Текст книги "Старик и ящер (СИ)"
Автор книги: Нуремхет
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
– Господин мой, – отвечала Эйза, пряча взгляд, – вспомни и ты свои слова. И луны не сменится, говорил ты, как принесешь Синюю звезду. Я ждала тебя три луны, а нынче какой долг за мной остался? Я обещалась другому, а Звезду забери себе – она будет достойной наградой за твои труды.
Эйза положила камень на край окна, но ящер не спешил забирать его. Вместо этого он сложил крылья и влетел в ее спальню, заставив Эйзу отшатнуться.
– Что же ты обманула меня, безжалостная женщина! – воскликнул он. – Или ты думала, что я мертв? Не нужна мне награда, кроме тебя, и камень с морского дна, как ни волшебен, не стоит волоса с твоей головы! Я исходил материк от края до края, я бился с морскими змеями и нырял на такую глубину, на какую никогда не уйдет твой остров! Я погиб бы тысячу раз, если бы не знал, что ты ждешь меня. Что же мне делать теперь, о, что мне делать! – И он закричал пронзительно и жутко, и от этого крика кровь застыла бы в жилах у всякого, кто слышал его.
В своем горе он был жалок и страшен одновременно. Сострадание в душе Эйзы вскоре уступило место опаске, и она отступала от ящера, не в силах выносить его взгляда. Но вот ноги изменили ей, странная слабость сковала их, не позволив идти дальше. Оступившись, Эйза пошатнулась, пытаясь удержаться на ногах, но все тело словно одеревенело, и крик, уже рождавшийся в груди, так и не сорвался с губ. Она рухнула на пол вербной веткой, и ящер, склонившись над нею, осторожно взял в пасть тонкий ствол.
Схватив ветку, он больше ни мгновения не оставался в спальне. Не обратив внимания на Синюю звезду, что все еще лежала на краю окна, ящер вылетел из покоя и, сжимая в зубах горькую свою добычу, полетел на восток.
… Эйза была не единственной, кто слышал страшный крик. Разбуженный жутким воплем, сел на своем ложе старик, хозяин острова. Он долго вслушивался в отголоски звериного плача, и горесть и ярость, звучавшие в нем, поселяли в сердце старика тревогу. Выглянув в окно, он увидел крылатую тень, едва отражавшую свет луны. Тень летела в сторону материка.
========== Как старик ящера нашел ==========
Как старик со стражем моста сразился
По дну лощины тянулся белый густой туман: ни холма, ни деревца не видать. Над туманной пропастью покачивался мост. Был он связан из досок, перетянутых веревкой, и на вид казался непрочен. Соленые капли, точившиеся с вербной ветки, оставили перед мостом едва заметный след. Направился ли ящер на другой берег или только пролетел здесь, унося свою драгоценную добычу далеко на юг?
Обойдя край шаткого моста, старик решил, что ящер все же пересек его, и хотел последовать за драконом, как вдруг из-под земли выросла пред ним невиданная тварь. Была она ростом с двух львов и вид имела престранный: одна голова у нее была львиная, другая – орлиная, а третья – драконья. Впервые видя такое диво, старик отступил на два шага и поклонился в пояс.
– Привет тебе, бессменный сторож, – дружелюбно сказал он. – Надобно мне пройти по твоему мосту: злобный змей украл у меня сокровище, ныне я преследую его. Не видал ли ты поблизости ящера, золотого что солнце, а спина железная, и вербную ветвь у него в пасти?
К его удивлению страж не замедлил с ответом, но сказал вовсе не то, чего ждал старик.
– Видал я твою матушку, старый пень, так трое моих братьев драли ее до света вон в той роще в такие отверстия, в которые я не думал, что можно сунуть, – произнесла львиная голова.
Матушки у старика не было, поэтому он не обиделся, а голова орла тем временем подхватила:
– Видал я твою матушку – сама невелика, а дырка такая, что весь этот мост в нее влезет, да там и потеряется.
– Видал я твою матушку и толпу пьяниц, – продолжала драконья голова, – и она совокуплялась сразу с тремя и смеялась как безумная.
