Текст книги "Шепотом (СИ)"
Автор книги: Nitka
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Всё зависит от желания.
Наш мир состоит из желаний. Чужих или собственных. А выигрывает обычно тот, у кого есть возможность выполнить своё заветное желание. Но.
Но.
Мой якорь – моё спасение.
Рано или поздно мне придётся уехать. Пока этот город не стал мне противен. Пока я не начал творить непоправимые глупости.
Не влюбился, например.
Когда моя сердечная консервная банка в последний раз дрожала? А когда негласно вопила от безысходности?
Не тогда ли, когда Она…
Нет, любовь – ужасная перспектива.
В конце концов либо мы портим отношения, либо они – нас.
Да, бывают исключения, например, у нас с Анькой. Сейчас не смогу точно сказать, чем бы всё закончилось – но вряд ли детской погремушкой с глупыми шариками ссор внутри.
Наши отношения были не пластиком, а пластилином.
Нет, не хочу вспоминать.
Есть ли разница, в кого влюбиться?
В женщину, старика, ребёнка или пролетающую, сбежавшую из чьей-то клетки, перепуганную канарейку?
Да нет – особой разницы нет.
Только вот любовь – разная.
Тёплая, жгучая, еле тлеющая, по-своему верная, покрытая иголками и узорчатыми булавками, – вопрос, какая кому нужна.
Сам не замечаю, когда вытаскиваю и начинаю рассеянно теребить крестик. Пока только этому моему тотему удавалось приводить меня в чувство.
Никита? А что он? Несносный мальчишка, раз за разом умудряющийся занимать мои мысли. Ходячий ребус, разгадывание которого почему-то приобрело смысл.
Иногда спрашиваешь себя – а почему?
Ан нет – передёргиваешь плечами, ища, где бы нажать кнопку, чтобы надвое раскололась очередная матрёшка.
Иногда кажется – не разодрал и первой.
Так где же там его разгорячённый животрепещущий кусок души?
Да и влюбиться в него?
Хотя… почему бы и нет. Только мне ли?
В таких одухотворённых мальчиков девочки в своё время как раз и влюбляются. А тем ничего не остаётся, кроме как на них жениться.
Правда, нашего мальчика девочки не интересуют. Мужиков ему подавай.
Фыркаю.
Он не стал для меня кем-то вроде сына, хотя, не вдаваясь в подробности, я подвёл всё к этому. А подвёл наверняка тогда, когда Никиша отколол свой фокус с суицидом.
Сделанные наспех выводы – часто не верные.
А влюблённость – лёгкое чувство. К счастью, русский язык позволяет разграничить разными словами разные ощущения.
Уверен – он в меня влюблён, только я в него – вряд ли.
Да и может ли взрослый пофигистичный дядька влюбиться?
«Такой уж взрослый», – тут же почудился смешливый голос одной… лисы.
Передёргиваю плечами. Совершенно незаметно ноги выводят меня на пристань. Пока шёл, я не замечал совершенно ничего.
А теперь заметил.
Золотая дорожка на воде приковывает взгляд. Позже, правда, он обращается на небольшой, недалёкий от пляжа магазинчик. Сыра там не обнаруживается, да и забыл я уже его название, зато сигареты водятся в изобилии.
Топаю обратно, закуриваю.
На чём я там остановился в своём милом, замечательном и первом за последние несколько лет самокопании?
Не суть важно.
И да, так или иначе – всем нужно время от времени стирать грязное бельё.
С пустой головой подхожу ближе – к воде.
Моё отражение – нахмурившийся придурок с синяками под глазами и приправленным горчицей взглядом.
Совсем не я… хотелось бы верить.
Успею ли я смыться до того, как Джеки придёт сам?
Он практически единственный, кому я, отказывая, чувствую себя виноватым.
И как ему удалось это нашаманить?
Черти что – одни вопросы.
Чувствуя влажный, почти морской ветер, беспечно прикрываю глаза.
Открывать не хочется.
Сейчас этот ветер – тот, кем я всегда хотел стать.
Не подозревал, что во мне ещё тлеет эта доля своеобразной прагматической романтики.
Буквально слышу, как тлеет кончик зажатой в пальцах сигареты.
И внезапная горькая мыслишка – Господи, да я ведь не способен меняться! Я не гибкая ивовая ветвь, а обыкновенная огрубевшая деревянная палка. Попробуешь согнуть – либо её сломаешь, либо собственные руки.
