко мне. Представь, что перед тобой тот, кого ты очень хочешь, но не можешь взять сразу. Неважно, почему. Ты показываешь ему товар лицом. Черт, Брайан, не гримасничай, лица не будет, мне нужно выражение тела. Тела! Так, руки в стороны, ноги… ноги – сам решай…

Я знаю, как должен стоять, Сара может больше ничего не говорить. Потому что напротив – Джастин. Испуганный, охуительно смелый Джастин, впервые попавший в лофт. Джастин – девственник, его нельзя испугать, если хочу трахнуть. Первым… Полностью воссоздаю позу, Сара замолкает, обходит вокруг.

– Отлично. Замри. Снято. Еще. Еще. Еще.

Не слышу, о чем она говорит, – целую Джастина, блядь, сколько лет прошло, а помню каждое движение его губ, тела в ту ночь.

Блядская Сара, сбросить бы ее с крыши за то, что бередит…

– Третий. Ты помнишь врубелевского Демона? Не очень? Брайан, с ума сойти, ты на ранчо образование получал? Нашла, посмотри. Голова у нас другая, а позу постарайся запомнить. Нет, ты голый, синего на ногах не будет. Садись. На пол, не на ковер, за десять минут ничего не отморозишь. Главное руки в ладонях, плечи и спина как у него и колени чуть шире. Хорошо. Да, ты сидишь ниже, чем он – и что? Теперь берем голову, опускаем на грудь. Ниже, еще ниже и плечи вперед не едут. Можешь коснуться подбородком груди? Ты – демон. Уставший. Но не сломленный. Ты можешь присесть, но не упасть. Ты можешь быть очень злым, убить за своё, за своего. Ты не чудовище, – люди видят тебя таким. Ты одинок и всю жизнь ищешь единственного. Это не про тебя, а про демона, ты ж не он, так? Отлично. Стоп. Снято. Еще раз. Снято. Последний. Можешь одеться. Спасибо тебе, что позволил снять, даже вопреки желанию.

Нифига. Сначала я должен выпить. Сара уже за компьютером.

– Смотри, фон будет другим. Вот первый, – со спины. Иди сюда.

…Она может быть хоть сто раз безумной, но это…, да, это сильно. И я, оказывается, еще ничего себе. Как бы заманить Ллойд в Киннетик?

– Брайан, первое фото будет на этом фоне, они в моем веб-альбоме, давай прикинем. Автор работ разрешил использовать, если понадобится.

Картинка медленно открывается, – я так же медленно покрываюсь изморозью. Джастин… Через месяц после отъезда он показал мне три работы. Эта первая. Огонь. Все пространство залито языками пламени, -от бледно-желтого до оранжевого и красного. Широкие мазки, тонкие языки, огненная пляска Солнца африканских шаманов, когда на закате под бешеный ритм барабанов племя танцует вокруг огромного, в небо, костра. Танцует до тех пор, пока кто-то не упадет замертво. Огонь Джастина жжет через монитор, врывается в лофт, гудит, какая к дьяволу изморозь, от жара кожа слазит лохмотьями.

– Я не хочу. Нет и нет.

– Брайан, абстрагируйся от автора картин. Пожалуйста. Это творчество, – не жизнь, не надо смешивать. Ты, с первого фото, будешь стоять лицом к пламени, как снимали, а профиль неузнаваемо размою огнем. Соглашайся.

– Собираешься где-то выставлять?

– Думаю, это будет первой работой нашего совместного проекта.

– Ты не имела права меня использовать.

– Может быть. Но последнее слово за тобой и я уверена, оно будет положительным.

– Не обольщайся.

– Брайан, ты ничего не теряешь и ничего не приобретаешь. И можешь отказаться. Но я очень прошу.

– Не уверен, что он обрадуется.

– Вы все-равно опосредованно будете пересекаться в жизни. Поэтому не ищи черную кошку в темной комнате, тем более, когда ее там нет. Пожалуйста.

– Что там дальше?

