Текст книги "Старик и ящер (СИ)"
Автор книги: Нуремхет
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Но чудовище уже не слышало его. Шестнадцать глаз погасли, и все огромное тело обмякло, словно мертвое. Старик поспешно разжал кулак и махнул рукой, будто отсылая слугу. Корни тут же расплели смертельные объятия и втянулись под землю, где и было им место. Гидра осталась лежать на берегу.
По мосту уже спешили люди, и старик решил не тянуть. Подойдя к поверженному чудищу, он коснулся посохом его груди, но ничего не произошло. Сняв навершие и обнажив лезвие, старик снова притронулся к сероватой чешуе, и снова ничего не произошло. Это был не его ящер, а всего лишь гидра, которую он любезно помог одолеть. Больше у него не было тут дела.
Стоило старику отступить, как люди, озлобленные, потерявшие родных, много дней жившие в страхе, набросились на чудовище. Они взяли кто что мог: у мужчин в руках были гарпуны и топоры, у женщин – ножи для разделки рыбы, даже подростки, вооружившись острыми камнями, кинулись к гидре. Они кололи и рубили ее, не помня себя от ярости, и кровь залила землю на много шагов вокруг.
Старик наблюдал расправу, стоя поодаль, и печаль рождалась в его сердце. Известный добродушием, он даже ящера не стремился убивать, даром что стервец похитил самое дорогое из его сокровищ. В толпе старик увидел Ноду. Она заносила над гидрой широкий охотничий нож и с остервенением вонзала его в грудь чудища. Старику редко доводилось видеть настолько омерзительное зрелище.
Подняв посох, он что было силы ударил им оземь. Страшный толчок разбросал людей, словно щепки. Некоторые упали в реку – прохладная вода отрезвила их. Они смотрели на свои окровавленные руки, словно не понимая, что произошло. Другие, пускай сохраняли мрачный вид, выместили всю злобу, что у них была, и больше не стремились к расправе. Были и те, кто, поднявшись, снова поспешил к гидре – среди них оказалась Нода. Старик снова ударил в землю, и второй толчок, слабее первого, остановил самых рьяных.
– Глупцы! – вскричал старик, изображая искреннюю заботу. – Неужели вы забыли о проклятии! Если бы я мог убить гидру, не боясь, что буду проклят, давно убил бы ее! Я – могучий чародей, способный движением руки развести земные пласты! Что говорить о вас, беззащитных! Ведомые злобой, вы забыли о собственных жизнях, так я напомню! Кто убьет гидру – умрет той же смертью, что определил ей, но прежде вся семья его, и вся родня его до одиннадцатого колена погибнет в муках в срок до пятнадцати дней, и ни я, никакой другой чародей не снимут с вас проклятия! А вы убиваете не одну гидру, а десяток – гляньте сами, она в тягости! Что говорить после этого о детях, которых у вас не будет, о младенцах, что родятся мертвыми, о матерях, что погибнут в родах! Прочь, прочь, окаянные, и молитесь Создателю, чтобы гидра была жива!
Его пламенная речь возымела действие. И, хотя проклятие старик выдумал недавно, ни у кого не осталось сомнений, что так оно и будет. Да и ярость после избиения улеглась, и люди казались опустошены и угрюмы.
Он подошел к поверженному чудищу и положил ладонь на одно из горл, у самой головы, чтобы ощутить биение крови. Едва слышные удары коснулись его пальцев, и старик быстро подошел к другой голове, надеясь, что ни одна из них не отмерла. Еще он надеялся – это было почти невозможно – что истерзанное тело не вытолкнет кладку преждевременно, дабы спасти мать.
Гидра оказалась на редкость стойкой тварью. Все восемь голов подавали признаки жизни. Оставалось решить, куда поместить чудище, когда то очнется. Прекрасным местом стала бы река, но здесь мешали люди. В конце концов, старик решил отвести гидру за пороги, которые той трудно было бы пересечь самой.
– Так-то, красавица, – приговаривал он. – Уведу тебя вниз по реке, пороги пред тобою разомкну, будто пред царицей какой. Услужу чем могу, а там и ты мне пригодишься.
