Текст книги "Пятый угол (СИ)"

Автор книги: Раффлезия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

19 глава

POV Джастин.

Нью-Йорк. январь-февраль 2009

Два месяца.

…И я должен буду что-то сказать Брайану. Что? До сих пор не понимаю, на каких ресурсах продержался эти месяцы, еженедельно бросаясь покупал билет на ближайший рейс до Питтсбурга и сдавая его. Боялся. Прилететь к нему и… что? Ответа нет. Зато превращение в ярого поклонника Леопольда фон Захер-Мазоха шло полным ходом, я как иллюстрация определения «у мазохистски ориентированной личности выраженная тенденция к психологическому самоистязанию». Да еще и сознание раздваивается. Бешусь, но ничего не могу поделать, одна половина меня яростно стремится в него, к нему, а вторая ожесточенно колет «Ты уверен, что полностью доверяешь? Не боишься повторения «не люблю»?

Сентенции о всяких там утраченных осколках и желании разобраться самому сейчас кажется нелепыми, но не отпускают, не забываются. Червоточина внутри зудит, зудит… Перемещение слагаемых суммы не изменит и, несмотря на колонию грызунов внутри, должен разобраться сам, понять, могу ли доверять, верить, не оглядываться, забыть.

Через пару дней после встречи с Брайаном меня нашел Гектор, умолял вернуться, раскаивался, клялся в любви, обещал, соблазнял. Старался успокоить его, испытывая искреннее сочувствие, но, при этом недоумевая, что могло держать около него столько времени. Удалось убедить сеньора, расстаться достойно – это самое большее, что мы можем сейчас друг для друга сделать, ибо я не вернусь никогда, жизнь вывернулась очередным зигзагом и вернула в точку начала: Нью-Йорк. Он понял…

Когда оставалось четыре месяца.

Отодвигал как можно дальше сухой анализ причин, вытаскивание мотивов, оценку и разбор последствий, которые, помимо эмоций, тоже определяли бы окончательное решение. Думал о нем только слуховыми галлюцинациями, зрительными образами и ассоциациями. Время шло, не общался с прежними знакомыми, не строил планов. Только с Сарой начали совместный проект.

Сегодня два месяца.

И до сих пор не вижу ни одного ответа, кроме снов, в которых всегда – только Брайан. Не мы, – он. В Вавилоне. В кафе Либерти. В центре геев и лесбиянок. Брайан спящий и Брайан бегающий. Голый, одетый, сильный, надтреснутый, нежный, резкий, горячий, тягучий, острый, ломкий, растрепанный, призрачный, провокационный, собранный, раздраженный, умиротворенный. Смотрит, идет, ест, чистит зубы, улыбается, ерничает, проводит презентацию. Я словно внутри куба, а он мелькает на всех шести поверхностях. Кино… длинный фильм про нашу жизнь под повтор моего комментария: «Когда тебя не стало рядом – ты стал везде».

Хочу его – но не могу допрыгнуть.

Хочу в себе – но не могу дотронуться.

Хочу сказать – но не слышу слов.

Хочу вернуться – но не могу довериться.

Блядь, почему я не могу жить проще, забить на все, послать к черту идиотское, дешево-пафосное драматическое амплуа, вернуться к нему без ответов, без сомнений.

Сара… Да, возможно, поступил как «хныкающий педик», но после ее рассказа о встречах с Брайаном в Питтсе: «Иногда болтали за бокалом и джойнтом, про жизнь и искусство», я рассказал ей о Берлине, его приезде и своем решении. Мы много времени проводили вместе, готовя проект и, хотя, некоторых тем не касались, были достаточно откровенны.

Сара выражений не подбирает.

