Текст книги "Ad Vitam 1 (СИ)"

Автор книги: Pale Fire

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

========== 1 ==========

Он медленно выныривал из глубокого, наполненного смутными, неоформленными образами сна. Осознание себя приходило постепенно. Какое-то неприятное ощущение в левом локте – на нем лежит голова, и локоть он совсем отлежал. Линия, отделяющая тепло от холода на плече и на середине голени – сползло одеяло. Уже двигаются глаза, но еще не хотят подниматься веки. Что-то щекочет нос – прядь упала на лицо.

Он неторопливо, подминая одеяло под себя, перевернулся на спину, вытащил руку из-под подушки и некоторое время расслабленно лежал, без мыслей, без памяти, сосредоточенный только на телесных ощущениях. Хочется в туалет. Пить хочется тоже, но меньше. Тепло и уютно. Даже прохлада, овевающая высунувшиеся из-под одеяла ноги и бок, приятна. Не открывая глаз, он провел ладонью по простыне: гладкая, плотная ткань, но не шелк. Прислушался: где-то снаружи едва слышно шумел город. Что-то странное было в воздухе, и что-то непривычное было в том, как он себя чувствовал.

Он наконец открыл глаза и некоторое время смотрел на желто-коричневый дощатый потолок высоко над головой и пересекавшие его снизу вверх толстые темные корявые балки. Не спеша, повернул голову и увидел занавешенное грубой сероватой тканью окно, столик, словно сбитый из разнокалиберных веток, свечу и стакан воды на нем. Глубоко вздохнул и сел, привычно следя, чтобы не прижать ладонью собственные волосы.

Комната была большой и деревянной. Все в ней было из дерева: кровать, сколоченная из бревен, стены, двери, пол из вылощенных досок. Вода оказалась вкусной. Он медленно выпил ее и вернул стакан на место, заметив между делом, что поверхность столика гладкая и отполированная, прикрытая бахромчатой салфеткой из той же серой ткани, что и занавески. Из похожей ткани, с простым и примитивным узором, было покрывало. Серой была простыня – гладкий, цвета стали, с блеском хлопок, серым – тонкое легкое одеяло, серыми – прямоугольные подушки, раскиданные по всему изголовью широченной кровати.

Он подобрался к краю, сел, опустил ноги на серо-коричневый меховой коврик с длинным ворсом. Отбросил волосы за плечо и, покачнувшись от слабости, встал. Подошел к окну, отодвинул занавеску. За грубой серой тканью обнаружилась другая, прозрачно-белая. Он отодвинул и ее и посмотрел сквозь отмытое до невидимости стекло в сколоченной из ошкуренных полированных палок раме.

За окном был город. Далеко. Ближайшие дома – белые и кремовые прямоугольные коробочки под серыми и зелеными крышами – по меньшей мере в километре вниз по холму. Дальше, впереди и внизу, почти на горизонте, поднимались небоскребы. За ними угадывалось что-то огромное, блестящее под серо-голубым с розоватой окантовкой небом. Вода, догадался он. Масса воды.

Значит, Альба-сити? Непохоже. Забор из камня и дерева, трава и какие-то кусты, ворота – перекрестье нетолстых древесных стволов, слева на горизонте – горная гряда.

Далекие горы – изломанную линию на фоне светлеющего неба – он рассматривал долго. Никогда прежде не видел таких гор. В Альба-сити таких не было. Значит, он в каком-то другом месте.

Он посмотрел направо. Забор, за забором – склон, поросший жесткой даже на вид травой, деревья вдалеке и снова – бескрайняя масса воды до самого горизонта.

Не то чтобы он знал ареографию идеально, но подобных водоемов на Марсе не было точно. Да и вообще нигде в обитаемой субСолнечной. Разве что на Земле. Но для Земли этот город выглядел слишком большим и безмятежным. Хотя что он знает о Земле?..

То, что там эталонная сила тяжести. И после стольких лет жизни вне больших планет эта сила тяжести должна была бы его раздавить. А он даже не покачивается. Значит, это спутник размерами примерно с Каллисто или чуть больше. Потому разница и незаметна. Может быть, Европа. Хотя там тоже нет такого количества воды. Значит, Ганимед. Правда, он никогда не слышал про горы на Ганимеде, но он ведь никогда и не интересовался.

