Текст книги "Соулмейт для джедая (СИ)"
Автор книги: Ophelia Stern
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Сила больше не на стороне графа. Теперь она концентрируется вокруг Скайуокера, вьется воронкой, хотя сам юноша, в отличие от противника, не осознает той мощи, которая направляет его. Которой является в данный момент он сам.
Джедай видит все через кровавую дымку. Под “всем” сейчас подразумевается лишь его противник, на котором он сконцентрирован. Очередной взмах голубого клинка – и орубленная кисть графа Дуку падает на пол. Секунды он наблюдает замешательство графа. Человека, который думал, что его нельзя победить. Секунды перед тем, как вторая кисть, не успев выпустить разряд молний, падает следом. Граф, распахнутыми глазами, пытаясь уяснить и хотя бы поверить в произошедшее, глядя на свои ладони – на место, где они только что были – падает на колени.
– Убей его. Убей его сейчас, – мягким тоном, улыбаясь так, словно речь идет о чем-то само собой разумеющемся для него – обычного человека, не солдата и даже не джедая – произносит Палпатин, про чье присутствие все успели забыть, и который сидит в своем, а точнее – генерала, кресле, глядя прямо на Энакина. В голосе канцлера юноше мерещатся какие-то плотоядные нотки.
Он стоит над противником, ножницами скрестив световые мечи – его и свой собственный – у его горла. В мыслях Энакина мелькают картинки, он видит себя словно со стороны: вот он легким движением разводит руки в стороны, короткая вспышка и… Он жмурится. Ему словно наяву ударяет в нос до тошноты знакомый запах горелой плоти. На секунду даже кажется, будто он сделал это взаправду, и эта мысль приносит Скайуокеру краткий миг облегчения – ему всегда было легче сделать что-то и возможно даже пожалеть, чем рассуждать о последствиях. Но открыв глаза, джедай убеждается, что граф все еще перед ним.
– Ну же, убей его, – повторяет канцлер нервозным тоном, подгоняя Энакина, и на сей раз, это звучит не как приглашение к действию, а как приказ.
В глазах Дуку Энакин наблюдает непередаваемый ужас, но широко распахнутый взор устремлен не на него, а куда-то за его спину… На канцлера?.. Но все же, судьба ситха сейчас в других руках. Тех, что сжимают световые мечи. Он поднимает свой взгляд на Энакина. Мольба в глазах старого человека обращена к тому, на кого он привык смотреть свысока. К мальчишке. Одной из многочисленных пешек в его любимых играх. К джедаю средней паршивости. Так ведь он его назвал?.. Уголок губ Энакина изгибается в усмешке. Ему хочется продлить этот момент. Прочувствовать сполна.
– Уходим, Энакин, скорее! – кричит Асока, на плечах которой покоится рука Падме, все еще находящейся без сознания, которую девушка, видимо, хоть как-то поддерживает на ногах с помощью Силы. – Энакин, что ты делаешь?!
Что он делает? Хм. Интересный вопрос. Кто-то назвал бы это местью. Месть – не путь джедая. Но в голове Энакина то, что он собирается совершить, обозначено иным словом. Правосудие.
Граф Дуку убил его наставника, духовного отца. Человека, который пожертвовал собой, чтобы один из дорогих ему людей не уничтожил второго, поставив себя между ними. Граф Дуку дважды едва не убил его любимого, его ангела, родственную душу, подаренную Силой. Граф Дуку едва не сверг во тьму самого Энакина, заставив совершить убийство невинного человека.
Когда Энакин думает об этом, в его жилах вскипает ярость. Ненависть переполняет его, и он с трудом убеждает себя сперва остыть. Правосудие должно вершиться на трезвую и холодную голову.
– Энакин! – одергивает его Асока.
– Эни, остановись, – вторит ей голос, который заставляет его сердце пропустить пару ударов и забиться в два раза быстрее.
– Учитель?.. – произносит он одними губами, подняв голову на источник голоса, но никого не увидев.
– Да, мой мальчик, я здесь ради тебя, но не пытайся увидеть меня с помощью глаз, загляни в свое сердце. Позволь предостеречь тебя от ошибки. Не делай этого, Энакин.
– Простите, учитель.