– Заранее приношу извинения за резкость и, возможно, бестактность. Если слишком задену – оборви. Ты мечешься как суслик, Джастин, мелко и бестолково. Остановись, прости его. Да, да. Убеждаешь себя, простил, мол, но нет, иначе бы так не корежило. Хорошо, он натворил, пофиг причину, главное, что понял и пришел. Тебе нравится тыкать пальчиком себе в ранку? Ищешь ответы? Джастин, позволь не рассказывать подробности, но недавно прошла через нечто подобное, когда от ответов самому себе зависит будущее. Но для этого надо перестать прятаться, опять же, от себя самого. А ты как страус с головой в песке и задницей наружу. Не можешь однозначно верить? А ты пробовал? Или заранее вынес вердикт? Хочешь жить один? Если в самом деле, то поступай честно, оставь его в покое. Обруби короткий поводок, который, не забывай, Брайан в любой момент может сбросить сам, потому как Кинни на привязи – это квадратный трехчлен. Позвони ему и иди дальше один. Метафора. То, что между вами произошло, – омертвевшая ткань. Либо отсекай, либо жди гангрены. И повторяюсь. Насколько я поняла, его нельзя гнуть до бесконечности, даже после «прости», несмотря на кажущуюся гибкость, он, в момент, в секунду, снова сломает ваши недоотношения с треском. Чтобы помочь тебе с выбором. Сожрет себя, вырежет ремни из спины, но выдернет все, что было. Это будет окончательный финал. Если ты подсознательно желаешь конца – скажи. Ему, себе, не важно. У тебя осталось два месяца, соберись уже наконец.

Я понимал каждое ее слово, принимал правоту, не перебивал, не останавливал, был в чем-то благодарен за подсказки, но злился и негодовал, – Сара не имела никакого права так со мной разговаривать, ввинчиваться не в свое, препарировать, раскладывать, учить и, самое главное, лезть в душу. Поэтому с нетерпением ожидал завершения проекта.

Это моя жизнь. Мои вопросы и мои ответы.

Полтора месяца.

За неделю до открытия выставки она принесла три фотокартины, не открывая упаковку, сказала, что снимала еще до моего приезда в Нью-Йорк из Европы. «Джастин, просто смотри, это не посыл».

…Лица нет, но мне оно не нужно, узнать Брайана могу по одной-единственной, любой линии тела. Он стоит лицом к моему пламени: бесконечная шея, бесконечная спина, – гордость и вызов, плевать он хотел на огонь, на то, что обнажен перед ним. Стоит замерев, но каждая мышца готова, если потребуется, бросить себя в пекло, не в жертвенное пламя – в очищающий огонь. Хочу встать заслоном между ним и красно-оранжевыми языками: «Нет, Брайан, нет, не надо, так – не надо».

…«…Уходишь или остаешься… Кончаешь, а потом уходишь...». Я остаюсь. Первый раз целовал мужские губы, его губы, неумело, неловко, тоже катарсис, – освобождение моей сущности от сомнений, колебаний. Первый раз меня целовали мужские губы, его губы, сильно, настойчиво, доводя до умоисступления. Маленький Джастин Тейлор был в руках бога, моего бога. Лица нет, но тело, открытое, соблазняющее, тянет, зовет, приковывает. Глажу его, фотографического, пальцем: «Я давно прикован, Брайан, цепи не рвались. Но дай мне время».

…Опущенная голова, руки на согнутых коленях, – его энергетика бьет током сквозь мои черно-серебристые скалы. Что-то знакомое в позе, точно, «Демон» Врубеля. Но Брайан не демон. Он просто устал и пришел сюда, где нет сочувствующих и жалеющих, сделать вдох-выдох. И даже сидя, склонившись, все равно наверху. Закованная внутри сущность: он умеет укрыть так, как никто; он может бесстрастно растоптать за своё, за своих; он знает, что такое боль; он способен заблуждаться и ошибаться, бить и утешать, жертвовать и красть, падать и подниматься; он умеет любить. Живой человек – не идол, не супергерой, не картина.

Знаю следующие работы проекта.

Открываю сайт с фотографиями Сары: эта, эта и вот эта. Отлично. Брайан не увидит, потому что на выставку не приедет.

Ничего. Потом.

Месяц.

Живу с ним, сплю с ним, слышу его – и не знаю, что делать дальше.

Боюсь. Люблю и боюсь: снова верить больше, чем самому себе и, вдруг, вдруг, вдруг, начать сомневаться. Не хочу попытки, частей от целого, микротрещин, мыслей «а правда ли».

Или все – или ничего.

POV Брайан.

Питтсбург – Нью-Йорк. Февраль 2009

Сегодня открытие выставки этого совместного проекта и искушение увидеть его было столь велико, что билет Питтсбург – Нью-Йорк прожигал карман. Потребовалось долго заталкивать желание в коробку с надписью «нет, я обещал», заливая выпивкой и закуривая травой. О выставке будет в интернете, может, даже сюжет в новостях: смотреть нельзя, искать нельзя, думать нельзя.

Из полугода и месяц – остался месяц.

И я устал ждать.

