Текст книги "Шепотом (СИ)"
Автор книги: Nitka
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
– Игры. Спора.
– На что?
– Всего лишь на то, что ты перестанешь смотреть на меня свысока. Как сейчас.
Стоит ли удивляться: мало ли, что он себе успел напридумывать. Да и обычно мне плевать, как со стороны выглядят мои глаза.
– А выигрыш? – все же спрашиваю.
– Стандартно: одно желание.
Что ж, весьма мило. Уточняю:
– В пределах разумного?
В его голосе нахальная усмешка и вызов:
– Любое.
Отталкиваюсь от стены, засовываю окончательно заледеневшие руки в карманы и на автомате считаю виднеющиеся фонари в парке.
Шестнадцать.
– А ты настойчивый, – замечаю.
– Кто-то из нас должен им быть, – спокойно отвечает.
Чем подводит черту нашего очередного препирательства.
– Хорошо, – пытаясь согреться, перекатываюсь с пяток на носки. – Сколько предлагаешь играть?
И уже тогда я почти неосознанно перебираю города, подходящие для следующего пункта назначения нашего с Соней нескончаемого маршрута.
– До конца марта. Двадцать третьего числа.
– Знаменательная дата?
Медлит с ответом:
– Да. Отчасти.
Значит, двадцать третьего ноль третьего. Достаточно долго, как бы мне здесь не заскучать.
Терпеть не могу долго сидеть на одном месте.
– Ладно. По рукам.
Конец первой части
========== Глава 19: Тени и образины ==========
Часть вторая: «Чужие голоса»
Заросли деревья, город весь в пыли,
Тухнут светофоры, фонари вдали.
Замкнутой спиралью, точной смесью дуг,
Встанешь у начала, замыкая круг.
В шепоте небесном услыхавши весть,
Выйдешь на перрону завтра, ровно в шесть.
Подождёшь кого-то, кто-то подойдёт,
Ты посмотришь – сердцем – и поймёшь – не тот.
Целых пять столетий, как незрячий пёс,
Ходишь в то же место, перебравши грёз,
Ждёшь кого-то, тихо отстояв свой час,
И уходишь тенью, не поднявши глаз.
Сколько ты себя помнишь – всегда старался подражать отцу. Быть сильнее, выше, чем есть сейчас, стать честным человеком слова. И реалистом. Прагматиком. Заботливым семьянином.
Нормальным, в конце концов.
Читал книги, подавлял разъедающее нутро искалеченное, дрянное «романтическое я». К сожалению, совсем удавить, удушить его не получалось.
И не получилось до сих пор.
Поэтому однажды ты дифференцировал – распался изнутри по молекулам на две части. Психологи сказали бы «сердце и разум», а на самом деле: тот, кем ты пытаешься, хочешь стать, тот, кого из себя корчишь, – и та жалкая образина, коей ты взаправду являешься.
У тебя хорошая семья, замечательное детство, лучшие, хотя и со своими недостатками родители – других не пожелаешь – так откуда в тебе это? Неужели ты не способен выкинуть сопливое жалко-хнычущее забитое существо внутри тебя на свалку, отпихнуть подальше, так, чтобы даже если захочешь – не вспомнить, чтобы не слышать отвратительных стонов, воплей о помощи, доносящихся из-под мусорного бака, – так, чтобы захлопнуть окна и закрыть дверь. Читать Дойля, Диккенса, Кристи, в упор не замечая всхлипывающих просьб образины очутиться в сказке с любовью до гроба и принцем на транспорте. Не смотреть часами в никуда, неизвестно чего ожидая, но позволяя по пазлу складывать картинку чьей-то благородно протянутой тебе руки.
Едва ты, опомнившись, рушишь все карточные домики, образина настороженно замирает, молча захлёбываясь, глотает обиду, но ненадолго затихает, волоча огрызки гордости в свой по-прежнему незаконный угол твоего воспалённого сознания.
Бывало, ты ночами не спишь, полубессмысленно переворачивая страницы любимых книг, обложившись ими и подушками как баррикадами от невозможных подкроватных и не очень монстров, шерстяным одеялом накрывши всю построенную громадину, подсвечивая себе матовыми ночниками на батарейках и не менее тусклым фонариком с замацанным, полустёртым от частого использования, затасканным стеклом. Ложишься спать в изнеможении, уютно обустраиваясь в этом душном гнезде, когда неимоверно режет и слипаются глаза, а обременённая вялым сгустком света рука устало падает на простынь, мешая читать.
