Текст книги "Пятый угол (СИ)"

Автор книги: Раффлезия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

… когда час до встречи с ним кажется вечностью;

… когда его губы только дышат на волосы, а ты уже кончаешь от затапливающей нежности, запаха, желания;

… когда в любом месте выискиваешь его лицо и фигуру;

… когда фантазия и реальность – в нем одном;

… когда закрываешь глаза и, не вслушиваясь в слова, умираешь от любви только к голосу;

… когда воспоминания о прошедшей ночи заставляют член моментально вскакивать, где угодно и перед кем угодно;

… когда, чувствуя его в себе, задыхаясь от дикого желания, понимаешь, всё остальное – суррогат, подделка, мельтешение, а истинно – только это, здесь и сейчас;

… когда с ним рядом – ничего не страшно;

… когда, видя его, распадающегося на атомы во время болезни, концентрируешь жизнь в одной точке: не дать сорваться, напоить, помочь, подержать, забрать часть боли себе;

… когда понимаешь, он, наконец, тебе доверяет;

… когда он просто – всегда внутри.

Я не люблю Гектора так, как… Стоп. Стоп. Люблю Гектора как прекрасного человека, друга, любовника. Еще как-то? Не знаю. Произнести не могу.

– Джастин, ты снова вернулся в свой холодный Питтсбург? Дева Мария, когда же перестанешь терзать себя и забудешь прошлое. Мы все переступаем через предательство, что было – то прошло. Джастин, я люблю тебя. Забудь его. Иначе, клянусь, однажды зарежу от ревности.

– Гектор, пожалуйста, все нормально. Я тут и, правда, не думаю. Тем более с тобой. Верь мне…

Он верит. Хочет верить. А я хочу верить в то, что говорю. Прошлое – прошло. Его нет. Моя жизнь тут. Или в Нью-Йорке. Или где-то еще.

Но пересечений больше не будет. Планеты разошлись по галактикам на сто миллионов световых лет.

Только фотография в бумажнике: обнаженные спины.

Это всего лишь время… Гребанное сдохшее tempus edax rerum.(пер. с лат «всепожирающее время)

POV Брайан.

Питтсбург. Лофт. Февраль 2008.

Латинос ушел, радостный и потный. А я иду в душ, повторяя слова из фразы Айн Рэнд: они нужны, чтобы быстро, без анестезии, вскрыть нарыв, убедиться еще раз – тогда поступил правильно. Под горячим душем бормочу: «…любовь состоит в готовности солгать, обмануть для того, чтобы сделать другого счастливым, чтобы создать для него ту реальность, которую он ищет...» (Айн Рэнд «Атлант расправил плечи». Первые два слова фразы «истинная, самозабвенная».)

Хотел создать эту реальность первый раз, свадьба – ошибся. Создал второй, через полгода после благотворительного приема у Груббер-Мастор и выставки Ллойд. Через тринадцать месяцев после отъезда Джастина в Нью-Йорк. Не ошибся. Смотрю на стену душа, громко чеканю: все-было-правильно. Как говорил Галт у той же Рэнд: «Если вы не можете принять решение из-за конфликта между умом и сердцем, доверьтесь уму». Я доверился. Финита.

…Но вижу – распластанного Джастина на стенке кабинки.

…И себя, прижимающегося к нему, голодного.

На полу валяется реклама выставки Сары. Да, это должно быть интересно, судя по первой встрече.

Ставлю диск «Время свинга», где фантастические Фред и Джинджер танцуют под «Save the Last Dance for Me». Наш танец на выпускном, момент излома и истины, танец, который Джастин не вспомнит. Ублюдок Хоббс… Именно тогда, впервые, мысленно кричал во Вселенную: «Люблю… не смей умирать, пусть лучше я…».

Но вслух Джастин не слышал этого еще долго.

Но я знал, что он знал.

3 глава

POV Брайан.

Нью – Йорк Май 2006. Воспоминания.

Я не особо эмоционален. Но выставка Сары Ллойд заставляет судорожно вибрировать и мозги, и «чувство прекрасного», и член. Что до Джастина, он пребывает в отмороженном медитативном состоянии с момента, как вошел. Периодически хватает за рукав, больно защепляя кожу и придушенно восклицая, – «фантастика», «ну скажи, как она это видит», «черт, невероятно».