От досады хочется прикусить кожу обратной стороны ладони.
Кривлю уродливую узкую полоску губ.
Кто я? Простой неполноценный урод. Чёртов моральный импотент.
Без комментариев.
Открываю глаза, уваливаюсь на ближайшую лавочку.
Голова гудит от неуместных смешавшихся мыслей. Морщусь.
Всегда знал: много думать – определённо вредно.
Выкидываю сигарету в урну, откидываюсь на спинку лавки.
Люблю закат – хотя и жутко завидую непрерывно колесящему по свету солнцу.
И, как всегда в таких случаях, меня постепенно морит неумолимый, на вид хрупкий, секундный сон.
Поддаваясь ему, прикрываю веки.
А просыпаюсь, когда уже давно рассвело. От подобного положения всё болезненно затекло, хотя я и съехал во сне спиной на сидение.
Однако разбудило меня не это, а утренний дождь.
Его ещё не хватало.
Пара капель падает на лицо.
С детства думал: насколько удивительно наблюдать за дождём снизу. А здесь, судя по сгущающимся тучам, грянет целый ливень.
Утром довольно холодно, однако меня это не смущает – не зима ведь.
Думаю, сейчас я похож на нищего оборванца или просто на несчастного человека.
Но я не несчастен.
Я не несчастен.
Ветер крепчает, а дождь становится сильнее. Получилось как всегда – вышел на улице погулять, а в итоге заснул.
Как часто бывало – прохладным вечером или чаще – в снегу.
Говорят, только дуракам от их дури ничего не сделается – а я из-за такого не болел никогда.
Со скрипом поднимаюсь. Разминаю плечи, шею, остальные конечности.
В округе безлюдно.
Надо топать домой – мои наверняка совсем разволновались.
Направляясь обратно, задумываюсь, не увлечься ли мне чем-нибудь. Футболом, там, или вязанием. Тогда, возможно, вечера покажутся не настолько бессмысленными. И то, и то, правда, я давно перепробовал.
Иду не спеша, успеваю промокнуть.
Мимо безлико мелькают люди и свет от фар разноцветных машин.
Когда дождь становится совсем как из ведра, прячусь под ближайшей крышей. Там уже ютится кучка мокрых несчастных людей.
Фыркаю и отряхиваюсь, как большой длинношерстный пёс.
Не хватало ещё за компанию изображать Пьеро.
Какой-то особо грустный мужчина, прикрывая портфелем облысевшую голову, всё-таки решается выбраться из укрытия. Взяв низкий старт, выбегает на тротуар и, постепенно набирая скорость, с разгона финиширует в залётной, и так переполненной маршрутке.
Дождь – это всегда маленький апокалипсис.
Ёжусь – замёрз-таки, но покорно пережидаю разгоревшуюся интермедию.
Затем, едва напор ослабевает, выбираюсь на волю. Страшно хочу домой.
И выпить чего-нибудь спиртного с чудным лекарственным эффектом.
Однако только перехожу дорогу – вижу его.
Никишу.
Стоит по правую сторону на тротуаре, в одной руке над головой удерживая широченный прозрачный зонт, а во второй – тонкую книжку в потрёпанной глянцевой обложке. На ногах памятные гриндерсы, по-чудачески обмотанные синими бахилами.
На секунду меня даже пробирает раздражение: ну сколько можно не замечать вокруг ничего, кроме книг, – уткнуться и стоять, как столб?
Не понимаю его.
А может?.. Подсознательно я догадывался, что если кто без особой причины и станет меня искать в такую рань – только он.
Гляжу на установленные на одном из зданий часы:
– А школа?
Не поднимая глаз:
– Прогуляю первый урок. Всё равно художка.
– Как скажешь.
Теперь уж за Соньку не волнуюсь – почему-то мне кажется, ей нашелся проводник.
– Ты совсем промок, – тёмные глаза глядят чуть рассеянно, но серьёзно.
– Наверное, – пожимаю плечами.
Надо мной простирается часть зонта, и теперь как два истукана стоим уже мы вдвоём.
– А ты здесь почему стоишь?
– Тебя ждал, – будто так и надо. – Только ты сегодня какой-то странный.
Кто бы говорил. Из нас обычно не я выгляжу как не от мира сего.