Раздражался на себя, уставшего ждать, и злился на него, заставляющего это делать.

Маска прирастала к коже. Я ведь мистер эгоистичная безмятежность, большой босс и легендарный гей-трах Питтсбурга.

Купил билет в Париж, Гас, услышав, что я прилетаю на выходные, завопил на манер боевого крика команчей. Гас, я тоже очень соскучился. Уикэнд пролетел как минута, ревизия отношений Сэма и Линдси подтвердила их, пока во всяком случае, надежность. Гас был веселым, довольным, болтливым, Линдси благодарной, Сэм доброжелательным. Так, на время можно ослабить этот узел, особенно, когда другой завязывается мокрым морским.

Сара не оставляет попыток заманить меня в галерею: «Брайан, черт возьми, неужели не интересно. Кинни, там есть вещи, его вещи, которые ты должен увидеть». Не хочу.

Ллойд затихла на несколько дней. Потом позвонила: «Брайан, понимаю, занят. Но ты мне нужен в Нью-Йорке. Нет, не выставка, личная просьба. Буду твоей должницей, проси, что захочешь…Срочно, сегодня ночью. Позвони, как подъедешь к дому». Предупредив еще раз, что если она таким образом хочет заманить в гребанную галерею, наша договоренность расторгается и я вычеркиваю отовсюду имя Ллойд, оседлал Корвет. Мягким ты стал, Кинни и податливым, подрастерял категоричность. Стал позволять, черт возьми, что ты стал позволять делать с собой? Один засранец диктует условия, другая – пытается манипулировать. Заебали все. Всё заебало. К дьяволу, превращать себя в жующего сопли маменькиного педика – не позволю. Подъезжаю к дому Сары распаленным до желания послать на хуй и Джастина, и ее, и их проект и свою жизнь.

Сара забирается в машину, моментально считывая мое настроение, молча сует в руку ключи.

– Маршрут помнишь? Туда же, где мы впервые познакомились. Ключи от зала, охранник знает, что ночью подъедут.

– Я предупреждал Сара…

– Помню. Готова рискнуть.

-Зачем тебе это? Кто он, я тебе?

– Никто. Хочу помочь, как могу…

-Иди к черту, тебя просят о помощи? Какая нахуй помощь? Романтики не хватает? Или мессией себя вообразила? Блядь, психоаналитик недоделанная…

– Знаешь, редко, кто умеет так сексуально материться.

Швыряю ключи ей на колени, прошу выметываться и никогда, никогда больше не звонить, не появляться. Она усмехается, кладет ключи между сиденьями, выходит, я срываюсь с места.

…Наматывая круги, раскачивая в себе маховик «все достали», проклиная Ллойд, – подъезжаю к галерее. И выхожу из машины. Блядь, что за злокачественная мерзость, хуже раковой клетки, пытается нокаутировать разум, заставляя думать подсознанием?

Работы, по две, висят рядом: фотография меня глазами Ллойд и рисунок меня глазами Джастина.

…Перед огнем себя уже видел. Его рисунок сильнее, размашистее и очень, очень личный, будто бы Джастин рисовал мне одному. До самого края фотографии – поле потертых крыш разной высоты, с отколотой черепицей, торчащими трубами... Цвет – стилизация под снимки конца 19 века. И я, нарисованный, поза точно как во время съемок в лофте: обнаженный, спина обхвачена руками, лицо, не смазанное, прорисованное – поднято в профиль. Стою почти на краю крыши, смотря вверх. Черт возьми, Джастин, что ты хотел сказать? Куда отправил? К чему готовишь?

…Снова край-обрыв вниз. Где она могла снять? Гора, разломанная под прямым углом, а напротив, как в детском рисунке, из-за горизонта в белое небо поднимается желто-оранжевое солнце. Я изображен штрих-графикой: голый по пояс на самом краю обрыва, руки раскинуты как на фотографии в лофте и как в первую нашу с ним ночь. Неясно, что это: вызов или попытка удержать баланс, нарочитая демонстрация или случайная открытость. В нарисованных глазах смесь желания, осторожности, призыва. Он это видел тогда?

…Прямое пустое шоссе уходит в даль, черно-серые тучи стелятся буквально над ним, посередине изображен мистер Кинни задницей на асфальте, со скрещенными в лодыжках ногами, откинутый назад с упором на руки. Не Врубель: глаза не опущены, в них усталость и отрешенность. Он увидел меня не побежденным, не тоскующим, – взявшим передышку перед новым рывком. Джастин, чего ты от меня хочешь? Или ты понял, что я устал ждать.

