Текст книги "Пятый угол (СИ)"

Автор книги: Раффлезия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

6 глава

POV Брайан

Питтсбург. Лофт. Март 2008.

…Блядь! Я собственноручно лишу Дэбби ее нимба или заменю золотой на бумажный. Только она может так ломиться в дверь в момент, когда я голый и мокрый после душа, матерясь, вытираю с пола пролитый сок. Кипя от злости, распахиваю дверь, прикрывшись носком.

– Дэб...

В лофт закатывается красное Солнышко. На фоне лица цвета свежего помидора блондинистые пряди смотрятся как анимационный эффект. Джастин в лофте с пунцовым лицом – это настолько нереально, что от неожиданности начинаю ржать.

– Охуеть! На тебе тренировались самоучки боди-арта?

Он бросает сумку.

– Отвали, Брайан. Мне нельзя загорать, или краснею, или кожа слазит. Вчера забыл, час проторчал на солнце, теперь...

Перебиваю.

– В этом случае, дорогой, поможет только профессиональный мэйк-ап.

Он стягивает футболку.

– Заткнись… Если сейчас же не попаду в душ, тут потребуется канистра с освежителем воздуха. Надеюсь, могу пройти туда без покупки входного билета?

Делаю приглашающий жест рукой.

– Спинку потереть? Обещаю надеть трусы и закрыть глаза.

Он фыркает, говоря на ходу

– Не смешно. И, кстати, ты по-прежнему отлично выглядишь.

…А я остаюсь посреди лофта охуевший, голый и... с полным ощущением, что вчера объелся галлюциногенов…

Шок-веселье резко сменяется шоком-злостью, – какого хрена он здесь делает? Вчера был удостоен визита сеньора, сегодня помидора…

Даже не смотря на Джастина, вижу, как он пытается выровнять пульс, заходя в душ.

Выпить…

И воздуха – в лофте нечем дышать. Выхожу за дверь, валюсь на ступеньки лестницы, ого, последний раз тут сидел лет пять назад. Курю и вспоминаю…

POV Брайан

Нью – Йорк. Воспоминания. Конец 2005 – ноябрь 2006

За первые полгода пребывания Джастина в Нью-Йорке мы узнали друг о друге больше, чем за предыдущие пять лет. Моя жизнь четко делилась от уикэнда к уикэнду, каждый второй и четвертый летал в Нью-Йорк, третий – в Торонто. Джастин приезжал в Питтсбург только дважды, зато звонил по нескольку раз в день, но секс по телефону и интернет-домогательства не практиковали, ожидание встречи приносило не меньшее удовольствие. Мои разовые случайные трахи были такими же пресными, как переваренная несоленая морковь, снятие напряжения и только, лица – калейдоскопом, ни имен, ни особенностей. Был ли кто у Джастина, не спрашивал, он сам не говорил. Да и какая разница.

Прилетал в пятницу вечером и до полудня субботы мы смаковали друг друга, не вылезая из постели. А потом разговаривали, чудили, фантазировали – и не с кем я не был так откровенен, позволяя вылезать даже тем вещам, которые, казалось, давно забыл. Сначала душевная обнаженность, нетипичное поведение вызывали дискомфорт и вопрос себе «какого хуя делаю?». Пока не расслышал изнутри ответ «Я ему доверяю…».

Разговаривали не о будущем, только о настоящем, о конкретном моменте, месте, деле. Что и как определится для нас через месяц, год, пять, зависело, в первую очередь, от пути Джастина. Причина отъезда из Питтсбурга – «Должен реализовать себя здесь, показать, достичь» – была лейтмотивом.

Узнал, что он в детстве до паники боялся пауков и приведений. В десять лет, разозленный, решил визуализировать свои страхи, нарисовал гигантского паука, пожирающего огромное приведение. И все закончилось. Решение проблемы понравилось, юный Тейлор стал рисовать все, доставляющее проблемы, – этакой способ борьбы.