И то, не «ложишься» – падаешь в обморок, принципиально не признавая подушек в качестве места для головы, а утром, как заведённый, встаёшь ровно в шесть, чтобы после душа и лёгкого завтрака перед школой выгулять твою-не-твою псину. Чтобы занять себя чем-то позарез нужным и не думать, не думать, не забивать голову. Ни одной фразы не произнести про себя.
Ты пробовал заняться самовнушением, вечера напролёт твердя: «Это пройдёт, эта уродина исчезнет, ещё немного и…»
Вот только есть одна небольшая проблемка.
Ты сам – уродец.
А образина, сколько не убеждай себя, – всего лишь неотделимая твоя часть.
И её не вытравишь никакими заговорами и отречениями.
*
Блёклым утром неизвестная сила оторвала твой расфокусированный взгляд от очередной толкиниевской фантазии. Сначала ты не понимал зачем, поэтому образина среагировала быстрее, предусмотрительно плюнув кислотой в твои оборонительные баррикады из теперь невидимых одеял и подушек.
И ты увидел его.
Не понимая, что на тебя нашло, силился оторвать взгляд.
Поздно.
Какое безумие – проследить его путь до самого поворота и застыть изувеченной ледяной статуей, с глубинным отвращением чувствуя, что сейчас, именно сейчас кто-то посмел отгрызть от тебя кусок.
Неприятно поморщившись, ты поздней осенней пылью стряхнул с себя остатки помешательства и попытался «вчитаться» обратно. Упорствовал до тех пор, пока, с раздражением рыкнув на образину, не отправился домой.
А затем пожиратель спокойствия повторил свой маршрут снова. Снова и снова.
Ледяная статуя в твоём обличье грозила треснуть по швам, и в какой-то момент ты отчётливо убедился в необходимости проснуться.
Но коварно сбежавшая с поводка образина поступила по-своему. Празднично расправив лохмотья и вооружившись толстым рыцарским романом, с не вполне безвредным девизом в устах, мол, аля гэр ком аля гэр, она отправилась знакомиться. И пока ты отходил от шока, пытался выпутаться из цепей, которыми когда-то намертво приковал эту тварь, она успела натворить дел.
Заключённая обратно, корчила рожи, издевалась, мерзко хохотала, оставив тебя ошпаренно гарцевать, выбираясь из горячей точки.
Тот Его взгляд – до горечи пламенный, прожигающий до кости, ты не сможешь не запечатлеть, чтобы потом, воспроизводя, зажимая паузу, откручивая назад и снова кликая в сознании плэй, просыпаться по утрам в поту. Ты захочешь коллекционировать такие взгляды, собирать в свою картотеку, чтобы уже из них конструировать собственный пазл.
Чтобы больше не кричать про себя: «Слишком близко!», цепенея и талантливо изображая натренированное ежедневными недопытками спокойствие.
Но пока, Он, сам того не замечая, перетряхивает тебя до тла, рушит недостаточно прочную песчаную крепость, будто это не цитадель, а детская песочница, построенная под издевательски красным в белый горошек мухомором. Сначала грубыми мозолистыми руками вытаскивает опорные булыжники, а затем парой слов окончательно сжигает инженерное чудо.
– Хочешь кофе или…
И ты распадаешься на атомы.
Образина хохотала, насмехаясь, сверкала пустыми глазницами и пыталась неизвестно на кого навести порчу. Но заново прикованная, могла бесноваться только в своём углу.
А тайной от неё-себя твёрдое обещание: её пир не начнётся.
Если бы.
*
Расслабленно умостившись в кресле, гляжу, как Никиша самозабвенно штудирует очередную книжонку. Он, как всегда, не замечает ничего вокруг, и я со странным любопытством разглядываю мальчишку.
Иногда он выглядит до жути беззащитно, а иногда бросает такие взгляды – чистый лёд и бронированная заминированная стена. Ещё и задаёт время от времени такие вопросы – хоть сам добровольно на эту стену и залезай, но ответь.
