Текст книги "Пятый угол (СИ)"

Автор книги: Раффлезия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Опирается, не глядя, руками на стол. Комната почти черная, не вижу его лица, но то, что не слышу дыхания, гораздо темнее. Он ждет. Я молчу. Верю в искренность? Да. Даже переспрашивать себя не надо – верю, не только этим словам, но и тому, как он говорил чуть раньше, – не сексом после разлуки, а любовью. Брайан… Ты же мне кожу снимаешь этим «прости». Ведь все равно придется сказать. Но несу полный сумбур:

– Брайан, какой же ты дурак. Знаешь, почему поверил тогда? Поверил после всего, что было перед Нью-Йорком, после семи месяцев здесь. Потому что ты был убедителен, а я, блядь, считал тебя уже своим. Да-да, меня увлекал успех, но ты же сам говорил – это цель, помощь, большой шанс… Я верил тебе, Брайан. Верил больше, чем себе. В твоем «я люблю» почему-то услышал и «всегда буду». Я перестал тебя искать, решил, все, нашел. Понимаешь, мне в голову не могло прийти, что ты способен этим врать, не важно, по какой причине. Предал, передал, это не важно, суть в другом – ты снова решал все сам за нас двоих, используя свои методы, которые посчитал правильными.

Он стоит не шевелясь, все больше проваливаясь в ночь, только пятна лица и рук, размытые тяжестью разговора. Больше всего хочу скрыться с ним в этом сумраке, на ощупь раздевать, попадая губами в лицо плечи, грудь. Пытаюсь закончить мысль.

– Брайан, я изменился. И не только из-за тебя, – жизнь… Банально, да? Но она зигзагом выносила в полярные состояния и показывала, как можно существовать самому: где искать, куда падать, откуда подниматься. И мне это понравилось, Брайан. Не хочу врать, только не тебе. Я услышал и простил, потому что понял. Ты – это ты, какой есть, каким был и каким будешь. Можно менять маски, можно проводить модификационные опыты над личностью, заниматься самообманом, но ты всегда будешь Брайаном Кинни, тем, кого я полюбил и кого… Прости меня тоже, во всем, что произошло общая вина, вне зависимости от процента.

Он выходит из темени, обманчивая мягкая грация, кладет руки мне на плечи, дышит в губы:

– Мне не за что прощать. Но ты ведь не закончил?

Сказать то, что должен, почти соприкасаясь лицами? Нет, не могу. Осторожно высвобождаюсь, отхожу к окну.

– Я все еще люблю тебя, Брайан. Не меньше и не больше. Хочу так же, как хотел всегда, с первого дня. Но этого недостаточно, чтобы забыть и начать заново.

– Джастин, мы играем в одни ворота.

– Но разными мячами.

– Я могу играть твоим.

– Своим хочу сам.

– Почти все понятые ошибки можно исправить.

– Не знаю. Твои слова: можно хотеть, однако не факт, что получится.

– Если не пробовать, то…

– Не хочу жить на испытательном полигоне. Исправить, склеить, собрать разбитое можно только тогда, когда под рукой все части, все осколки.

– У меня все.

– А у меня нет. Первый есть, – любовь, да в трещинах от попадания то в печь, то в заморозку, но целый. Второй – желание, невредимый и блестящий. Третий – доверие… Его нет. Верю, что сейчас ты искренен, но не верю в то, что никогда мне не соврешь.

Он подходит, резко разворачивает, прижимает к стене.

– Джастин, не убеждаю забыть, мол, вот херня-то приснилась, и жить как прежде. Но, блядь, почему ты веришь выборочно? Хочешь пафоса? Зачем? Почему, если признаюсь, да, облажался, ты веришь. Когда хочу сказать: не переступлю эту черту, не буду лгать – сомневаешься? В чем разница?

Я вижу только его губы, из которых кроткими толчками вылетают слова. Хочу кричать, – и кричу.

– Для меня есть. Брайан, сукин ты сын, я ведь каждый раз буду думать, правда или нет, обман или истина. Так невозможно. И, еще, блядь, повторюсь, нельзя говорить пятью словами о нелюбви и нежелании быть вместе, после всего того, что у нас было. В моем доверчивом мозге не уложилась твоя хитроумная схема, Брайан. Понял все линейно, и так же линейно двинулся от тебя, без тебя. Дай договорить! Ты предлагаешь снова вместе? Общая жизнь– это один сосуд, не два рядом, а один на двоих. И без важнейшего для меня доверия, в нем всегда будет дыра, в которую начнет вываливаться и уважение, и желание, и любовь.