Я рассказал о тайном месте, где прятался от пьяного Джека, – угол чердака, заваленный старыми коробками. Соорудил там подобие убежища, притащив книги, лампу, хлопья. Но Клер, которая выслуживалась от страха, настучала. Что сделал Джек лучше не вспоминать.

Джастин в лицах показывал как решился первый раз прийти на Либерти-авеню и чуть не попал в Мясной крюк. Но потом Бог, воспользовавшись моим обликом, спас Солнышко от кожи.

Я копировал «мелкого засранца», пытавшегося раз за разом проникнуть в лофт, вынуждая то бегать за ним босиком по улице, то выгонять трах-гостя.

Сопоставив даты и время, узнали, за три года до первой встречи были буквально в 20 метрах друг от друга в парке на каком-то там фестивале, – Джастин раздавал плакаты, я таскал клиента. А за год, – подумать только, – перед Рождеством я и Майки ждали в аэропорту Линдси из Нью-Йорка, а Джастин с матерью встречал отца, прилетающего тем же рейсом.

О том, какими кривыми он двигается к завоеванию Нью-Йорка, беседовали пунктиром. Джастин занимался росписью интерьеров сети французских ресторанов, этого было мало, но хватало на аренду небольшой квартиры-студии. Неоднократно предлагая помощь, натыкался на вежливо выставленные вперед ладони «Я должен сам». Рисовал, но почти не показывал работ, отшучиваясь, мол, меняет форму и стиль и не уверен, нравится ли ему перемены.

Я узнал, как он пришел к осознанию своей гомосексуальности и принятию ее. Он, что выражение «ебаный пидор» я с трех лет слышал от отца чаще, чем обращение по имени.

Джастин вспоминал о брате Дженнифер, погибшем во Вьетнаме. Я делился, как одно время жалел о позднем рождении, ведь родись в 40-е, – в 60-е добровольно полетел бы в Сайгон, несмотря на страсть к комфорту. Джастин ржал «Ага, и перетрахал там всех геев, натуралов и неопределившихся».

Мы оба любили фильм «Охотники на оленей», проецировали на себя поведение героя Кристофера Уокена, игравшего в русскую рулетку. Оба не досмотрели до конца «Апокалипсис сегодня…».

Он, как и я, обожал комедии с Джеком Леммоном и Уолтором Маттау «Странная парочка» и «Странная парочка 2». Мы прощались диалогом из фильма:

– Иными словами, ты меня выгоняешь?

– Не иными, а именно этими словами…

Оба любили искрометные фразы из «Семейки Аддамс», развеселившись, возбужденный блондинчик несколько воскресений будил меня словами, целуя и призывно раскидывая ноги: «Гомес, вчера ночью ты выпустил наружу какого-то отчаявшегося ревущего демона… ты напугал меня! Сделай это еще раз». И это были лучшие пробуждения…

Я, как и он, ненавидел сельдерей и морковь. Мы оба предпочитали фисташковое мороженое («пока ты, Брайан, окончательно не свихнулся на низкокалорийном питании»).

Терпеть не могли час перехода дня в вечер, уже не светло, но еще не темно.

Мы рисовали… Да-да, именно так. Джастин тренировал меня с упорством, достойным золотой медали, но, увы, конкретный ум Кинни отказывался видеть мир через призму абстракции, хоть и пытался. Добрый молодой художник называл мазню из пятен и подтеков «тайный мир Брайана». Фиг его знает, им, творцам, виднее. Тем более, бросая очередное желтое пятно на зеленую мазню, я очень возбуждался. Джастин показывал язык: «Понимаешь теперь, почему после работы сначала остро нуждаюсь в сексе и только потом в душе.» Он всегда добавлял «с тобой». Но… Я понимал и вариативность, где главная тема «после работы… в сексе», а «с тобой» может быть вариацией.