Было, например, в конце февраля:
– И кто они, герои нашего столетия? Сплетники, лжецы, звёзды ю-туба. Те, кто, рассиживаясь у компьютера, набили себе побольше левл в РПГ, те, кто курят на переменах, матерятся, сидя перед учителем за школьной партой. Те, кто отрицает знания как данность и думают, что для получения любого результата достаточно нажать пару кнопок. А что будет через десять лет, через сто? Может, то, о чём писали Брэдбери и Хаксли, не такие уж глупости? А я… мне нужно было родиться на пару столетий раньше, когда ценили учёных, а за свою честь платили кровью.
Он улыбался иронично, подперев сомкнутыми в замок руками подбородок, и явно ждал моего ответа. Смолчать – нельзя, такие уж правила. Ответить пространно – нарваться на более пространные и философские темы, ибо кое-кто умеет растекаться мыслью по древу куда лучше меня.
Оставалось ответить более-менее рационально:
– Ты преувеличиваешь. Честь, долг и верность всегда в цене. Пусть иногда они проявляются в немного извращённой манере. Я не знаю, кто такой Брэдбери, да и книг не читаю, но с возрастом кое-что становится понятнее.
Никита молчал недолго. Склонил голову, о чём-то размышляя, и медленно спросил:
– А ты знаешь таких людей? Которые честны, верны и так далее?
Вспомнив парочку, я позволил себе усмехнуться.
Кстати, к нам плавно подползает начало марта. Илья на подработке – без понятия где: мне не случалось поинтересоваться, он тоже не много болтает.
Сонька внизу на ковре, поднимая-опуская лодыжки, рубится в PSP. Она тоже недавно отколола. Подошла как-то вечером, оторвала от ноута и прямо спросила:
– Пап, мы скоро переедем?
Я поперхнулся воздухом: оказывается, моё догадливое дитя уже в курсе.
Кисло улыбнувшись, выдал ей свои соображения:
– Скорее всего. Но не раньше апреля.
Дитё кивнуло:
– Жалко. Здесь мальчики хорошие.
– Угу, – на автомате выдал, через секунду спохватившись: – Что за мальчики?
Моя мелочь живо перечислила:
– Никита – это раз. Мы же с ним часто вместе гуляем, и домой он к нам приходит. Потом, Вадик, он с пятого класса, но хорошо играет в теннис и футбол, и нас никогда не обижает. Игорь на воротах стоит…
– Подожди, – перебил, почесав лоб, – а девочки? Ты их, что ли, как вид не признаёшь?
– Девочки? – удивлённо так переспросил ребёнок. Недолго молчал, никак вспоминая школьные подвиги, и окончательно задумался. – С Лизой мы на математике за одной партой сидим, но она вредная: мою ручку с котиками просит, а сама тёрку или карандаш никогда не даёт. Леся дразнит – не меня, а мальчиков, но она так противно пищит и вечно ябедничает. А Юля – чуть пятнышко на шортах посадит, – сразу ревёт…
– Ладно, ладно, я понял, – мне пришлось примириться с истиной: – Женщины – зло.
Чтобы чем-нибудь себя развлечь, разгадываю кроссворды. Единственное, что дорешал до конца, – судоку, и то там всё черкано-перечёркано. Остальные – выше уровня моего интеллекта, и вообще – долгие и нудные.
Купить, что ли, и себе приставку?
Погрузившись в воспоминания, спохватываюсь – если не подводит память, где-то должна была пылиться позабытая всеми восьмибитка. Это же в неё мы с Анькой рубились по выходным, после очередного проигрыша меняя картриджи с «Чип и Дейла» на «Марио», «Контру», «Танчики»…
Если только этот музейный экспонат ещё жив.
– Эй, – щёлк. Пальцами возле уха мальчишки, чтобы передислоцировать сигнал с космоса на землю.
Ах да, за это время я всё-таки умудрился много о нём узнать. По-моему, слишком много для человека, с которым я вроде бы никак не связан. Хотя также о многом мне ничего не известно.
Оказалось, он на дух не переносит сладкое, разве что мармелад и сдобренную орехами халву. Не любит, когда ему лгут, и иногда удивительно чётко это просекает, хотя сам, бывает, недоговаривает, а то и вовсе молчит. Ему безразлично, какая погода на улице: мороз или жара – до сих пор не пойму, как он умудряется практически не реагировать на значительные перемены температуры, но бывают моменты, когда мальчишка весь дрожит и часами не может согреться, а руки у него – как у жабы.