Пять небольших, тематически оформленных, залов, ни одной лишней детали, ни одной мелочи, нарушающей образ. Да если бы с Киннетиком сотрудничал хоть кто-то, отдаленно похожий на Сару, через полгода мы покорили бы Америку. С ее-то креативом и техникой, да под моим руководством.

Первый зал: кроваво-красно-фиолетово-темно-синий, не знаю, как лучше описать. Поэтичный Джастин называет это «старая кровь и разврат», я – «удар колером по психике». Пол покрыт темно-красной плотной пленкой, южная и северные стены затянуты ярко-красным, западная и восточная – синим, потолок – фиолетовым. И три напольных высоких светильника по центру, да около каждой фотографии миниатюрная тусклая матовая лампа. Все. Тема – «Артерии и вены». На красных стенах – фотографии безумных толп: фанатики, шествия, оргии, торги, демонстрации, массовые голодовки, акции протеста... Уродство толпы. На каждом лице отпечаток принадлежности к массовой истерии.

На синих, – крупным планом те, кого называют «асоциальными элементами» и общественно-духовными деятелями: бомжи, наркоманы, мессии и пророки различных сект в момент ораторского экстаза, экстрималы всех мастей, политики и миссионеры с искаженными глазами, ртами. Давление, градус зашкаливают, но оторваться – невозможно. Фотографии всасывают в себя, в толпу.

Когда вижу, что Джастин прячет руку в карман, пытаясь справиться с дрожью, как у него стекленеют глаза, хватаю за плечо и насильно вывожу из этого красно-синего чистилища.

Второй зал «Рождение и смерть»: светло-персиковый, теплый, легкий. Фотографии-дуплеты без рамок: слева – рождение, справа – стык в стык – смерть.

Между фотографиями – слова из пьесы Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»

Розенкранц:

– С какой стороны мы пришли? Я потерял ориентацию.

Гильденстерн:

– Единственный вход: рождение, единственный выход смерть. Какие тебе еще ориентиры?

Слева – новорожденный с матерью, рука младенца достает до края фотографии, справа – иссохший мертвый старик на асфальте, кажется, его отброшенная конечность прикрывает пальцы ребенка. Всего штук десять: живые и мертвые люди, цветы, животные, – соприкасаются. Да уж, memento quia pulvis est (пер. лат. помни, что ты прах). Но цвет и свет зала нивелирует тревожность, страха нет. Голая констатация – есть рождение и есть смерть – рядом, всегда рядом. Вспомнил парение с Майки над Питтсбургом в день рождения Гаса. Четверть шага вперед и… рождение и смерть. Зыбко… Джастин трет глаза:

– Брайан, как линейно. Будто между этими точками нет ничего, а мы рождаемся, чтобы умереть.

– Давай без аллегорий а? Иначе моя престарелая, истерзанная тобой, клиентами и сдвинутой Ллойд психика впадет в кому. Реабилитировать ее придется энергичным трахом прямо перед этими ликами жизни и смерти. Ты знаешь, я могу…

Слава Богу, Джастин сворачивает с депрессивной темы.

Следующий зал – рекламное фото. Моё. Блядь, впечатляет. Сексуальность отталкивается от работ, простреливает зал, заставляя вибрировать эрогенные зоны. Джастин рядом нервно дышит, трется щекой о мое плечо, тянется к уху, шепчет:

– У меня встает…

Ха, кто-бы сомневался, смеясь, обнимаю его, дурачась, тяну «голосом Эммета»:

– Дорогуууша, мы же в храме искусства. Или ты считаешь, его нужно пометить? Тогда…

Делаю широкий жест рукой:

– Я только за… Вперед, к священному месту перевозбудившихся геев, лесбиянок и натуралов, – в туалет. Ох, этот Диснейленд всех общественных мест, бесплатно открытый для страждущих, скольких ты перевидал.

Он прижимается теснее:

– Блядь, Брайан, больше всего я хочу сейчас… где угодно… Смотри.

Указывает на фото, сжимает зубы до хруста, а губы до белого. Нет, эта ненормальная Ллойд точно знает какие-то дьявольские секреты. Ну, по крайней мере, рекламные. Что там говорил об авторском праве и дьяволе? Понимаю, почему к ней очередь. А рекламу-то она, как раз, снимает неохотно, говорила в интервью, – только ради денег. Сколько, интересно, берет за съемку?