Пыхтя, он обводил контур моего голого тела, валяющегося на белой простыне: по раскинутым рукам, между ногами, вдоль запрокинутой шеи. Закрашивал: салатовый перетекал в белый, белый – в бордовый, бордовый – в голубой. Ненормальное мое Солнышко…

Мы обнаженные дрались на кистях, забрызгивая друг друга с ног до головы. Он медленно проводил кистью по бедрам, запястьям, позвоночнику. Дозиметр сексуальности взорвался бы, а Дерек Джармен сделал бы нас, разноцветных, стянутых в узел на полу, перемешивающих краску с потом, слюной, спермой, смазкой, героями следующего фильма. (Дерек Джармен культовый британский режиссер-авангардист, художник).

Я был счастлив? Да. Настолько насколько мог представлять счастье. С каждым разговором, после каждого безумного секса, во время каждой прогулки слышал звон рвущейся защиты Брайана Кинни.

…После выставки Сары прошло около месяца и за это время я ни разу не был в Нью-Йорке: проблемы с новым клиентом заставляли работать чуть ли не ночами и суткам. Солнышко первую неделю звонил дважды в день, вторую – раз в день, за третью – четыре раза на несколько минут. С каждым разговором волна его воодушевления ширилась, росла, упоминаний Груббер-Мастор и некоего Гектора Мендоза, становилось все больше. «Брайан, Гектор искусствовед, открытый гей, большой друг Кэролайн и Генри, владелец художественных галерей по всей Европе, ведущие критики – его друзья, коллекционер современной абстрактной живописи, ходячая энциклопедия.» О нас, наших чувствах, планах говорилось мимоходом, ровно и привычно. На фоне брызжущей экспрессии Джастина мое один раз произнесенное «скучаю» выглядело бедной сиротой перед знатным аристократом. Прекрасно понимая причины и последствия, все равно ревновал. К его жизни, к этому ебаному искусству, к Груббер-Мастор и, к, пока еще неизвестному, Гектору.

На выставку «Белый Нью-Йорк» вырваться сумел. Джастин все уши прожужжал с этим проектом: «Брайан, офигительная идея. Пятьдесят современных художников-авангардистов со всего мира, по одной картине на тему „Белый Нью-Йорк“. Должен быть белый фон и разные виды, отображающие суть города, оттенками серо-белого. Я вошел в их число, ты представляешь?! Нарисовал за одну ночь. Кэролайн, Гектор, Дэниэль Шорт, это известный критик, Лиз Миллиган, владелица галереи, – все оценили высоко, сказали „оригинально и самобытно“. Услышать такое от Шорта, то же самое, что выиграть миллион. Ты обязательно должен быть на открытии, пожалуйста. Я понимаю, Киннетик, ну хотя бы на день. Да, и еще, я очень по тебе соскучился. Люблю».

Джастина несло, крутило в водовороте новых эмоций, знакомых. Разом открывшиеся двери, хвалебные отзывы, перспективы, искушали и меняли приоритеты. Это было нормально. Как и должно. Предполагал подобное, нет, знал, – так будет. Именно за этим Питтсбург был поменян на Нью-Йорк. Это я и имел ввиду, убеждая его принять предложение миссис лесби, говоря о «рабочем трахе как части контракта».

Легко говорить… Жить – трудно. Впервые ощущал как может быть больно от злого, ревностного, нелогичного диссонанса разума и чувства. Я терял Джастина… Но это тоже было объяснимо и предсказуемо. Его жизнь. Его выбор. Его будущее.

Должен был отпустить, сделать то, что собирался – последний выбор за него. Сам не уйдет. Только если «спихнуть со скалы».

… На выставке Джастин познакомил меня с Гектором. Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть, испанец хочет его настолько сильно, что готов со мной торговаться. Мендоза прекрасно понял, пока я на пути, – в его сторону Солнышко не светит.

Сеньор не отходил от нас ни на шаг, пока я не стал целовать Джастина: долго, не отрываясь, заламывая шею и прорываясь в горло.

Ночь была как всегда: страсть, напор, взрыв. И – надрывность. Начиналось начало конца...

…Через пару недель клиент попросил перенести встречу, так как будет в Нью-Йорке на открытии офиса некоего Гектора де Мендоза: «искусствовед, бизнесмен, собирается создавать в Нью-Йорке несколько салонов антиквариата, мы сотрудничаем с ним». Пары слов с нужной интонацией было достаточно, чтобы клиент уловил мой интерес к мероприятию и предложил приглашение своего коллеги взамен на небольшую скидку в Киннетике.