Никиша не раз и не два оставался у меня ночевать, и, уж так получалось, что, кое-как чухаясь на работу или поднимая Соньку в школу, я, бывало, заставал его сонного, полусобранного за чашкой сваренного вездесущим Ильёй какао. Да, кстати, какао он тоже любит.
Теперь я знаю, что та самая вежливость-для-всех – ещё одна черта его характера, как ни парадоксально, а не бравада, а свитера, вместе с остальным «плюшевым» ассортиментом, – его собственный – не родительский – выбор стиля.
Я многое знаю о нём – много ненужного, лишнего, и теперь опасаюсь, как бы не прикипеть к поганцу, тем более, то, что я ещё не узнал, те вопросы, которые я пытаюсь не задавать, звенят в подсознании, требуя ответа.
Это удивляет.
Раньше мне требовались от человека разве что номер телефона, данные о сексуальных предпочтениях и некоторые внешние параметры.
Но, честно говоря, надоело удивляться самому себе, поэтому лучше оставить всё, как есть. Разберёмся на месте.
К слову, со времени начала нашего спора Никиша умолк насчёт своей ориентации в отношении меня, в смысле, перестал ко мне хмм… приставать. Самому смешно – обычно «пристаю» к пассии я, но факт остаётся фактом: «приставания» ограничиваются нейтральными прикосновениями, что значительно облегчило жизнь, по-моему, нам обоим.
И всё же…
И всё же.
Скоро март подойдёт к концу. Поскорей бы.
Не выйдет из меня романтика.
Итак, в ясный солнечный день мы провели полноценные раскопки, с доблестью откопав допотопную пыльную восьмибитку, а чуть позже – коробку с картриджами. Дети в восторге замирают – их всегда, как магнитом тянуло ко всему старинному: коллекционным значкам, стереоскопу, шахматам, фотографиям, теперь вот – к приставке. Осталось найти ещё парочку «сокровищ» вроде древнего настольного футбола или пластиковой мозаики, чтобы обеспечить обоим развлекуху на ближайшие пару недель.
Но приставка – и вправду ценная находка. Вот живёшь, живёшь себе в этой квартире, вроде всё такое новое, отремонтированное недавно, а потом она как дохнет на тебя стариной, что, отряхиваясь от паутины и пыли, невозможно не нырнуть в воспоминания детства.
Аккуратно протерев всё влажной тряпкой, включаю в розетку блок питания и, шаря по разъёмам телевизора, почти убеждаюсь, что втыкнуть провод некуда, когда мне звонят. Втыкая всё-таки кабель, отвечаю:
– Да?
– Привет, ты не мог бы приехать, куда я скажу?
– Что? – в ступоре переспрашиваю.
Илья никогда таких просьб не высказывал, да и не наглел, как некоторые, но в его голосе напряжение, и это настораживает.
– Говорю, можешь приехать по адресу? Кое-кто хочет с тобой увидеться.
Хмм? Кто-то, додумавшийся связать меня с Ильёй, обычно радостных новостей не несёт. Но не бросать же парня – чую, до моего приезда загадочный «кое-кто» его не отпустит.
– Хорошо. Скоро буду.
Может, начать подрабатывать таксистом? А то такими темпами…
Наскоро объясняю детям, как пользоваться игрушкой, впрочем, Никиша в этом проявляет редкую осведомлённость, и честным пионерским пообещавшись, мол, скоро вернусь, быстро одеваюсь.
Сдаётся мне, некий дяденька свыше снова имеет претензии насчёт моей относительно спокойной жизни.
========== Глава 20: Путаны и милосердие ==========
Ты ненавидел зеркала. Сначала по-детски презирал, потом попросту игнорировал. Иногда смотрелся, иронически перекривив губы: тощий неуклюжий пацан, одни руки да ноги – сплошное скопище угловатых конечностей.
Когда ты наконец вырастешь? Вырастешь настолько, чтобы окончательно запихнуть образину в мусорное ведро, навсегда запереть её в своих беспросветных подземельях, заключить в бестелесной нетленной тьме.
А так…
Зеркало.
Отвратительная плоская поверхность.
*
Шмыгаешь носом, морщась от холода и лёгкой боли в висках. Но продолжаешь читать.
Ты ещё не потерял надежды, что Достоевский вытравит из тебя дурные нравы.