Выполню договоренность, сдержу обещание, – до последнего дня, потому что понимаю тебя. Но только до последнего. Потом – рывок.

Спасибо, Сара. Ты права, должен был увидеть. Предупреждение отменяется.

20 глава

POV Брайан.

Питтсбург. Март 2009

Двадцать дней.

Джоан переезжает к Клэр в Аризону, поставила в известность и предложила взять из дома то, что хотел бы. Что берут обычно? Письма, фотографии, детские игрушки, талисманы, семейные реликвии. В том доме ничего моего не было, – писем не писал, немногие личные фотографии давно забрал, снимки родных не вдохновляли, игрушки розданы, талисманы не обозначены, реликвии ко мне не относятся. Поблагодарил, оплатил поездку, пополнил счет, помог собраться, посадил на самолет.

Бен с Майклом решились на участие в тестировании нового экспериментального лекарства от ВИЧ. Договорился, успокоил Майкла, подбодрил Бена, развеял страхи Хантера, утешил Дэбби.

Гас просит приехать, но не могу сейчас бросить Киннетик, серия крупных контрактов требует постоянного присутствия. Обещаю сыну быть через месяц и свозить, куда захочет. Он спрашивает «вдвоем», мнусь «не знаю, Гас, вдвоем или… втроем». «С мамой»? «Нет». «А с кем?», «Потом скажу».

Десять дней.

Сара говорит, что Джастин съехал из своей квартиры, куда неизвестно, по телефону общается коротко. Поблагодарил.

Решил не составлять никаких предварительных планов для ситуации «он не…». Что делать, буду думать за три часа до окончания срока, если «он не…»

Семь дней.

В один день получаю два неожиданных предложения. Первое, крупная чикагская компания планирует открыть в Питтсбурге свое рекламное агентство, Киннетик вызвал интерес настолько, что они готовы предложить за него более чем хорошую сумму. Второе, аналогичное насчет Вавилона. Тед хочет посмеяться, но я задумываюсь, чем не запасной радикальный вариант. Прошу две недели на раздумье. Теодор решает, что босс сошел с ума и гонит на Ибицу проветрить мозги, слыша, что, если вдруг, продам агентство и клуб, хочу года три пожить дауншифтером на каком-нибудь острове, верный бухгалтер взывает к небесам с просьбой вернуть Кинни отнятый разум.

Три дня.

Проживал.

POV Джастин.

Нью-Йорк. Март 2009

Я летел над Питтсбургом на бреющем полете, видел сверху Либерти-авеню, кафе Дэбби, Вуди, Вавилон, Тремонт дом 6 и лофт изнутри, дом матери, школу, Вангард, больницу, институт изящных искусств, магазин комиксов, Киннетик, дом Майкла и Бена, бывший дом Линдси и Мелани, парк, детскую площадку, итальянский ресторан, хоспис. Летел через все годы: с первого шага меня 17-летнего в лужу. Смотрел на дни с ним и без него, ночи вместе и по-раздельности, проблемы, которые преодолевали и радости, которые делили. Год, три, пять. Видел его разного, себя всякого. Майкла, Эммета, Теда, Дэбби, Вика, маму, Молли, Дафни. Свою жизнь. Последняя картинка: Брайан сбивает меня взглядом, в котором прощание и слова «Ты опоздал, больше не жду».

POV Брайан.

Питтсбург. Март 2009

Сегодня.

Семь часов утра.

Тик-так-тик-так-тик-так… Блядь, никогда раньше не замечал, чтобы беззвучный будильник так громко стучал.

Восемь часов утра.

Кап-кап-кап-кап-кап-кап… Откуда? Черт, наливая кофе, пролил на стол и капли со звуком гранаты падают на пол.

Девять часов утра. Киннетик.

– Теодор, если во время презентации мне позвонят, продолжишь с той фразы, на которой я остановлюсь.

Десять часов утра. Киннетик.

– Синтия, когда прошу принести пятую порцию латте, это значит, я хочу пятую порцию латте. Мое сердце – моя забота. Хорошо?

Одиннадцать часов. Киннетик.

– Мальчики, сегодня работаете до упора, пока результат меня не удовлетворит. Если упор наступит завтра утром, значит, вы здесь ночуете. Возражения?