Берусь за ручку зонтика повыше чужой руки и дёргаю её в сторону:
– Пошли. Если опять ливанёт, мы точно промокнем до нитки.
Как всегда, его взгляд лишь понемногу приобретает осмысленность. Кивает:
– Пошли. Отсюда ко мне ближе, зайдёшь?
Не долго думая:
– Не проблема. Главное, вовремя на работу попасть.
Снова кивает.
У него даже портфеля нет – одна книжка, зонт и тонкая серая ветровка.
По дороге к Никише мои кроссовки окончательно промокли. Кто бы сомневался.
Вода стекает по крышам домов в водосточные трубы, затем по обочине асфальта уходит куда-то вниз – может впадая в реку, а может – в канализацию.
Не хватает сделанных из тетрадных листков белых бумажных корабликов.
Прихожая у Никиши совершенно обычная: дверь в туалет-ванную, пара шкафов-купе, дальше зала и кухня. Спальня наверняка скрыта за одной из дверей справа.
Когда я был здесь в прошлый раз – вообще ничего не заметил.
Правда, «был» – сильно сказано.
Разуваемся. Мои носки – хоть выжимай.
Слышу лихорадочное биение дождя об окна.
Глядя на меня, Никиша усмехается:
– Моя очередь отпаивать тебя чаем.
Кухня оказывается просторной с кожаным угловым диваном и громадным аквариумом на кофейном столике возле электрической плиты и раковины.
В аквариуме плавают различные экзотические рыбки. Прямо деликатесы.
Усевшись на диван, стягиваю носки.
Заодно вспоминаю о Никишином питомце:
– А куда подевался твой верный пёс? – интересуюсь.
– Спит, – снимая верхнюю одежду, мальчишка шерудит по полкам. – Он в такое время, после прогулки, ещё часов до десяти спит.
– Понятно, – отвечаю, а потом, подумав, снимаю куртку.
У себя дома Никиша кажется мне почти незнакомцем. А может, это во мне ещё вчера что-то щёлкнуло?
Ну вот, плюс один к подтверждению, что много думать – вредно.
Особенно если дело касается необъяснимых природных феноменов.
Волосы мокрыми прядками спадают на лицо.
Когда Никиша поворачивается, замечаю его родинку и вместе с ней блеснувшее серебро серёжки.
– Ты ухо проколол?
– А? Угу, – перемещаясь по кухне, Никиша рассеянно касается мочки.
Могу поспорить, специально отрастил патлы, чтобы скрывать свои причуды. Вспоминаю, что в карманах этой куртки у меня на всякий случай валяются Сонькины резинки. Достаю одну – ярко-оранжевую и подаю мальчонке.
– Завяжи.
Мгновение глядит на резинку, потом фыркает и несколькими короткими движениями завязывает на затылке хвост.
– А тебе идёт, – подпираю ладонью щёку. – Только чёлку отрасти.
Глухо щёлкает закипевший чайник. Он дымится, а я почему-то уже сейчас ощущаю привкус чёрного без сахара чая на своём языке.
Никиша на комплимент коротко улыбается. Пока он заваривает чай, я полулениво рассматриваю кухню.
В ней большие прикрытые жалюзи окна, отчего комната кажется ещё шире и светлее. Запах чая очень ароматный, а внутри плавают чаинки.
Сидя на диване, подбираю под себя ноги. На стене тикают часы в форме надкушенного яблока.
Здесь удивительно спокойно, и Никиша со своим личным, окружающим его одного уютом прекрасно «вписывается».
Садится напротив, но меня это не устраивает.
– Иди сюда, – киваю на место на диване, рядом с собой.
Непонимающе хмурится, затем молча улыбается и встаёт со стула. Когда подходит ближе и чуть наклоняется, двумя пальцами убираю за ухо его выбившуюся из хвоста прядь.
Мальчишка на полпути замирает.
Поднимает едва-едва потемневший взгляд.
Буквально слышу, как тикает на шее пульсирующая жилка.
Он то ли не хочет двигаться, то ли боится спугнуть момент.
Понимающе усмехаюсь.
Тучи за окном сгустились, поэтому в комнате царит серый ненапряжный свет.
Никиша облизывает нижнюю губу:
– Ты сегодня, и вправду, странный.
Беззаботно пожимаю плечами:
– Это всё дождь.
Кажется, именно такой дождь был через неделю после её смерти.