Скайуокер разом деактивирует оба световых меча. Дрожащие пальцы разжимаются, выпуская меч ситха. Он слышит удар металлического цилиндра о пол и резко приходит в себя.
“Что это было? Ситхские фокусы?” – проносится в голове Энакина.
Но глядя на Дуку, он видит, как тот, согнувшись пополам, прижимает к лицу предплечья, мотая головой и часто повторяя что-то. Среди слов его Энакин различает лишь некоторые:
– Прости… Прости меня… Мой ученик…
Скайуокера вместе с ситхом словно отрезало от остальной окружающей действительно. Будто сквозь какую-то пелену он смотрит на Палпатина, на Асоку и начинающую приходить в себя Падме. Они совершенно точно ничего не слышали. Значит, виной галлюцинации, которые начались у Энакина от перенапряжения. Но тогда что произошло с графом?
– Сила, Энакин! – восклицает Асока. – Ты там медитацией заняться решил на дорожку? Давай, бери его за шкирку и пошли! А я пока освобожу канцлера… Вы точно можете идти, мастер? – взволнованно обращается она к Падме, на что та, в свою очередь, кивает.
– Эй, а ты чего раскомандовалась, Шпилька?! – бодро отвечает Энакин. – Со старшим по званию разговариваешь!.. Давай, шевелись! – довольно грубо он пихает в затылок графа Дуку, заставляя подняться, подталкивая к выходу.
– И все же, что это было? Там, когда ты минуту, наверное, стоял над Дуку… Я думала, ты ему голову отрежешь, – фыркает Асока, когда они строем: канцлер, Падме, следом Энакин, Дуку между ними – дабы не сбежал, и оказавшаяся возле Скайуокера тогрута, идут искать выход. – И кстати, с кем ты разговаривал? Ну или мне показалось…
– Я сам не знаю, что на меня нашло. Наверное, просто шок, – Энакин не верит в собственные слова, но думает о том, что ему предстоит осмыслить случившееся. Когда они отсюда выберутся.
========== Часть 24 ==========
– Пожалуйста, Эни, нас могут увидеть! – нервно шепчет Оби-Ван, поспешно заталкивая Скайуокера в кабину турболифта.
– Пусть. Пусть видят, – глупо улыбается Энакин, качая головой, одурманенный возможностью касаться любимого после долгой разлуки. – Разве ты не скучал по мне, Оби-Ван?
– Каждую минуту, – сдается тот, приперев юношу к стенке лифта и поцеловав его первый, распаляя этим поцелуем их обоих.
Кому сказать – не поверят. Двое взрослых (хотя в случае Энакина, это понятие – весьма относительное) и вполне уважаемых людей целуются в лифте, как парочка пятнадцатилетних подростков, боясь быть кем-то застуканными.
Покинув лифт на нужном этаже, они продолжают одаривать друг друга частыми и пылкими поцелуями, действительно напоминающими поцелуи подростков, направляясь к апартаментам Оби-Вана. Здесь их уже вряд ли могут увидеть, поэтому Кеноби, в свою очередь оказавшийся прижатым к очередной по счету стенке, осознав, что так они до дома доберутся не раньше, чем через час, подхватывает Энакина на руки и несет его, смеющегося и сопротивляющегося, к себе.
– Поставь, Оби-Ван, я тяжелый! – по-детски ноет юноша, болтая ногами в воздухе.
Скайуокер и правда не самая легкая ноша, несмотря на внешнюю его худобу, но несомненно самая приятная. Оби-Ван умудряется даже неловко пару раз покружиться с ним таким образом, пока его не заносит.
Вот уже нужная квартира. А там совсем немного и спальня. Их спальня. Оби-Ван опускает Энакина на кровать, но видимо, слегка не рассчитывает…
– Ай! – восклицает юноша, слабо приложившись головой о спинку кровати, когда под ним пружинит матрас. – Прям по больному месту! – смеется он, уткнувшись лицом в подушку, потирая затылок.
– Эни?.. Ты в порядке? – волнуется Оби-Ван за любимого, но услышав, что тот не плачет, а заливается смехом, с улыбкой хмурится и легонько толкает его в бок.