Сложно было оставаться невозмутимым, увидев, как Гектор интимно обнимает Джастина за плечи. Но два вдоха и – все прекрасно, на экзамене «сохрани хладнокровие при стрессе» Кинни даже в ЦРУ получит самый большой бублик. А потом обжегся о стыдливый взгляд пока еще партнера. Он не ожидал меня увидеть и… растерялся.

Но я очень соскучился по нему, поэтому, плюнув на «это его жизнь», на стыд, неловкость, оторвал поцелуем от пола, от зала, от Гектора. Испанец испепелял взглядом: высчитывал, прикидывал, додумывал. И попросил о встрече.

Мендоза как Мендоза был мне на хуй не интересен, одним больше – одним меньше. Но поставить клеймо на его самомнении, показать от кого зависит исполнение желания, нагнуть, заставить просить, было, хоть и примитивным приемом, но знаковым. Исполнить задуманное труда не составило, вековая аристократия так же зависима от секса и падка на искушение, как и все остальные. Я прощупывал его, да, придраться можно, но в отношении Джастина кажется искренним.

Решение было принято: сеньор, похоже, правда любит его и станет неплохим партнером, другом, агентом. Сможет обеспечить молодому таланту самые лучшие условия для творчества и демонстрации этого творчества. То, чего не сумею я. Это не жертва, а рациональный подход, единственная помощь, которую в состоянии предоставить. Больно? Справлюсь. Джастин? Он тоже справится, в конце концов, чувство ко мне будет перекрываться мощным потоком других: любовь Гектора, возможности, друзья, лучшие дома Европы. Пять лет не тот срок, который определяет жизнь. Я не передаю его Мендозе, а расчищаю путь, окончательное решение, быть или не быть с испанцем, принадлежит Джастину и только ему, не мне, не сеньору. Сможет ли светский дон удержать его, убедить, покорить или Джастин пошлет его на хуй, выбирая третий путь – без разницы. Ему надо оторваться от прошлого, ограничивающего свободу, сужающего горизонт, – и я помогу...

...Теоретически решиться – непросто, но знаешь, еще есть пути к отступлению. Убедить себя, абстрагировавшись от личного, – реально. Начать действовать – мучительно трудно. Он звонил, я звонил, он рассказывал, я рассказывал… Не знаю, сколько бы еще раздумывал, но Джастин победил в каком-то там пафосном живописном конкурсе как «открытие…». Пригласил на вручение награды, я отклонил: «Середина недели… бизнес… сложности». Он сделал вид, что понял: «да, ничего страшного…», но тон не скрывал ни разочарования, ни упрека. В этот день и назавтра Джастин не звонил. Я тоже. Зато увидел в интернете новость: «…открытием года в… стал молодой и амбициозный художник Джастин Тейлор. Принимая награду, он поблагодарил миссис Кэролайн Груббер-Мастор за поддержку и участие, мистера Дэниэля Шорта за объективную критику и мистера Гектора де Медоза за внушение уверенности в победе. По словам победителя, эти люди помогают ему преодолеть неуверенность в себе, давая возможность двигаться вперед».

…Назавтра я был в Нью-Йорке. В этот раз встреча с испанцем проходила в ресторане, где мы условились о совместной игре перед Джастином.

Акт первый. Я и Джастин на улице города.

– С Шортом? Брайан, да у меня скорее на Квазимодо встанет, чем на него. Ты видел Шорта? Сто двадцать килограмм, лысый, вечно потный. Да гей он, гей, все знают, но никто не говорит. Шорт может только хастлера купить и то… Генри? Ну, подкатывал пару раз, несерьезно, за задницу подержаться. Гектор? Гектор…

Джастин замолкает и, да, я был прав, в его глазах снова тот же стыд.

– Расслабься… Моногамия в нашем пространстве отменена как рабство. Ну?

– Гектор… Дал ему отсосать. Ты же сам говорил, принципы не страдают.