========== Глава 22: Желания и прихоти ==========
Никиша вдруг фыркает:
– А ты жестокий.
Но не отстраняется – наоборот – льнёт ближе.
Это похоже на видение.
Его лицо – серьёзное, и в то же время где-то в уголках, на кончиках лицевых мышц, затаилась пугающе-шалая нота.
И кого я только что спустил с поводка?
Моя рука у его уха, и когда я собираюсь её отнять – прижимает своей ладонью.
Чувствую, как она дрожит от чего-то скрытого, глубоко таящегося на задворках подсознания.
Продолжая говорить, Никиша почти перетекает на мои колени.
Не вижу в этом ничего противоестественного – Сонька часто мостится подобным образом. Однако…
Что-то в этом всё-таки есть.
Голос шепчет и струится из губ мальчонки в моё воспалённое сознание:
– Кто ты сейчас? Я не знаю тебя. Всего день, и ты – чужой. Тот же, но чужой. С тем у меня не было шансов. А в кого ты превратишься завтра, оборотень?
– Ты перечитал книжек, – хмыкаю.
– Нет, это ты читал их слишком мало, – замолкает, кажется вспоминая, и что-то насмешливо цитирует: – Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому*.
– Я не изменял себе, – на автомате парирую.
И лишь секундой позже понимаю – это чистая правда.
Только не сейчас. Никогда раньше я не был верен себе больше, чем сейчас.
– Тогда поцелуешь меня? – с праздным любопытством.
– Это твоё желание?
– Я не настолько мелочен. Просто хотел узнать твой ответ.
Сутулится, чтобы коротко поцеловать мою открытую шею. Обнимая мальчишку, откидываюсь назад – на спинку дивана. А он порывисто поднимает голову и неожиданно жестко тонкими, но сильными пальцами до боли сжимает мой подбородок. Смотрит ясно, прагматично сфокусировав зрачки, и так же требовательно произносит:
– Я хочу узнать это от тебя.
Его действия больше забавляют меня, чем раздражают. Слегка дёргаю вниз проколотую мочку уха.
Никак не реагирует – даже не морщится.
– Что с тобой?
– Я же говорил – дождь, – повожу плечами.
– Не до такой степени.
– Кто знает.
Хочет что-то сказать – открывает рот. Закрывает его, тяжело выдохнув сквозь зубы; ужаленно отворачивается. Потом с ещё одним едва заметным выдохом расслабляется. И вся эта перемена – на моих глазах.
– Расскажи мне.
– Что?
– Что хочешь.
– Я умею рассказывать только сказки.
Его взгляд смягчается – в нем начинают перешептываться тлеющие угольки. Пальцы проводят от подбородка до шеи, исчезая за затылком. Вторая рука Никиши покоится на моём плече, и вот он прислоняется к нему так, что я не могу увидеть его лицо.
Недолго припоминаю подходящую сказку – слова сами начинают складываться в предложения, а из них – в целую историю. В них царят все эти персидские шахи, отважные витязи, храбрые принцы и не менее храбрые прекрасные принцессы.
Они спасают друг друга, отдают жизни, чтобы воскреснуть и провести вместе вечность – ту вечность, которая проходит в чьём-то воображении или живом детском сне.
Рассказываю, пока не слышу мерное сопение над ухом.
Сначала удивляюсь – надо же, это непостижимое создание умудрилось заснуть так просто, хотя не более получаса назад метало молнии и требовало ответить за все мелкие и не очень грешки.
Гляжу на часы – впрочем сегодня могу прийти пораньше – быстрее справлюсь, а то, чую, нас опять ждёт весёлый занимательный аврал.
По привычке осторожно, чтобы не разбудить, поднимаю мальчишку на руки и пытаюсь сориентироваться, где здесь его комната.
Мда, по весу его с Сонькой, конечно, не сравнишь.
Кажется, угадываю с первого раза – где ещё может храниться такое несусветное количество книг? Они везде – на кровати, на столе, на полках, шкафах, на полу и подоконнике. Сложенные стопками и по одной, с закладками в разных местах, старые, потрёпанные, с потускневшими потёртыми корешками и совсем новые в блестящих красивых обложках. Большие, маленькие, толстые, какие-то буклеты, журналы – тоже о книгах, на светлых обоях ничего, кроме ковра и запихнутой в рамку картины с погибающей от землетрясения цитаделью.