– Опять по больному месту! – хнычет Энакин, все еще смеясь. – А что ты так смотришь? У меня сейчас все тело – одно сплошное больное место. Ай, ну что ты делаешь?!
– Не дергайся так, дай я посмотрю, – настаивает Оби-Ван, аккуратно снимая одежду с любимого. Ему хочется сорвать ее и взять его прямо сейчас, но все же, понимая, насколько больно может быть Энакину, раздев его до белья, он принимается за осмотр. Все тело в синяках и ссадинах, в паре мест неплохо свезло кожу. Для Кеноби остается загадкой, как джедаи при таком травматизме умудряются не переломать себе все кости. – Я схожу за бактой, – заявляет он.
– Вот еще, бакту на такие пустяки тратить, – фыркает Энакин, резко мотая головой и натягивая на себя одеяло.
Но Оби-Вана, решившего включить папочку, так просто не остановить. Вернувшись в спальню с тюбиком лекарства, он пару минут борется со Скайуокером, скрывшимся под одеялом на сей раз сразу с головой.
– Эни, вылезай, это не больно, честно! – Кеноби садится на кровать рядом с бугорком в одеяле, до размера которого сжался Скайуокер, и закатывает глаза, вздыхая, решившись на использование запрещенного приема. – На кухне, к слову, твои любимые пирожки, которые я испек к твоему возвращению.
Действует, однако, безотказно. Сначала из-под одеяла появляется любопытная кучерявая голова, а затем и весь остальной Энакин:
– Что, правда?
– Сначала раны твои обработаем, – авторитетно заявляет Оби-Ван.
Ему не хочется думать о том, как именно он будет выкручиваться, но по крайней мере, свое он получил. Энакин ложится поперек его колен и позволяет обработать ушибы на спине и боку, которые Оби-Ван смазывает густой вязкой субстанцией, почти не касаясь их пальцами.
– Какой-то ты молчаливый сегодня. Ничего мне не рассказываешь. Обычно ты привозишь мне кучу интересных историй из своих миссий, что, неужели все настолько плохо? Я слышал об аресте Дуку, это правда?
Сколько бы Кеноби ни ждал, пока Энакин заговорит об этом сам, но с самого момента их долгожданной встречи Скайуокер трепался обо всем, смеялся, хотя большую часть времени молчаливо требовал нежности, но так ни словом и не обмолвился о миссии. Честно признаться, загадочная молчаливость Скайуокера разогревала интерес Оби-Вана, но и становилась поводом для беспокойства. Неужели произошло что-то настолько плохое, что Энакин предпочитает замолчать эту тему?
– Да, я… Обезоружил его и полностью пресек все попытки к сопротивлению, – отвечает он, но без гордости, которую следовало бы ожидать, ставя Оби-Вана в замешательство своим тоном.
– Ты герой, Энакин. Я горжусь тобой, – искренне произносит он. – Только… Будем честны, Эни. У меня такое чувство, будто ты чего-то недоговариваешь. С твоими друзьями все в порядке?
– Да, все хорошо. Они отправились в госпиталь, но я не думаю, что их долго там продержат. По крайней мере, я уверен, что Асока уже получила свою перевязку и отправилась на поиски новых приключений. Просто… Я ведь мог убить его. Я почти сделал это, но… Неважно, – мотает головой Энакин. – Просто мне было бы спокойнее, будь он мертв, а не за решеткой. А теперь я привез его на Корусант и…
– И передал в руки правосудия, – заканчивает Оби-Ван за юношу. – Ты сделал все правильно. Сенат, да и Совет Джедаев, точно постарается обеспечить ему подобающие условия. Это огромный шаг к окончанию войны.
– Но… Ох, да, ты прав. Я снова слишком загоняюсь, – горько усмехается Энакин. – Хотя должен думать о главном. О том, как положить конец войне раз и навсегда. Тогда мы сможем перестать скрываться, переедем на Набу и посвятим друг другу всю жизнь, правда же? – улыбается он, подняв взгляд, а затем хмурится. – Ты там уже закончил?
– Да, любимый. Да, я все, – кивает Оби-Ван, откладывая тюбик с волшебным средством на тумбочку. – И я думаю, нам не помешает отвлечься, да? – он легонько ударяет по такой желанной для него ягодице Энакина, хватаясь за нее ладонью.