…На темно-синем фоне в профиль узкое женское тело, на месте запрокинутого вверх лица – голубая тень. Белые волосы – вниз, белые руки – вверх как в балетном па, ноги – по стойке смирно. Надето что-то типа, опять же белого, легкого. Реклама нижнего белья «Борсье». Фигура – бесплотная. К ее груди тянется мужская рука, – загорелая, мощная, вертикально перечеркивая пространство. Двумя пальцами, небрежно, эта рука еле приподнимает грудь через белое легкое, вторая – из ниоткуда – почти ложится на снежные волосы. Его фигура видна частично: голова, грудь находятся за границей фото. Видны руки, потом разрыв и чуть ниже, из-за края фотографии, внушительный пах, обтянутый боксерами «Борсье». Еще ниже нога, согнутая в колене. Практически оргазм, блядь,… для любой ориентации. Даже моя гейская душа требует засунуть руку в карман брюк. Солнышко же вообще «закатилось» в экстазе.

– Брайан, только не говори, что мы становимся натуралами. Пойдем в Диснейленд, не могу больше…

Оглядываюсь, вокруг десяток посетителей обеих полов неровно дышат и трахает фотографию глазами. Н-да, высокое искусство, мать его. Что-то подсказывает, в развлекательном туалетном центре будет очередь из «двое на одно место».

…Терзаю шею, лицо, волосы Джастина губами, подбородком, скулами, он меня прикусывает – плечи дрожат, спина – ходуном. Одной рукой провожу вдоль позвоночника, второй расстегиваю джинсы. Он стонет… низко, монотонно, прижимает мое лицо к себе, упирается в лоб, рывками выдирает из брюк рубашку. Резко разворачиваю: мои, его джинсы у пола. Облизываю пальцы, провожу снизу между ягодицами, ощупывая, проглаживая каждой миллиметр. Он двигается навстречу, дышит коротко, с присвистом, перемешивая воздух и слова, судорожно впивается в мое бедро, тянет ближе…ближе… Чуть надавливаю, ввожу фалангу: знакомое, но каждый раз новое ощущение его влажности, узкости, мягкости провоцирует на варварский захват «добычи» – быстро, сильно, вырвав стон или мат. Джастин скребет ногтями стену кабинки, крупно вздрагивает. Целую наотмашь, куда попаду… Второй рукой глажу живот, опускаясь ниже, пропускаю член, обхватываю мошонку, сжимаю в ладони как яблоко, чуть сдавливаю.

«Брайан… не могу… сейчас… трахни». Хочу войти медленно, плохо получается, пылающий, тугой, насаживающийся Джаситин разбивает к черту все попытки хоть чуть-чуть сдержаться. Одним движением полностью внутри. Стон. Всхлип. Я как в водовороте сирокко посреди Сахары: воздуха нет, не дышится. Двигаюсь медленно, потом быстрее–быстрее-быстрее. Он замер, слушает меня в себе. Шепот-крик «Браааайааан» – тройная доза экстази. «Расслабься». Слушается, двигается. Вход-выход, наступление-отступление. Наступление... Темп быстрее, размах больше... Он начинает дышать коротко, хрипло, надрывно. Крупная дрожь: «Не могу больше...». «Тсс, не заставляй дрочить других паломников». Яростная атака на простату. Меня несет, несет, его выносит первым. «Брайан». Я через пару секунд с вершины вниз – до головокружения и свиста воздуха вокруг падающего тела. Глажу его, обнимаю. Джастин вжимается головой в стенку, говорит, чередуя слоги и стоны: «О-фи-ги-тель-но, это не просто оргазм, я умер и возродился». Смеюсь, чувства одни на двоих. Осторожно выхожу. Салфетки. Презерватив в узел. Играю ртом около глаз, на щеках, обнимаю. Он целует шею, пальцами обводит мне губы. «Спасибо». Выходим. Около умывальника мужчина понимающе улыбается, киваю с ухмылкой в ответ.

– Джастин, а где заблудилась гениальная Ллойд? Мы здесь почти два часа и все скандируют «Автора! Автора!»…

– Слышал, задерживается, какие-то проблемы.

Ну да, ну да. Вспоминаю, что Джастин вычитал в интернете о Саре: уходит, приходит когда хочет, но в работе пунктуальна и педантична. Интервью почти не дает, светиться не любит, несколько снимков, на которых что-то… кто-то… замотанный в «а-ля сари», в темных очках и бейсболке. Творческая личность, мать ее. Награды принимает с сухим комментарием: «Спасибо, мне приятно», контракты заключает только те, которые нравятся, на фан-сайтах не общается, встречи не проводит. Имидж… Не очень оригинальный, но она может позволить себе быть а – ля «Грета Гарбо» в уединении.