Чертова Ллойд. Швырнула босыми ногами на разбитое стекло и вещает о пересечениях. Но в чем-то она права, какого хуя я уподобляюсь страусу.

Второй снимок, ну конечно – , вторая его картина из тех работ. Раздвинутые двери в спальню, кровать – как на ладони. Синее перемешивается с оранжевым, с белым, – все размыто, пятна цвета, света, сорванной одежды, сцепленных тел. Встает… О, блядь, я же до сих пор без трусов. Иду за халатом, по пути заглядывая в спальню. Пусто. Стерильно. Бесполо. Как в морге.

– Ты снят лицом, а спальня, кровать будут за спиной. Брайан, слушаешь?

Слушаю, оставь меня в покое, Сара, черт, я же не манекен, которого сколько не бей по яйцам, он не вскрикнет.

– Третья…

– Я знаю третью. Один вопрос. Какого дьявола ты это затеяла? Заранее планировала?

– Конечно. И больницу, и ливень, и то, что он сегодня умрет…

– Кто?

– Не бери в голову. Поверь, получилось спонтанно. На фоне третьей ты Демон.

Чернь и блеск. Джастин хотел попробовать только тремя разными оттенками черного и серебром нарисовать что-то «а-ля скалы». Скалы? Нет. Выжженная земля? Нет. Наверное, так выглядит место, откуда можно, минуя чистилище, сразу попасть в преисподнюю.

– Брайан выслушай меня пожалуйста. Вы должны встретиться. Поговорить, распахнуть себя. Молчи. Знаю, скажешь, что…

– …Это не твое гребанное дело. Не лезь дальше, уже достаточно вломилась. Нам нечего сказать друг другу, мне нечего сказать ему. Понятно? Тема закрыта. Не нравится – иди на…

– Нет, не закрыта. Для тебя она как отсутствие двери. Ты отсюда видишь его видишь через океан, а он тебя. Извини.

– Блядь, Сара. Отвали. Хватит.

– Себя прости, Брайан. А потом скажи ему.

Довольно, Ллойд. Слишком глубоко лезешь, а выковыривать душу по кускам не позволю…

– Простить? А ты простила? Помнится, как сегодня утром…

Она останавливает меня жестом, встает со стула, снова опускаясь на пол у стены, поджимая колени к груди.

– Не простила… Не получается даже попробовать. И это... это для меня страшно.

Черт, черт, черт, по-моему, теперь я въехал в нее бульдозером.

– Извини…

– Нет. Надо с кем-то поговорить. Никогда с тех пор никому не... Ты вызываешь доверие. Надо. Сможешь выслушать? Но, Брайан, это настолько личное, что…

– Никто не узнает. Налить?

Она кивает, еще больше подбираясь…

– Пожалуйста, только не перебивай, пока не закончу. До 14 лет была обычной Руфь Фоер из обычной филадельфийской семьи врача и домохозяйки. Строптивой, спокойной и не очень счастливой. Моя мать…

Она рассказывает об одержимости Эстер мужем, ее ненормальной любви к нему, о Мэтью, который не мог иметь детей, но хотел, поэтому убедил Эстер забеременеть от донора спермы. Родилась Руфь и оказалась не нужной ни матери, чей мир был уже заполнен супругом, ни Мэтью, который, получив игрушку, тут же забыл о ней.

Сара говорит монотонно, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, – от ее спокойствия жутко.

– В 12 лет оставалась внешне мелким мальчиком-подростком, впрочем, как и сейчас. В 12 лет Мэтью впервые изнасиловал меня… как мальчика. Он сказал, это не насилие, раз девственность осталась нетронутой, что для него являлось, видимо, веским аргументом. Было больно. Страшно. Хотелось умереть. Я пошла к матери, но она стала орать, обвинять, мол, наговариваю на отца. Когда пыталась показать ей разрывы, просто вытолкала. Куда было идти с этим? К кому? До 14 лет Мэтью насиловал меня еще 21 раз.