Интересно, сколько стоила постройка такой комнаты? Дерево – это же безумно дорого. Хотя вон сколько их, деревьев, растет между домом и водой. И около домов – зеленые облачка крон выше крыш…

Он потер лицо и огляделся. Ему позарез нужна была ванная. И еще – одеться. Он спал совершенно голым.

Голым… Тело, привычное и неправильное, ощущалось каким-то не таким. Он провел ладонью по бедру. Не то ощущение от кожи и линии под ладонью не те. Медленно оглядел себя со всех сторон, чувствуя, как глаза распахиваются все шире. Заметил зеркало на противоположной от кровати стене и подошел к нему.

В сумраке освещенной единственной толстой свечой из чего-то темного комнаты его зазеркальный двойник словно бы слегка светился. Высокий, тонкий, широкоплечий и длинноволосый. Большие темные глаза, опушенные черными ресницами, узкий подбородок, четко очерченный рот, длинная шея, плоская грудь, поджарый живот, стройные ноги. Он постоял перед зеркалом, коснулся стекла, потом собственной груди. Потер щеку, покрытую тонким, словно детским пушком, сдвинул безупречно вычерченные брови.

К полному отсутствию волос на теле он успел привыкнуть. Полная депиляция – процедура дорогая и болезненная, но все же более приятная, чем регулярное бритье. Однако совсем безволосой его кожа больше не была. Всю ее – бедра, лодыжки, предплечья, лобок – покрывал короткий легкий прозрачный пушок, словно ему еще не исполнилось и десяти лет. Только брови, ресницы и длинные, ниже ягодиц волосы на голове остались безупречно черными. При этом освещении не было видно, сохранился ли тот синеватый отлив, которым он всегда гордился.

Он повернулся к зеркалу правым боком и перебросил волосы вперед. Шрам на пояснице исчез. Исчезли все родинки. Кожа была гладкой, как у двухлетки, и очень бледной. Даже локти оказались младенчески мягкими.

Он шагнул вплотную к зеркалу, уперся ладонями в стекло и вгляделся в глаза зазеркального двойника. В глазах оказалось меньше серого, чем он привык видеть, куда больше глубокой насыщенной синевы, и совершенно не было ни теней, ни мешков под ними. Словно его лицо и тело были заново отлиты по исходной форме, не искаженной прошедшими годами. Он бросил взгляд на свою кисть – длиннопалую, сильную, худую, со слишком длинными ногтями. И вернулся к кровати – на зеркале остались туманные отпечатки его ладоней, быстро истаивающие. Он бездумно смотрел на них, поглаживая шершавую, покрытую корой перекладину в изножье кровати, и пытался начать, наконец, думать.

– Я – Грен Эккенер, – произнес он.

Голос прозвучал знакомо и свободно.

– Я умер на полпути между Каллисто и Титаном.

Пустой живот внезапно заурчал, опровергая это заявление.

– Я умираю от пневмосклероза, – продолжил он и глубоко вздохнул на пробу, не ощутив ни привычной боли, ни скованности в груди, ни одышки. – Мда…

Он подошел к окну и, повозившись, распахнул раму. В комнату полился свежий, насыщенный кислородом, пахнущий свежестью и чем-то незнакомым воздух. В нем не было привычного метаново-аммиачного привкуса, и кислорода явно было куда больше, чем Грен привык.

Загадка внутри тайны. Где он, что с ним, почему? Грен не знал, и у него не было ни единой идеи на этот счет. Он даже планету не мог назвать, не говоря уже о прочем. Он здоров – но как и почему? Он жив, но разве такое возможно? Он… где-то.

Тело напомнило о своих нуждах. Грен обошел комнату, чувствуя босыми ступнями приятную фактуру настоящего дерева, распахнул двустворчатые двери. За ними вспыхнул яркий рассеянный свет, зеркало во всю дальнюю стену отразило его – и уходящие вглубь вешалки и полки. Гардеробная. Полная гардеробная. Ближе всего висела его красная рубашка, пахнущая виноградной отдушкой, отглаженная, с вернувшейся на место давно потерянной нижней пуговицей.