– Да, например, посредством поедания пирожков, – хмыкает он, отворачивая лицо, пытаясь скрыть такой милый румянец на щеках.
– Эни, тут такое дело… Мне пришлось слегка приукрасить действительность, чтобы ты позволил мне обработать свои раны, – виновато улыбается Оби-Ван, чувствуя, как обстановка накаляется – тут и джедаем быть не надо, достаточно знать степень любви Энакина к его стряпне. Поэтому, он тут же спешит исправиться. – Но я, конечно же, обязательно испеку их после того, как… – вместо окончания фразы, он тянется за поцелуем к любимому, но тот садится в кровати, отворачиваясь, скрестив руки на груди.
– Ну уж нет. Иди и испеки их мне прямо сейчас, раз обещал. Я пять месяцев не брал в рот ничего нормального, один сухой паек. Решил на голодный желудок меня поиметь? Не выйдет! Нет пирожков – нет любви!
Что ж. Вполне справедливо.
– Эх, не умею я тебе отказывать, не умею, – ворчит Оби-Ван, поднимаясь с кровати и идя на кухню – исполнять капризы своей радости.
========== Часть 24.2 ==========
Комментарий к Часть 24.2
А посвящается эта недоглава чудесной Marussia Kay, которая и подала мне эту идею.
Ночью пишется какой-то лютый кинк, за который я буду краснеть, перечитывая с утра, так что… Читаем на свой страх и риск, мои дорогие ~
Когда Энакин, не удосужившийся даже одеться, заходит на кухню, Оби-Ван, уже успевший приготовить фруктовую начинку для будущих пирожков, возится с тестом. Энакину это кажется безумно трогательным: видеть, как его любимый старается, суетится, вкладывает душу – и все это только ради него. Раньше для него с такой любовью готовила только мама. Он невольно улыбается, вспоминая, как маленьким мальчиком прибегал к ней на кухню, такую крохотную, что они двое едва умещались там за готовкой, и напрашивался в помощники, и в голову ему приходит идея.
– Может, помогу? – он подходит к Оби-Вану, обнимая его со спины, но быстро – раньше, чем тот успевает возмутиться подобным вмешательствам в кулинарный процесс – отпускает его и обходит, упершись ладонью в поверхность стола и склонив набок голову.
– У меня почти все готово. Осталось только пирожков из всего этого налепить. С этим, надеюсь, справишься? – улыбается Кеноби.
К процессу Скайуокер подходит со всей ответственностью. Что ни говори, а пирожки лепить – не мечом световым махать. Стараясь угодить любимому, он даже, наверное, переусердствует, поскольку за то время, что Энакин тщательно, будто скульптуру из несчастного теста, вылепливает один пирожок, Оби-Ван умудряется на скорую руку состряпать три.
В то время, как Энакин долепливает последний оставшийся будущий пирожок, Оби-Ван, который решает позволить юноше закончить эту работу самому, даром времени не теряет, шлепая возлюбленного ладонью, перепачканной в муке, по своему излюбленному месту. Этот жест заставляет Энакина невольно дернуться, но не отвлечься от своего занятия. Кеноби же, будто издеваясь, проводит пальцем сквозь тонкую ткань прямо меж ягодиц.
Ну нет, это уже форменная наглость! Отложив свое готовое творение ко всем остальным, Энакин, давно приметивший небольшой кусочек теста, одиноко лежащий на столе, оказавшийся лишним, берет его, скатывая в шарик, отбегая от Кеноби, прицеливается, и…
– В яблочко! – комментирует он точное попадание прямо по сенаторской пятой точке.
Оби-Ван смотрит на него немигающим взглядом, будто собирается начать прямо здесь и сейчас читать нотации. И Энакин даже приготовиться к ним успевает… А вот к летящей в него горсти муки – нет.
Попытавшись, не слишком-то успешно, стряхнуть со своих волос муку, он, прищурившись, глядит на Оби-Вана. Это был вызов. И Энакин его принимает.
Спустя полминуты их беготни по кухне, усыпанный мукой с головы до ног Оби-Ван напоминает призрак из сказок, которыми Энакин вместе с другими своими товарищами-падаванами, будучи подростком, любил пугать наивных юнлингов.