Эти разговоры странны показались старику, но он решил бить врага его же оружием.
– Ах, запамятовал! – воскликнул он. – Долго я ходил, много видел, видал и вашу матушку – ящерицу крылатую. Уж подслеповата была – холм от навозной кучи не могла отличить, вот и отцов ваших за своих сородичей принимала. Сватались к ней лев и орел, а она думала, то змей крылатый ластится. Уж, верно, удивилась, когда уродца трехголового родила.
Львиная голова фыркнула – то ли от обиды, то ли от радости, и перебранка началась заново:
– Я видел юношу, у которого был крошечный отросток, каким нельзя сделать детей. Он совал в твою матушку палку, а она думала, что это его плоть, и визжала, как резаная свинья.
– Я видел твою матушку в зверинце, – подхватил старик. – Его хозяину прискучили наложницы, и он проводил с ней каждую ночь и был так ненасытен, что по краям ее дырки пузырилась кровавая пена.
Орлиная голова издала громкий клекот:
– Я вижу дальше всякого глаза, и я видел, как твоя матушка шла к себе домой и отдавалась каждому, кого встречала по пути.
– Я видел, как твоя матушка целый день лежала с раздвинутыми ногами на городской площади, а к ней подходили люди и облегчались в нее, и, когда она поднялась, из нее вылилось столько семени, что им можно было наполнить речное русло, – заявила драконья голова.
Старик в долгу не остался:
– Я видел, как твоя матушка нашла длинную скалу и совокуплялась с ней полмесяца, пока не поняла, что от скалы не получит семени.
– Я видал, как твоя матушка пыталась украсть сокровища князя Лурда и смогла засунуть себе между ног половину его кладов и донести до дома, притворяясь беременной, – фыркнул лев.
– Я видал такое, что сердце твое отвратит одно упоминание! – возвысил голос старик. – Твоя матушка проглотила целое стадо овец и так отяжелела, что не могла двигаться, и все, кто хотел, приходили овладеть ею: и могучий бык, и последний подросток, которого приятели высмеивали за трусость, – все оставили в ней свое семя. Из этой мерзкой смеси родились твои братья и сестры, и твоя матушка сделалась так тяжела, что не могла подняться и спала в собственном навозе.
Львиная голова открыла было пасть, но вдруг передумала и замолчала. Когда чудовище снова заговорило, ему удалось немало удивить старика:
– Я видел золотого ящера с железным хребтом: он держал в зубах вербную ветку и летел вдоль моста. Я не смог его остановить, потому как не умею летать. Думаю, он добрался до леса и там заночевал. Весьма неосмотрительно с его стороны. Было это три дня тому, и с тех пор я о нем не слышал.
– Почему неосмотрительно? – Видя, что страж больше не пытается язвить, старик вернулся к прежнему миролюбию.
– Хозяин местный уж больно лют. Все, о чем мы говорили, – детские игры по сравнению с тем, что он может сделать. Не сомневаюсь, что твой ящер висит между стволов с распоротым брюхом и вербной веткой в заду, а лесной бог плетет себе накидку из его кишок.
– А, так то сородич мой, – махнул рукой старик. – С сородичем завсегда потолковать можно. Так что, пропустишь меня?
– Да иди куда хочешь, что я тебе, мамка, что ли. – И чудище посторонилось, давая старику дорогу.
– Ну, бывай тогда, – махнул ему старик, ступая на мост.
– И тебе не пропасть, – отозвался в три глотки страж. – Душевный ты мужик, беседу поддержать умеешь, а то сидишь тут век за веком, даже поговорить не с кем.
Они распрощались с обещаниями вечной дружбы, и старик пошел по трясущемуся мосту туда, где чернел лес и обитало злобное божество.
Как старик лесного хозяина повстречал
От края моста и далеко вглубь берега уходил вековечный лес. Возвышались среди него дубы и буки, изредка виднелась сумрачная зелень ели. У опушки деревья стояли редко, и солнечные лучи заливали промежутки между ними желтым светом. В отличие от леса, близ которого обитала гидра, этот был полон звуков: свистели сойки и трясогузки, огненно-рыжий беличий хвост нет-нет, да и мелькал между пятен света. Цикады стрекотали временами так оглушительно, что старик не слышал собственных шагов. Весь лес будто пел, дышал жизнью и силой, но гнетущее чувство тревоги словно бы висело над ним, и кипящая вокруг суета казалась неестественной.