Мать знала… Она сама заговорила, мол, Мэтью так воспитывает, я, несмотря ни на что, должна его любить. И никогда, никому не рассказывать, иначе она отправит меня в приют для сумасшедших. Через пять раз мне было все равно, чувствовала себя последней грязью, шарахалась от отражения в зеркале, от людей. Сломалась. Когда Эстер вызвали в школу поговорить об изменениях в моем характере она, не знаю уж как, перевела на домашнее обучение. Соседям поведали, я больна, поэтому учусь дома, не выхожу на улицу. Да к нам-то и не приходил никто, друзей у Эстер не было, вся жизнь только в Мэтью, он встречался за пределами дома. До 14 лет выходила на улицу два раза в месяц под ее присмотром. Приходящему врачу она пела, мол, дочь с рождения странная, еще что-то. Эстер ревновала меня к Мэтью, ревность выливалась в отвращение. Скорее всего, она была психически больной, да такой и осталась, сам сегодня видел. Но не настолько явно, чтобы на это обращали внимание другие, – безумие проявлялось фанатизмом к мужу и ненавистью ко мне. А я была эти два года – мертвой Руфь Фоер, не помню ни одной мысли, ни одного поступка. Провал… Только его за спиной, слова «давай, детка, давай» и мои всхлипы.

В 14 лет, не прошла бы сама – не поверила, что такое возможно, но я, в один день – ожила. Как будто в черноте включилась лампочка. Проснулась и поняла, если сегодня не заговорю, то через год имя Руфь Фоер будет на могильной плите. И мне, Брайан, до одури захотелось жить. Пошла в полицию, все рассказала. Дальше – просто. Рыдала, – больше никогда не переступлю порог дома, боюсь встречаться с Эстер и Мэтью без представителей власти. Сменили, по моей настойчивой просьбе, имя на Сару Ллойд, по какой-то там программе поменяли документы, сначала поместили в клинику, потом в реабилитационный центр, позже в приемную семью. Хорошую семью. Эстер и Мэтью не знали о смене имени, это было моим условием, иначе отказывалась давать показания. Мэтью получил двенадцать лет тюрьмы, не задумываюсь, почему именно двенадцать, было два адвоката, но меня сильно не дергали, только осмотрами. Как-то удалось скрыть и от прессы. Эстер прокляла, переехала в город, где сидел муж, жила там, пока Мэтью не освободился. Ты спрашивал о ножах? В 16 лет дико захотела его убить, медленно, пытая, нанося рану за раной, отрезать член и заткнуть ему в задницу. Потом остыла.

Не буду рассказывать, как стала фотографировать, где училась, чем занималась, как стала тем, кем стала. Это другая история.

Год назад Эстер увидела меня на каком-то газетном снимке и узнала, странно, правда? Пришла на выставку, после которой первый раз обвинила теми словами, которые ты слышал. У Мэтью уже нашли рак, требовались деньги. Я отказала. Она сначала звонила, угрожала, проклинала. Потом перестала, ему стало хуже, требовался постоянный уход. Да, после освобождения они переехали в Питтсбург.

Мое вынужденное решение поселиться тут, было вызвано звонком Мэтью и… своей реакцией на него. Он просил о встрече, говоря, что осталось жить немного, просил о прощении, я смеялась, но внутри… внутри стал сверлить какой-то голос «ты должна попробовать… попробовать простить… это твой шанс освободиться… твой шанс найти правильные ответы на вопросы, которые боишься себе задавать… если не попробуешь, то Сары Ллойд не будет… она сгорит…». Внутренний голос – признак надвигающегося безумия. Брайан, я испугалась, не хотела сходить с ума, не хотела снова умирать и приехала в Питтс. Несколько раз приходила в больницу, смотрела на него через стекло, Мэтью знал о приезде со слов Эстер, биомать-то меня не оставляла в покое. Вчера позвонила, сказала, ему осталось не больше суток. Остальное ты знаешь.