Гидра молчала.
На ночь старик не пошел в деревню, а остался близ чудища. Ну как тварь очнется без него и затаится неведомо где, вскоре повторит вылазку и уже не избегнет смерти. А с ней и малыши ее, даже если вылупятся, пойдут в похлебку. Он почти задремал у старой ивы, когда услышал сдавленный хрип и тихий шорох. Открыв глаза, все еще не двигаясь с места, старик увидел в кромешной тьме восемь багровеющих огней. Десять. Четырнадцать. Гидра вынырнула из мучительного забытья, и, страдая от ран, злобно шипела, втягивая и выпуская воздух. Она очнулась в самый темный предрассветный час, и нельзя было выбрать лучшего времени для побега. На конце посоха зажегся небольшой огонек. Он был размером с детскую ладошку, но освещал и старика, и гидру, и все пространство между ними.
Но гидра не видела старика. Вместе с огнем он навел на нее чары, и чудищу казалось, будто перед ним стоит могучий бык с раненой ногой. Образ должен был привлечь оголодавшую тварь, и стариков расчет оправдался. На несколько мгновений гидра застыла, жадно вдыхая, но не чуя ничего, кроме запаха собственной крови. Эта ложь чувств привела ее в замешательство, словно она догадывалась, но не могла понять, в чем ее дурачат. В конце концов, голод возобладал над осторожностью, и тварь, хищно вытягивая шеи, бросилась к старику. Тот схватил припасенный на этот случай толстый сук и кинулся с ним в реку. Гидра – следом. Взобравшись на ветку, вытянувшись во весь рост, старик следовал течению, стремительно несущемуся к порогам, и гидра, зная, что ждет ее внизу, следовала за ним. Ей чудилось, что не старик возвышается на ветке посреди реки, а раненый тур отчаянно гребет в сторону порогов. В свете волшебного огня вода казалась бесцветной и непрозрачной, и старик едва видел, как она окрашивается кровью там, где проплывает гидра. Крошечные рыбки, которых издалека можно было принять за барбусов, крутились возле чудища, ловко вырывая мясо из его ран. Увлеченная погоней гидра не замечала их.
Когда на востоке покраснела граница земли, приплыли к порогам. Здесь река, прежде спокойная, ярилась и клокотала, кипя, острые скалы выступали из воды, будто колья охотничьей ямы. Гидра замешкалась, замедлила ход, и старик поднял руки и развел в стороны. Повинуясь его движению, разошлись страшные пороги, и река потекла между ними, как раньше, гладкая и спокойная. Гидра не преминула воспользоваться удачей. Помогая себе массивным хвостом, похожим на весло, она быстро догнала старика, и преследование продолжилось. Обернувшись назад, старик хотел снова сдвинуть пороги, как увидел в неверном свете утра, будто в брешь проникает что-то еще. Оно двигалось быстро, быстрее гидры, хотя старика обогнать не могло. Когда предмет приблизился к ним, оба увидели, что это лодка, в которой сидит женщина с двусторонним веслом. То была Нода. Выражение ее лица не удавалось прочитать, но на носу лодки перед ней лежал огромный гарпун – с таким не на рыбу ходить, а на морских чудищ. Она гребла отчаянно и резво, течение помогало ей, и вскоре лодка почти поравнялось с гидрой. Теперь чудовище повернуло к преследовательнице все восемь голов.
– Стой! Стой, окаянная! – кричал старик не то женщине, не то гидре. Не прислушалась ни одна.
Приблизившись к чудищу на расстояние удара, Нода поднялась в лодке и схватила оружие. Ее заметно шатало, и копье она сжимала пусть крепко, но неумело. Выпрямившись и занеся гарпун, она собиралась метнуть его, и старик больше почувствовал, чем понял, что должно произойти. Две из восьми голов опустились, будто молот на наковальню. Одна схватила плечи женщины, вторая – ноги. Вопль Ноды погас, не успев родиться. Головы не стали биться за добычу, и та, что держала ноги, уступила держащей плечи. Гидра вытянула шею вверх и в несколько движений проглотила тело. Пока его спутница была занята едой, старик улучил миг и сдвинул пороги, маячившие теперь так далеко, что были едва заметны. С оглушительным плеском скалы сдвинулись, отрезая хищника и жертву от поселения людей. Гидра, казалось, этого не заметила.