Если бы не книги, комнату можно было бы назвать безлико-обычной: одно большое окно, прикрытое шторой и гардинами, кровать, гарнитур, комп с приличным монитором.
Кроме книг на письменном столе – карманный фонарик и гора полупустых чашек кофе.
Кладу мальчишку на кровать – у него бледный вид не спавшего несколько суток человека – чего я не заметил раньше.
Едва отстраняюсь, глаза Никиши широко распахиваются. Он грубо хватает меня за рукав, до боли стискивая локоть. Выдаёт странную фразу:
– Скажи, что ты не приснился мне, – после резко успокаивается, прикрывая веки. Своим обычным голосом продолжает: –
Извини, причудится всякое.
Не знаю, что ответить, но, кажется, всё не так просто.
– Уже уходишь?
– Да, пойду, – засовывая руку в карман джинсов, второй салютую. – Тебе понравилась моя сказка?
– Угу. Я видел её, – что он там видел, остаётся не до конца понятным, так как без дальнейших разъяснений Никиша меняет тему: – Кстати, о моём желании. Я давно хотел джина.
– Это вроде я должен исполнить три твоих «по щучьему велению».
Прищуривается нехорошо и почти расчётливо. Мгновенное перевоплощение – куда подевался тот испуганный сном мальчишка?
В каком куске разбитого зеркала он спрятался?
Приподнимается на локте:
– Больше. Гораздо больше. Я хочу безотказного джина сроком на четыре дня.
– Это не по правилам, – пробую соорудить уловку.
– Правила придумывает тот, кто пишет сказку, – не поддаётся. – Моя очередь колоть веретеном чужие пальцы.
Притворно жалуюсь:
– Как сложно ты говоришь.
Не реагирует:
– Ты согласен?
Прикусывая губу, поточнее примериваюсь во времени:
– Нет проблем. Когда?
– Четверг, пятница и эти выходные.
– Ясно. Тогда… до встречи.
Не отвечая, как-то без сил откидывается на подушку.
Ухожу молча, обуваясь на босу ногу и так и не притронувшись к чаю.
Бесшумно выскользнув из квартиры, останавливаюсь на последней ступеньке этажа.
Устало облокачиваюсь на покрытую мелом подъездную стенку.
Кто бы объяснил мне – что я творю?
Мда, невесело спать на лавке, а потом попасть под дождь – правда, понимаю я это только сейчас. А ещё лучше пойму – завтра.
Отряхивая куртку, спускаюсь на первый.
Дождь хлещет как ни в чём не бывало.
Чертов мерзавец.
И тем не менее, пойду.
Пора подавать прошение об отставке.
Мой ненаглядный босс – славная женщина, наверняка будет в восторге.
Flashback.
– Стой на стрёме, – грозно шепнул один из старшаков.
Илья раздражённо сплюнул:
– Сам знаю.
Джеки с Сашей скрылись далеко впереди. Двое их приятелей сейчас осторожно шарились в чужой хате.
Илья сделал ещё одну затяжку и, выбросив бычок на асфальт, затушил его носком грязного кеда.
Самая отвратительная повинность – шухарить хозяина хаты, как шестёрка, хотя можно было работать наравне – по очереди.
Спустя полчаса Джеки первым спустился на подъездное крыльцо к Илье. Довольно потянулся и стрельнул у младшего сигаретку.
Не торопясь закурил.
– Хороший денёк, правда? – улыбнулся своей любимой акульей усмешкой.
– Замечательный, – неприязненно буркнул Илья. – Закончили?
– Почти. Всё, что можно унести в вещмешке – обязательно унесём.
– А Саша где?
– Телек смотрит, – простой ответ.
Илья так и представил себе живописную картину: старшаки корячатся, обшаривая хату, а Сашка и в ус не дует, развалившись на полу и переключая каналы.
– Наследили?
– Обижаешь, – затяжка. – Мы даже разулись. В этот раз всё по-тихому. Да и дядечка богатый. Не сильно обеднеет, если мы его немного пощипаем. Найти б код от кредитки.
Джеки прищурился, как объевшийся сметаны котяра.
Затем он в секунду напрягся, кинул острые взгляды по сторонам. Втянул носом воздух и кивнул Илье:
– Всё, валим. И быстро. Сбегай передай.
Илья скривился, но побежал без лишних вопросов прямо на четвёртый этаж. На неприятности у Джеки нюх был отличнейший.