Наиболее понравившиеся строчки повторяешь вслух: то шепотом, то довольно громко, но чтобы не разбудить родителей в соседней комнате. Тебе хотелось бы, чтобы все фразы как неизменные догмы отпечатались в голове, и на каждую ситуацию, каждое событие всплывали будто на экране, позволяя парой кликов выбрать нужную линию поведения и дальше действовать вне влияния эмоций – отключить эту глупую опцию, оставив лишь рациональные предложения разума.
Однажды ты в кромешной темноте, пытаясь панически разобрать, где – пол, а где – потолок, на корточках ползал в поисках нечто.
Адски горели колени и ладони.
Ты не понимал, где ты, что ты – вокруг слишком темно.
Что ищешь – тоже не знал. Но узнал, едва нащупав что-то твёрдое, тёплое.
Провёл пальцем, обнажая ослепшими пятью чувствами очертания. Трясущимися руками попытался отбросить правильно угаданный предмет, но пальцы не разжимались, как прилипшие.
– Бедный Йорик, – гнусаво проскрипел человеческий череп – твой череп – коверкая тут же возникший перед глазами образ Гамлета.
Ты выкинул мерзкие останки, но тут же спиной почувствовал обжигающий жар. Резко обернулся, отшатнулся. Однако немыслимым образом споткнулся о тот самый череп, упав на спину.
Страх окружал тебя ветвями знакомого с детства крыжовника, безжалостно, как и всегда, запуская под кожу старые ржавые шипы.
– Что же ты? – тень, она виделась чернее тьмы, склонилась над жалким твоим подобием, тем, кто ты есть сейчас. – Совсем не рад меня видеть.
И стремительным вязким покрывалом обрушилась сверху.
Ты задохнулся, дёрнулся и открыл глаза. Сердце стучало оглушительно громко и очень быстро. Ты сам – сплошное сердце.
Рывком сел на кровати, прислонившись к стене, лихорадочно сжал в тонких пальцах недочитанного Кинга.
Книги больше не помогали.
Существующая псевдоотдельно образина подозрительно не подавала признаков жизни.
Но ты отлично знал – она там…
Поэтому снова.
Шепотом. Искать себе оправдание.
Если нет – подавлять желание.
Либо шепотом, либо и вовсе молча, посредством книг и азбуки Морзе отправляя малопонятные записки на тот свет.
*
Увы, своих домашних я бессовестно обманул, вернувшись только под вечер.
Илья, когда мы садились на байк и когда ставили его на парковку, сосредоточенно, даже, кажется, сам того не осознавая, тёр красные следы от наручников – наверняка останутся синяки.
У меня, хоть ветер и дул прямо в лицо, не вылетало из головы:
«Помоги мне!»
А чужой раскладной нож в кармане всю дорогу жег бедро.
« – Ты поможешь мне?
– Нет.
– Тебе меня не жалко?
– Себя мне жалко больше».
Хитрая изворотливая тварь.
Джеки.
И что самое главное, так всегда случается: люди приходят ко мне, чего-то требуют, просят, умоляют, читают лекции, а потом исчезают – поминай как звали. Иногда эти люди возвращаются, чтобы снова просить, требовать и так далее.
Такое ощущение, что кто-то анонимно дал мне квест праведника, а заодно и Господа Бога.
Может мне и в этот раз подождать, пока схлынет очередная буря?
– О чём задумался? – скрестив ноги на полу, Никиша ставит игру на паузу.
Изображение застывает, застав героя в прыжке.
Мальчишка оборачивается, глядя на меня внимательными тёмно-карими глазами. Иногда он умудряется видеть меня насквозь.
Рассеянно гляжу, как обиженная моим поздним приездом Сонька укоризненно сверкает глазищами из спальни. Восьмибитка – не её любимая игрушка детства, поэтому не слишком её волнует, и тем более она не понимает, почему «взрослые» на ней так зациклены.
– Ничего особенного, – улыбаясь, присаживаюсь рядом и беру в руки второй джойстик.
«Помоги мне…»
Нет. Я давно не играю в такие игры.
– Сыграем? – киваю в сторону телека и перевожу тему. – Кстати, всё хотел спросить, ты хоть иногда на свой картинг ходишь?
Никиша недовольно кривит губы, отменяет паузу и молча наблюдает, как его перс канет в небытие. Играет фоновая музыка геймовера.
Мы сидим рядом, и мальчишка, повернувшись, всё так же молча протягивает руку к моему лицу.
– Эй, – произносит, а я перехватываю его ладонь на полпути.