Когда солнце поднялось над границей земли, вода перестала окрашиваться кровью, а путники выбрались к большому озеру, куда впадала река. На две трети этот водоем был озером, на одну треть – болотом, и старик решил, что лучшего места для невольной подопечной не найти. Ему казалось, что и гидра довольна увиденным и здесь можно ее покинуть.
Берег густо порос травой. На его западной части старик увидел сооружение из трех гранитных плит. Две плиты стояли под углом друг к другу, а третья лежала на них, словно кособокая кровля. Сооружение походило на грубую могилу, сложенную в незапамятные времена. Гидра не поместилась бы внутри, но для гнезда место было самое подходящее. Сняв чары и оставив одураченную тварь отдыхать на берегу, старик подошел к дольмену и заглянул внутрь. Он не увидел ничего, кроме земляного пола, поросшего травой, как и весь берег. Очевидно, здесь никого не хоронили, по крайней мере, на поверхности земли. И все же старик сказал:
– Кто бы ты ни был, дух, привязанный к могиле, или дух, охраняющий это место, знай: мы пришли сюда с миром и с миром останемся. Водяное чудовище будет жить на этом берегу и принесет многочисленное потомство под этими камнями. Оно свирепо и чисто и не потревожит твоих владений. Когда подрастет выводок, то станет охранять твой покой и твою память, и никто из ходящих по земле, плавающих в воде или летающих в воздухе, не разрушит и не осквернит твоей земли.
Так говорил он, и дольмен молчал, словно его стражи ничего не имели против.
========== Как ящер девицу полюбил ==========
Близ западного берега материка, отрезанный от большой земли океаном, возвышался остров. Его холмы и долины утопали в зелени, луга пестрели цветами, а низвергающиеся с лесных оврагов водопады могли зачаровать любого, даже самого бездушного путника. Впрочем, путников здесь не было, и ни один человек никогда не селился тут. Мешал ли им океан, или предрассудки, или нежелание покидать благословенное материковое приморье – оставалось неведомо. Так и вышло, что остров населяли всевозможные звери и духи и жили привольно, потому как не было над ними человека.
Хозяин острова был существом загадочным и малопонятным. Чаще всего он принимал облик старика с резным посохом и в этом обличье любил обходить свои владения. Жизнь его должна была продолжаться до тех пор, пока последний холм острова не скроется под водой, и впереди у него оставались многие тысячелетия. Этот загадочный господин не нуждался в наследниках, но, между тем, имел трех дочерей.
Первую, Феннод, ему родила львица, жившая близ утесов на западном берегу. Тварь, появившаяся на свет, росла не по дням, а по часам и вида была ужасающего. Она имела тело львицы и голову женщины и, когда выпрямлялась в полный рост, касалась головой вершин молоденьких березок. На такого защитника нестрашно было оставить остров.
Во второй раз семя хозяина пало в океан, и из воды и соли явилась другая дочь, Атурови. Она стала теплым течением, омывающим остров с востока и материк – с запада.
Но больше прочих любил хозяин третью дочь – Эйзу. Она родилась от женщины с большой земли и вид имела человеческий. Прекраснее всех лесных духов и всех людей она была. Косы ее сверкали на солнце золотом и медью, все тело словно осыпал золотой песок. Казалось, она плоть от плоти солнца, встающего над океаном. Где ступала – распускались цветы, выше колен вырастали травы, и звери, и птицы, и все обитатели холмов и долин приветствовали ее в великой радости. С рождением Эйзы остров будто осветился, и одиночество хозяина уступило место любви. Впрочем, отец далек был от мысли навсегда удержать дочь. Как подросла – стал думать, кому передать свое счастье. Неволить не хотел, но, казалось, Эйза не любила никого, кроме родителя. Людей с большой земли она не видела, если не считать купца Ормаса, каждые полгода пристающего к их берегу. Он привозил ей дорогие ткани, самоцветы, стальные иглы и нити, тоньше и прочнее которых не нашлось бы на материке. Но жизнь за пределами острова почти не занимала Эйзу, и она никогда не спрашивала о полоске суши, чернеющей за океаном в ясный день.