Я молчу. Как, блядь, как она вообще могла что-то творить – разодранная напополам. Как могла стать тем, кем стала? Как удавалось быть настолько внешне непроницаемой? Как не сорвалась в наркоту? Как научилась быть интересной? Как не озлобилась? И как, блядь, видит в людях то, что они от себя прячут? Кто подсказывает ей нужные слова?

– Ты не простила?

– Нет. Но какая-то часть меня поверила в искренность раскаяния. Все, Брайан. Занавес.

…Мы болтаем до утра. О жизни, городах, работе, фильмах, выпивке, сексе, Гасе.

На рассвете, Сара, собираясь, бросает.

– Я попробую.

Поднимает глаза к потолку:

– Ты извращенец и мразь, Мэтью. Но я попробую тебя простить. Не ради тебя – ради себя. И если ты уже наверху, в толпе желающих пробиться на аудиенцию, можешь упомянуть это в своем резюме.

Мой голос опережает разум.

– Я встречусь с Джастином. И скажу ему то, что должен сказать.

14 глава

POV Джастин.

Нью-Йорк. Июль 2008.

…Номер телефона я не поменял, и задавать вопрос «почему» было глупо.

Игнорировал звонки Гектора, агента, Груббер-Мастор, Дафни, общался только с матерью и Молли. Они думали, я по прежнему счастлив в Испании, желали успеха, интересовались планами. Все правильно, зачем их волновать.

Первый звонок в Нью-Йорке, – вижу номер и больше всего хочется отшвырнуть трубку, но она впивается в ладонь сотней рыболовных крючков. Физическая боль, мазохистски извращенная подсознанием: я не хочу ее – я хочу ее. Звонок продолжается… Заорать бы, да голоса нет. Надо рухнуть, вот, хотя бы на бордюр, наверное, так чувствует себя дерево, когда его пилят.

Поздно… Больше не хочу, – ничего, кроме как самостоятельно распоряжаться своей жизнью, не быть преданным, не быть проданным. Попадаю в кнопку с третьего раза.

– Джастин это я.

Могу только просипеть.

– Подожди минуту…

Его голос – яд. Вкусный и сочный. Но, через секунду это уже смертельный яд каракурта, парализующий кураре, убивающий экстракт «комбо», испарение анчара… Нечем дышать, не о чем говорить, нечему стучать.

Вдохвыдохвдохвыдохвдохвыдох… Я Джастин Тейлор, обманом сбагренный с рук. Он Брайан Кинни, ложью отделавшийся от меня. Общих точек – нет. На хуй… Последние два месяца научили – привычная боль почти исчезает, если ее быстро заменить новой: не важно, физической, душевной. Перестать прятаться, – обломать древко торчащего копья, не обращая внимания на застрявший между ребрами наконечник, – и снова идти вперед. Я готов…

– Брайан, слушаю.

Он дышит громко, с ударом на выдохе. Волнение? Да уж, абсолютно не «по-брайановски».

– Я скоро буду в Европе. Джастин, нам надо увидеться.

– Зачем?

– Мне есть что сказать тебе.

– Нет. Мне – нечего.

– Гектор вряд ли станет возражать.

Блядь, да лучше бы он промолчал, вязкая тошнотворная жижа, состоящая из последних слов Мендозы о нем, моих бросаний на все острые углы, когда пытался осмыслить услышанное, обрывков питтсбургской встречи, снова заливает мозг отчаянием и яростью. Но отвечаю невозмутимо.

– Не станет, потому что встречи не будет. Забудь, Брайан. Если тебе загорается время от времени вытащить старую игрушку, это не означает, что игрушка априори счастлива от встречи с тобой.

– Джастин, ты не понял. Это нужно.

– Нет. Тебе нужен ты, мне нужен я.

– Кое-что изменилось.

– Ложь. Хочешь цитат из себя, пожалуйста. Не забыл? С детства ты был одиночкой и хочешь остаться им до самой смерти. Это – твоя сущность. Не можешь любить…Ты эгоист, всегда им был и будешь. Да, ты хотел меня и перехотел. Хватит лжи, Брайан. Забудь номер. Забудь все. У меня своя жизнь, которая доставляет удовольствие. Не лезь…

– Ты забыл?