Двенадцать часов. Киннетик.

Провожу презентацию, телефон в кармане вибрирует, прошу прощения, киваю Теду.

– Майкл, не могу разговаривать, занят. Да, ему должно было стать немного хуже, вы же были на инструктаже. Не зависай над Беном с причитаниями, ты должен верить.

Два часа дня. Ланч.

– Эээ… Пол, бифштекс не той степени прожаренности, что я просил.

Четыре часа дня. Киннетик.

– Теодор, я ухожу, да, сейчас, а ты остаешься за старшего. И, вот еще, возможно позвоню сегодня ночью. Или не позвоню. Я в порядке.

Шесть часов вечера. Питтсбург.

Ношусь на предельно допустимой скорости туда-обратно по шоссе.

Семь часов вечера. Лофт.

Виски, джойнт, виски. Бег на тренажере, чтобы обогнать себя. Звонок.

– Дэбби, я умер, с тобой разговаривает призрак-поверенный, перезвоню завтра.

Восемь часов вечера. Лофт.

Душ. Точка. Все. Довольно. Закрыто. Но еще час лежу, курю и тупо смотрю то на спины, то на телефон.

Девять часов вечера. Лофт.

Пора делать рывок. Звонок Теду.

– Теодор, я решил продать Киннетик и Вавилон. Нет, блядь, в чужом уме. Почему? Хочу. В течении нескольких дней меня не будет. Нет, никому не звони. Твое дело – перепроверить все бумаги.

Бронирую билет на ранее утро, бросаю в сумку вещи.

Звонок Саре.

– Завтра буду в Нью-Йорке. Могу поделиться хвостатыми…

– Спасибо Брайан. Я ждала, когда ты сам скажешь.

Собираюсь в Вавилон.

Десять часов вечера. Либерти-авеню.

Фонарь. Не представляя, вижу под ним Джастина, стоит, прислонившись, соединенные взгляды пересекают улицу. По-моему, выражение сердечная боль перестает быть метафорой.

Ветер доносит со спины запах. Его запах.

– Брайан… Я опоздал?

Поворачиваюсь, молчу. Джастин. Так, первое, – собрать голос, второе – спросить.

– Ты нашел свой осколок?

– Его не нужно было искать, все время был внутри, везде. Доверие конвульсиями пыталось прорваться сквозь панцирь озлобленности и глупости, в который сам себя заковал.

– И?

POV Джастин

Должен сказать ему все, не пропустить ни одного слова, потому что, стоящий напротив и не прикасающийся ко мне спокойный ироничный Брайан, заставляет пульсировать только одну мысль: «Я опоздал, заставив ждать до последнего». Сбиваюсь, многословно повторяюсь, то кричу, то шепчу, моля внутри «Пожалуйста, дослушай».

– Брайан, панцирь истончился, появились дырки и осколок вылез наружу, а потом он поднял меня на Питтсбургом и показал нашу жизнь. Я увидел, какой она была красивой, сложной, сильной, страстной, переменчивой, любящей, искренней и правдивой. Этой правды было так много, что на ее фоне произошедшее, – мелкое недоразумение, недомолвка, рядовое недопонимание. Волна в море, бархан в пустыне, дерево в джунглях, не больше. Я увидел, как ты со мной прощался, блядь, прощался и мы никогда, никогда могли бы больше не встретиться. Ты, только ты всегда понимал и принимал меня, не напоминал, не давил. А я, после «прости», выставил условие… Брайан, ответы не нужны, потому что вопросы наигранные. Оказалось, что самое важное, это вернуться сюда, к тебе, быть вместе, думать вместе, любить вместе, верить вместе. Наверное, должен был все пройти: Нью-Йорк, Испанию, Берлин, чтобы это понять. Я опоздал?

POV Брайан

Он признается, просит, объясняет, защищается, заглядывает в глаза, а я молчу. В мире миллиарды слов и не одно из них не отражает того, что чувствую, их еще не придумали. Какие еще слова? Опоздал? Нет.

И это «нет» повсюду: бьет током от проводов, катится ветром по Питтсу, толкается умца-умца в Вавилоне, скрипит фонарным столбом. «Нет, нет, нет» – эхом по воздуху.