Все еще задорно посмеиваясь над внешним видом Оби-Вана и пришедшим в голову удачным сравнением, Скайуокер оказывается в его объятиях, которые моментально успокаивают кухонного хулигана. Заключив Оби-Вана в ответные примирительные объятия, он не сразу понимает, что это было вовсе не перемирие, а весьма продуманная месть.
– Превосходно, теперь я весь в муке! – ворчит он, глядя на коварную улыбку Оби-Вана… Нет, он не может больше смотреть на такое свидетельство своего поражения. Определенно точно не может, а потому как можно скорее вовлекает Кеноби в поцелуй.
– У меня вся одежда в муке. Как я объясню это горничной, когда она возьмется за стирку, м? – где-то между поцелуями интересуется Кеноби, часто дыша в губы любимого.
– Меня бы больше волновало, как ты объяснишь ей усыпанную мукой кухню, – смеется Энакин. – А одежду можно отряхнуть.
С этими словами, он начинает расстегивать рубашку Оби-Вана. Тот, подхватывая Скайуокера за бедра, усаживает его прямо на такой же побелевший, как и почти все вокруг, стол, чувствуя, как нога Энакина скользит по его собственной.
Оставив торс Оби-Вана обнаженным, Энакин укладывается спиной на поверхность стола, уже не заботясь о том, как будет выглядеть, и приподнимает бедра, позволяя избавить его от единственной детали одежды в виде нижнего белья, раздвигая свисающие с края ноги. Оби-Ван, приподняв одну из них к себе, целует Энакина в коленку и пальцем начинает мягко массировать его неподготовленный вход, непривычный к подобным манипуляциям за столько месяцев разлуки, заставляя юношу краснеть и тихо стонать.
– Эни, я… Я отойду за смазкой… – раздосадованно выдыхает Оби-Ван, убирая руку. – Я не хочу делать тебе больно, а без нее…
– Нет, стой! – останавливает его Скайуокер. – Я, кажется, знаю, – взгляд его падает на рядом стоящую бутылку с маслом.
Действуя быстро, боясь, что Оби-Ван и правда уйдет, несмотря на то, что тот остановился, теперь с интересом ожидая дальнейших действий, Энакин хватает бутылку, выливая на пальцы левой руки немного масла, и, не отрывая взгляд от партнера, смазывает себя, сначала нервными поверхностными движениями, а затем уже мягче, проскальзывая двумя пальцами внутрь. Видя заинтересованность, все ближе граничащую с возбуждением, во взгляде любимых глаз, Скайуокер шире раздвигает ноги в абсолютно развратной позе, открывая для Оби-Вана не менее развратный вид. Чувствуя, как прохладное масло внутри него разогревается, Энакин бесстыдно имеет себя пальцами на глазах Кеноби, начиная стонать даже не от своих действий, а от нахлынувшего возбуждения из-за этих взглядов. Прежде Оби-Ван никогда не разглядывал его с таким выражением. Они не так часто занимались любовью при свете и всякий раз находились слишком близко друг к другу, чтобы эстетически насладиться. Но теперь они исполняют самые смелые, самые тайные мечты друг друга.
Рука Оби-Вана тянется к собственному паху, но он вовремя себя одергивает, вместо этого уперев ее в стол, наклонившись к любимому и поцеловав разомкнутые губы. Стоит Энакину вытащить пальцы, как их сменяют пальцы Кеноби, которые будто бы проверяют, действительно ли он готов.
– Эни… – переводит дыхание Кеноби, глядя прямо в глаза. – Скажи честно, ты уже делал что-то подобное раньше, во время нашей разлуки?
Вопрос заставляет Энакина покраснеть, припомнив редкие моменты, когда ему удавалось остаться наедине с собой, тоскуя по прикосновениям любимых рук, и неразборчиво ответить что-то неопределенное себе под нос. Однако, Оби-Ван явно превосходно понимает его.
С улыбкой, играющей на губах, убирая пальцы, он спускает брюки со своих бедер и резко, почти рывком, входит в податливое, подготовленное тело. Энакин вскрикивает от короткого приступа боли, обхватив ногами бедра Оби-Вана.