Следов, которые оставлял сок вербной ветки, здесь было не различить. Старик рассчитывал повстречать хозяина леса и от него узнать, куда направился ящер и бывал ли вообще в этих местах. Он рассудил, что лесное божество должно обитать в сердце своих владений, и, следя, чтобы солнце оставалось позади него, зашагал между стволов.
Чем дальше шел – тем гуще и темнее делался лес. Дубы и ясени уступили место елям, да таким высоким, что не всякая сосна могла с ними тягаться. Эти-то ели и образовывали мрачный заслон, скрывающий от чужого глаза глубины чащи.
Старик, однако, был настойчив и пробирался сквозь колючее заграждение с завидным упорством. Солнце перекатилось от затылка к левому уху и теперь пригревало его, когда черный заслон елей разрывался.
Когда светило вошло в зенит, старику начали попадаться черепа. Оленьи и волчьи, беличьи и кошачьи, человечьи и змеиные – они усеивали землю все гуще, будто вели к логову громадного хищника. Решив, что хищник и есть хозяин, о котором столь нелестно отзывался страж моста, старик направился по следу из костей. Он не особенно таился: не раз и не два хрустели ребра под его ногой, но никто не выходил на звук и ни малейшего шевеления не заметно было под деревьями.
Вскоре чаща сделалась совсем густой, и от солнца, ярко сияющего с небес, остались лишь воспоминания. Тусклого света едва хватало, чтобы различать тропу из останков, и старик думал поколдовать, чтобы сделать путь различимым, как вдруг оказался перед темным гротом.
Здесь, на юге Ласса, не было гор и скальная порода выходила из-под земли крайне редко. Грот несомненно был искусственным: присмотревшись, старик увидел, что пещера сложена из громадных булыжников, сваленных один на другой, и накрыта густым настилом из ветвей и мха. Внутри было еще темнее, чем вокруг. Решив, что местный владыка не обидится, если гость немного поколдует, старик запалил золотой огонек в навершии посоха и осторожно ступил в пещеру.
Ему открылся мрачный и совершенно пустой зал, сужающийся тем больше, чем дальше уходил вглубь. Грот, снаружи казавшийся нешироким, внутри был настоящим дворцом, лишенным, правда, обстановки и обитателей. Не спеша идти к суженной части, старик огляделся кругом. Три раза ударил посохом о землю и сказал в пустоту:
– Долгих лет тебе, лесной хозяин. Коли сам тут – покажись. Родич я твой, потолковать пришел, а умысла на тебя не имею.
Слова его утонули в вязком безмолвии, нельзя было понять, ждет ли хозяин в своем жилище или промышляет где-нибудь в лесу. Поразмыслив, старик решил, что дожидаться лесного бога лучше в его доме, чем на просторах бескрайней вотчины, и медленно побрел к узкому лазу, в который превращался зал.
Пройдя коридор, потолок которого терялся во мраке, а стены, казалось, могли сжать и букашку, старик оказался в просторном круглом покое. По стенам помещения горели факелы, и он, решив не раздражать хозяина чародейством, погасил огонь на конце посоха.
В зале лежало чудище.
Почти сразу старик заметил толстую цепь, вбитую в стену, каждое звено было размером с человеческую голову. Цепь вилась по полу и врезалась в кольцо, закрепленное на шее громадного существа ужасающего вида. Это был ящер, крылатый змей, похожий на того, которого преследовал старик, но черный как смола и полумертвый. Одно крыло его было вывернуто и переломано в нескольких местах, старику показалось даже, что он видит обломок кости, но то, возможно, был просто блик неверного света. Хвост чудовища охватывала вторая цепь, и оттого казалось, будто оно распято между стенами и не может пошевелиться. Из пасти твари стекала дурно пахнущая темная кровь, заражая все вокруг невыносимым зловонием, как будто во рту чудовища была гниющая рана. Тварь казалась обессиленной и безучастной ко всему вокруг.