– И все? А я-то надеялся на возбуждающий рассказ о том, как горячий северный парень трахнул холодного испанского сеньора.

– И тебе все равно? Да?

– О, дорогой, без драм. Ты чего завелся? Я же не о чувствах, а о трахе. Поэтому, да, мне все равно. Как и говорил.

– Говорил. Помню. Но…

– Никаких но… Итак?

– Ну, Брайан… Гектор всегда сверху. Пришлось, вопреки твоим советами, «в рамках контрактов» трахать только самому, побыть снизу. И он, – Джастин показывает язык, – очень даже неплох.

Вспоминаю испанца, нанизанного на мой член, ага, сверху. Но информация не должна дойти до Джастина, не от меня уж точно. Потом представляю его, мечущегося под Мендозой, и думаю, что зря не захватил темные очки. Мой блондин отличный физиогномик, а уж техника чтения по глазам отточена им до мастерства.

– Брайан, ты ревнуешь? К Гектору?

– Иди к черту Джастин. Но советую не полагаться на испанские презервативы и требовать от дона пользоваться проверенными американскими. Освободи свою блондинистую голову от ненужных рефлексий. Ты приехал сюда раскрыть, показать талант, сделать имя, заработать. Трахнулся с Мендозой? И что?

– Хорошо, спорить не буду. Только ты кого убеждаешь? Меня или себя?

– Убеждаю? Ошибаешься, – констатирую.

– Брайан что случалось? Меня пугает твой тон. Понимаю, мы меньше времени проводим вместе с тех пор как у меня стало больше работы, мы чаще вдвоем на людях, чем наедине. Но разве не ты говорил, публичность – синоним успеха и мои картины достойны большего, чем стоять на полу в студии. Ведь ничего не изменилось. Я люблю тебя… И ты?

– Все нормально Джастин. Устал. Я рад за тебя и горжусь тобой. Все остальное неважно. А любовь… К слову о цели и средствах. Порой бывают ситуации, когда для достижения цели приходится жертвовать чувством. Оно не умирает, на время погружается в летаргию. Не цепляйся за слово «любовь», не позволяй ему вставать между тобой и успехом.

– Блядь, Брайан, ты что сегодня принял? Какая летаргия, какое средство, какая цель? Что за хуйню ты несешь? Очнись, я говорю о том, что люблю тебя.

Бросаю взгляд на часы, так, 15.15, мы подошли к обозначенному кафе, скоро выход Гектора. Киваю:

– Зайдем? Я не знаю, что это за место, но, думаю, кофе тут есть.

– Ты не ответил…

– Отвечаю. Джастин, ты дорог мне. И давай закроем тему. Я правда очень устал и хочу латте.

Акт второй. Я, Джастин, Гектор в кафе.

Едва делаем заказ, возле столика появляется Гектор, удивляется «случайной встрече», радушно приветствует, спрашивает, идем ли мы сегодня на премьеру, Джастин указывает на меня: «Потребовалось несколько часов, чтобы убедить его, но да, идем». Гектор предлагает увидеться там, напоминает «подопечному» о ближайших десяти днях, которые будут крайне насыщенными в творческом плане. Перехватываю взгляд испанца, он чуть заметно кивает, опускает руку в карман пиджака, поворачиваясь боком. Раздается звонок моего телефона, смотрю, недовольно морщась, стараясь, чтобы Джастин заметил «досаду». Он прерывает Гектора: «Кто?». «Синтия». Отхожу в сторону, делая вид, что разговариваю, заканчиваю громкой фразой: «Черт, я вылетаю. Когда? Через два часа? Син, знаешь, что раньше делали с гонцами, приносящими дурные вести»? Отключаюсь, подхожу к столу. Гектор прощается, но не уходит, присаживаясь за стойку.

– Брайан, проблемы?

– Да. «Миллз электроникс» категорически не устраивает лицо и завтра в 10 утра хотели бы видеть новый вариант. А я не настолько богат, чтобы разбрасываться миллионными контрактами и перспективами. Надо возвращаться.