Несильно сжимаю её и почему-то где-то внутренне не против такого прикосновения.
Лицо Никиши в желтовато-красном свете заходящего солнца кажется ещё более обеспокоенным.
«Помоги мне, ты же видишь, сам я сейчас…»
Из спальни выходит Сонька – уже не обиженная – и закрывает ладошками мой рот.
– Ммм? – откидываю голову назад.
– У тебя противное лицо.
Высвобождаюсь:
– Сокровище моё, сразу видно, как сильно ты любишь папу. Маленькая зануда.
Она возмущённо упирает руки в боки:
– Сам дурак.
Никиша смотрит внимательно, с лёгкой улыбкой, а я, оказывается, до сих пор держу его по-лягушачьи холодную ладонь. Опомнившись, возвращаю её владельцу.
– Сыграем? – предлагает, указывая на телек.
Качаю головой. Затем громко зову:
– Илья, хватит отсиживаться под столом, там и так места мало. Вылезай и топай сюда.
– Угу, – раздаётся приглушенное из кухни.
Вспоминая, обращаюсь к мелкой:
– Дитя моё, ты ещё не сделала домашку? Если эти двое согласятся, можешь привлечь их. Потом я приду – проверю.
– А ты? – пронаблюдав, как я поднимаюсь на ноги, Никиша тоже кладёт джойстик на пол.
– Спать пойду. Устал.
Утопав в спальню, падаю лицом на постель. Некоторое время лежу так.
Шевелиться не хочется.
Что-то я сегодня совсем расклеился.
В голове заезженной пластинкой на трухлявом граммофоне звучит голос Джеки.
«Помоги мне…»
Сукин сын всегда знал, что сказать.
Он-то из тех, кому я не могу отказать – особенно потому, что просит он нечасто, зато если уж ему кто-то приглянулся, сам без всяких просьб и вообще без лишних слов помогает, как может.
Терпеть не могу играть по правилам.
Об этом он тоже знает.
Сам не замечаю, как засыпаю.
Будит меня мелкая, забираясь на кровать к стене. Она уже совсем сонная и через пять минут крепко спит. Зато у меня сна – ни в одном глазу.
Осторожно выбравшись из-под одеяла, топаю в зал. Там, в темноте, Илья, как скорбная всезнающая сова, горбится над телеком и рубится в контру.
Даже не оборачивается, когда я прохожу мимо. А мне сейчас хочется одного – выпить. Напиться, расслабиться и забыть.
Почему это так задевает меня?
Почему я не как обычно безразличен?
Может, потому, что он в безвыходной ситуации – иначе не обратился бы?
Нет уж. Не хочу сейчас об этом думать.
В одном из ящиков кухонного гарнитура стоит бутылка какого-то пойла, волшебным образом приведшая меня в состояние релакса. Но когда она опорожняется наполовину, понимаю, что если вылакаю ещё немного, то никуда не пойду. Поэтому поднимаюсь, в темноте натягиваю верхнюю одежду и иду в коридор.
Перед уходом торкаю Илью за плечо:
– Я вернусь ближе к утру.
Он оборачивается и кивает.
Со спокойным сердцем покидаю родную квартирку.
Выпивка почти не давит на голову, хотя градус там вроде бы немаленький. Решаюсь взять байк.
Неторопливо спускаюсь, открываю подъездную дверь. Однако не успеваю выйти – непонимающе застываю.
Никиша стоит совсем рядом – прислонившись к вертикальной подпорке козырька – трубе, клацает телефон. Первые пару секунд принимаю увиденное за мираж. А галлюцинация, разглядев меня, подходит ближе.
– Ты что здесь делаешь? – недоумеваю.
– Стою, – пожимает плечами.
Недолго перевариваю фразу и засовываю руки в карманы:
– И долго?
– Неважно.
До меня никак не доходит, что он тут забыл. А Никиша неожиданно выдаёт:
– Опять пойдёшь снимать всяких шлюх?
Я аж опешил.
– Эм, что?
Упрямо встряхивает шевелюрой и глядит – глаза в глаза. Невольно складывается ощущение, что он магичит или что-то вроде того. Может, разозлиться, выгнать его взашей и пойти по своим делам? Я сейчас достаточно пьян, чтобы сделать это без угрызений совести.