– Это не то, что мне сейчас нужно, но спасибо, – буркнул он и закрыл двери.

За узкой одностворчатой дверью оказалась ванная, такая же деревянная, как и комната. Раковина, вырезанная в перевернутом вверх комлем высоком пне, длинная и глубокая деревянная ванна, обитые пробкой стены, пол и потолок, выкрашенная под дерево душевая кабинка, унитаз под деревянной крышкой.

– Стильно, – признал Грен и начал приводить себя в порядок.

Он вышел из ванной через полчаса. Он бы пробыл там и дольше, но привычка экономить воду была вбита в него с младенчества. Хотя так хотелось принять ванну…

Тут были ароматизированные пихтой, полынью, лавандой, мелиссой, лаймом, морскими водорослями и сандалом соли для ванн. Тут было упоительно ароматное мыло – желтые, коричневые, оранжевые куски неправильной формы. Тут был густой, легко пенящийся шампунь совершенно без запаха, и без запаха же оказался дезодорант. Тут были деревянные, покрытые лаком расчески, слабо пахнущие сосной, и прозрачная зубная паста с запахами меда, корицы, имбиря. Зубная щетка оказалась простой и примитивной, серые полотенца того же оттенка, что и простыни – огромными и толстыми, как ковры. Позолоченный маникюрный набор в кожаном футляре словно вышел из прошлого века, но им явно еще никто не пользовался.

В сером халате почти до полу, с расчесанными волосами, Грен вернулся в спальню и увидел, как солнечный луч бьет в зеркало, а его отражение играет на стенах, превращая их в драгоценность. Он подошел к окну, чтобы взглянуть на солнце, и зажмурился. Оно было таким ярким! Таким большим!

Грен никогда не был на Венере, но точно знал, что ни на одном из спутников, кроме, наверное, Луны, солнце не бывает таким сияющим, таким огромным и таким теплым. Значит, Венера? И что, вот так совпало, что он проснулся венерианским утром? Он покачал головой. Солнце выкатывалось на небосвод слишком стремительно для Венеры, и выкатывалось, как положено, вверх и вправо, а не влево, как было бы на Венере. Но это и не Марс. Далекое холодное марсианское солнце Грен помнил очень хорошо. И потом, эталонная освещенность в Альба-сити поддерживалась искусственно. А тут просто было солнце.

– Не понимаю, – признался Грен и застелил постель.

В гардеробной на полках стояли контейнеры, сплетенные из каких-то растительных полос, что-то вроде высушенных длинных листьев. Первым делом он надел трусы – черные облегающие шорты без этикетки и логотипа производителя. Вспомнил, что ни на одном флаконе и тюбике в ванной знаков производителя не было тоже. Только название, состав и инструкция по применению на старомодном английском языке. Постоял перед зеркалом, снова оценивая изменения тела. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь так выглядел. Словно за него взялся талантливый скульптор и стесал все лишнее, а потом загладил и отполировал, как мраморную статую, оставив необходимые детали и убрав все, что не вписывалось в замысел.

– Аллегория юности, – буркнул Грен. – Мне, кстати, почти тридцать.

Он надел свои старые серые брюки и новую синюю рубашку, какой у него раньше не было. Все собирался купить, но никак не доходили руки, да и денег было в обрез. Подпоясался черным ремнем, затянув его на три новых дырочки. Черные носки, легкие черные туфли. На неприметной полочке справа от зеркала обнаружилась коробочка, полная резинок и зажимов для волос. Грен собрал свою гриву в низкий хвост и вышел из комнаты в поисках ответов.

Лестница из неровных досок с извилистыми лакированными перилами вела в гостиную, но некоторое время Грен постоял на верхней площадке, оглядывая открывшееся пространство. Из пола, выложенного срезами бревен разного диаметра, словно вырастали мощные ошкуренные стволы. Их оплетали зеленые лианы – он узнал только плющ. Балки, похожие на те, что были в спальне, но гораздо более мощные, пересекали потолок. Часть стен была прозрачной, из стекла, и большие пласты солнечного света ложились на пол, заставляя древесину и лак светиться. Пахло деревом и древесным углем.