Он тоже кричит:

– Иди к дьяволу, Джастин, ты рассуждаешь как принцесса, начитавшаяся Джейн Остин. Да, дыра есть. Да, доверие в прединфарктном состоянии, если вообще еще живо, но, блядь, только от нас зависит, хорошо, от меня, качество реабилитационных мер. Оно не может сдохнуть навечно. Черт возьми, что с тобой происходит. Если только…

Он замолкает на полуфразе, отходит, садится на пол около кровати, прислоняясь к ней, сгибает ноги в коленях, поднимает вверх лицо. Напротив загорается фонарь и Брайан сейчас, как тот голубой инопланетный Бог, увиденный мною впервые около Вавилона. Хочу запомнить его таким и унести с собой.

– Если только что?

– …ты не хочешь…

Что сказать? Где моя правда? Настоящая правда? Эта? «Я люблю тебя, хочу тебя, давай попробуем забыть, простить, верить. Вернусь». Или эта? «Я не могу, не доверяя. Хочу попробовать жить решать, выбирать сам». Не та и не та, – половина из каждой.

– Брайан… Не знаю, что мне нужно больше: быть вместе – или быть самому; искать осколок – или двигаться вперед по другому пути. Но я должен понять себя не в связке Кинни-Тейлор, а отдельно, кто я есть такой – Джастин Тейлор. Понимаешь? Хочу разобраться, для этого нужно время.

– Понял, не продолжай. Это всё, Джастин?

– Если бы знал! Ты огромная часть жизни, но я уже не тот пиздёныш. Подписывать сейчас соглашение, все равно, что договариваться вопреки, насильно подчиняясь каким-то условиям.

– Думаешь?

– Да. Когда тебя не стало рядом – ты стал везде. Я рвал себя на части, но не мог не думать; бежал, стоя на месте; отправлял тебя на невольничьи галеры – и сам оставался рабом. Едва не сорвался туда, откуда возврата бы не было. Поэтому должен найти ответы, понять, выбрать. Без давления, рамок, скачек на чувствах. Ты узнаешь, если не передумаешь, когда я буду готов, или не буду.

Последние фразы разум проталкивает пинками, они мнутся, не желая звучать, но произносятся. Вслух сказано все.

– Уважаю твое решение, Джастин. Но зря думаешь, что я сдался. Не так легко. Один засранец показал мне, как нужно добиваться.

Он встает, тень, преломленная светом фонаря, вытягивается через комнату, касаясь руки. Хочется прижать, но она ускользает. Брайан подходит, прижимает к себе, его лицо как на той гребанной презентации Гнева в Вавилоне, когда я уходил с Итаном.

– Я вернусь.

– Не надо, Брайан. Я или сам, или… нет. Не приходи пожалуйста, ни специально, ни случайно.

– Сколько тебе надо времени? Несмотря на все, что говорил, ждать бесконечно не смогу.

– Полгода… Плюс месяц.

– Хорошо. Если будет что-то нужно, знаешь, куда обращаться.

Отстраняется, замирает, потом притягивает за затылок, перебирает волосы, зарывается лицом. Я прав? Я ведь прав? Господи, пусть я буду прав!

Отходит, берет куртку.

– До встречи, Джастин. Удачи!

У самой двери останавливается, не оборачиваясь.

– Да, засранец, помни, люблю тебя! И буду.

Я думал, кто-то когда-то может занять его место? Невозможно. Оно пожизненное, Брайан всегда будет моим первым.

Фонаря нет, комнаты нет, Нью-Йорка нет, его нет, меня нет. Больно. Но я справлюсь. И найду ответы.

POV Брайан

Нью-Йорк – Питтсбукрг. Июль-август 2008

Джастин изменился. Но он тот, кого, да… люблю, с кем всё хочу, кому верю…

Подожду, полгода и один месяц, не буду теснить, смущать присутствием и звонками, подводить к решению. Он хочет сам. И, черт возьми, имеет права. Подожду. Мы найдем этот чертов пятый угол.

В Питтсе достал свою самую лучшую, самую дорогую, самую непроницаемую маску и приклеил на физиономию – намертво. Для всех.