– Да! Всё! Помнишь мои слова: «тебя больше не хочу любить» и «люблю Гектора, по-другому, но люблю». Вот правда.

Черт, нельзя этого говорить, но не могу удержаться.

– …несмотря на то, что ты оказался для него Санта-Клаусом. Прощай, Брайан.

– Окончательно?

– Да. Тебя! Больше! Нет!

Отключаюсь и выбрасываю телефон в урну, он теперь меченый, последние слова будут звучать всегда, с кем бы я ни общался.

POV Джастин

Мелилья – Берлин. Май-июль 2008

После разговора с Гектором я сел на паром из Малаги до Мелильи, было все равно куда, главное из Испании и побыстрее. Три дня, слоняясь по улицам, укуриваясь, ночуя в каких-то грязных отельчиках, думал, думал, думал, вспоминал, сопоставлял, анализировал. Прокручивал в памяти каждое слово Брайана после встречи с Груббер-Мастор, мельчайший жест, любое изменение. Вывод был прост и груб как деревенский стол. Вернее, три вывода. Первый. Я сам подтолкнул его к этой игре. Второй. Он действительно передал, продал, подарил, какая разница, меня Гектору. Третье. Он действительно разлюбил, расхотел, устал от меня. Но, черт возьми, несмотря на всё это, Брайан не имел права вести игру за моей спиной, вступая в сговор с сеньором. Предательство, ложь, которую никогда, никогда, никогда не смогу простить. Ему не смогу. Потому что он был для меня Брайаном Кинни, первой, ненормальной и, пока, единственной любовью, Брайаном, которому верил больше, чем себе. Гектор обрывал телефон, но меня никогда «не было дома». Не вернусь. Заработанных собственных денег хватит на год, как минимум, а там посмотрим.

В Мелилье познакомился с парой геев-немцев. Мы втроем славно повеселились и они, узнав, что меня ничего не держит в Марокко, да и вообще нигде, предложили поехать с ними в Берлин. Почему бы и нет? Дальше пути разошлись, мальчики капитально баловались наркотиками, а я не хотел попадать в зависимость.

Но стал рабом постоянного драйва и поселился в «центрифуге». Да-да, очень интересно и безболезненно можно проводить время, существуя в бешено вращающейся реальности, когда силой выносит… куда-то и, пытаясь принять вертикальное положение, ты даже не знаешь, куда вынесло. Так раз за разом. Остановки были познавательные, занимательные, и, главное, анестезирующие.

В Берлине есть «Бойцовский клуб». Ну, прямо точная копия финчеровского, название какое-то заковыристое, сплошные ррр-ррррррр-рр. Правила давно обозначены Питтом и Нортоном. И вот я, беленький, как думал, пацифистик, Джастин Тейлор первый раз получил там в морду от здоровенного Клауса. Губа, глаз на бок, свалился навзничь… Больно? Нет! Классно! Клаус выбивал из меня сентиментальную ересь, рефлексии и сомнения в своих возможностях. Любых возможностях! Я не могу бить? Я не могу сознательно причинять боль? Посмотрим! Ха, мстительно-агрессивный настрой времен «розовой бригады» казался сейчас воркованием голубей. Жалко, что поблизости не было Криса Хоббса. Научился размахиваться, не замедляя руку перед ударом, заезжать кулаком с лету, не задумываясь о последствиях, не жалеть упавших и себя. Вытирая кровь, прижигая ссадины, вытеснял из нутра воспоминания, кромсал на куски его имя и… не хотел знать себя прежнего.