Осторожно отворив дверь, Илья застал Сашу обувающимся. Его знаменитый мощный нож лежал на тумбочке рядом с хозяйским беретом и дешевым черным гребешком.
Он тоже почуял. А вот старшаки – нет.
– Пошлите, – окликнул их Саша.
– Щас, мы тут кой-чё охрененное нарыли, найдём зарядку и придём, – донеслось увлечённое с залы.
Саша перекривился, взял нож и начал неторопливо крутить его в пальцах. С каких-то пор Илья понял, что этот жест означает нетерпение. И чем быстрее крутился нож, тем больше владельцу хотелось запустить его в предмет раздражения.
– Если вы, ублюдки, сейчас же не закончите маяться хренью, я устрою вам ножевое, бля, ранение, – негромко, внятно произнёс.
Он терпеть не мог за кого-то отвечать – особенно за нерасторопных придурков.
Те, видимо, осознав, что угроза вполне реальна, нехотя вышли и тоже обулись. А выйдя аккуратно, не без помощи универсального «ключика» затворили за собой дверь. Спускаясь, все, кроме Ильи, который и так был при полном параде, натянули рафатки и капюшоны.
После нескольких подобных ходок ту свою куртку Илья поклялся надевать только на похороны.
Утро едва началось – редкие прохожие, если таковые имелись, мало на кого обращали внимание. Джеки, видать заслышав шаги, успел незаметно скрыться, а остальные быстро и деловито промежутком минуты три вышли по одному.
Джеки продумал всё до мелочей.
Илью отправили первым, хотя он хотел остаться до конца, затем пошли старшаки и, наконец, Саша. Тот, немного побродив, схоронился в соседском саду напротив подъезда и закурил. Густые кусты малины и широченное, непонятно какой породы дерево скрывало его от любопытных взглядов, одновременно предоставляя прекраснейший обзор.
Спустя жалкий десяток минут, к подъезду подвалила модная ярко-огненная тарантайка. Владелец свежеограбленной хаты поставил свою табуретку на паузу, потом вышел и вальяжным шагом зашаркал к подъезду. У дверей обернулся, чтобы врубить сигналку.
Освобождённо выдохнув, Саша отмер и окольными путями побрёл домой, пока не проснулись домашние.
Выручку поделили почти поровну – Джеки, как организатору, досталось больше, но никто не протестовал – у него была больная мать, и все деньги, включая жалкую стипендию, шли на лечение.
А ещё у Джеки был тёмный, по-настоящему тёмный взгляд, который если вперивался в чью-то сторону, тому хотелось незамедлительно молчать в тряпочку. Только на Сашу это, казалось, не действовало.
Ну конечно, если тебе плевать – это уже призвание.
Профессия, можно сказать.
И неизменно своя доля шаманства, приковывающая внимание таких, как Джеки.
The end of flashback.
* – стих Заболоцкого
========== Глава 23: Жизнь есть сон ==========
Ты знал – рано или поздно этот час настанет.
Образина в предчувствии собирала в кучи лохмотья и остатки своей линялой шкуры, сооружая то ли громадную подушку, то ли баррикаду – посадочную полосу для неудачливого парашютиста.
Ты судорожно выдохнул, остановившись у коридорной двери.
Он ещё не пришел. И не придёт часов до двенадцати.
Ты не любишь пропускать школу, но не в этот раз.
Это будет репетицией.
Раз-два-три, раз-два-три – поворот, шаг в сторону, реверанс.
Аплодисменты.
Образина самодовольно фыркает, имитируя гордого учителя танцев, – маня тебя высунуть слюнявый язык и подставить лохматую голову под высокомерные похлопывания.
С отвращением отшатываешься.
Образина хохочет, показывая гнилые желтые зубы.
В ожидании решаешь принять ванну. Вода набирается быстро, и, скинув на пол ненужные тряпки, медленно, не щадя себя, заходишь в воду. Она жжёт кожу, но отгоняет сон и дурные опасные мысли.
Ты любишь сказки. Они возбуждают в тебе чувство, что мир всё-таки справедлив. Что ты – не запылившийся рыцарь – что ты нужен кому-то и кто-то нужен тебе. Стоит только… подождать.