Ее счастье было здесь, на острове, где ее любило все живое и неживое и где жил отец. Ей прислуживали лесные духи, шившие наряды из цветов и душистых трав. На острове никогда не бывало скучно. Часто Эйза садилась за вышивание, а прислужницы рассказывали сказки, каждая из которых была наполовину вымыслом, наполовину правдой. Когда Эйза уставала вышивать, играла с котятами. Близ ее дома жило семейство лесных кошек: мать и четверо малышей. Хвостатая родительница легко подпускала Эйзу к выводку, и вскоре они сделались лучшими друзьями.
В день, с которого начинается наш рассказ, хозяин покидал остров. На материке он рассчитывал отыскать камень лалеит, по слухам, могущий затмить даже сияние солнца. Готовясь отплыть, старик наставлял Эйзу:
– Остров оставляю на старшую сестрицу, а ты за собой следи. Девица красивая, бессмертная, крови недурной, много найдется охотников жениться и твое наследство себе забрать. На уговоры не ведись, будь себе на уме.
– Батюшка, кто же захочет меня в жены? Я тут всех знаю, а гостей у нас не бывает.
– Бессмертна ты, дочка, а живешь мало. Если стану рассказывать об острове – год с места не сойду. Послушай отцова совета: смотри внимательно. А нужно будет защититься – вот тебе кинжал. Его лезвие отковано из лунного железа, как мое копье. Нет такого существа, которому было бы приятно его тронуть.
Старик протянул ей ножны, отделанные кровавыми камнями. Эйза потянула кинжал наружу: лезвие тускло блеснуло под серым солнцем. А старик тем временем продолжал:
– В моем дворце гуляй где хочешь. Все мои слуги будут с радостью угождать тебе. Только в мозаичный коридор не ходи: он ведет к покою с тремя засовами из красного железа. Не буду врать и будить твое любопытство: там заточена жадная тварь, пришедшая с материка. Кто знает, что она станет делать, оказавшись на свободе.
– Не бойся за меня, батюшка, я буду внимательна.
Старик поцеловал ее в лоб, и на том распрощались. Хозяин острова взмахнул посохом – и волна, лизавшая отмель, выгнулась, охватила его ноги и унесла прочь. Вскоре он исчез в дымке, заволокшей океан и полоску материка вдали.
Жизнь текла своим чередом. Эйза танцевала на широких луговинах, купалась в водопадах, гуляла в лесах. Когда уставала, садилась за рукоделие, и прислужницы рассказывали ей о чудесах мира. Слышала Эйза о цепи огненных гор на юге, близ которых было так жарко, что любое существо высыхало заживо. Слышала о Синей звезде, спрятанной глубоко в океане: кто найдет ее, тому больше не повредят злые чары. Слышала о чудовищных червях, зарывающихся в песок и выкапывающих ловушки для добычи. Причудливый мир открывался в этих рассказах. Однажды Эйза спросила Радб, одну из отцовых прислужниц, о существе, спрятанном в мозаичном коридоре. Но, услышав о чудовище, Радб весьма удивилась.
– В покое за тремя засовами хозяин хранит свои сокровища. Может, там кто и есть, но, сдается мне, твой отец говорил так, чтобы отбить у тебя охоту соваться к его богатствам. Мало ли что может найтись среди них.
– Много ли у отца богатства? – спросила Эйза. Если бы в запертом покое скрывалось чудище, ей не было бы так любопытно, как когда она узнала о сокровищах.
– Ой, много. Целые пещеры завалены: и золото, и драгоценные камни, и всякие вещицы волшебные – все хозяин хранит, а потому он богаче любого царя на материке.
– Радб, мудрая Радб, как бы мне хоть глазком взглянуть на эти сокровища! Помоги мне отпереть двери, а я никому тебя не выдам.