– Кроме тебя никто не может урегулировать? Тед? Ты же обещал… Сегодня премьера, так хотел пойти вместе.

Целую его, обнимая за плечи.

– Извини, Джастин. Тед, увы, не сможет. Самолет через два часа. Это бизнес…

– Ебать такой... Нет, хорошо-хорошо, надо, значит надо. Но на уикэнд прилетишь?

– Постараюсь. Береги себя и…

Оглядываюсь на Гектора:

– Постой, может, сеньор де Мендоза составит сегодня компанию, он, насколько понял, тоже собирается.

Отсекаю рукой возражения Джастина, подхожу к Гектору и, наклоняясь к уху, тихо говорю:

– Не облажайся. И смотри, не обидь его.

Тот кивает с такой радостью и облегчением, что хочется дать испанцу в зубы, но негоже режиссеру бить исполнителя. Джастин смотрит на меня в упор, в глазах обида, злость, непонимание.

А я чувствую себя… мерзко, несмотря на «цель и средства», на выбор «за него для его пользы». Нахуй! Все правильно. От мягкого подталкивания Джастин будет постоянно рикошетить в мою сторону. Поэтому, столкнуть в подставленные руки Гектора. Ничего, что сам я четвертованный, ничего. Переживу, справлюсь.

Мендоза уже воркует с предметом своего обожания, Джастин нехотя, но отвечает. Подхожу. Целую. Прощаюсь.

Акт третий. Я в Питтсбурге.

Джастин звонил каждый день, и с каждым днем я на самую малость отстранялся. Молчал, когда он говорил «люблю», торопился закончить разговор, язвил, злился. Не переходил черту – приближался к ней и двигал его. Он не понимал: волновался, истерил, просил. В пятницу утром звонком предупредил, что смогу прилететь только на день воскресенья. Джастин промолчал. Он всегда был умным… Оставалось сыграть финал.

Акт четвертый. Я и Джастин в его нью-йоркской квартире.

Я прилетел только к полудню воскресенья. Когда вошел в студию, Джастин рисовал: размашисто, сильно, красиво, блядь, до одури сексуально. Иисус, Магомед, Будда, Кришна, Яхве, неважно, кто из вас, дайте мне силы не сорваться.

Развернувшись, Солнышко бросился ко мне на шею, потянулся к губам.

– Брайан, черт, как же я соскучился. Ты меня напугал этими разговорами. Решил проблемы?

Я отстранился. Я! Отстранился! От Джастина! Которого не видел неделю! Отхожу к противоположной стене.

– Джастин… Надо поговорить…

– Блядь, Брайан, как чувствовал, что-то случилось. Что?

Раз-два-три-четыре-пять…

– Я пересмотрел некоторые моменты наших отношений и понял, что не хочу меняться. Не хочу серьезного, не хочу партнерства. Не готов.

Пока говорю, он опускается на пол, прямо на краску, обхватив голову, начинает медленно раскачиваться из стороны в сторону. Молчит. Продолжаю.

– Мы никогда не были моногамны и история со свадьбой, пойми правильно, это моя реакция на взрыв. Я не семейный человек, Джастин. С детства был одиночкой и хочу остаться им до самой смерти. Это – моя сущность. Блядь, да не молчи же ты.

Он не поднимает голову, говорит в колени.

– Я слушаю. Ты говоришь – я слушаю. И почему не удивлен? Всё?

– Нет. Самое главное, я понял, что не могу любить тебя так, как ты любишь меня. Банальность, но верная, чувствам не прикажешь.

Он поднимает голову. В глазах – пустота. Надо заканчивать. Еще пять минут и буду умолять его забыть всю сказанную чушь, валяться с просьбой простить. Нельзя. Он – сильный. Он – переживет. Все правильно. Правильно. Правильно. Правильно…

– Ты врал мне? И себе?

– Думал, что говорю правду.

– А сейчас? Думаешь или знаешь?

Хочу заорать «Вру»! Нельзя. Все правильно. Правильно. Правильно.

– Знаю.

– Но я же люблю тебя.