Четвертый зал – «Гейбилес». Как написано в каталоге: первый слог от «лесби» и «гей-би». Цвет– бледный микс из розового, голубого, желтого, зеленого. Освещение – чуть ли не автомобильные фары из каждого угла. Фоном вкруговую негромко три композиции: «Over the Rainbow» всеми любимой Джуди Гарланд (Эммет, ты бы прослезился), «Don’t Stop Me Now», – Фредди Меркьюри и «Can't Get You Out Of My Head» Кайли Миноуг. Мельком оглядываю работы, даа, как бы не потребовалось дабл–катание в туалетном Диснейленде. Джастин снова в трансе: рот приоткрыт, что-то шепчет. Может, Сара Ллойд – засланец с какой-то миссией? Вот только с какой? Превратить всех геев, лесбиянок и натуралов в однополых/бесполых андрогинов? А как иначе, если, блядь, у нас от рекламы «Борсье» встал. Вернее, встал-то друг на друга, но что выступило катализатором? Киска в белом энд член в боксерах, а не член энд член. Интересно, что у Ллойд с ориентацией? Информация нигде не светилась.

Фотографии в «Гейбилес».

…Три мужских эрегированных члена лежат поверх глобуса, черт, как лепестки цветка. На каждом сверху «от руки» написан слог «Li» – «ber» – «ty». О, как приятно... Снизу из-под земного шарика выглядывают три лица без тела, без шей: белый, черный, азиат. Абсолютно незамысловато, но оторваться невозможно. (Вспоминается занимательная аналогия. В пору увлечения Джастина агитпропом он тоннами смотрел плакаты по теме в Интернете. Один из них, по-моему, русский времен коммунизма, выглядел почти как ллойдовские «члены на планете». На нем – через глобус тянулись и сжимались в крепком интернациональном рукопожатии три руки: белая, черная и желтая. Класс! Три руки–три члена. Свобода… Надо обязательно рассказать Джастину.)

…Оранжевый фон – по центру лежит вытянутая фигура, затянутая в красное трико с ног до головы и в красной маске. По бокам, так же прямо, но с лицами «две секунды до оргазма», обнаженные мужчина и женщина. Ладони красной фигуры растопыренными пальцами прикасаются к их гениталиям. Страсть стекает в зал. Минимализм. Просто. Круто.

Работ много, и все подобные. «Гей/лесби одиночные», «гей/лесби парные», «гей/лесби групповые» – отдельно части тела и композиции.

– Ты понял, что я имел ввиду, когда говорил о Саре, она не такая, как все ?

Солнышко не дергает меня, не тянет в Диснейленд. Смотрит. Спрашиваю:

– Сара лесби, би, натуралка?

– Понятия не имею. Она над полом.

Ага, идентичные мысли. А еще – марсианка.

Последний зал – «части тела». Белый. На черном фоне – белое, на белом – черное. И все. Спины, лица без голов, головы без лиц, руки, ноги, грудь, члены, шеи… Сильно. Но, чувствую, «этот джойнт» уже лишний, «укурен» по самое не могу. Мой практичный мозг не усваивает искусство в больших дозах.

Джастин продолжает медитировать:

– Хочу уметь так видеть. Блядь, это не фотография, не рисунок, не просто коллаж, какая–то новая форма.

Обнимаю. Целую его.

Сзади раздается приветственный гул… не иначе как автор прибыла? Оглядываемся. Так и есть: репортеры тянутся, организаторы пытаются пройти сквозь толпу встречающих, поклонники и критики на низком старте. Сару не видно, ее полностью скрывает толпа.

– Мы своими телами разбавлять массу не будем, согласен?

Он кивает, заворожено смотря на очередную работу. Притягиваю к себе: Сара Сарой, а Джастин… это Джастин.

Долго стоим, обнявшись, не оглядываясь. За спиной раздается тихий, низкий, хрипловатый голос:

– Джастин, очень рада видеть тебя и твоего друга. Мне нужны ваши спины. Сегодня вечером. Прошу. Это не займет больше часа. Обнаженные.