Но Никиша снова – как этим же вечером – протягивает руку, и только тогда я совершенно трезво понимаю, что этот вот его жест – всегда – с самого начала нашего знакомства похож на жест милосердия.
Даже не знаю, злиться, смеяться или равнодушно ударить по руке.
Но позволяю ладони слегка коснуться щеки. С некоторым интересом спрашиваю:
– Приручаешь?
Как грязного щенка, дворовую псину.
– Не знаю, – искренне. – А можно?
Темень разжижает лишь тусклая подъездная лампа.
Проводит рукой от щеки до шеи, до самой задыхающейся в пульсе жилки.
На секунду, буквально на секунду, я чую его жгучее желание сдавить её до обморока, до предвестника клинической, а то и вполне реальной смерти.
Смотрит долго, получая в ответ такой же изучающий взгляд. Не представляю, что бы сказали те, кто увидели нас со стороны. Наконец нарушает тишину:
– Я выиграл.
Сразу понимаю, о чём он.
– Откуда ты знаешь?
– Вижу.
– Хах, да и срок ещё вроде бы не подошел.
– Не имеет значения. Я говорю то, что вижу. И твой взгляд вряд ли изменится.
Не отводит прямых честных глаз, заставляя поверить ему на слово, а моя хвалёная интуиция в который раз молчит.
Действительно, в который?
И вдруг на меня неожиданно – всего на пару секунд, накатывает необъяснимая нежность – что-то вроде той, которую я почти насильно испытываю к Соне, когда вижу её чем-то увлечённой, захваченной или, наоборот, умиротворённо-спящей.
Но в то же время, это не то, совсем не то.
И сейчас эта ночь и эти его тёмные, по-цыгански проницательные глаза в своей глубине заключали нечто такое, чего мне, наверное, никогда не понять.
А может, это всего лишь моё смятение. Вызванное чужим обнаженно-ироническим сигналом SOS.
Save our souls.
Кто из нас и как часто обращался с этим немым возгласом к высшим и не очень силам?
– Поцелуешь меня?
У него тёплая, чуть влажная ладонь.
И сейчас я зачарован. Поэтому никто не посмеет упрекать меня за содеянное.
Тянусь к его губам, а он подходит ближе, позволяя обнять себя за талию.
От него пахнет апельсинами и какой-то жвачкой.
Жадно впитываю этот аромат.
Его руки сжимают мои плечи, а глаза прикрыты.
Он сейчас весь – в этом поцелуе. В чём мне тоже видится некая доля зрелого спокойного милосердия.
Секунда – и я почти ненавижу его за это.
А отстраняясь – пробуждаюсь. Скидываю с себя паутину лживых однотонных чар.
Смотрю – сверху вниз.
– Пусть так, ты выиграл. А теперь не против, если я отчалю к своим шлюхам?
========== Глава 21: Причастие ==========
Тебе нравится смотреть на него со стороны. Это вдохновляет.
Тебе хочется быть ему другом, его поддержкой, его… Образина шепчет пошлости вперемешку с восторженными словами грязной любви, но ты ударом оледеневшей кисти грубо запихиваешь её обратно в её осьминожью будку.
Только бы не чувствовать себя сопричастным. Грешником.
Только бы перестать облизывать губы и вздрагивать – вздрагивать при любом ответном взгляде, движении в твою сторону. И каждый вздрог – изнеможение, каждый вздрог – пытка.
Ты закрываешься Толкиным, зарываешься в его гномьи замки и порождённый Иллуватаром мир, но поздно. Поздно хотя бы потому, что сквозь горящие на языке строчки тебе ясно видятся чужие пламенные глаза.
Нет, на самом деле, в своём обычном состоянии он мало напоминает огонь, но…
От него веет опасностью.
Он не скалится, не рычит, не ощеривается, не выпускает когти, но, несмотря на все свои грязные измышления, подлую натуру и нечестивые замашки, образина всегда держалась с ним настороже. Осторожно выглядывала из клетки и, лишь когда Он был в настроении, претворяла в жизнь некоторые пакости.
Но и те в основном доставляли проблемы лишь тебе.
Про себя жалкая тварь часто бурчала, что Он походит на дикий огонь – пожар на усохших соснах.
Ты сначала не слишком-то ей верил.
Пламенный взгляд не то же, что горящая душа.
Александр – защитник.
Ты видел в нём человека, защищающего себя и дочь, защищающего свой тесный мирок, в который, кроме них двоих, вряд ли втиснется кто-то третий. Разве что… жена?