– Это самое ценное, что было в жизни. Но, Джастин, – я… я… я, понял, не люблю тебя. Прости.

Каждый звук – прикосновение горящим кончиком сигареты к нёбу. Он качает головой.

– Не верю. Я видел тебя, ты… нет, даже ты не можешь так притворяться.

Вскакивает, хватает меня за плечи, кричит.

– Это ради меня? Чтобы не мешать? Брайан, гребанный ублюдок, я знаю тебя лучше всех, не смей врать! Уходишь с дороги? Из-за Грубберов, Гектора? Да на хуй их всех…

Осторожно убираю руки, отхожу на шаг назад.

– Нет. Не ради тебя. Ради себя. Я эгоист, Джастин, всегда им был и буду. Да, я хотел тебя. Сейчас, прости, не хочу.

Все. Столкнул. Безжалостно. Внезапно. Больно. Страшно.

Мы смотрим друг другу в глаза, не отрываясь, не двигаясь. Он проводит руками по лицу, говорит громко, с размаху «загоняя иголки под ногти» и себе, и мне.

– Хорошо, Брайан. Ты сказал – я услышал. Зная тебя, понимаю, все серьезно. Не в правилах Кинни таким шутить. Так что попробую поверить. Уходи.

Я киваю.

– Не теряй себя.

-Ты тоже… Но, если привяжешь очередного девственника, не ври ему. Уходи.

На пороге оглядываюсь.

– Джастин. Ты знаешь, я редко говорю о ком-то положительно… Гектор неплохой человек.

Он истерично смеется.

– Спасибо. Разберусь. Не сватай.

Это был последний разговор до звонка Солнышка в Киннетик.

Зато Гектор нарисовался в вечер финала. Голос довольный, интонация снисходительная. Болван.

– Я должен поблагодарить?

– Это не ради тебя.

– Как скажешь. Но, как-бы ни было, игуана жует на моей стороне.

– Заблуждаешься. На твоей стороне игуаны вообще не было. Ты не соперник, Гектор, я никогда не соревнуюсь с заведомо слабым противником. Не ты выиграл – я разрешил тебе победить. Улавливаешь разницу?

– Jiho de la puta!!! (пер. исп. руг. «сукин сын») Для тебя игра, а я люблю его.

– Ты слушаешь меня? Не отвечай, знаю, слушаешь. Две вещи, которые ты должен вырезать на родовом гербе. Первое, – не ты, а только Джастин решает, захочет ли трахаться с тобой на постоянной основе или решит вычеркнуть имя «Мендоза» из жизни. Ни йоты принуждения, шантажа, условий и так далее. Понял? Второе. Если он захочет уйти через какое-то время, упаси тебя, Гектор, подставить ему хоть какую-то подножку, сказать что-то не так, не там и не тем тоном. Доступно излагаю? Отвечаю на незаданный вопрос, – что я сделаю, если эти пункты будут нарушены. Амиго, поверь, тебе лучше этого не знать. Но – бояться, потому что о наказании я знаю много, очень много, в отличии от тебя.

– Зря тратишь время. Я сделаю все для него, это не преувеличение. И, да, Кинни, ты, в отличии от меня много знаешь о наказании, но я, в отличии от тебя, умею любить. Джастин ворвался в мою жизнь, перевернул ее, сделав в миллион раз богаче и полнее. Думаешь, я способен на что-то плохое? Или упущу его? Позволю кому-то задеть? Нет.

– Хорошо. Допустим. Но не расслабляйся, -я твой меч над головой и жаровня под твоей задницей.

– Один вопрос. Если так… то почему?

– Это, амиго, не твое дело. Но если пойму, почувствую, ты хоть чем-то задел его… Продолжать?

– Нет. Он будет счастлив.

– Очень надеюсь.

– Мне плевать на причины, по которым ты оставил Джастина, плевать на тебя. Но, ты ведь не вернешься?

– Нет. И постарайся, чтобы я никогда, никогда тебя больше не видел. Исчезни, амиго. Но помни, сам сдохни, но он должен быть защищен.