Как ни сторонился старик породы крылатых змеев, а не мог без сострадания смотреть на скованное чудище. Он долго стоял в нерешительности, не осмеливаясь ни подойти к несчастной твари, ни оставить ее. Неизвестно, сколько минуло времени, пока позади него не раздалась тяжелая поступь. Старик обернулся.
Позади стоял медведь не медведь, человек не человек, а отвратительная их помесь. Был он в два раза крупнее бурого медведя, в левой лапе-руке держал тушу косули, в правой – моток веревки. Увидев старика, полумедведь замер на месте, затем бросил косулю и веревку наземь и взревел. Стремясь упредить его ярость, старик произнес снова:
– Долгих лет тебе, лесной хозяин. Родич я твой, потолковать пришел, а умысла на тебя не имею.
– Какой такой родич? – прорычал полумедведь, не двигаясь, однако, с места.
– Бог островной. Далеко отсюда мое царство, а не меньше твоего будет.
– Бог? Какой же ты бог? – хохотнул лесной царь, обходя старика кругом. – Больно тщедушен для нашей породы, лапой ударю – перешибу.
– Ой, не спеши судить, милостивый государь. Люблю этот образ, а перешибить и сам могу.
С этими словами старик подпрыгнул – невысоко, как позволял то его любимый облик, но, когда приземлился, содрогнулась до основания пещера лесного царя.
– Вижу, вижу, – рассмеялся царь, запрокидывая голову. Трудно было понять, искренно ли его веселье. – Чего от меня-то нужно?
– Не видал ли ты на днях ящера с вербной веткой в пасти: сам золотой, а спина железная? Должен был лес твой пролетать.
– Как же, видал шельмеца, – отозвался царь. – Сбежал от меня, поганец, ну да ничего, недолго ему по свету бродить, полетает луну-другую и вернется.
– Отчего ему вернуться? – полюбопытствовал старик. – Уж не забрал ли ты у него ветку?
– Что тут беседовать, – вдруг сказал хозяин. – Ты, чай, не чужак пришлый, а гость дорогой, пройди в мой дом, ешь и пей сколько хочешь, а там и поговорим.
Не удостоив скованную цепями тварь даже взгляда, лесной бог прошел мимо ее морды к широкому ходу, и старик поспешил за ним. Чудище едва подняло веки, когда он проходил рядом, мазнуло по нему ничего не выражающим взором и снова закрыло глаза.
– Кто это у тебя лежит? Поймал поди? – спросил старик, когда ход привел их в третий зал, уже напоминавший жилой покой. Охапки гнилой травы, постели из веток и мха были свалены здесь в беспорядке в великом множестве. В дальнем углу виднелась грубо вылепленная глиняная посуда: широкие блюда и горшки, чаши и миски. Земляной пол устлан был шкурами животных, сшитыми друг с другом. На дальней лежанке старик заметил шевеление и, подойдя ближе, увидел там девицу. Грязная, со спутанными волосами и огромным животом, она была некогда красива, но теперь на юном лице лежала печать тяжкой усталости и безнадежной тоски.
– Жена моя, – представил девицу лесной царь. – Пятого носит.
Старик учтиво поклонился девице, та безразлично кивнула в ответ.
– Где же четверо старших? – спросил он.
Медведь снова расхохотался и похлопал себя по брюху.
– Ты их сожрал?
– А ты что думал? Дичи тут не осталось, поди, а дети рождаются исправно. Сожру – и еще пару лун сыт буду.
– Тогда тебе не одна жена нужна, – заметил старик. – Дитя-то в утробе больше двух лун растет.
– А она и не одна, – хохотнул лесной хозяин. – У меня еще есть. Эй, бабы! Ну-ка явитесь!
Не успел стихнуть его зычный выкрик, как из бокового хода, такого узкого, что человеку приходилось становиться на четвереньки, дабы преодолеть его, стали появляться женщины. Их было около двух десятков – зрелых и совсем юных, одетых в лохмотья, с равнодушными понурыми лицами. Большинство поддерживали круглые животы, но нехотя, словно не видя смысла носить детей, которые все одно отправятся в пасть чудовища.