Я не рисовал, – смотрел кино. Вкруговую «Заводной апельсин», «Прирожденные убийцы», «История насилия», «Соломенные псы», «Оправданная жестокость», «Забавные игры», «Американская история Х», «Бешеные псы»… Жесткое, хлёсткое, с хрустом вытаскивающее наружу темные инстинкты, подогревающее враждебность. Не на мир, – фраза «ненавижу всех потому что ненавижу всех», – не возбуждала. Злость была на себя, на те годы, на Брайана, на Гектора, но мои бывшие бойфренды могли спать спокойно, бегать за ними с пистолетом не собирался. Калечил только себя. Имел право. Моя жизнь, мой выбор, мои риски, мое будущее.

В наушниках месяц подряд только «Reign in blood», «Cannibal Corpse» и… «Реквием» Моцарта…

Секс… Всегда. Везде. С любыми. Без лиц, без имен, без историй. Я только сверху. Я не целуюсь. Я не делаю минет. И, видимо, оказался неплохим жеребцом, потому как в паре посещаемых гей-клубов через некоторое время Тейлора стали чуть ли не передавать из рук в руки.

Страха – не было. Ни перед чем, кроме снов. Я боялся засыпать, потому что на той стороне не мог контролировать сознание, не мог рубцевать душевные дыры ожесточением. Там я был голым и беззащитным, уязвимым и маленьким, нуждающимся в любви, нежном сексе, доме, друге, партнере. Чем сильнее занимался самоотречением днем, стуча по мозгам и нервам предельным фортиссимо, тем шквалистее ночью было одиночество.

Мой прикормленный бес жирел и наглел. Начинал диктовать условия и, через посредников-ньюсатанистов, к которым тоже оказался случайно вынесен «центрифугой», настойчиво зазывать на встречу со своим господином. Но черные мессы и прочая оккультная херня интереса не вызывали, поэтому беса я послал.

Очередной сон вызвал тогда очередной страх… Но этот же сон вернул меня себе. Десятки разнузданных бесов превращались в гигантских пауков и черных непроницаемых приведений, блядь, как же я боялся этого в детстве. Они сжимали кольцо, шипели, гудели, сквозь них мелькало лицо Гектора, который, широко разинув рот, выкрикивал фальцетом: «Это тебе знак Джастин, вернись». А потом страх, – огромный, засасывающий, подчиняющий себе мысли, шаги, чувства. Внезапно, перекрывая все остальные звуки, – его голос. «Не бойся, они не настоящие, чудовища порождены твоим разумом, Джастин. Нарисуй их так, как раньше. Не выбрасывай на помойку свое „я“, не позволяй им управлять тобой. И, хотя наш общий путь закончен, судьбы разошлись, останется память».

От слез на подушке мокро, холодно, ужас растворился. Слова Брайана звучали в ушах, однако благодарности во мне не было. Да, они уничтожили агрессию, злость, ненависть, но освободили место для привычной боли и… для чувства унижения. Его игра виделась теперь как оскорбительная равнодушная пощечина, которую «крутой парень» дал «мелкому пиздёнышу», этакое наказывание мальца за самостоятельность. Умом понимал, все не так, знал истинные мотивы Брайана и зачем потребовался Гектор. Но не мог ничего поделать, уязвленное, опозоренное самолюбие взвыло, заставило повторить вслух его слова, принять как аксиому, как вердикт, как окончательный диагноз: «…И, хотя наш общий путь закончен, судьбы разошлись, останется память». Нужно начать жить заново, не разрушая себя, не обвиняя и не оправдывая его, двигаться вперед как пойдет путь. А память. Или пойдет нахуй или останется, еще не знаю.

И тут меня накрыло заново. Отчаянием… Блядь, как же было плохо. Комната сжалась до размеров раскаленного карцера, малейшее движение рукой, и прикасаешься к расплавленным стенам. Невозможно сидеть, лежать, стоять, нельзя вывернуть это из себя, сколько не пихай пальцы в рот, рыдая в унитаз. Я метался, кричал, рычал, от мата дрожали стекла, бросался на кровать, швырял предметы, выворачивал до хруста пальцы, пил виски из бутылки до тех пор, пока не прерывалось дыхание, бился головой об пол и кусал запястья до синяков. Рука ходила ходуном от плеча.