И сейчас ты почти ненавидел себя, за то, что умудрился заснуть – впервые за несколько дней. Нельзя было позволить себе отключиться – тем более, чтобы увидеть это. И не только увидеть, а и поверить, что Он – нарисован тобой. Придуман, тщательно выписан из контекстов и сложен из множества пухлых книжных страниц.
Ты бы ни за что не позволил Ему вернуться обратно на свои чёртовы строки.
Привыкнув к воде, жалеешь, что твоя кожа может только покраснеть, а не раскалиться добела, став прочным панцирем едва тлеющей оболочки духа.
Это было бы как нельзя кстати. Но.
Задержав дыхание, опускаешься на дно.
Под водой ты, кажется, слышишь, воспринимаешь, понимаешь лучше, и перед глазами фантасмагорией шевелят плавниками сотни десятков рыб.
Перед твоими глазами – мир.
Не твой, но для тебя – пусть и на пару секунд.
Это твоя пленная вселенная, где плывут крылатые ретушированные акварелью аэробусы, и тритоны размалёванными золотыми трезубцами на манер патрульных указывают им путь.
Здесь нет никого, кроме тебя. Нет даже книг – и тем более образины, пусть она и бьётся скрюченными пальцами об аквариумное стекло.
Здесь нет никого, потому что здесь с тобой – сама смерть.
Твоё маленькое домашнее животное.
Во все глаза всматриваешься в макабр русалок и водяных…
И тогда ты начинаешь задыхаться.
Ещё секундочку, ещё мгновение…
Воздух вырывается из лёгких, и ты почти тонешь в собственной ванне.
Пока вода не попала в лёгкие – как не раз бывало – выныриваешь. Ты и так долго подавлял в себе глубоко человеческую жажду избавиться от маленького ручного зверька, по-дружески зовущего поиграть каждый божий день.
Он ведь кажется таким безобидным.
Его ведь так хочется приласкать и погладить.
А ты любишь изображать из себя аскета или благородного рыцаря.
Отдышка. Несмотря на жару, ты дрожишь крупной дрожью. Волосы мокрым отвратительным клубком прилипли к лицу.
Поднимая голову к потолку, слепо судорожно глотаешь воздух.
Вдох.
Ещё вдох. Отгоняя внезапно зажаждавшую крови зверюгу прочь.
Образина внутри тебя тоже боится – этих твоих склонностей к самобичеванию.
И ты доволен. Тебя даже тянет плотоядно усмехнуться – недаром же победа даётся так тяжко.
А рыцари иногда могут быть жестоки.
Особенно к самим себе.
Затем, ещё не совсем приходя в себя, тщательно намыливаешь кожу, без жалости растирая гель и пену мочалкой, стирая всё: от грязи до мыслей.
Пар струится по коже, и ты собой почти гордишься.
Смываешь тёплую воду, чтобы, встав на колени, подставить голову уже ледяным струям.
Дрожа, кутаясь в полотенце, выходишь из ванной. В спальне находишь новые тряпки и, убрав все следы своего действа, садишься за книгу.
«Себя теперь царем увидев,
И вновь потом – в тюрьме, он может
Решить, что это был лишь сон;
И если так он будет думать,
Не ошибется он, Клотальдо,
Затем что в этом мире каждый,
Живя, лишь спит и видит сон».*
Он приходит – минута в минуту. Заглядывает в твою комнату, удивляясь:
– Ты почему не в школе?
Он действительно удивлён, ведь не помнит ни одного дня, когда бы ты добровольно пропускал занятия.
Ты неопределённо взмахиваешь рукой, бережно кладёшь книгу рядом и без предисловий обращаешься к отцу:
– Можно тебя кое о чём попросить?
И ты, и образина в тебе настороженно замираете.
Твой отец кладёт рабочую сумку на тумбочку и подходит ближе:
– Можешь попробовать.
Не без труда начинаешь:
– Мне… нравится один человек. Он… мужчина, и у него есть дочь, а жена давно умерла. Я не встречал человека необычнее, хотя не знаю, почему так. Я хотел бы многое о нём рассказать, но не смогу – не получится. Не у меня.
Обхватываешь колени руками и глядишь в пол.
Слова даются тяжело, как всегда бывает, когда пытаешься облачить в них чувства.
Даже образина притихает, цепкими дрожащими когтищами цепляясь за прутья своей полураскрытой клетки. Её желтые лохмотья, и так блёклые и негодные, теперь в неизвестном ожидании отрепьем-оперением свисают с уморенных голодом и холодом плеч.