Но, черт, как трудно сделать харакири, чтобы через дырку вытолкать изнутри всех демонов, до последнего. Я сдаюсь? Я быстро сдаюсь? Два часа назад перестал ждать, обрезав договоренность утверждением «он опоздал», почти шагнул за пределы «он приедет». Почти, но еще не шагнул. Блядь, да какого черта! Может, все проще, гораздо проще, и не важно, что за два часа до окончания «полгода и один месяц». А если мы нашли этот гребанный пятый угол? И пора признать: я устал не ждать, я устал без него. Все просто и безыскусно. Нахуй ритуальные танцы!

– Ты не опоздал.

– Прости меня, Брайан. Есть за что.

– Тсс. Не надо. Забудь свое, забудь моё. Я забыл.

– Я тоже.

Джастин неуверенно протягивает руку, проводит пальцами по моей груди, от впадины на шее до края джинсов: это больно, как операционный разрез без наркоза, но через него выхлестываются последние сомнения, уступая место облегчению.

Что-то сокрушительное, неистовое швыряет к нему, – забрать, схватить, прижать. Целую, не глядя, лицо, волосы, шею, притягиваю больно, громко, дико. Джастин… Вокруг с грохотом рушатся декорации последних лет.

Отвечает стонами, цепляясь за плечи, подталкивая головой подбородок:

– Брайан… Брайан… Брайан…

– Последний раз, блядь, это последний раз, когда тебя отпускал…

Обнимаю уже мягко, он прижимается лицом к щеке, трется, вздыхает-вдыхает. Все сказано – все кончено – все начато.

Ночное небо над Питтсбургом темно-фиолетовое с сизыми всполохами.

– Пойдем домой, Джастин.

– Я тут.

– Да.

– Никогда, никогда больше.

– Да.

– А как же – не зарекайся.

– Исключение.

– Не вспоминать.

– Забыть.

– Утопить.

– Сжечь.

– Повесить.

– Отравить.

– Кровожадный ты.

– Гнев.

– Дома.

– Да.

– Скучал, было плохо.

– Было.

– Люблю.

– И я.

– Поцелуй меня.

POV Джастин.

Я вернулся домой. Вернулся домой. Домой. Он любит меня. Любит. Меня. Я люблю его. Люблю. Его. Пусть мир горит огнем, пусть нью-йоркские музы ломают руки, мой дом с ним. Где угодно. В Питтсбурге? Отлично. Рисовать можно в любом месте. Он – живая жизнь.

POV Брайан.

– Теодор, я не продаю Киннетик и Вавилон. Через час буду в офисе. Да, передумал. Сворачивай активность.

– Сара, подселение переносится на некоторое время. Прилетим с Джастином.

– Все нормально. Очень рада за вас. Буду ждать.

Брайан. Джастин. Тед. Киннетик.

– Тед, спокойно.

– Тед! Черт, я рад тебя видеть.

– Джастин? Ты… Что тут делаешь.

– Живу.

– В Питтсбурге?

– Ага, Тед, осторожно, не падай.

Шмидт роняет бумаги, взмахом руки едва не сносит монитор, бросается к Джастину, обнимает, хлопает по плечу.

– Ты вернулся? Вы снова…

– Да, Теодор, правильно понял.

– Черт, черт, я знал, знал. Кому-то сказали?

– Пока нет, но вечером Дэбби собирает семью, потом дефиле в Вавилоне.

Он шмыгает носом, добрый верный Тед, спасибо.

– Кстати, Джастин, Кинни надумал заделаться дауншифтером на тропическом острове.

– Теодор, а не пойти ли тебе… поработать?

– Ухожу, ухожу.

Джастин сгибается пополам от смеха.

– Брайан, это здорово. Солнце, пальмы, безделье.

– Ты хочешь остров?

– На остров.

– В зависимости от поведения и старания.

– Есть, капитан отдраить палубу до блеска.

– Лучше не палубу, а мачту. И не забудь проверить котлы.

– Всегда готов!

Неделя после «вместе».

– Он снова продается? И после покупки никто не жил?

– Мало того, Брайан, с учетом скачков на рынке недвижимости, можешь его купить даже дешевле.

– Дженнифер, начинай, пожалуйста, сегодня же.

Одиннадцать дней после «вместе».

– Гас, мне не нравится твой голос. Что случилось? Кто-то обидел? Да, я помню об обещании. Мы с Джастином дней через десять прилетим и все вместе поедем… Да, с Джастином, не визжи, пожалей мое ухо. До встречи. Давай маму. Линдси привет. Что у вас случилось?