– Тише, тише, мой маленький, – гладит Кеноби русые завитки волос своего любимого, проводит губами по нижнему веку, стирая слезу, не дав ей скатиться по щеке, гладит ладонью твердый от напряжения живот с проявившимися очертаниями пресса на нем.
Но Энакин не может быть тише. Ему хочется кричать о том, насколько хорошо ему находиться под любимым человеком, отдавая себя в его руки, насколько приятно быть прижатым к жесткой поверхности, рискующей провалиться под тяжестью их тел, и чувствовать внутри себя его разгоряченную плоть. Находись за стенкой Совет полным составом, это ничего бы не изменило, а лишь раззадорило бы Энакина. Он представляет их, увидь они его в этот момент, такого порочного, погрязшего в разврате, но такого настоящего. Обнаженного телом и душой перед любимым мужчиной, бесстыдно мелодично выстанывающего его имя в такт движениям. Ему хочется, чтобы об этом знал весь Корусант. Да что там? Вся Галактика.
– О…Оби-Ван?..
– Да, моя радость? – с заботой глядит на него Кеноби, приостановив свои движения, настороженно и словно немного напуганно.
– Я люблю тебя, – шепчет Энакин, закрывая глаза, чтобы получше запомнить этот момент и полностью раствориться в ощущениях.
========== Часть 25 ==========
Дождавшись приглашения, Энакин заходит в кабинет канцлера. Это первый случай, когда он сам стал инициатором встречи. Обычно он старался Палпатина по пустякам не тревожить, но сегодня – особый случай. Да и можно ли это назвать пустяками?
Стоит Энакину зайти, как канцлер, приветливо улыбнувшись, поднимается со своего высокого кресла и встает из-за стола, выходя из-за него навстречу Скайуокеру, по-дружески обнимая за плечо:
– Приятно удивлен твоему визиту, Энакин. Что же привело тебя к старику?
– Я… Хотел узнать о вашем самочувствии, – натягивает улыбку Энакин. Ему сложно открыто пользоваться особым расположением к себе канцлера, не хочется показаться наглым манипулятором в его глазах, да и просто стыдно, даже несмотря на то, что он совершенно искренен в своем добром отношении к этому славному пожилому человеку. Но главная проблема в другом – Энакин просто не привык просить и искать чьей-то помощи.
– Все в порядке, мой юный друг. Я успел оклематься за эту неделю, мне некогда раскисать, сам понимаешь, я думаю, – разводит руками Палпатин, садясь с джедаем на диван. – А как ты сам и твои напарницы?
– У нас сейчас что-то вроде отпуска. Хотя я не знаю, пару дней их не видел, – виновато улыбается Энакин.
Где ж ему их видеть, и вправду, если всю неделю он практически не покидал апартаментов сенатора, причем как минимум половину из этого времени и вовсе провел, не вылезая из его кровати? Скайуокер надеется, что канцлер Палпатин не заметил румянца, которым наверняка невольно загорелись его щеки от воспоминаний об особенно приятном времяпровождении.
– Энакин, – затевает канцлер свою излюбленную шарманку. – Ты ведь прекрасно знаешь, что я – твой друг, так? А теперь еще и должник по гроб жизни.
– Что вы, канцлер, – мягко улыбается Энакин, – О каких долгах речь? Ведь ни один уважающий себя друг не бросит своего друга в беде. А к слову… Что насчет дальнейшей судьбы Дуку?
– Большинство единодушно выступает за пожизненное заключение, – пожимает плечами канцлер. – Некоторые, однако, считают нужным рассмотреть возможность смертной казни, но все же, по закону демократической республики…
– Я бы тоже был за то, чтобы его казнили, – выпаливает Энакин в куда более резкой манере, чем сам того ожидал, перебив канцлера, и лишь затем осознав это. – В смысле… Простите, канцлер. Я просто подумал, что он слишком опасен, чтобы оставлять его в живых. Из нашей тюрьмы уже сбегали заключеные, а это сам владыка ситх. Мне… Неспокойно на душе.