Оборачиваемся. То ли мальчик–миниподросток, то ли девочка–предтинэйджер, – Сара Ллойд во всей красе. Первое впечатление – глаза без темных очков, лицо состоит только из них: блестящие каштаны с сумасшедшинкой. На голову ниже Джастина: тощая, никакого намека на грудь, бедра, фигура даже отдаленно не напоминает женскую. Рука – птичья лапка. Без бейсболки. Темные волосы взъерошены короткими спиралями. Черная водолазка под горло, черные джинсы.

Вероятно, на наших лицах недоумение, потому что она поясняет:

– С этой выставки перестану прятаться за попоной с очками. Меняю образ жизни.

Джастин несколько секунд смотрит, потом срывается на эмоции:

– Сара… Великолепно. Ничего подобного не видел.

Он волнуется, подбирая слова. Но Сара понимает. Прикасается к его руке.

– Спасибо. То же самое хотела сказать о тебе. Меня привлекли картины – их хаос и бунт. То, как двигаются изнутри, минуту смотришь и чувствуешь – оттуда, с обратной стороны тянет силой, страстью. Не потеряй талант, береги, корми.

Джастин в полном ауте:

– Спасибо. Ты… от тебя... Это так важно.

И я вдруг ясно и отчетливо понимаю, насколько ему это важно. Аксиома, не требующая доказательств. Факт. Точка. Занавес. Значит…

Нас прерывает холеный голос:

– О, от его картин тоже пришла в восторг. Твое имя, Джастин, будет известно. И люди задрожат от желания. Я никогда не ошибаюсь.

Миссис Груббер-Мастор собственной персоной. Царственно кивает мне, приобнимает Сару, но та резко отстраняется. Джастин приветствует лесби, благодарит за прием, Кэролайн покровительственно кладет ему руку на плечо. Начинаю беситься и… чувствовать себя лишним. Искусство, блядь, люди искусства, меценаты. Стоявший рядом с женой мистер Груббер растягивает губы в подобие улыбки:

– Приятно увидеть вас снова, мистер Кинни. Любая выставка, это ведь не только эстетика представленных работ, но и эстетика зрителей.

Наклоняется ко мне:

– И кто знает, что приятнее.

Отступаю, прохладно отвечая, но смотрю на Джастина. Тот ловит взгляд, отходит от лесби, берет за руку, крепко прижимается:

– Брайан…

– Все нормально. Это и твой день.

Миссис с мужем отчаливают в другой конец зала, Сара собирается уходить, потом смотрит на меня.

– Джастин, почему не познакомил со своим другом?

Он смущается, в глазах «извини». Притягиваю его ближе.

– Сара, это мой партнер, Брайан… Брайан Кинни.

Широко улыбается:

– Вдохновение…

Черт, дорогой, а без комплиментов-сантиментов нельзя? Усмехаюсь, нельзя. Это же Джастин. Сара поднимает брови.

– Даже так? Хотя… Да, мистер Кинни, вы во всех его картинах, если не изображены, то присутствуете.

Перебиваю, так как уже сводит скулы от обилия сравнений, патетики и восклицаний. Хотя Сара говорит спокойно, без эмоций, как данность. Расстояние между ее манерой и манерой Груббер-Мастор – океан.

– Брайан, мисс Ллойд, без мистера.

– Хорошо. Я Сара без мисс. Разреши…

Легким прикосновением проводит по моей руке от плеча к запястью.

– Извини, мне нужно почувствовать человека, который вызывает интерес, нужен тактильный контакт. Так как насчет ваших обнаженных спин? Завтра часов в десять подойдет? Студия рядом. Один снимок для серии «Силуэты».

Джастин задерживает дыхание от восторга, но молчит, смотрит на меня.

– ОК, мы будем.

Сару отвлекают репортеры и критики. Напарываюсь на два взгляда: миссис Груббер-Мастор смотрит на Джастина оценивающе, мистер Груббер на меня похотливо. Ощущение, что Джастин на липкой ленте, становится почти реальным… Но, повторяю как заклинание: это его жизнь. Это его выбор. Это ему важно. Он художник. Так правильно. А Грубберу – обломится. Прижимаю Солнышко к себе. Уходим.

…Сара сняла наши прямые обнаженные спины. Как мы стоя спаялись друг с другом: руки переплетены. Белый фон, темные-светлые волосы.