Успокаивал Майкла после разговора с Беном, уверяя в своей дружбе, поддержке. Зомбировал словами: «Ты справишься! Ты сильный! Майкл, ты помог мне, помнишь», «Бен нуждается не в истеричке-жене, а в выдержанном, уверенном партнере».

Демонстрировал радость за Эммета и Дрю, расточая сарказм и даря подарки.

Почти каждую неделю встречался с Гасом и его мамами. Общение с сыном было самым светлым, не позволяло въехать в круг наркотиков и планового секса нон-стоп.

Изредка посещал обеды у Дэбби, пресекая ее попытки прорваться дальше заградительной черты.

Объяснил «домашним», Брайан Кинни не отказывается помогать, но на каждое «должен» они будут получать три «пошли на хуй», делаю только то, что считаю нужным и тогда, когда решу. Обиды, на удивление быстро, сменились привычным пожатием плеч «Он эгоистичный засранец». Правда, с добавлением «…но на него всегда можно рассчитывать».

Сара ни о чем не спрашивала. Я не говорил.

Когда полгода можно было произносить без «и один месяц» жить стало проще.

Делал «Вавилон», не жалея средств, одним из лучших гей-клубов в штате. Поднимал Киннетик на новый уровень. Присматривал остров. Трахался как всегда.

Жил, расписав себя на полгода.

18 глава

POV Брайан.

Питтсбург. начало ноября – начало декабря 2008

Четыре месяца…

Я ничего не знал о Джастине и не пытался узнать. Каждый месяц приближал время «я буду» – «или не буду», второе вычеркивал с формулировкой «абсурд».

Но внутри все же иногда прихватывало, «если не… что тогда»? Отойти в сторону насовсем, намертво прихлопнув прошлое, несостоявшееся будущее? Принять и понять любое решение Джастина? Продолжать добиваться, нет, не просить, – убеждать? Возвращать раз за разом, пока не верну? Использовать его методы первого года? Или сознательно, опосредованно моделировать ситуации, когда он вынужден будет вернуться? Но только мысль о подобных манипуляциях вызывала желание двинуть себе по голове чем-то тяжелым. Опускаешься, Кинни? Н-да… Даже задумываясь о подобном, становишься грязным педиком-интриганом. Тьфу, блядь. Докатился. Презрение к себе, как вонь от протухшего яйца, не забивается ни виски, ни джойнтом. Ладно, проехали, будем считать сие – краткосрочным помрачением рассудка на почве злоупотребления самоанализом и самобичеванием, или… побочным эффектом самоуверенности.

Итак? Что? Если…, то что? Ничего. Проблемы решаю по мере их поступления.

Сейчас жду. Пытаюсь ждать. Пока получается, хотя, порой, раздражает. Кинни, полгода ожидающий... Чего? Приговора? Отпущения грехов? Допуска к телу? Это пародия, насмешка, извращение. Если бы кто-то мне раньше сказал, буду учиться ждать, посчитал бы за оскорбление.

Но я хочу вернуть его. И он нужен. Дорог. Важен. Поэтому – попробую вытерпеть.

Бывая пару раз по делам в Нью – Йорке заходил в тот французский ресторанчик, где висели работы Джастина.

Несколько раз собирался плюнуть на условия и лететь за ним, связать, привезти в Питтс. Приходил в себя, повторяя, уважаю его решение.

Трах еще больше перешел на уровень удовлетворения физиологической потребности. В Вавилоне царил Брендон с парочкой хищных молодых жеребцов, – это естественно. Потребовалось унижающее пари, чтобы понять, цимес не в краткосрочной победе: «Брендоны» только метят территорию, неизвестно еще, насколько успешно, а марка «Брайан Кинни» уже навсегда вошла в анналы Вавилона.