“Неспокойно” – весьма слабо сказано. Энакин не находит себе места с того самого дня, как доставил ситха на Корусант. С одной стороны, конечно, проще было бы не загоняться, а довериться Силе. Но эти сны…
Вернее, один сон – кошмар, повторяющийся в течении недели, изо дня в день. Вторые сутки он проводит без сна, ведь стоит Энакину хоть ненадолго закрыть глаза, и перед ними снова и снова возникает одна и та же картина.
Он лежит на полу, или на земле – точно сказать невозможно, потому как Энакин попросту не в силах пошевелиться, чтобы оглядеть поверхность под собой или хоть что-то вокруг. Можно прийти к выводу, что это просто совершенно пустое пространство. Как чистый лист, на котором вырисовывается безвольная фигура Энакина, и еще одна – рядом. Он поворачивает голову и видит Оби-Вана. А вернее, пустое, неживое тело того, кого когда-то звали Оби-Ваном. Голова повернута к Энакину, поэтому он может разглядеть… Разглядеть мертвые глаза, уставившиеся в пустоту, окружающую их двоих, струйку крови, стекающую из приоткрытого рта. Он тянет руку к любимому, для чего ему приходится собрать в ней все усилия, и касается его ладони. Ледяной ладони. И на сей раз Энакин даже неспособен проснуться от собственного крика, ведь сил его не хватает даже на то, чтобы открыть рот, и секунды тянутся в бесконечность.
Утром Оби-Ван снова будет удивляться, почему Скайуокер нападает на него с такими отчаянными поцелуями, почему руки – живая и механическая – гладят тело так, словно желают убедиться в реальности происходящего, почему он никогда не отвечает на вопросы о том, что ему приснилось. Энакину всякий раз требуется время, чтобы осознать окружающую его реальность и окончательно успокоиться. Но в подсознании живет страх. Страх того, что однажды реальностью окажется сон.
Он почти уверен, что так или иначе все это связано с Дуку. Наверняка, больше всего ситх мечтает отомстить ему. И если он выберется, то у него будут все козыри. И первый из них – он точно знает, куда бить, чтобы Энакину было больнее. Знает – неизвестно, откуда – о главной его слабости.
Он не может чувствовать себя в безопасности, пока жив Дуку. И, что еще страшнее, не может гарантировать эту безопасность своим близким.
– Я хочу его смерти, канцлер, – открыто объявляет Энакин. – И успокоюсь лишь после того, как Дуку будет казнен.
– О, мой мальчик, я понимаю твои чувства, и жажду мести… Дуку ведь убил твоего учителя, так? Поэтому ты хочешь отомстить?
– Дело не только в этом, – мотает головой Энакин. – Я… Я хочу безопасности для своих близких, я третий год воюю за нее, а Дуку представляет собой огромную угрозу. Поверьте мне, канцлер, он не оставит в покое не только меня, но и тех, кто мне дорог. Я устал, каждую ночь мне снятся кошмары. В прошлый раз, когда они снились мне, я едва спас дорогого мне человека, а перед этим остался круглым сиротой. Они никогда не снятся так просто, я прошу, канцлер, если вы действительно мой друг… Сделайте все, что в ваших силах, его должны казнить.
Он с трудом сдерживается от того, чтобы расплакаться прямо перед канцлером. Наверняка, в глазах Палпатина он сейчас выглядит, как какой-нибудь параноик, сбежавший из лечебницы для душевнобольных. Энакин даже задумывается над своими шансами угодить туда.
Рука Палпатина обнимает его за плечи, и после недолгого молчания канцлер произносит:
– Я боюсь, не в моих силах повлиять на сенат в решении вопроса о том, казнить ли графа Дуку… Но я думаю, что мог бы предоставить тебе возможность приговорить его самому.
– Что?! – в недоумении распахивает глаза Энакин.
– Я мог бы тайно предоставить тебе доступ к камере, где заключен Дуку. Если ты избавишься от него, все решат, что это дело рук Сидиуса, решившего убрать свидетеля… Сам я не особо верю в существование данной личности, но думаю, что для всех остальных эта версия может показаться убедительной.
Энакин чувствует, как ледяные тиски отпускают его душу. Запинаясь, подскочив с дивана, он горячо благодарит канцлера, сжимая его ладонь в своих в знак благодарности.
Он не знает, какую игру на этот раз затеял Дуку. Но точно знает, что выйдет из нее победителем.