...Потом была дикая ночь, противоборство гепардов-самцов. Закончившееся отметинами зубов на шкурах, рычанием до боли в глотке и… ничьей победой. Мы бились друг в друга, жадно, мощно, практически без слов, смотрели и запоминали. Может, не только я, но и он подсознательно чувствовал сквозняк… Сквозняк «не наших» перемен.

4 глава

POV Тед

Питтсбург. Киннетик Февраль 2008.

Голос Брайана тих, очень тих, но стены конференц-зала покрываются от него изморозью.

– Итак, мальчики, дубль третий. Если и в этот раз облажаетесь, станете в Киннетике неприятным воспоминанием. Ясно выражаюсь? Мне не нужен примитив и не нужна сложная философия. Больше драйва, больше градуса, больше секса. У вас три часа, не уйду, пока не увижу макеты. Поверьте, лучше уложиться и распотрошить весь свой творческий арсенал.

Мальчики были испуганы, Брайан давно не устраивал подобных разносов. В какое дерьмо сегодня вляпался?

За последние несколько лет он трижды изменял статике «фирменного» образа мистера Кинни, – не напоказ, но видимо. Сначала взрыв и несостоявшаяся свадьба, когда Брай был похож на каких угодно персонажей, только не на привычного себя. Потом отъезд Джастина и полеты в Нью-Йорк почти каждый уикэнд, когда Брайан стал мягче, оставаясь, правда, при этом и самим собой: цинизм, сарказм, требовательность, насмешки, ехидство. Но он перестал сверкать лаком «я-мистер трах, чувства-атавизм».

Пятнадцать месяцев назад стал… никаким. Ровным, прямым, еще более идеальным внешне, не злым, не раздраженным. Всё и ничего. А в глазах – стоячая заводь, по которой иногда проходила рябь, – хотел бы я ошибаться, – безнадежности? равнодушия? смирения? Тщательно скрываемая, но я замечал. И это было хуже, чем любые его прежние выпады.

Если наше большое семейство и раньше при каждой проблеме бежало к Браю за помощью, советом, то теперь свалили ответственность чуть ли не за каждую мелочь.

«Позвони Брайану…», «Спроси у Брайана…», «Мы, конечно, знаем, ему непросто, но… семья…, должен помочь…», «Брай, ты не мог бы помирить Линдси и Мелани, от их постоянных ссор страдает ДжиЭр…», «Брайан, у Карла и Дэбби годовщина свадьбы, может, придумаешь, чем их удивить», «Брайан, Дрю очень-очень-очень нужны классные постеры, но, так вышло, прости милый, что завтра, я понимаю, нет времени, однако… может быть…», «Папочка, Гас стал неуправляемым, повлияй на него как отец»…

Они не использовали – пользовались по-семейному. Чаще неосознанно, потому что доверяли и знали, Брайан пообещал – будет сделано, можно расслабиться.

Я все ждал, когда же пошлет на хуй. Но этого не случалось, он скрывал раздражение и делал, помогал, решал. Периодически «несопротивляемому Кинни», из благих побуждений, пытались залезть в душу. Забыв о дороге в ад.

Особенно старался Майкл, чем вводил меня прямо-таки в ступор. Уж кто-кто, а он должен был знать, когда у такого человека как Брай сильно болит, можно только осторожно дуть на рану, а не теребить ее раз за разом с упорством маньяка. Майкл изменился, и такого его, как сейчас, никогда не смог бы полюбить. Он вещал: «Брайан, все, что не случается – к лучшему», «Вы все равно рано или поздно расстались бы», «Ты, в самом деле, думал, что сможешь жить семейной жизнью?», «Вы никогда не были моногамны и это, в конце концов, разрушило ваши отношения, не то, что у нас с Беном».

Брайан пару раз пытался заткнуть фонтан, но Майки делал глаза несправедливо обиженного сиротки-ягненка и тот махал рукой. «Лучший друг с 14 лет», нащупав слабину, – интуитивно или сознательно, – ловил момент, когда может «поиметь» Кинни. Иногда это напоминало месть за годы молчаливого ожидания и обожания. А еще этакое мелкое кроличье злорадство. Вот как! Он, слабак и неудачник Майкл Наватны, имеет то, чего не смог получить «великолепный Брайан»: дом, любящего партнера, семью. Справедливости ради надо отметить, Майкл по-прежнему любит Брая и готов для него на многое. На многое – но выборочно. Во всяком случае, понять, что нельзя прыгать по его прошлому шипованными кроссовками, не желает или не хочет. Они с Брайаном не отдалились – несколько разошлись.