Вечерами смотрел кино. На одну тему, сквозную или главную. Наконец-то увидел «Уайльд» Гилберта со Стивеном Фраем. Начинал с предубеждением, – никогда не закатывал глаза при имени «Оскар». Снять фильм, который бы не опошлил, не извратил суть и трагедию масштабной личности, невероятно сложно. Гилберту и Фраю удалось, их «Уайльд» вызывал доверие. «Полное затмение» Холланд бросил, не досмотрев до конца. Отполированный конъюнктурный глянец: как-бы ДиКаприо не старался вжиться в образ Артюра Рембо, он оставался смазливым Лео. Безусловно, Дэвид Тьюлис как Поль Верлен, более чем неплох, на то он и Тьюлит, но вытянуть фильм не мог. «Очки в золотой оправе» 1987 года. Черт возьми, восемьдесят процентов из того, что снимают на тему наших отношений сейчас, рядом не стояло. Тонкая драма, построенная на полузвуках, полуоттенках, несмотря на острый трагизм. Пожилой интеллигент в исполнении великого Филиппа Нуаре влюбляется в породистого студента, роль Руперта Эверетта. Метания одного и второго, зависимость первого от второго, использование первым второго в своих целях. Все на фоне Италии 1938 года, начала фашизма и расцвет антисемитизма, когда, помимо «люблю» нужно задавать себе и вопрос «с кем я». «Морис» Айвори: ни рыба, ни мясо. Красиво, плавно, интерьеры, философия, разговоры, осознание, желание, страх понимания «кто я есть», общественное мнение, контраст социальных слоев, проба запретных плодов, выбор. Ровно, без взлетов-падений, просто история. На закуску, пересмотр «Смерть в Венеции». Так снять этот рассказ Манна не смог бы никто, кроме Висконти. Внутренняя, очень тихая драма, взрывающая чувства сильнее, чем мегазрелищный блокбастер. Практически без движения, сюжет заперт в одном пространстве, в одной голове, связь – через взгляды и недоприкосновения. Смешны обвинения Манна и Висконти в педофилии, – манеры мальчика говорят лучше слов, – он все понимал и провоцировал, наслаждаясь.

Сара приехала сделать несколько снимков Питтса и заодно сообщить, что проект с Джастином запущен, три месяца планируется выставка. Питтсбург будет одной из тем, «городская палитра»: коллаж из ее фотографий и его картин. Предупреждает мой вопрос, нет, в Питтс Джастин не приедет.

Хорошо. Четыре месяца.

И только перед ее отъездом вспомнил о себе-модели в стиле ню на фоне джастиновских картин. Черт, Сара, только попробуй.

Наверное, со стороны мы смотрелись… забавно. Разъяренный большой Кинни орет сверху на разъяренную маленькую шипящую Ллойд.

– Я против. Не сможешь выставить без согласия.

– Придумай хоть один способ помешать.

– Иск…

– Ха… а что будешь указывать, «унижение чести и достоинства»? Брайан, это искусство.

– Мое тело и мой член.

– Снятые мною.

– Насильно.

– Правда? Кинни, каким зельем я тебя опоила, что ты так раскрыто смотришь в кадр. Заметь, без напряжения.

– Сара, черт возьми, я тебя, в конце концов, придушу.

– Шейку подставить? Понимаю, почему ты завелся. Хочешь, озвучу?

– Нет.

Она права, единственная причина Джастин. Есть договоренность «полгода и один месяц» и я намерен соблюдать ее. Есть его просьба и мое обещание: не давить, не присутствовать, не показываться. Сара сколько угодно может повторять, мол, сделаны до встречи, суть не меняется, это выглядит как проявление слабости, попытка зайти в обход, продавить чувства. А подобные ходы, то же самое, что манипуляция. Нет.

– Хорошо, это твой выбор. Но ты передумаешь.

– Уверена?

– Да. Найду слова. Через полчаса.

Машу рукой, при споре с этой ненормальной, нервные клетки сжигаются в сто раз быстрее, чем регенерируются. Нафиг. Пусть ищет. Черт, в голову лезут мысли о выставке, ведь способ увидеться, но… Забивая их, снова нападаю на Сару.

– Займись своим делом и перестань лезть туда, куда не просят…

– Брайан… Привет. Извини, что помешала? Дверь открыта…

Линдси? Стоит на пороге, с недоумением и напряженностью смотря на Сару, оглядывает лофт. Черт, сколько она уже тут? Почему не слышал?

– Привет Линдс. Что привело Торонто в провинциальный Питтсбург? А Гас где?

– Остался с Мелани, мне… нужно с тобой поговорить. Но если не вовремя, зайду попозже.

– Брось. Линдси, это Сара, моя знакомая. Сара, это Линдси, мама Гаса.