– Вот мои красавицы, – горделиво произнес полумедведь, обводя рукой-лапой беспорядочное столпотворение. – Сгиньте, бабы! – велел он, и женщины, не проронив ни слова, будто тени, стали уползать в узкий лаз. Бесконечная вереница трусящихся бедер и огромных животов постепенно исчезала во мраке перехода. В просторном покое осталась лишь девица, которую старик увидел первой, – очевидно, любимица лесного бога. Полумедведь тем временем продолжал: – Ты про змеиху спрашивал. Так то трофей мой охотничий. Много лет как поймал ее: повадилась, вишь, дичь мою распугивать, оленей моих жрать, я ее и свалил. Любила на ели сидеть, все ей оттуда видно было. Ели тут сам видел, какие знатные. Вот и подпилил я ту елку и дождался, пока она свалится. Тут уж не мешкал: взял булыжник побольше да бросил ей на крыло. До сих пор, вишь, не оправилась, и уж вовек не поднимется. Она меня укусила тогда, так я чуть не сдох. По виду дракон драконом, а яду как у змеи! Она тем летом в тягости была, а как разродилась, я дождался, пока вылупятся ящерята, и всех сожрал, клянусь небесами. Всех, кроме одного ублюдка. Тот еще стервец: обличья меняет как захочет. Я его схвачу – а он ужом обернется, выскользнет – и удирать. Только догоню – взовьется в воздух. Так и улетел от меня.
Как дивно все складывается, подумалось старику. Сожрал бы царь ящеренка – и не было бы погони, и жил бы он спокойно, и не оставил бы остров без хозяина.
– А отдай мне матушку, – сказал он вдруг. – Я тебе за то посох свой волшебный отдам. К чему ни притронется – то сразу облик истинный примет, а в навершии – лезвие лунного железа. Честная мена, как по мне.
– Экий ты шустрый, – рассмеялся хозяин. – Зачем тебе полудохлая змеиха? Подожди пару весен: откормлю ее, отпою, тогда и отдам.
– Не могу я ждать две весны. Унесет ящер мое сокровище, спрячет так, что вовек не достану.
– Так она тебе в том не помощница! Эй, Былинка, неси нам с гостем вина, да сама смотри не пей! – велел он девице на лежанке. Та нехотя поднялась и очень медленно отправилась выполнять поручение. – Былинкой ее зову, – поделился лесной царь, – потому что легкая как былинка. Подниму в воздух и насажу, подниму и насажу…
– Змеиху тоже подымаешь? – Пытаясь скоротать время, старик осматривал покой, но ничего занимательного в нем не находил.
– Да сдалась она мне как девке елдак, – расхохотался полумедведь. – Там такая дырища, что зазеваешься – и ухнешь с головой.
Былинка подволокла к ним огромный кувшин с вином и две широкие чаши.
– Мясо тащи! – гаркнул супруг. – Кто же вино без мяса хлещет!
Девица отправилась выполнять, а старик устроился на одной из укрытых мхом лежанок.
– Послушная она у тебя, смирная, – заметил он.
– Что, и ее купить хочешь? – хохотнул лесной царь.
– Не за что больше, – улыбнулся старик. – Так хвалю. Да ты пей, господин, пей и рассказывай мне о змеихе. Где цепи волшебные раздобыл, расскажи. Неужто ходил в Лаор?
– А если и ходил! – Хозяин с размаху опрокинул в пасть чашу с вином. – Ты же ходишь по материку, пока остров бесхозен, вот и я в юные годы любил покидать лес. Там и железа чародейного достал, и ковать научился. Так и поймал змеиху. Только давно то было, старая она уже.
– Так избавься от нее, если старая. – Еще одна чаша, заботливо поднесенная гостем, оказалась в желудке лесного царя. – Чай, посох дороже, чем эта тварь.
Старик лукавил. Он не знал, каков возраст чудища, лежащего в соседнем зале. Ящериная царица не выглядела юной, но и старой не была. Утомление и увечье подточили ее силы, но он знал, что, освобожденная из заточения, она быстро оправится и еще много веков сможет приносить потомство.