Он спустился вниз, оглядел комнату. Вот дверь – входная, похоже. Горящий камин и аккуратная поленница перед ним. Обтянутые кожей и покрытые грубыми покрывалами кресла и диван. Здоровенный плоский экран перед диваном. Столики между кресел. Вся мебель выполнена в том же стиле, что и мебель в спальне. И нигде ни души, но ощущается чье-то присутствие.

– Привет, – на всякий случай сказал Грен. Никто не отозвался.

Он сунулся в первую попавшуюся дверь и оцепенел. Кажется… Да нет, это бред. И все же…

Свой саксофон, самодовольно устроившийся в деревянной стойке, он узнал сразу. Он бы узнал его где угодно. Но два других – альт цвета меди и покрытый черным лаком баритон – были совершенно незнакомы. Как и рояль. Рояль оказался первым предметом с названием производителя, который он здесь увидел. Yamaxa. Кажется, до Катастрофы был такой производитель музыкальных инструментов.

Кроме саксофонов и частично белого, частично прозрачного рояля, в комнате были книжные полки, стол и кресло, два окна, кожаный табурет, древний ноутбук на столе. Грен заметил качественно замаскированные розетки, сообразил, что провода, похоже, спрятаны в стены.

Книги на полках оказались его собственной библиотекой. В старомодной, похожей на древний чемоданчик, коробке на столе лежали его партитуры. Во второй, поменьше – фотографии. Там нашлась даже та, разорванная и заново склеенная.

Грен все меньше понимал в происходящем. Интуиция требовала: «Изучай. Не ищи объяснений. Не ищи логики. Жди». Действительно, данных для анализа решительно не хватало, да Грен никогда и не был силен в анализе.

Ну, по крайней мере, ему здесь нравилось. И кто-то позаботился и о нем, и о его вещах. Разумеется, он их бросил. Невозможно взять с собой на тот свет что-то материальное. Но он не умер, и важные при жизни вещи тут, с ним. Значит, это точно не посмертье.

Он убрал фотографии на дальнюю полку, порылся в партитурах, достал одну, поискал ручку или карандаш. Нашел в ящике стола. Ручка оказалась чернильной, с позолоченным, а может, и золотым пером. Он перечитал запись, сделал пару исправлений и сел за рояль.

Рояль оказался электронным, но с таким хорошим звуком, какой редко встречается и у классических. Грен пробежался пальцами по клавишам, разминая руки, проиграл несколько арпеджио и решил, что попробует что-нибудь еще, но передумал. Кто-то же есть в этом доме.

Восемь спален на втором этаже были пусты и гораздо проще обставлены, чем та, в которой Грен проснулся. Проще были и ванные комнаты, числом три. Душевые кабинки и ванны, тонированные под дерево, ни полотнец, ни уходовой косметики. Простые двуспальные кровати с матрацами и сложенными в ногах одеялами, но без постельного белья. Ни зеркал, ни растений, ни ковров. Решетчатые дверцы пустых стенных шкафов, голые окна без занавесок. Грен выглянул в каждое окно и теперь имел представление о том, что окружает дом. Бассейн во дворе был – большой, без воды, выложенный синей плиткой. У забора росли какие-то невысокие хвойные деревца. Никаких цветов, только невысокая трава и разбегающиеся дорожки, выложенные мелкими камушками.

Шаги гулко отражались от стен и потолка. Грен взялся за ручку последней двери на втором этаже, повернул ее и вошел. Комната была зеркальной копией его спальни, и в постели, на яблочно-зеленых простынях, кто-то лежал. Грен подошел поближе.

Это была девушка. Длинные волнистые русые волосы разметались по подушкам, одеяло сползло до пояса, открывая грудь, круглое, почти детское лицо безмятежно. Грен заметил маленькое ушко, голубоватые вены на груди, перевел взгляд ниже и почувстовал, как к щекам приливает жар. Стараясь двигаться бесшумно, он повернулся и вышел. Ему было не по себе.

Он продолжил исследовать дом, стараясь не думать о круглой груди с аккуратными розово-коричневыми сосками. Это было все равно что не думать о белой обезьяне. Хотя казалось бы, что такого удивительного в женской груди? У него и самого раньше была такая. Он никогда не интересовался грудью слишком сильно. Озабоченность ровесников сиськами была ему мало понятна. Ну, может быть, лет в шестнадцать…

Но зрелище висело перед внутренним взором, наводя на мысли о том, какова эта грудь на ощупь и на вкус, и Грен вздохнул. Здоровье – это хорошо. А вот зацикленность на таких вещах мешает.