Сара приветствует, говорит, что торопится, но перед этим хотела бы закончить наш разговор. Игнорируя мой свирепый взгляд, уверяет Линдси, та не помешает, поскольку нет ничего конфиденциального.

– Брайан. Нашла слова, уверена, оценишь.

– Я все сказал.

– А я нет. Два вопроса. Почему ты считаешь других, конкретного «других» – глупее себя? И почему снова единолично решаешь вопрос вещей, принадлежащих не только тебе, но и другим, – конкретному «другим»?

– Ллойд, достала. Ответ: не считаю, не решаю.

– Да? Линдси, извини, но дальше буду шептать в ухо, он не дает возможности выступить публично.

– Сара, все. Ты хотела ехать?

– Ага. Но понимаешь, не уйду, пока не скажу.

Линдси рассматривает альбом, прислушивается. Черт с тобой, Сара. Она тянет в спальню, шепчет.

– Считаешь глупее и это твоя ахиллесова пята, Брайан. Он не дурак, ведь так? Почему же думаешь, если я скажу, фотографии были сделаны до встречи, по моей настойчивой просьбе и для удовлетворения моего желания, он не поверит? Сильно перестраховываясь, рискуешь удавиться на страховочной лонже.

Молчу. Она права, но, блядь, я не скажу этого. Сара продолжает.

– Решаешь единолично. Прости, Кинни, на фотографиях не только ты, но моя работа, его картины. Не желаешь? А почему ты решил, он не хочет увидеть тебя такого? Брайан, соглашаясь на съемку, не важно, под давлением или добровольно, ты априори даешь разрешение смотреть. Не усложняй. Да, мы ничего не подписывали. А надо было?

Мне есть, что возразить: о праве собственности на свое тело, о том, что эти фотографии очень личные. Но молчу. Потому что понимаю, не уверен, так ли уж не хочу, чтобы Джастин их видел. А, ладно, пусть идет как идет.

– Хорошо. Хотя полностью не убедила. И должна сказать ему о времени съемки.

– Не беспокойся.

– И… Как там Нью-Йорк.

Она понимает.

– Все хорошо. Нью-Йорк поднимается, ищет ответы, раскрашивается. Ему нужно время.

Киваю. Четыре месяца.

Выходим из спальни, Линдси встречает нарочито равнодушным взглядом, за которым прячется… черт, это что – ревность?

– Тебе пора.

– Да. Спасибо за беседу. Позвоню.

Они прощаются, мисс Петерсон провожает мисс Ллойд заинтересованным взглядом.

– Брайан, я слышала фамилию. Это та самая Сара Ллойд? Вы близко знакомы?

– Угу, та самая. Не близко, случайно.

– Не показалось… Что-то не помню никого кроме себя и Дэбби, кто мог бы так свободно расхаживать в лофте. Да еще повышать на тебя голос. Она лесбиянка? Это связано с работой? Вы еще будете встречаться? Откуда ты ее знаешь? Почему никому не говорил?

Линдси сыпет вопросами тоном сварливо-проверяющей жены. И мне это не нравится, совсем не нравится.

– Линдс, тихо. Остуди любопытство. Тебя это не касается. Лучше скажи, почему Гас с Мел, что у вас случилось? Ведь что-то случилось, так?

– Это не любопытство. Мы друзья, Брайан и родители Гаса. Почему бы не рассказать?

– Но не супруги. Рассказываю только то, что считаю нужным.

– Здесь не считаешь?

– Нет. Линдс, ау, это я, Брайан. Не дави – передавишь.

Она нервно ходит по лофту, потирая запястья. Озон концентрируется, хотя разговор, явно, будет не о погоде.

– Ты прав. Есть проблема, в решении которой рассчитываю на твое понимание и поддержку.

– Вы с Мелани в очередной раз расстаетесь? Линдс, если да, то один вопрос, какого черта передал ей права на Гаса? И один ответ, я переиграю.

Она со стоном опускается на диван, прижимаясь лицом к коленям, плечи вздрагивают. Сажусь рядом, плачущая Линдси случай из ряда вон… и это тревожит.

– Что случилось? Она предпочла тебя воинственному дайку? Линдс, черт, прекращай рыдать.

Шмыгает носом, вытирает глаза, берет меня руку, но смотрит в сторону, кусая губы.

– Нет. Не знаю, с чего начать.

– С начала.