А ты продолжаешь говорить. Тебе не нужно выговориться, тебе не необходим собеседник, но ты насильно выдавливаешь из глотки слова, чтобы попытаться сделать ещё один шаг – то ли вперёд, то ли в сторону – куда угодно, лишь бы это было движением.
И это впервые, когда вы с образиной настолько солидарны.
Когда, умолкая, поднимаешь глаза – видишь, как отец, закусив губу, хмурится. Ты знаешь, он не хотел, чтобы ты родился таким… бракованным. Тебя это где-то глубоко каждый раз ранит – ведь ты бы тоже этого не хотел, но в то же время ты слишком отчётливо понимаешь – с этим ничего нельзя поделать.
Ты – неисправный брак.
И что ж… пусть будет так.
– Так ты хочешь, чтобы я… – медленно произносит.
– Познакомился с ним, – киваешь, – рассказал, каким ты видишь меня, и попросил остаться.
– А это не глупо получится? – отец смотрит на тебя иронически.
– Может быть.
Будет – ты даже уверен в этом, но также это будет твой «шах» – второй, считая тот, который обдумала и поставила тебя перед фактом образина.
Отец недолго молчит. Смотрит на тебя, тебя не видит и произносит:
– Хорошо, я согласен. Но при одном условии. – Пауза. А затем как плетью по воздуху: – За то, что я поговорю с ним – всего лишь поговорю, ты бросишь картинг, все сумасбродные мысли о гонках и пойдёшь на ту специальность, куда хочет мама.
Секунда. Две.
Тебе кажется, ты ослышался.
Не веря, поднимаешь глаза. Незнакомец перед тобой скупо поджал губы и скрестил руки на груди.
Это как удар копьём между рёбер.
Резко становится нечем дышать, но ты скрываешь это, тайком восстанавливая осколки дыхания.
Соскакиваешь с дивана, пружинистым шагом идёшь к подоконнику, вцепляешься в него до побеления костяшек.
Сейчас в тебе напряженная борьба между главными в твоей жизни целями – между двумя половинами сущности, ранее не представлявшимися противоборствующими.
Что для тебя гонка? Она – твои крылья, твой полёт туда, где нет места посторонним, твоя отдушина от этого душного, непослушного мира, твоя колыбель и, пожалуй, твой лучший сон.
Если ты не читаешь, если не находишься рядом с Сашкой, значит ты там – всегда там – на трассе, где не имеет значения ничего, кроме твоей воли и твоих умений. Казалось бы, что там, маленькая, ничтожная машинка, но, выжимая из неё предельную скорость, ты знаешь, что ты…
Заставляешь себя повернуться к отцу. Решительно поднимаешь голову, хотя едва ты расслабишься хоть на йоту, она безусловно упадёт вниз.
В разрытую тобою же пропасть.
– Скажешь маме, в четверг-пятницу я уеду в школьный лагерь?
*
– Тебе что, надо уволиться прямо сегодня? – шеф невольно кривится и пальцами отбивает по столу бодрую дробь.
– Сегодня я ещё могу отработать, – обезоруживающе улыбаюсь. – А насчёт увольнения, мы ведь договаривались, что это Вы – по первому требованию.
– Но я же не думала, что ты изволишь подать заявление так скоро! – она негодующе всплеснула руками и вперила в меня хмурый взгляд: – Я бы предпочла, чтобы ты остался.
Продолжаю улыбаться и очень даже ей сочувствую – особенно зная, как она терпеть не может менять кадры и проводить разъяснительные работы с новичками.
В гримасе кривит губы:
– По закону ты вообще должен отработать ещё две недели.
– А по договору – нет, – фыркаю, парируя. – И вообще, это частное предприятие.
Понимая, что ничего со мной не поделать – выгоняет из кабинета на рабочее место:
– Иди, завтра будем с тобой разбираться.
*
В четверг меня будит даже не Соня, а Никиша. Мелкая пакость открыла ему дверь, и теперь они стоят надо мной как ангелы отмщения.
– Чего тебе надобно, старче? – щурюсь, когда дитё, подпрыгивая, раздвигает шторы.
– Вставай, мой джинн, – весело заявляет Никиша. – Мы идём творить великие дела.
В его глазах мне уже спозаранку чудятся какие-то зловещие огоньки.
– Какие ещё дела? – сонно, недовольно спрашиваю.