Вскоре появилась Былинка, волочащая за ноги косулю. Внутренности животного стелились по земле, вывалившись из дыры в брюхе, но девица не обращала на них внимания.
– Чего так долго! – вскричал хозяин. Две чаши вина, влитые в голодный желудок, уже начали туманить его разум. – Вот и наше мясо подоспело. Уж не побрезгуй, милый гость.
Старик послушно запустил руки в развороченную утробу, краем глаза наблюдая за хозяином. Они обсудили лес и остров, самодурство неживой природы и непонятливых жен, лунное железо и камень лалеит, сбежавшего ящера и его плененную матушку. Когда уже достаточно опьяневший лесной бог вспомнил о матушке, глаза его маслянисто заблестели.
– Продам, как и обещал! – громыхнул он. – Но сначала покажу, как с ней надо управляться.
Старик вяло попытался откреститься от наглядного урока, но лесной бог был настойчив, и ему пришлось согласиться. Былинку заставили пойти с ними: она должна была подавать супругу вино по первому слову.
Чудовище лежало неподвижно и едва шевельнулось, когда хозяин поднял с пола один из окровавленных булыжников и вставил между мощных челюстей железную распорку. Широко распахнулась черно-красная пасть, и старик увидел несколько багровых лунок там, где раньше были клыки. Маленькие, недавно отросшие зубы проглядывали из десен, покрытых загнивающими ранами.
– Сколько ни бей, все одно растут, – громко сообщил ему полумедведь и что было силы ударил булыжником по народившимся клыкам. – Эти-то самые ядовитые, их нужно в первую очередь бить, – пояснил он. Мутная струйка крови пачкала шерсть на его лапах, но лесного бога это ничуть не смущало. Он выдернул распорку привычным рывком, и челюсти твари клацнули, закрываясь. В глубине пасти скрылись обломки клыков. Под сводами зала звук разнесся необычайно громко, и лесной хозяин отступил от чудовища.
– Видал теперь, как с ней надо управляться? – горделиво произнес он. – Давай сюда свой посох.
– Сначала сними цепи, – возразил старик.
Тень неуверенности мелькнула на зверином лице хозяина. Мелькнула и исчезла, и старик подумал, что ему показалось. Подойдя к шее чудовища, хозяин наклонился и вставил коготь в отверстие на железном обруче. Дернул на себя – и отошел.
Старик спросил было, почему он не разомкнет обруч на хвосте, но вскоре понял. Измученная тварь, казавшаяся безучастной ко всему вокруг, взвилась будто ураган. С небывалой силой дернула хвостом – и цепь, державшая его, рухнула, унося с собой кусок стены. Свирепо и страшно крича, чудище принялось зубами срывать обруч, ломало зубы, но не прекращало попыток. Хозяин хотел было уйти в узкий ход, по которому вел старика в жилой покой, но змеиха внезапно прекратила терзать цепь, обернулась к полумедведю и плюнула.
Лесной бог закрыл лицо ладонями, но ядовитая слюна покрыла и лапы его, и грудь, и живот. Со смесью изумления и трепета глядел старик, как с полумедведя клочьями сходит шкура, тая, как лед в жаркий полдень. Обнажились мышцы и жилы, и стонущее кроваво-красное существо ничем больше не напоминало лесного бога, но змеиха плюнула снова – и мясо начало плыть, истончаясь и истекая ручейками жира. Змеиха плюнула в третий раз – и слюна принялась проедать костяк, пока на земле не осталось лишь темное пятно, до сей поры, старик был уверен, ядовитое.
Он стоял, не в силах пошевелиться, не решаясь сказать ни слова. Он ждал, что сам грот и лес вокруг него сгорят и уйдут под землю, ибо не может бог сгинуть раньше своего царства. Но грот стоял, и в громадном зале было тихо, лишь подвывала у дальней стены Былинка, напуганная больше страшной расправой, чем гибелью супруга.
– Батюшка Отец Небесный, владыка земли, охрани и укрой меня от Твоего гнева, – пробормотал старик, невольно отступая.