Ебаная память… Не вытравить растворителем, не вырезать автогеном, не ампутировать, не усыпить пением сирен. Как с ней жить, если самое легкое прикосновение к его имени – это пытка и спазмы унижения. Но я хотел жить! Значит? Значит память можно попробовать обмануть обещанием не трогать, не бороться с ней, забыть, не кормить, не разговаривать. Оставить там, внутри, как рудиментарный орган, этакий второй аппендикс.

Наверное, мысль была правильной, потому что я уснул и проснулся почти без боли.

На следующий день улетел В Нью – Йорк. Понятия не имел, где буду жить, чем заниматься, куда ходить, точно знал одно, никогда не поеду в Питтсбург. Рано или поздно маме и Молли придется сказать, что мы расстались с Гектором. Через какое-то время нужно связаться и с Гектором, в Малаге остались вещи и ценные для меня картины. Но можно решать не самому, опять же, хорошо, что средств пока достаточно.

Первый звонок в Нью-Йорке выбивает почву из – под ног...

Я выживу… Без тебя, Брайан Кинни. Не знаю, что ты хотел мне сказать, но уже поздно. Я не могу и не хочу больше менять решение, перекодировать самоустановку, помнить память. Я не хочу видеть тебя, давшего мне пощечину. Не хочу слышать тебя, передавшего меня Гектору. Не хочу знать. Как ты сказал на моих похоронах «Каждому – своё. Я живу – жизнью» Живи, только не в моей.

POV Брайан.

Питтсбург. Июль 2008

В трубке, даже после того, как Джастин отключился, повторяются и повторяются его слова «тебя больше не хочу любить», «люблю Гектора, по-другому, но люблю». Итак, я больше не в его жизни. У него своё с испанцем, творчество, успех, – будущее….

Не этого ли ты хотел, Кинни? Не ради этого пошел на самую отвратную сделку в своей жизни? Не потому ли лгал, претворялся, играл? Ради него… Блядь! Фальшь. Лицемерие. И страх. Ради любимого человека можно совершить подвиг, пожертвовать всем, убить угрозу, но оправдывать ложь благом – было нельзя. Решать вашу общую судьбу самому – было нельзя. Называть любовь нелюбовью – было нельзя! Ты опоздал, Кинни, с просьбой простить. Протухшее рагу… Вчерашний день… Ты проебал последний шанс вернуть Джастина, – во время его приезда в Питтсбург. Ты зазомбировал себя фразой-пустышкой «Все правильно». Живи снова теперь, блядь, с кастрированной душой. Каждому – своё? Да– да. Тебе быть самообрезанным евнухом.

«…что ты оказался для него Санта-Клаусом» Чертов Гектор, рассказав, он отомстил мне. И, конечно же, озвучил свою версию, убедив Джастина, что они оба жертвы расчетливого мерзавца. А иначе бы Джастин не простил Мендозу, не остался с ним.

Я проиграл.

Гектор… И все-таки зря, зря ты это сделал.

Сквозь тучи внезапно пробивается солнце! Смотрю вверх... И... Кинни, превращение в ноющего педика становится твоей второй натурой? Ну уж нет! Ебать вас всех, меня, остальных, всех. Я смирился? С тем, что он будет светить Мендозе? Да, я сам создал эту реальность и могу попробовать изменить. Пусть даже только попробовать, это лучше, чем ничего не делать. Позволю испанцу выиграть? Да, облажался, да, я сломал, свалил и размял. Но кто сказал, что нельзя пытаться исправить? Джастин? Это всего-навсего гребанный телефонный разговор. Я не видел его лица, я, блядь, только слышал слова! И поверил? К черту... буду возвращать его снова и снова, пока не верну! Смогу сказать «прости». Доказать, что нужен. Повторю то, что говорю каждый вечер его спине на сарином фото. Люблю и никогда не переставал.

Неделя... Мне нужна неделя, чтобы уладить дела в Киннетике и вылететь в Испанию.