– Привет, Брайан. Ничего особенно, так…

– С Гасом?

– Нет-нет, не телефонный разговор.

– Я не могу сейчас прилететь, ты тоже, поэтому телефонный. Итак?

– Небольшие изменения планов. Только не кричи. Сэму предложили великолепный проект в Южной Корее. И мы думаем. Конечно, неожиданно, не очень удобно для Гаса.

– Когда ты собиралась мне сказать?

– Скоро.

– Линдси, буду краток и без повторов. Возражения лучше держи при себе. Ты собираешься таскать его с собой по всему миру? Срывать посреди года из школы, менять окружение, климат, язык? Исключено. Через десять дней мы забираем Гаса в Питтсбург.

– Мы?

– Я и Джастин.

– Джастин? Как?

– Да. Так.

– Не может быть.

– Почему?

– Ну, вы не виделись все это время.

– Линдс, прими как факт.

– Надолго ли?

– Надолго. И я покупаю дом. Все, как ты хотела – с Джастином и не в лофте. Гасу будет хорошо.

– Дом? Брайан. Все серьезно?

– Более чем. Вернемся к Гасу. Повторить?

– Не надо. Брайан, ты не сможешь, я мать и ребенок должен быть со мной.

– А я отец и считаю, ребенку не на пользу новые условия. Договоримся спокойно или подключаю адвокатов?

Она плачет.

– Линдси, знаю, как ты любишь Гаса, но, согласись, сейчас я прав.

Сквозь всхлипы различаю тихое.

– Прав. Я плохая мать, но, Брайан, кажется, люблю Сэма. И он сказал…

– Ты отличная мать. Расстаетесь не на годы и самолеты никто не отменял, потом вернетесь в Штаты. А Гасу здесь будет лучше.

Пятнадцать дней после «вместе».

Возбужденный Джастин взбирался на мою мачту, а я до сих пор не могу поверить, что он здесь. Его носки валяются по всему лофту, его тошнотворно-сладкий сок и жирное мороженое заняло весь холодильник, его краски и кисти обнаруживаются в самых неожиданных местах, его диски вытеснили мои, а книги часто обнаруживаются возле унитаза. Он сопит, смеется, сердится, возмущается, подлизывается, рассуждает, анализирует, не дает спать, целует, обнимает, успокаивает. И это, черт возьми, – настоящая жизнь, без купюр и цензуры.

Всё встало на свои места.

Всё стало целым.

Двадцать один день после «вместе».

Во время полета в Париж Джастин напряжен и подавлен.

– Ненавижу Европу, все самое болезненно-острое связано с ней.

– Расслабься. Но, если хочешь клин клином, можно заехать в Мадрид.

– Отвали, Брайан. Единственное, что сейчас хочу, снова убедиться, что туалет в самолете подходит для танцевального дуэта.

– А кто против?

Он бросается на шею:

– Черт возьми, как мне тебя не хватало, тебя и всего этого. Я счастливый человек, Брайан.

Целую его, мысленно повторяя «я счастливый человек…».

Тридцать пять дней после «вместе».

– Линдс, все хорошо, Гас освоился, часто вспоминает тебя. Со школой вопрос решен, в доме срочно идет дооформление основных помещений, включая детскую. Пока он, то в лофте, то у Дэбби, у Майкла с Беном, у Дженнифер. Поверь, Гас ни в чем не нуждается.

Сорок два дня после «вместе».

У Гаса период «почему», «зачем», «отчего» и «как», в жизни не слышал столько разноплановых и нестандартных вопросов.

«Почему паук-самка съедает паука-самца после поцелуев, я слышал, папа, а кошка нет»? «Какой длины шея у жирафа», «Кто и когда откопал первый скелет динозавра»? «Отчего рождаются дети»? «Как сказать по-японски „доброе утро“?

Спасибо Джастину, что я не рехнулся в первые дни, он терпеливо отвечал, искал в интернете, покупал энциклопедии. Гас, услышав как я называю Солнышко «мой Джастин», возмутился: «он не твой, а всехний, нет, не всехний, твой и мой».

Я еще многого хочу от жизни: побед, достижений, ответов, движения. Но всё отдам за то, чтобы два человека, – Джастин и Гас – были в ней постоянно.

Пусть говорят, Кинни изменился.

Нет. Все мое осталось при мне. Добавилось новое.

КОНЕЦ