– Нет никакой особой тайны: нужно просто поднять засовы. Но сделать это может только хозяин сокровищницы: ни одно другое существо, как бы ни было сильно, не сдвинет засов и на палец.
– Я дочь хозяина, и здесь все принадлежит мне, – обрадовалась Эйза.
Она не могла дождаться утра, чтобы посетить сокровищницу. Воображение рисовало многочисленные тумбы с лежащими на них браслетами, ожерельями и зеркалами из полированной бронзы. Если заглянуть в такое зеркало, оно покажет прошлое и будущее, а каждый камень в каждом из ожерелий дает владельцу волшебный дар. Вымысел мешался с явью, и Эйза уносилась в сон, видя в нем чародейные драгоценности. Мрачные тайны никогда не привлекали ее: она не ходила ни к лабиринту на западном берегу, ни к кровавому водопаду на восточном. Иное дело – сокровища. Даже если в них скрыто нечто зловещее, разве посмеет злое волшебство тронуть ее, дочь островного бога.
Утром, как стал свет, она ушла в мозаичный коридор, не сказавшись прислужницам. Ранее, проходя мимо этого ответвления, она видела только его преддверие с изображением сада. Яркие цветы, выложенные из лала и золота, распускались на мозаичном рисунке. Фонтаны рассыпали вкруг себя серебряную воду. Красота и великолепие нарисованного сада наводили на мысли о бесценных сокровищах, спрятанных в его недрах, но никак не о чудище. Однако чем дальше Эйза углублялась в коридор, тем более зловещим делался сад. Стебли цветов щетинились шипами, с деревьев свисали плоды, похожие на лица плачущих младенцев, а фонтаны превратились в чудищ, из пастей которых била вода. Огромный змей оплетал заостренный шест. Крылатый лев и бык с раздвоенными рогами сцепились в смертельной схватке, из пастей обоих лились серебряные струи. В конце коридора Эйза увидела дверь. Ничем не примечательная, из гладко вытесанного дуба, она была заперта на три засова бледно-красного цвета. Даже размер ее не поражал: она была несомненно больше дверей между покоями, но от ворот в огромную сокровищницу далека. Эйза остановилась у двери. Животные на стенах смотрели на нее в немом ожидании. Стремясь скрыться от их взглядов, Эйза подняла засовы и замерла на пороге.
В помещении не было ни твари, ни сокровищ. Небольшое пустое пространство, выложенное белым камнем, освещал ряд узких окон под самым потолком. Солнечный свет заливал пол. Здесь не было ничего, лишь у дальней стены стояла шкатулка из красного дерева. Помедлив на пороге, Эйза вошла. По стенам и потолку покоя тянулись надписи, и она стала было их читать, но вскоре бросила это бесполезное занятие. Все письмена были об одном и том же. «Охрани от того, кто летит с ветром», «заступи дорогу скрывающемуся во снах», «солнце сожрано и больше не выкатится на небо», «проклятое потомство пожирает звезды». Чаще прочих повторялся знак обережения от беды, напоминающий улитку, что выглянула из панциря.
В пустой и светлой комнате, где в солнечных лучах искрилась пыль, угрожающие письмена выглядели насмешкой. Эйза подошла к шкатулке и присела, разглядывая рисунок. Шкатулка была изрисована орнаментом, в котором попадались те же знаки обережения. Из всего следовало, что, какая бы вещица ни находилась внутри, она явно была зловещего свойства. Эйза сомневалась, что крышку стоит поднимать, и, верно, так и ушла бы ни с чем, но внезапно шкатулка открылась сама. Эйза вздрогнула, но напрасно. Внутри лежало круглое зеркало с ручкой из кедровой древесины. Что-то в нем было необычно, однако Эйза, преодолев опаску, взяла в руки чудесный предмет. Он отличался от всех зеркал, что она знала до того. Обычно зеркала из полированного металла, как ни были гладки, искажали отражение хотя бы тем, что придавали ему свой цвет. Это же зеркало показывало цвета как они есть, и Эйза смеялась, разглядывая свои золотистые волосы и раскрасневшиеся щеки. Она вертела зеркало, пытаясь разглядеть в нем стены комнаты. Зловещие знаки, нарисованные охрой и углем, отражались на чудесной глади такими, какими видела их Эйза. Определенно это была волшебная вещица! Знать бы только, из какого металла сделана поверхность.