Если у него и была мысль о том, что в западной спальне спит хозяйка дома, он быстро ее отбросил. Во-первых, зеркальность спален. Во-вторых, зеркальность кабинетов. Да, в комнате под западной спальней было гораздо больше книг и кейсов с дисками, было два стола и швейная машинка, коробки с пряжей и тканями, кружевами и цветами из бумаги, тут было множество мелочей, даже начатое вязанье, но ощущалась она такой же необжитой, как его собственный кабинет. Просто, похоже, у девушки по жизни было больше вещей и больше интересов. Компьютер на одном из столов пах свежим пластиком и, кажется, еще ни разу не включался. Не было похоже, чтобы кто-то садился на эти стулья, полностью выбивающиеся из общего стиля. Книги были расставлены по авторам и годам выпуска, и именно год выпуска совершенно новой, пахнущей типографией бумажной книги едва не сбил Грена с ног.

Он умер в две тысячи семьдесят третьем году. Он точно это знал.

На титульном листе новенького, ни разу ни открывавшегося тома «Джойлэнда» на английском языке стоял год две тысячи тринадцатый.

Грен сунул книгу на полку, потер виски. Книг было много, полки были плотно забиты до самого потолка. Вверху стояли книги на русском, и новых среди них было мало, гораздо больше потрепанных, старых, не раз читанных. На нижних полках новенькими обложками блестели книги на английском. Грен вынул несколько на пробу. Да, их ни разу не открывали. И они дублировали русские издания. Те же авторы, те же или почти те же названия. Оригиналы, не переводы. Грен пожал плечами. Он не видел смысла держать в библиотеке переводы, если оригиналы были доступны.

Кухню он обнаружил в последнюю очередь. Все то же дерево, блеск меди, фрукты в вазе на столе. Ни одного знакомого устройства.

Что-то прожужжало, щелкнуло – и по кухне поплыл свежий, сильный запах кофе.

– Кто здесь? – спросил Грен.

Что-то мелькнуло на краю поля зрения, он резко повернулся, но никого не увидел. В колбу старинной кофеварки закапала коричневая жидкость. Наверное, просто нервы на взводе, а кофеварка включилась по таймеру.

Он нашел холодильник, а в нем – масло, сыр, копченое мясо, фрукты, овощи, зелень, сливки и молоко. В деревянной коробке лежала еще теплая буханка хлеба. Он взял доску и длинный нож с деревянной ручкой и белым керамическим лезвием, сделал себе пару бутербродов. Отыскал в шкафчике чашки и налил кофе. Сел за стол и принялся завтракать. На пустой желудок в голову все равно не лезло ни единой разумной мысли.

После завтрака он поднялся в свою спальню, чтобы задуть свечу, потом спустился в гостиную. Положил пару поленьев в камин. От него исходило тепло, но жарко в комнате не было. Заглянул на кухню и обнаружил, что грязная посуда из раковины исчезла. Нашел дверь в подвал и спустился туда. Свет вспыхнул, едва он ступил на первую ступеньку лестницы.

Подвал был огромен и никак не разделен. Никакого дерева – бетонные колонны, бетонный пол, бетонный потолок. Это его почему-то обнадежило. Значит, все это дерево наверху – просто отделка. Но почему тут так пусто? В подвале стояло только устройство, в котором Грен опознал печь, и больше ничего. Как в подземном гараже незаселенного кондо. И ни одного окна.

Можно было еще поискать чердак, но о чердаке Грен не подумал. Ни в одном доме, где он бывал прежде, чердака не было. И он вышел во двор, постоял на крыльце, подставив лицо свежему ветру, подошел к воротам и оглядел дом от них. Нет, все-таки не бетон. Стены дома были сложены из цельных бревен, цоколь – из красно-коричневого с черными вкраплениями камня. Дом производил сильное впечатление, сильное, но неопределенное. Грен никогда не видел таких домов. Он привык к прямым линиям, четким очертаниям, к стали, стеклу и бетону. А этот дом выглядел… архаично.