Пятнадцать месяцев назад… Никто так и не узнал что между ними произошло. Уже говорил, что из этой поездки в Нью-Йорк Брайан вернулся другой. Плюс к названному, еще и спокойным как в замедленной съемке. Говорил, работал, руководил, трахался, решал проблемы, но все… медленно. Понимаете? На экране может быть стремительная драка, пленку замедляют и, драка-то в наличии есть, но она ненатуральная. Или героиня в бурной истерике заламывает руки. Представьте, что эта истерика и эти руки еле ползут по экрану.

Так и Брай, его раздирало на куски… неспешно. И поэтому совершенно безэмоционально. А раз абсолютно во всем спокоен, значит, по выводам семейного клана, смог переступить. Дэбби, конечно же, что-то понимала. Но Брайану, думается, в этот раз не нужно было ее вмешательство. И «почти как сын» легко обманул «почти как мать» покладистостью, сговорчивостью, участием в бытовых проблемах. Естественно, о Джастине говорили. Даже если упоминали мельком, смотрели на Брайана, облепляли взглядами «сочувствуем, знаем, как тебе было». Он терпел.

Но я видел его другого…

…лежащего головой на столе в Кинетике, бьющего по поверхности сжатым кулаком... ушел, пока Брай не заметил.

…запретившего под угрозой немедленного увольнения и смерти соединять его с Джастином, если тот вдруг позвонит…

…помогал вынимать отчаянно матерящему боссу из ладони осколки раздавленного бокала, когда он открыл почту и увидел приглашение от какой-то там Кэролайн Груббер-Мастор на выставку Джастина...

Брайан был все это время – не собой.

Без маски, но со снятой кожей.

Одному мне он сказал: «Еще раз увижу тебя поблизости, когда хочу быть один, клянусь, Теодор, ты пожалеешь».

Я понял. Ему надо было быть – одному. Не побыть, а именно – быть одному. Он хотел пережить – один. И вытаскивать стекло из ладони хотел – сам.

– Брай, что случилось?

– Теодор, этот вопрос вызывает у меня несварение желудка и желание емко, очень емко сказать… Иди на хуй!

Я обрадовался! Тому, что он меня послал своим голосом, подняв бровь своим движением, скрестив руки на груди своим жестом. Скорость перемотки пленки, похоже, восстанавливалась.

Я понимал Брая лучше многих, но ему не обязательно знать.

– Брайан, ты вернулся?

Он потер лоб, усмехнулся… Откинул голову и обвел зал своим взглядом.

– Да, Теодор. Но никому не говори. Я сам.

Ворвалась Синтия и споткнулась, налетев на его усмешку. Недоумение… понимание… облегчение…

– Брайан, все хорошо?

– Да, Син. Спасибо. Теперь – да.

– Нет, Дэб, сегодня не приду, другие планы. И напоминаю, я не Майкл, не стоит говорить мне фразами «ты должен». Да, никому ничего. Или по своему выбору. Все офигительно. Ага, заканчиваю вторую бутылку, напоил Теда, он скачет голым верхом на какой-то палке, пытаясь использовать ее как дилдо. Все, мамочка, хватит. Пока.

– Майкл? После выставки пойду в Вавилон, а не к Дэбби. Не хочу. Да, блядь, буду трахать каждую задницу, которая обратит на себя внимание. Может, милая семейная парочка тоже притащит побитые подагрой ноги? Со мной все охуительно! Не пересоли соус, хозяюшка…

Я сканировал, что происходит. Брайан решил восстановить себя из периода «до Джастина». Это – трудно. Подозреваю, семья не поймет, как же, обманул, переиграл, а мы-то поверили. Черт, ну почему они ничего не хотели замечать? Дэб, Линдси, Майкл… Кстати, то, что Брайана плющит, видел и Эммет. Но смотрел со стороны, у него с Кинни свои счеты, тоже из доджастиновского периода.

Думаю, за следующую фразу босс меня распнет. А, пусть. Скажу…

– Брай, но тебе же не тридцать. И все ранее должно быть отредактировано с учетом нынешнего возраста.