В конце концов, Эйза решила, что не случится ничего дурного, если оставить зеркало себе. Она огляделась с тревогой, но покой был пуст. Тогда Эйза закрыла шкатулку, вышла и опустила засовы. Чудища мрачно смотрели со стен, и она поспешила убраться.
Прошло несколько дней, жизнь текла как обычно, и зловещие предостережения вскоре совсем выветрились из памяти. Эйза полюбила новую безделицу, и зеркало изо дня в день все больше доказывало свою колдовскую природу. Когда Эйза смотрела на отражение в покое со шкатулкой, оно казалось ей на диво точным и ярким, но ничуть не странным. Теперь же, когда она принесла чудесный предмет в свою спальню и гляделась в него едва не по десять раз на дню, отражение стало меняться. Поначалу Эйза испугалась, когда поверхность затянулась дымкой и затем отразила вовсе не лицо своей обладательницы. В зеркале, словно в окне, проступили очертания сумрачного леса: черные вершины сосен упирались в стремительно темнеющее небо, с левого края зеркала на лес наползали облака. Эйзе показалось даже, что она слышит свист ветра между стволов, чувствует запах прелой земли и хвойной подстилки. Сверкнула молния, на сосны обрушился частый дождь, и отражение сделалось совсем темным. Забыв о времени, смотрела Эйза на хвойный лес, и, хотя в нем не было решительно ничего любопытного, само чувство творящегося волшебства захватывало ее.
Вскоре сделалось так темно, что даже верхушек сосен не стало видно. Эйзе показалось, что в этой темноте она видит тусклый огонек, словно окно охотничьей избушки зажглось на окраине леса. Некоторое время она неотрывно смотрела на огонек, пока отражение не стало расплываться перед глазами, затем осторожно постучала по кедровой оправе.
Тотчас изображение перед ней изменилось: Эйза снова увидела собственное лицо и очертания ложа за спиной. Лишь огонек в нижнем углу никуда не делся – он продолжал гореть, но при дневном свете сделался совсем тусклым. Эйза оглянулась на край постели, где стоял сундук с ее платьями, но огонька ни на нем, ни возле него предсказуемо не нашлось.
– Волшебной вещице – волшебная придурь! – весело воскликнула она и думать о том забыла.
Вскоре Эйза выяснила, что зеркало по своему усмотрению показывает ей картины далеких стран: она видела горячие пустыни Западного Лаурадамана и огненное кольцо, вблизи которого всякое существо высыхало заживо. Видела морские глубины: причудливые создания рыскали на дне и у поверхности воды. Видела чудесные сады, где деревья ломились под тяжестью плодов, сияющих, будто солнце. Стоило, однако, постучать по оправе, как зеркало показывало отражение самой Эйзы и того, что находилось за ее спиной. Огонек в нижнем углу так никуда и не девался: он становился то тусклее, то ярче, и Эйзе стало даже казаться, будто он увеличивается и делится пополам, но это не слишком ее волновало. На третий день после посещения сокровищницы случилось одно происшествие, к которому Эйза не знала, как относиться. Она купалась в озере, когда увидала на берегу огромное существо, напоминающее подвижную груду золота. Не испугавшись, подплыла ближе и увидела, что то был крылатый ящер, покрытый золотой чешуей. Голову на длинной шее венчали несколько шипов, образующих некое подобие диадемы. Эйзе стало немного не по себе, но не пристало ей, дочери островного бога, бояться здешних существ. Она выпрямилась, поднимаясь из воды, и громко обратилась к ящеру:
– Я Эйза, дочь хозяина этих мест. Кто ты и что здесь делаешь?