Неужели это страшное существо – мать его ящера, нелепого глупого ящера, не умеющего ни прятаться, ни биться как следует? Что, если и его, старика, бессмертие не до затопления острова, а до встречи с чудовищем, плюющимся ядом?
… Но потрясение быстро проходило, и старик склонился до земли, положив посох у ног.
– Не сожги меня, матушка, я тебя не обижу, – ласково просил он. – Идем со мной: я слыхал, на северо-востоке стоит дом каменной богини, там ты сможешь найти приют и залечить твои раны.
Змеиха едва удостоила его взгляда. Теперь, когда она расправилась со своим пленителем, ее куда больше занимала цепь на хвосте. Тогда старик обернулся к Былинке:
– Милая девица, – сказал он, – нынче твоего супруга нет, и ты вольна выбрать себе новый дом и новое имя. И другим скажи, что не стало над ними господина. А если какая из вас родит могучего чародея, он сделается новым царем этих земель и будет жить, пока стоит лес, ибо бог не может умереть, если живо его владение, а кто умер прежде царства – тот самозванец.
Былинка не слушала его, сжавшись у стены и словно пытаясь слиться с нею, да старик и не пытался достучаться. Позже, когда страх оставит ее, она вспомнит его слова, а нынче они пустое сотрясение воздуха.
С громким стуком рухнул железный обруч. Во всем своем пугающем величии поднялась ящериная царица. Казалось, безобразные увечья не отняли ни малой части ее мощи. Старик не лгал, когда предлагал ей помощь, но и правды не говорил. Он хотел привести змеиху в дом каменной богини: если прав лесной бог, ящер непременно явится туда. По крайней мере, ему хотелось так думать. Еще ему хотелось думать, будто лесной бог сгинул оттого, что и вправду оказался самозванцем.
Змеиха топталась, слепо тыкаясь в узкие ходы под горькие завывания Былинки. Ослепленная неожиданной свободой, забывшая дневной свет, она силилась найти выход, но не могла пробраться ни в один из них. Тогда старик вздохнул и ударил посохом о землю.
И грот развалился.
И стал лес.
Как старик ящера нашел
Семь дней и шесть ночей минуло прежде, чем старик добрался до жилища богини на окраине Ласса. Увечная змеиха шла с ним: не в силах подняться в воздух, она плелась по земле. Происходя из породы двуногих ящеров, передние конечности которых обратились в крылья, она не была приспособлена для пеших переходов. Однако даже сейчас каждый ее шаг был равен десяти шагам старика, и они почти не задерживались.
На ночлег оставались вскоре после заката. На первом привале старик на всякий случай ткнул змеиху посохом в грудь, пока она спала, но обличье ее не изменилось. Наутро, когда зловоние из загнивающих ран на деснах стало невыносимым, старик напоил змеиху маковым молоком, смешанным с отваром из зерен. Так матери Ласса и многих других стран избавлялись от нежеланных детей: для человеческого младенца отвар был бы ядом, погружающим в глубокий сон, из которого выходил не каждый. Но змеиха погрузилась не в сон, а в тяжелое долгое оцепенение. Она смотрела на старика, но не видела его, выражение глубокой древней тоски застыло в ее глазах. Старик достал нож.
Он долго мыл лезвие в воде ближайшего ручья и долго заговаривал его, стремясь избавить от всякой заразы. Когда нож был очищен, старик приблизился к змеихе и легонько надавил на нижнюю челюсть. Разумеется, он не сумел бы разомкнуть ей пасть собственными силами, но, отравленная маковым молоком, змеиха повиновалась, и черно-красный провал глотки раскрылся перед ним.
Старик вырезал гниющую плоть и промыл раны, и все время, что он копошился у нее в пасти, змеиха не двинулась и не издала ни звука.
К полудню она, казалось, пришла в себя, но мало что соображала, не отличая землю от неба и левую сторону от правой. В конце концов, в ее голову, должно быть, закралось подозрение, и она улеглась, накрывшись крылом и медленно глубоко дыша. Старик присел рядом и, убедившись, что змеиха не собирается его сожрать, осторожно погладил грубую перепонку крыла.