Впрочем, двери двойного гаража выбивались из общего стиля. Они были стальные, хотя и крашенные под дерево. И с тихим рокотом поползли вверх, когда Грен подошел поближе.

Внутри стояли два автомобиля, зеленый и черный. Зеленый был точно того же оттенка, что и простыни в западной спальне. Черный – старомодный, хищный и стильный, зеленый – более сглаженный и спокойный. Грен открыл водительскую дверь черной машины, сел за руль, положил на него руки. Кожаный салон, кожаная оплетка руля. Приборы незнакомые, но что-то вроде намека на узнавание крутится в голове. Наверное, на то, чтобы освоить этот раритет, понадобится не так много времени. Хотя раритет ли?..

Сидя в машине, Грен перебирал все странности и неувязки, все анахронизмы и понимал, что единственная приходящая в голову версия страдает нездоровой фантастичностью. Так не бывает. Это невозможно. Все это, пожалуй, одна громадная мистификация и не более того.

К черту! У него просто не было ни единого логичного объяснения. Так или иначе, рано или поздно все разъяснится и окажется просто и незамысловато.

========== 2 ==========

Когда он вернулся в дом, там пахло табачным дымом, а в одном из кресел у камина, поджав ноги, сидела та самая девушка и курила трубку. Он вошел в дом, и она живо повернулась к нему – блеснула заколка в собранных на затылке волосах.

– Привет, – улыбнулась она, и Грен улыбнулся в ответ.

Он подошел к ней и сел в кресло рядом, вытянув ноги.

– Грен Эккенер, – представился он.

Она ненадолго задумалась, выпустила клуб сладкого дыма и сказала:

– Туу-Тикки. Пусть будет так. Замечательный дом, правда? Мне нравится этот стиль, но я еще никогда не встречала настолько полного его воплощения. Я имею в виду, я видела всякие фото, но это же просто квинтэссенция!

– Я сегодня впервые увидел дом в подобном стиле, – признался он. – У него есть название?

– Рустик. Ты давно здесь?

– Проснулся сегодня утром. А ты?

Она кивнула:

– Я тоже. А до этого я умерла.

– И я.

Они переглянулись, ощутив короткое мгновение полного взаимопонимания.

– Это не тот свет, – уверенно сказала Туу-Тикки.

– Согласен.

Он любовался ею, такая она была ладная, и славная, и даже платье, словно сделанное из здешней занавески, ее не портило.

– Я умер в две тысячи семьдесят третьем, – признался Грен.

– Я в две тысячи четырнадцатом, в декабре, – сказала она. – Интересно, какой сейчас?

– Я смотрел твои книги. Там нет ничего старше четырнадцатого года.

– Естественно, – кивнула она. – А что, они здесь?

– Как и мой саксофон.

Туу-Тикки обрадовалась:

– Так ты музыкант?

– А ты?

– А я кем только ни была… – отмахнулась она. – Все это уже неважно. Но как здорово, что тут рядом море! Я так давно на море не была.

– Ты с Земли?

– Ага, – снова пыхнула дымом она. – А ты разве нет?

– Я родился на Марсе, но умер на пути с Каллисто на Титан.

Туу-Тикки хмыкнула.

– Сейчас Солнечную систему только собираются осваивать. На Марс даже живых экспедиций не было, только автоматика. А ты отчего умер?

– Не хотел жить, – пожал плечами Грен. – Кроме того, с моим здоровьем я на Каллисто и так недолго бы прожил.

– Вот и я не хотела, – вздохнула Туу-Тикки. – Клиническая депрессия и все такое. Знаешь это ощущение – через пропасть в два прыжка? Чтобы что-то улучшить, надо найти силы-деньги-время, а чтобы найти силы-деньги-время, надо что-то улучшить.

– Да, – негромко сказал он. – Знаю. Как ты умерла?

– Самоубийство, – слишком оживленно сообщила она. – Двести таблеток спазмолитика, четвертинка водки – и подальше в лес. Спазмолитик расслабляет сначала гладкую мускулатуру, а потом и все остальное. Просто остановка дыхания во сне.

– У меня началось легочное кровотечение, – сказал он. – Мне помогли сесть в катер и отбуксировали на трассу между Каллисто и Титаном. Я задохнулся там, я думаю.