========== Часть 26 ==========
В камере Дуку стоит тишина. Она отличается от тех, где держат обычных преступников, как минимум тем, что изолирована от них, позволяя полностью избегать контакта “особого гостя” с другими заключенными и сотрудниками тюрьмы. Они действительно хорошо постарались оградить внешний мир от ситха. Но все эти предосторожности никак не спасут самого Дуку от его смерти, зашедшей в камеру – о ирония! – в длинном черном плаще с широким капюшоном, почти полностью скрывающим лицо. В полном соответствии с образом.
“Смерть” подходит к одинокой фигуре, скрючившейся на жесткой койке в самом дальнем углу просторной – слишком уж шикарной для такого гада – камеры, и грубо пинает ситха в спину. Было бы слишком большой честью для Дуку – умереть во сне. Он должен видеть глаза того, кто убьет его. Должен знать, кто подпишет ему приговор.
Дуку не спал. Он прекрасно слышал, как кто-то, даже не пытающийся скрыть своего присутствия, зашел в его камеру. И судя по всему, личность этого человека не была для него тайной еще до того, как он повернулся к визитеру, садясь на своей койке:
– О, Скайуокер. Приветствую тебя. Не скажу, что я рад тебя видеть, но что-то однозначно привело тебя сюда, и вероятно, я смогу быть полезен.
Энакин откидывает с лица капюшон и хмурится, глядя сверху вниз, с позиции заведомого победителя, на бледную тень известного ему графа Дуку: поникшего худого старика с грязными растрепавшимися седыми патлами, свисающими на его лицо – осунувшееся, побледневшее, покрытое сетками морщин, выдающих истинный возраст своего обладателя. Энакину приходится напомнить себе, кто именно находится перед ним, настолько жалким и не представляющим опасности выглядит этот человек.
– Вынужден тебя разочаровать,
Дуку, но единственный способ принести мне пользу, доступный тебе – умереть, – огрызается Энакин, чувствуя подступающий приступ ярости, который лишь распаляет совершенно беззащитный перед ним, или, по крайней мере, кажущийся таковым, противник.
Если Дуку пытается давить из него жалость или еще хоть какие-то эмоции, отличающиеся от гнева, у него плохо получается. Ему хочется раздавить эту жалкую падаль. Упиться его болью и страхом напоследок. Если сегодня он – Смерть, то он не станет милосердной смертью, смертью-освобождением, и уж подавно не принесет искупления грехов.
С помощью Силы подкинув Дуку на его койке, Энакин отправляет графа в недолгий полет, ударяя головой о ближайшую стену, а затем еще раз, и еще, даже не касаясь его собственными руками. Ему вовсе не хочется замарать их.
– Глупец! – произносит Дуку, словно выплевывая слова, морщась от боли. – Ты сам не понимаешь, что идешь по моему пути!
– Со мной не пройдут твои фокусы, Дуку. Попытайся в следующий раз применить свое красноречие на ком-нибудь другом… Ах да, – хищно улыбается он, выставив перед собой ладонь, сдавив горло Дуку в тисках Силы.
– Энакин, он сделает с тобой то же самое, что сотворил со мной. Сидиус… – Дуку пытается вдохнуть, но Энакин сжимает ладонь в кулак и граф лишь хрипит.
Но услышав имя Сидиус, потратив несколько секунд на раздумье, Скайуокер ослабляет хватку, позволив графу глотать воздух небольшими порциями:
– Что знает обо мне этот твой Сидиус?! Ну! Говори, живо! Это он – та могущественная личность, о которой ты говорил?! – повышает он голос с каждой фразой, чувствуя, как его охватывает злость за то, что он позволяет себе вести беседы с врагом вместо того, чтобы прикончить его на месте.
– Он знает все, вплоть до того, что ты – подстилка Кеноби, – глаза Скайуокера наливаются кровью и он сдерживается от того, чтобы размазать графа в лепешку, а он уверен, что на это ему бы сил сейчас хватило. Дуку же продолжает. – Палпатин – и есть Дарт Сидиус. Я… Я лишь хочу предостеречь тебя этими словами, мальчик, ведь ты – ученик Квай-Гона…