– Помнишь Сэма А…

– Художник, подсадивший тебя на член. Ну и?

– Он последние полгода в Торонто оформляет одну стену и мы случайно, клянусь, случайно снова встретились. Пришла посмотреть, а там он. Мы же расстались, я все ему сказала и не знаю, что опять накатило. Не хотела ничего серьезного, в самом деле, но он был настойчивым, убеждал, что я стопроцентная би, мол, получать удовольствие и от члена, абсолютно нормально. Что ломаю свою сущность, пытаясь запихнуться в рамки, живу под чувством вины и ответственности. И я была, как под гипнозом, стали встречаться. Мел видела, что я закрываюсь, избегаю ее, а потом прочитала об открытии этой стены, увидела фотографию в газете, не знаю, кто снимал, где мы с Сэмом стояли рядом. Сложила два и два и… предложила расстаться. А Сэм в это же время пригласил поехать с собой в Париж, развелся с женой, там новый проект, в котором будет место и для моего творчества. Брайан, можешь осуждать, я хочу поехать.

Пока Линдс говорит, я вспоминаю, что говорил ей о желании члена. Ничего необычного, это и вправду нормально. Кто ставит на нас клеймо, загоняя в рамки стереотипного поведения, кроме нас самых? Можно любить киску и можно любить член. Можно любить Мел и можно разлюбить ее. Можно много лет, считая себя только лесбиянкой, ходить мимо мужчин и споткнуться об одного. Линдси не за что осуждать, ее жизнь – ее выбор. Кроме Гаса… Это другой вопрос. Мой вопрос.

– Что ты ждешь от меня? Хочешь в Париж с Сэмом – лети. Уверена в окончании отношений с Мел – расставайся. Нравится член – трахайся. Считай, понимание ты получила… Но ведь это не все, правда? Основной вопрос Гас. Мелани отказывается его отпускать, поэтому ты приехала за поддержкой ко мне. Напрасно. Здесь я на ее стороне.

Она вскакивает, снова меряет шагами лофт, суетится.

– Да, она против, ты знаешь, если Мел встанет в позу, мне придется выбирать: или оставаться здесь, отпуская Сэма или оставлять Гаса.

– Со мной.

– С тобой? Как? Бизнес не даст места ребенку, твой образ жизни не лучший пример. Прости, но он еще слишком мал, чтобы…

Окатывает злость.

– Мой образ жизни и мой ребенок – контакты разного порядка. Да, я не образцовый отец, но люблю его и, поверь, никогда не нанесу вреда.

Она встает напротив, щурит глаза, понимаю, мисс Петерсон сейчас понесет.

– Нет, Брайан, не вариант. Прости. Ты хороший отец, знаю, любишь его. Но ребенок – это ежедневная ответственность, рутина, привязанность к школе, здоровью, отказ от своих желаний, если хочешь. Готов? Нет. Ты же сам по себе. Семейная жизнь никогда не входила в список приоритетов, твоя сущность обозначена давно и, даже если думаешь, что изменился, это не так. Ты все еще один. Если бы вы были вместе с Джастином и не в лофте, тогда…

А вот это зря. На хуй ее и Сэма. Но Гаса…

– Вопрос закрыт. Гас никуда не едет.

Линдси понимает оплошность, начинает дергаться, бросается ко мне. Слезы появляются как по волшебству.

– Брайан, извини, извини. Я не должна была, не мое дело. Случайно вырвалось, поверь, всегда очень переживала за вас. Люблю Гаса больше всего в жизни, ты же знаешь, стараюсь быть примерной матерью, он нужен мне как воздух, если придется выбирать, конечно же, выберу его. Но, Брайан, я тоже заслужила быть счастливой. Нет, нет, с Мел не притворялась, но ведь жизнь нельзя расписать. Последние годы была будто выпотрошена изнутри, все стало обыденным, Мел сутками на работе, дети, дом на мне, годами не рисовала. А ведь я не домохозяйка, Брайан. Хочу свободно дышать полной грудью, видеть новое, не только сад и кусочек Торонто. Сэм уважает, ценит меня и, да, мне с ним хорошо, интересно, надежно. Кто сможет осудить? Но если не будет Гаса, не нужен Сэм. Брайан, пожалуйста, ты же знаешь, как это бывает. Я не увожу сына, он всегда будет Кинни, он всегда будет твоим, в любое время, в любом месте, когда захочешь. Пожалуйста. Больше так не могу…