Ящер склонил венценосную голову, будто признавал ее право, и заговорил:
– О, прекрасное создание, ты напрасно тревожишься: я не причиню тебе вреда. Я хочу лишь взглянуть на тебя, ибо никогда не видел существа очаровательнее, даром что много где бывал. Я родом из безжизненной пустыни на востоке материка. Я преодолел полземли и видел множество мест, населенных и диких, но нигде не встречал красавиц, подобных тебе. Будь моей женой, милая Эйза, и я пронесу тебя над миром, увенчаю солнечной короной, звезды сброшу с неба и вплету в косы…
Он шагнул к ней и уже не ящером – змеем обвил ее ноги. Золотые глаза смотрели ей в лицо, и Эйза испугалась его напора.
– Отпусти меня!
Кольца разжались. Однако золотой змей не спешил удаляться.
– Я не буду твоей женой, что бы ты там себе ни выдумал! С чего ты вообще взял, что можешь подойти и, не спросившись у отца, свататься ко мне. Я от человеческой женщины, а ты от дракона, нам никогда не бывать супругами. Давай разойдемся друзьями, прошу тебя.
– Разве это причина, милая Эйза? – ласково спросил змей. – Твой отец женился на львице, на воде и соли, отчего нам не жениться? Или я противен тебе?
– Улетай, прошу! – взмолилась Эйза. – Мне страшно даже глядеть на тебя.
Ящер вновь принял прежний облик, но мешкал. Между его передних лап, переходящих в крылья, лежала ее одежда, и трудно было понять, что он собирается делать. Эйза осторожно приблизилась к нему, забрала тунику и поспешила в дом. Ящер не препятствовал ее бегству, но глупо было рассчитывать, что он отказался от своего замысла.
Однако минуло три дня, и встреча у озера забылась. Все, на первый взгляд, было как обычно. Эйза вышивала в беседке у дома, пела, ласкала кошек и за весельем думать забыла о зловещем коридоре, да и в зеркало взглянула всего два или три раза. Особенно ей нравилась вышивка: на чистом поле под ее руками явилось красноватое небо и оленье стадо, бредущее к водопою. Впереди шествовал статный вожак с ветвистыми рогами, за ним – несколько важенок с детенышами. Вся картина дышала таким покоем, что при взгляде на нее пропадало любое предчувствие беды.
Череда невзгод и жутких видений, преследовавших Эйзу, началась с того дня, как она решила взглянуть на вышивку через злополучное зеркало. Некоторое время на гладкой поверхности отражалось мирное путешествие стада, но затем будто злой чародей исказил картину своей волей. Словно подкошенный, вожак припал на колени, самки и детеныши встревоженно озирались. Поначалу на полотне было три олененка, но, как только тень опустилась на вышивку, их осталось двое. Это и встревожило важенок. Красноватый закат, изображенный на ткани, сделался ярко-алым, словно обрызган кровью. Ровно такой же закат пылал над землей, заливая зловещим светом ее рукоделие. Не в силах оторвать глаз, смотрела Эйза на огненное небо в зеркальной глади. Цепляясь длинными пальцами за облака, по небу ползло чудовище. Строением тела оно напоминало человека, но так отдаленно, что похожесть лишь добавляла уродства. Уродец был черен как ночь, туловище его не имело никаких изгибов, а представляло собой затупленный треугольник. Челюсти были удлинены и вытянуты вперед, а конечности казались такими гибкими и длинными, что принадлежали будто другому телу. Быстро перебирая ими, тварь подползала к солнечному диску. Все шире распахивалась пасть, усеянная мелкими треугольными зубами. Добравшись до солнца, существо впилось в него клыками и принялось пожирать. Застыв от ужаса, смотрела Эйза на уменьшающийся диск и не могла оторвать глаз, пока существо не проглотило последний кусок и не уползло во мрак.
Отражение исчезло. Вокруг воцарилась кромешная тьма. Вскрикнув, Эйза выронила зеркало и закричала в отчаянии и страхе:
– Сестрицы, милые, помогите!