Туу-Тикки пододвинула к себе пепельницу и принялась вычищать погасшую трубку.

– И вот мы здесь, – задумчиво произнесла она. – У тебя нет идей, кто и зачем это сделал?

Грен покачал головой.

– Ни малейших. И в доме никого нет, кроме нас. Но кто-то включил таймер на кофеварке, он сработал, как раз когда я осматривал кухню.

– Я не слышала о кофеварках, которые позволяют выставить дату, так что этот кто-то должен был быть в доме не раньше, чем сутки назад, – предположила Туу-Тикки. – Хотя, конечно, всякое бывает.

– Ты еще не была на кухне?

– Неа. С утра я не хочу есть.

– А свой кабинет ты осматривала?

Она покачала головой.

– Я проснулась, привела себя в порядок и спустилась, вот и все. Мои трубки стояли на камине, – она махнула рукой. – Табак и спички были там же. Как ты думаешь, какая это страна?

– Мне бы знать, какая это планета, – вздохнул Грен. – И что все это вообще значит…

Туу-Тикки хмыкнула и потянулась, показав гладкие подмышки.

– Понятия не имею. Но идея собрать в одном доме пару самоубийц наводит на размышления. Кстати, а почему с легочным кровотечением ты не поехал в больницу?

Грен грустно улыбнулся ей.

– Клиническая депрессия и суицидальные намерения, – сказал он. – У меня не было ни цели, ни смысла, ни сил – ничего.

– Вот и у меня тоже, – вздохнула она. – Ну то есть я начала лечиться, а в декабре вдруг накрыло совсем. Кошка моя умерла, у меня денег не было на ветеринара, друзья мне помогли сначала, а потом все рассыпались как-то, потому что разовая помощь – это одно, а тянуть человека с депрессией постоянно – это совсем другое. Вот я и кончилась.

– У меня друзей не было, – сказал Грен. – И кошки тоже. А препараты от депрессии дали такие последствия, что лучше бы я не начинал.

Туу-Тикки положила трубку и погладила его по руке.

– Не грусти, хорошо?

– Я попробую, – улыбнулся он. – По крайней мере, я не ощущаю проблем с легкими и последствия приема антидепрессантов тоже исчезли.

– Тело поменялось? – понимающе спросила она. – У меня тоже, и сильно. Что озадачивает. Не знаю как в твои времена, а в мои медицина такого уровня еще не достигла. Если бы я была в отключке несколько месяцев, я бы на ноги не могла подняться без курса физиотерапии, а тут проснулась, подорвалась и поскакала.

– У меня должны были бы остаться хотя бы шрамы, – согласился Грен. – Ни шрамов, ни родинок, как заново слепили.

– О, ты тоже заметил? У меня не только шрамы и родинки исчезли, кстати. И волосы отросли. Я в августе побрилась наголо, жарко было очень. А проснулась – опа, у меня вообще никогда такой гривы не было. Вот досюда, – она провела ребром ладони по ягодицам, – отрастали, было дело.

– У меня просто отросли сантиметров на двадцать, наверное. Я давно ношу длинные волосы.

– И это здорово! – улыбнулась Туу-Тикки. – У тебя совершенно роскошная грива.

По комнате разнесся странный стеклянный звук. Туу-Тикки первая повернулась к большому зеркалу, висящему между камином и экраном. Зеркало пошло волнами, выгнулось, и из зазеркалья в гостиную шагнул высокий беловолосый парень в черной кожаной одежде. У него были широкие скулы, раскосые ярко-зеленые глаза, в одной руке он держал толстую кожаную папку, а в другой – тлеющую сигариллу, распространявшую вишнево-табачный запах.

Туу-Тикки развернулась в кресле, чтобы лучше его видеть. Грен встал.

– Привет, – сказал парень и сел в свободное кресло, швырнув папку на столик. – Проснулись, осмотрелись, покурили – пора за работу. Грен, сядь.

Грен опустился в кресло так резко, словно его ударили под колени.

– Представиться не хочешь? – нежным голоском спросила Туу-Тикки.

– Йодзу Ри-Онна, – ухмыльнулся он. Говорил Йодзу почему-то на русском. – Представитель заказчика. Аванс вы уже получили.