Она рыдает в голос, слезы катятся крупными каплями, голос падает от крика к шепоту. И, черт, это же Линдси, – жалко. Люблю Гаса, хочу сделать для него все, что смогу, Но Линдс вправду отличная мать, которая, в то же время, имеет право и на личную жизнь, на себя. Можно оставить Гаса здесь, знаю – справляюсь. С Мел? Нет. А можно… разрешить Линдс взять его с собой. В том, что она никогда не сделает ничего во вред Гасу, не позволит Сэму, не поставит интересы ребенка позади своих – уверен. Школа, язык решаемо. Если что, смогу забрать его. Париж не Торонто, но и не другая планета. Итак…

– Линдси, ничего не обещаю, однако твоя страстная речь не прошла даром. Самое главное – я хочу видеть Гаса. Это раз. Есть Мел и официальные права. Мне нужна ее версия. Это два. Хочу встретиться с Сэмом. Три. Что-то не устроит в два, занимаюсь возвратом прав и пока не сделаю, Гас остается в Питтсбурге. Не впечатлит Сэм, вопрос можно считать закрытым, Гас останется со мной. И четыре, если все-таки, гипотетически, отпущу, мы документально оформляем, сколько времени Гас будет проводить со мной, при малейшей информации, что вы не уделяете ему во Франции должного внимания, а я ее получу, не сомневайся, он возвращается в Питтсбург. Только так.

– Спасибо Брайан. Делай, как считаешь нужным. Повторюсь, ты отец Гаса, всегда им останешься. Будешь решать. Мне остаться? Я имею ввиду, если ты звонишь Мэл.

– Как хочешь. В пятницу вечером буду в Торонто. Заберу Гаса на выходные за город. Он знает о Сэме и Париже?

Линдси мнется. Понятно.

– Познакомила и они понравились друг другу, Сэм дурачился, Гас сказал, он «интересный и веселый». Про Париж не знает.

Выходные с Гасом. Помню, что сказал Джастину про любовь к сыну «Странно, не думал, что буду…» До сих пор странно, но с момента разговора любовь выросла в геометрической прогрессии. Гас это я, моя рука, нога, любой внутренний орган. И тем сложнее решиться. Может, становлюсь сентиментальным, может умнею, фиг его знает, но не хочу разлучать Линдси с Гасом. За уикэнд в его болтовне постоянно проскальзывает «мама сказала…», «с мамой ходили…», «мама показывала…». О Мел тоже, но скупее. Спросил о Сэме, Гас весело поведал, тот ему понравился, смешной и добрый. Хорошо. Париж… Договорились, намекну Гасу я, осторожно и не конкретно. Он, на удивление, реагирует спокойно, уточняет «с мамой и Сэмом», вспоминает «в Париже тоже есть Диснейленд». Расстраивается, узнав, что я, Мел и ДжиЭр остаются здесь. Уверяю, если он улетит, будем видеться не реже раза в месяц. И что очень люблю его. Он обнимает за шею, дышит в ухо «Папочка, я тоже тебя люблю». Спасибо, Гас. Линдс, тебе отдельно, что тогда уговорила.

Мел кричит, раз Линдси ради первого попавшегося члена разбивает их семью, не думая о детях, она ни за что не позволит Гасу покинуть пределы Канады. Пошла к черту, Мелани. Понимаю твою обиду, ты любишь Гаса, но делать его разменной монетой не позволю. Мисс адвокатесса пытается спорить, даже угрожать, отказываясь добровольно возвращать права. Мне ее тоже жаль, но речь идет о сыне. В итоге договариваемся полюбовно, ради него. Спасибо, Мел, понимаю, чего тебе стоило согласие.

Встреча с Сэмом почти убеждает, Гасу будет отведено почетное место. Художник не просит, не строит из себя гения, не сыплет обещаниями, он конкретен и убедителен: Линдси очень нравится, никаких игр, хочет быть с ней, а Гас должен быть с Линдс, мальчик никогда не станет помехой отношениям, для Сэма тандем мать и ребенок неразрывен. Он любит детей, постарается создать для него лучшие условия. Естественно, я буду в жизни Гаса в том объеме, в каком посчитаю нужным.

Месяц ушел на переоформление родительских прав…

Они улетели…

Три месяца.