Ожидание показалось бесконечным, но вскоре на ее зов прибежали слуги со светильниками. Они явно не видели, как ужасная тварь пожирала солнце, и все объяснили по-своему:
– Темна ночь, а ты засиделась допоздна, ничего с собой не взяв.
Но Эйза была уверена, что, если бы темнота опускалась привычно медленно, она точно заметила бы приближение сумерек и поспешила покинуть беседку. О чудовище в зеркале она решила не говорить, как будто, избежав его упоминания, могла избежать беды. Служанки увели ее в дом, где Эйза тут же рухнула на постель и забылась сном. И снилось ей, будто новое солнце нарождается у нее в утробе. Не в силах пошевелиться, Эйза сидела на коленях, а живот ее разрастался с каждым вдохом. Лучи нового светила, пробиваясь через кости, плоть и кожу, сияли чистым золотом. Забыв о жаре, жгущем ее изнутри, Эйза в восхищении смотрела на свет, и чистая радость заполняла ее душу.
Но недолгой была та радость. Привлеченные светом, из своих нор выбирались создания ночи, похожие на изломанные человеческие существа. Еще несмело ползли они к Эйзе и сияющему солнцу, и она обхватывала живот, пытаясь защитить свое нерожденное дитя.
И то ли ей это удалось, то ли черное чудище из вечернего кошмара так и не сожрало солнечный диск, но он по-прежнему сиял в небе, когда Эйза проснулась. Она долго сидела на постели в глубокой задумчивости, расчесывая волосы ольховым гребнем. Успокоившись и желая увериться, что события прошлого вечера ей почудились, Эйза вернулась в беседку. Вышивка была там, но вместо трех оленят осталось только двое. Настроение тотчас испортилось, тревожные предчувствия вновь овладели ею, и садиться за рукоделие расхотелось.
В конце концов, Эйза решила умыться у ручья, надеясь, что холодная вода вернет ей трезвость мысли. И в самом деле: стоило опуститься на берегу, как журчание прохладных струй настроило Эйзу на мирный лад, будто приглашая забыть ужасы прошлой ночи. Она умыла лицо, выпила воды, затем обрызгала грудь и плечи. Тревога не покинула ее, но глодала теперь не так сильно, позволяя думать над случившимся. Эйза еще некоторое время сидела у ручья, затем вздохнула и хотела возвращаться. Она почти отвернулась от воды, как зловещее предчувствие заставило ее замереть.
Переливаясь в небольшую лунку, оставленную корнями упавшего вяза, вода из ручья застаивалась и образовывала маленький затон. Именно здесь, в этом затоне, и видела Эйза свое отражение. Ей показалось, будто под правым локтем мерцает тусклый огонек, словно бы силящийся разделиться на два. Обернувшись, Эйза не увидела ничего, что могло бы испускать этот неверный свет, и пала духом. Не в силах оторвать взгляда от едва подернутого рябью отражения, смотрела она на мерцающие огоньки, пока, наконец, зрение не изменило ей и не почудилось, будто они окончательно разделились.
Внезапно огоньки погасли, и Эйза, словно очнувшись от заклятия, замотала головой. Когда она снова взглянула на водную гладь, тусклые желтые точки продолжали гореть. Более того – к ним прибавился мерцающий свет, льющийся откуда-то сверху и осыпающий затон золотыми бликами.
Эйза подняла голову. Высоко в небе, сияя, словно второе солнце, летел ящер. Некоторое время он кружил над ручьем, словно собираясь напиться, и вскоре заметил Эйзу, сидящую у воды. Описав еще один круг – то ли рисуясь, то ли примериваясь для посадки – ящер опустился на берег неподалеку.
– Как отрадно видеть тебя снова, милая Эйза. Надеюсь, ты в добром здравии и хорошем расположении духа и мой подарок смягчит твое сердце.
Он что-то положил на край берега прямо перед ней, и Эйза увидела ожерелье из тяжелых рубинов. Осторожно выйдя из воды, она подняла подарок. Камни были холодны, даром, что лежали в пасти огнедышащего дракона, и, казалось, светились изнутри. Солнечные лучи преломлялись в них, и оттого возникала видимость плескающейся в каждом рубине крови.