Но позже понял – в Нём тоже сидит дьявол, только он с этим дьяволом явно на «ты».
И тогда ты чуть-чуть, где-то в глубине своих бездн и темнот почувствовал себя выше. Образина, приняв облик всезнающего Холмса, приговаривала: «Так оно и есть, не сомневайся».
И ты, сам того не осознавая, – поддался.
Хотя, может, и сознавая, но не желая чего-либо понимать.
А потом вновь жестоко убедился, насколько заблуждаешься насчёт него и его дьявола.
Быть может, он сам – дьявол?
Быть может, это ты его придумал. Намалевал себе его, свой грех, ересь и святотатство на уголках засаленных страниц любимой потрёпанной книжки. Перелистал – вышла картинка.
Отделаться от подобных видений никак не получалось.
Кто знает, может, Он и вправду нарисован.
Портретный очерк и пара строчек – о Нём.
Тебе хватало, а остальное – гори огнём.
Но это – сначала.
Его демон – это твой, тобой же неразгаданный ребус.
Быть может.
*
– Дочь моя, сиди ровно, – увещеваю Соньку, поточнее прицеливаясь ножницами.
Челка жутко лезет ей в глаза, а сходить к парикмахеру всё не получается.
Было решено справиться своими силами.
– Угу, – бурчит, держа на коленях развёрнутую газету.
Пару раз «щёлкаю» ножницами – волосы падают на газету. Прикрываю один глаз, снова примериваясь:
– Подожди, сейчас подровняю.
Дитё недовольно морщится:
– Знаю я твое «подровняю». Сейчас как откочерыжишь.
– Где это ты таких слов нахваталась?
– Не скажу.
Слышу, как Илья шебуршит на кухне: роется в холодильнике, потом включает газ.
– Держи вот, – подаю ребёнку зеркало.
Она прикрывает один глаз – точь-в-точь как я, и кладёт зеркало на полку рядом. Потом окликает Илью:
– Илюш, а мы скоро кушать будем?
Наша карманная домохозяйка отвечает уже из залы:
– Да. Разогреть надо.
Спустя пару десятков секунд слышится начало трёхэтажного – впрочем быстро приглушенного, посыла и эндовая музыка Чип и Дейла.
– Ладно, – вытряхиваю волосы с газеты в туалет и выхожу в коридор, – кушайте, а я пойду гулять.
– Без меня? – надулась мелкая.
– Без тебя, – подтверждаю. Затем в качестве равноценного обмена предлагаю: – Хочешь, я тебе чего-нибудь куплю?
Ненадолго задумывается:
– Сыра. Адыгейского.
Зависаю:
– Какого?
Ребёнок фыркает, глядя с превосходством:
– Адыгейский.
– Мда. Ладно, куплю.
Обуваюсь, надеваю куртку и незамедлительно выхожу.
Не помню, когда я последний раз оставался один. Думаю, иногда это очень необходимо.
Буквально выбежав из подъезда, глубоко выдыхаю.
Да уж, будь я на улице, дома или ещё где-то, со мной постоянно кто-то рядом. Чаще всего – Соня, Никита или Илья. Если не они – так другие люди.
Не скажу, что я «общественный человек» или рубаха парень, но уж так получилось, что со мной всегда был кто-то.
Может, из-за этого я вырос жутким эгоистом?
Для разнообразия не захожу на парковку, а иду пешком – топаю куда глаза глядят.
Со всех сторон – весна. Ещё ничего не расцвело, но даже мне передаётся это предчувствие, предвкушение, что вот – вот сейчас…
А я слишком долго откидывал в сторону свои и чужие проблемы. Помнится, тёща как-то обличительно пробурчала: «Ты, мой дорогой, упорно избегаешь всего, что может тебя задеть». Я даже не нашелся, что ей ответить.
Солнце заходит – его золотой круг постепенно переходит на другую сторону планеты Земля. Зря я выбежал вот так – практически босиком.
Нет, я понимаю, что это тоже бегство…
По кругу и от самого себя.
Но разве я не имею права творить со своей жизнью всё, что хочу?
Захочу – отдам Соньку родителям и махну на край света, с угрозой для жизни присылать открытки и поздравления с Новым годом, захочу – останусь, женившись на какой-нибудь уличной кошке. Говорят, из них выходят отличные домохозяйки.