– Мы идем в жилище богини, – сказал он. – Она, стоит думать, не так свирепа, как давешний наш гостеприимец. Там и крыло твое исправлю, а нет – отправишься на мой остров, всех слуг своих соберу, всю свою мудрость призову, а подниму тебя в небо. Но и ты мне сделай милость, добрая госпожа: долго живу и долго жить буду, три дочери у меня есть – и ни одного сына. Как вернемся – будь мне супругой, а там и твой сын моим станет.
Чудовище внимательно смотрело на него из-под крыла, и, хотя было, по всему видать, бессловесно, старик знал, что змеиха его понимает.
– Только долг у него ко мне есть, пока не вернет – ни отцом ему не буду, ни другом. Ну да ты не бойся: я не злодей какой, и сынок твой непутевый сохранит голову на плечах.
Змеиху, казалось, вовсе не занимала судьба непутевого сынка. Взгляд ее сделался бессмысленным, тяжелые веки дрогнули раз-другой и сомкнулись под тяжестью сна, как будто маковое молоко и вправду заставило ее уснуть навечно.
Она поднялась к закату, и они шли день и за ним следующую ночь, пока на утренней заре жилище богини не явилось их глазам. То был просторный двор с низким длинным строением, похожим на лабиринт. Сложенные из серого булыжника стены уходили вдаль и терялись на границе земли и неба. Трудно было сказать, где кончается бесконечная громада камня. Строение было так длинно и извилисто, что напомнило старику его зловещего знакомца, презираемого небом.
Но самым тревожным знаком было не подобное лабиринту сооружение, а рои мух, что вились над телами, устилавшими двор. Частокол из грубо обтесанных бревен окружал входной проем. На некоторых из них насажены были человеческие головы. По чьей-то жестокой прихоти глаза их были вырезаны из глазниц и вставлены в ноздри. Даже удивленный увиденным старик не мог не признать, что это выглядело забавно. Узкая тропка вела к дому божества, по обеим сторонам ее лежали тела, некогда принадлежавшие обладателям голов на кольях. У каждого разворочены были грудь и живот, и от обилия мух, копошащихся в ранах, самих ран почти не было видно.
– Я слышал, богиня, что обитает здесь, редкой доброты и душевности создание, – пробормотал старик. – Врали, должно быть, слухи.
Змеиха предсказуемо молчала. Казалось, свалка тел и окружающий смрад вовсе не тревожили ее. Некоторое время старик раздумывал, стоит ли входить в столь негостеприимный дом. В конце концов, он решил, что не будет большой беды от потворства своей любознательности. Махнув змеихе, чтобы шла за ним, старик ступил на узкую тропку и направился к дому.
Ни дверей, ни ворот, ни занавеси, никакой заслонки не было у входа. Коридор, в котором старик оказался, был таким же узким, как и дорога, ведущая к нему, и, хотя человек мог пройти здесь свободно, змеиха отирала боками стены. Свет, лившийся через входной проем, становился все тусклее, пока, наконец, не превратился в белую точку на границе зрения и слепоты, и старик зажег на конце посоха огонек. В его слабом свете тени идущих вытянулись, и очертания их сделались уродливы.
Узкий тоннель закончился неожиданно, когда казалось, что впереди еще много верст однообразной дороги. Они оказались в круглом широком зале, потолок его смыкался куполом над головами и терялся во тьме. Глядя на строение снаружи, трудно было представить, что в нем может существовать настолько огромное помещение. Либо то были чары, либо зал находился под землей.
Просторный покой был пуст и являл собой словно бы гигантскую арену, где без особых неудобств могли бы сойтись две скалы. Впрочем, пустота зала была обманчива: вдоль всей окружности тянулись ряды сосудов из камня и глины – больших, размером с человека, и крохотных, могущих уместиться на ладони. Старику любопытно было взглянуть, что хранится в них, но, памятуя о почтительности в чужом жилище, он унимал свою любознательность. Так они и миновали бы зал, если бы змеиха, неловко вывалившись из коридора, не смела хвостом один из сосудов размером с небольшого волка. Глиняный бок раскололся, и содержимое рассыпалось по полу.