Он молчит, а потом… начинает хохотать…

-Теодор, ты как гвоздь в заднице. Все бухгалтеры такие зануды? И такие проницательные? Но что бы там не казалось, не лезь – это моя территория. Хорошо? Разберусь. Блядь, эти звонки когда-нибудь закончатся?

Он нажимает вызов. И…… Вы видели, как из человека в секунду уходит всё? Краски лица, равновесие, мимика. Из такого человека как Брайан Кинни… А глаза превращаются в два черных провала.

Он ответил, – не голосом: провел осколком стекла из ладони по металлу.

– Подожди минуту…

И мне, – жестко, будто плеткой по яйцам.

– Тед, выйди и… распну первого, кто появится без вызова…

POV Брайан

Питтсбург. Киннетик. Февраль 2008.

За Тедом закрывается дверь. Вдох до самых кишок – выдох так, что разлетаются листы со стола.

Машинально проговариваю про себя:

You were my sun

You were my earth

But you didn't know all the ways I loved you,

(пер. Ты была для меня солнцем,

Ты была для меня Вселенной.

Но ты не знала, насколько я любил тебя.)

Блядь, что это? Ты былА? Охренеть... Это кто еще? Вроде... сладенький Джастин Тимберлейк. Черт, я же его даже не знаю. Откуда вылезло?

Алле-опп… Тимберлейк, говорите. Оттуда и вылезло.

Все! В порядке! Спокойно… Без эмоций… Что б знобило от холода.

– Привет. Извини за паузу. Два вопроса. Первый, откуда номер и второй, цель звонка? Ага… понятно, кто бы сомневался.

Интонация вырывается из-под контроля, уносится из арктической пустыни в зону средней полосы. Назад! Затвердеть льдом… Только так можно удержать баланс, – найти точку опоры и замерзнуть. Без падения, без боли.

– Итак?.. Я подумаю… Пять минут… Да… Надеюсь, да… И? Почему я? Других вариантов нет?.... Хорошо, передам… Вижу… ОК… передам, раз так… Но первый и последний раз.

Блядь, как трудно говорить. Не слышу своих слов, знаю, четко произношу нужные фразы, открываю рот, двигаю губами, языком, чувствую вибрацию воздуха. Как в вату. Немое кино.

– Нет, это не буду передавать, извини… Всего хорошего… Что еще?

Следующий вопрос выносит в детское прошлое, возрождая забытые физические ощущения.

Мне было лет 10, когда пьяный отец, рассвирепевший, что взял его мяч для боулинга, ударил в солнечное сплетение, не сдерживая ни силы, ни злости. Боли не было, только чавкающая красная пелена перед глазами и писк в ушах.

Сейчас та самая пелена и тот самый писк. Но я отвечу. Усмехаюсь, ведь и после удара Джека, поднялся и вышел, согнувшись, – но поднялся.

– Да… Получил… То, что хотел… Нет, ничего… Каждому – свое.

Еще минута, полминуты и не выдержу. Пора прощаться.

– Время истекло… Да, так… Что-то еще? Хорошо, жду… быстро…

На том конце говорят… Я не слышу слов, – я вижу голос.

Кабинет заливает знакомым запахом его кожи, волос, губ, всхлипов, поцелуев, секса. По стенам сизые и фиолетовые всполохи, это запах материализуется, закручиваясь в спирали, которые потом распадаются на очертания силуэта. Рисунок – дымом от сигареты. Блядь! Отвращение к самому себе, – «гребанная разнывшаяся лесбиянка-романтик» – подобно очередному удушью. Нет! Все прошло! Моргаю… Норма! Запах Киннетика и только. Никаких теней. Сигаретный дым? Объяснимо.

Перебиваю:

– Что ж, желаю удачи... Мне пора… Номер лучше забыть...

Отключаюсь.

Надо выпить и не думать. Сию минуту обрубить этот разговор. Забыть. Хорошо, исполню просьбу... хотя, когда они успели спеться?

…Замечаю, что почти оторвал подлокотник кресла. Ебаная мебель, за что только плачу?

POV Джастин

Малага. Февраль 2008. Это же время.

Если бы я только мог не звонить ему. Но, ситуация в самом деле казалась безвыходной и путь ее разрешения пролегал через сейсмическую зону под названием «Брайан Кинни». Понятия не имел, какая там сейчас активность, однако надеялся, не разрушительная. Я так долго отказывался от предложения, ссылаясь на разные причины, что сказал сам себе: или непременно сегодня – или снова не решусь.