– Здоровье, – кивнула Туу-Тикки. – Так?

– Его, – подтвердил Йодзу.

– Кто ты и что от нас требуется? – спросил Грен.

Йодзу повернулся к нему.

– Терпение, терпение. Все у вас будет и все от вас будет.

– Почему мы? – Туу-Тикки снова развернулась в кресле и натянула на колени измявшийся подол. – Самоубийц тысячи, даже здесь.

– Ты хоть представляешь, где это – здесь? – поинтересовался Йодзу.

– Земля, я думаю, – пожала плечами Туу-Тикки. – Или нет?

– Земля, США, Сан-Франциско.

Туу-Тикки рассиялась улыбкой и пару раз хлопнула в ладоши.

– Ура! – радостно сказала она. – Город мечты, климат мечты.

– Для кого как, – заметил Грен. – Какой сейчас год?

– Две тысячи пятнадцатый по местному времени.

Туу-Тикки хмыкнула и задала неожиданный вопрос:

– А это которая Земля?

– Для тебя неважно, – ответил Йодзу.

– Я английского не знаю, – пожаловалась Туу-Тикки.

– Решаемая проблема.

Йодзу открыл папку и достал две небольших синих книжечки с закругленными углами. Одну протянул Туу-Тикки, другую – Грену. Грен открыл свою. Прочитал текст, всмотрелся в фотографию.

– Уууу… – протянула Туу-Тикки. – Ну ладно, в конце концов, я не обязана представляться всем и каждому паспортным именем. Он настоящий?

– Настоящий, – кивнул Йодзу. – Но это так, вишенка на тортике. О противостоянии Хаоса и Порядка как вселенских принципов представление имеете?

– Хаос всегда нравился мне больше, – улыбнулась Туу-Тикки.

– Про Дорогу между мирами знаете?

Она кивнула. Грен покачал головой.

– Ок, она, – он ткнул окурком в сторону Туу-Тикки, – расскажет тебе. На Дороге есть кабаки, таверны, гостиницы, мотели и прочее в том же духе.

– Так, – кивнула Туу-Тикки. – Дом на перекрестке?

– Вроде того, – подтвердил Йодзу.

– То есть вся эта роскошь не про наши души? – она обвела дом широким жестом.

Йодзу рассмеялся.

– Вам здесь жить. И тебе, и ему. Принимать гостей и все такое.

– Я сдохну на одной только уборке, – пожаловалась Туу-Тикки. – Сколько тут комнат-то?

– Пятнадцать, – сообщил Грен. – И пять ванных комнат. Плюс кухня.

Йодзу усмехнулся и щелкнул пальцами. Воздух перед камином зазыбился, замерцал и сгустился в семь призрачных фигур. Туу-Тикки прищурилась и спросила:

– Домовые духи?

Йодзу наклонил голову.

– Чем благодарить?

– Молоко, пиво, табак, на годовые праздники – вино или что покрепче. Ну и эмоции, разумеется.

– Я из линейки эмоциональной активности, – непонятно сказала Туу-Тикки. Оглядела Грена, словно только что его увидела. – Кажется, ты тоже.

– Именно, – подтвердил Йодзу.

Грен смотрел на духов с опаской. Они колыхались, как отражения в неспокойной воде. Рост, плотность, очертания все время менялись. Он не то чтобы не верил в духов – в глубоком космосе не бывает убежденных атеистов, – но до сих пор слышал только байки о них. Он коротко поклонился и сказал:

– Спасибо за завтрак.

Второй слева дух как-то особенно заколыхался. Грену показалось, что он расслышал слабое, словно издалека доносящееся хихиканье.

– Что делают они и что делаем мы? – сосредоточенно спросила Туу-Тикки. То ли она не впервые видела духов, то ли ее представления о мире были куда шире, чем у Грена.

– Вы – принимаете гостей. Тепло, дружелюбие, поддержка, помощь – на вас двоих. На них, – он кивнул на духов, – хозяйство. Стирка-уборка, готовка-мойка, цветы польют, постель заправят, если надо – подготовят к выходу в свет. Кровью не угощать, но можно приносить жертвы на праздники, знаешь же, какие?